Ход Главным визирем

 
Заман Гаданов проснулся на веранде, которую приспособил для ночлега, голодный и потому злой. Дядькины деньги кончились ещё позавчера, и последние два дня он, вместе с группой земляков, проводил на корточках перед особняком богатого родственника, безрезультатно ожидая какого-нибудь поручения. Прерывались посиделки только на намазы, для омовений у ворот всегда стояла бочка с водой и таз. Когда живот совсем уж подводило, Заман отправлялся на рынок. Его там все знали, давали всё, что ни пожелает, и отработки не требовали, однако походы эти унижали достоинство Замана. Ну, а к кому-нибудь внаём за плату он точно никогда ни за что не пошёл бы.

Рывком выбросив упругое тело с кушетки, Заман босиком сбежал с крыльца во двор, плеснул из ведра на лицо холодной воды, омыл до локтей руки, замочил ступни до щиколоток в корыте. Встал на колени и быстро привычно помолился. Сегодня он не пойдёт ни к дяде, ни на рынок.

Перед уходом Заман зашёл в дом, глянул в спальню. Жена крепко спала. Малыши опять ночью сбежали из детской, забрались к ней под одеяло и обнимали с двух сторон. Сунув ноги в сандалии, молодой человек упругой походкой двинулся на другой конец города. Мысль навестить одноклассника Сашку пришла к нему вчера вечером. Теперь хотелось поскорей оказаться в том старом дворе, который крепко связал пацанов приключениями детства.
               

                * * *

Душа Александра Ефимова медленно и мучительно просачивалась в его разбросанное по дивану тело. Ещё не придя окончательно в себя, Саня уже ощутил тёмную волну апатии, ставшей за последнее время привычной. Не разлепив ещё неподъёмных век, он подтянул центр тяжести к диванному краю, осторожно спустил ноги в тапки и принял сидячее положение. Рука сама нащупала горло «Хеннесси».

Александр сделал первый, очень нужный организму, глоток. Горячее благодатное шило ввинтилось в душу, дало некоторую опору... К чёрту эту долбанную работу! Опять видеть страдальческие рожи, слушать про болячки и симптомы, а потом резать и резать их нежизнеспособные тушки, рассекать дряблую кожу и вялые мышцы, ковыряться в скользких кишках... Ну, конечно!.. Талант! Хирург от бога! Золотые руки! Как надоели эти вопли-сопли. И бесконечные звонки, мольбы, требования. Все хотят резаться только по блату…

Всё, решено. К чёрту работу! Какое тут кого-то резать, когда самому охота зарезаться? И впрямь зарезаться, что ли? А кто расстроится-то? Мама с отцом уже ждут на том свете. Друг Мишка, завотделением? Недолго погорюет и другого собутыльника найдёт... Ольга? Эта точно не заплачет. Отсудила, стерва, отцову дачу и довольна. Уже приютила, говорят, какого-то проходимца. И ипохондрию словно рукой сняло -- занятие сразу нашлось – строгать ублюдков...

Морщась от напряжения, Саня поднялся на ноги, прошаркал по щербатому паркету залы в кухню, открыл обе створки холодильника и с отвращением уставился на забитые жратвой полки. Ничего не хотелось. Мутило только от мысли что-нибудь проталкивать в пищевод. Он пшикнул запотевшей банкой австрийского «Гёссера», сделал глоток. В дверь позвонили. Кого это черти несут в такую рань? За порогом стоял ухмыляющийся темноволосый молодой человек с шахматной доской подмышкой.

                * * *

Заман поднялся по знакомой лестнице и, не колеблясь, надавил кнопку звонка сбоку от высоченной, обитой черной лакированной кожей, двери. Ему и в голову не пришло, что 8-30 – рановато для визитов. Подмышкой тихо громыхнула обшарпанная клетчатая коробка. В поисках её он обежал уже полгорода.

Дверь медленно отворилась, в проёме возникла грузная фигура с опущенными плечами и хмурой, обвисшей физиономией.

– Здорово, Санёк! Узнаёшь, дорогой?
– Ух, ты... Привет, Кащей. Я сегодня, вообще-то, не в форме… Что-то случилось?
– Да не виделись же сто лет. Вот, пришёл в шахматы сыграть. Ты же не прогонишь старого кореша.

Заман шагнул в прихожую и обнял приятеля. «Этого ещё не хватало», – колыхнулось у Ефимова внутри, но он вдруг с вялым ужасом понял, что воля куда-то делась, и сил для отказа не осталось совершенно. А так было легко соврать про работу. Александр запер дверь и поплёлся в кухню. Заман уже сидел за столом и расставлял фигуры.

– А что в такую рань?
– Так боялся, на работу убежишь. В какой руке? Ага, я – белыми.
– А я, выходит, чёрными? Забавно…

После третьего хода хозяин не выдержал и сползал в спальню за початой бутылкой коньяка. Стало оживлённей. На пятом ходу Кащей спросил:
– Ты чего, Сань, такой убитый? Всё у тебя есть. Дом – полная чаша.
– Да чёрт его знает. Может оттого и убитый. Жить не охота. Не знаю, зачем…

На седьмом ходу Александр достал из холодильника нарезку, сервелат, оливки.
На восьмом ходу Заман предложил:
– Санёк. А ты мне денег дай. Сколько есть. А то семье жрать нечего. Тебе, всё равно, не очень надо.
Ещё не совсем собравшийся с мыслями, но уже подобревший Ефимов, ощутивший укол совести за свою сытую и раздрызганную жизнь, сходил в кабинет и притащил хорошую пачку дензнаков. Кащей спрятал деньги в карман, но почему-то испытал не благодарность, а раздражение.

К 10-му ходу Заман начал ощутимо нервничать: треть его бойцов уже покинуло поле брани и парилась в плену у противника. После 12-го он начал злиться. Как этот помятый санёк может своей больной тыквой так резво соображать? К 14-му гость потерял свою основную боевую единицу – ферзя, главного визиря. В порыве досады он щёлкнул ногтем по своей пешке и метко вышиб с доски чёрную шахиню. Второй щелчок уложил наповал вражеского шейха.

– Ты что делаешь, Кащей?!
– А я в Чапая. Помнишь в детстве?
– Не буду я в «Чапаева», – хозяин восстановил свои позиции. – Давай. Твой ход.
– Чё-то я, Санчо, устал. Давай ничью? И в очко зарубимся...
– Не хочу я в «очко». Это для дебилов игра.

Заман вдруг почувствовал, что его народу и ему лично нанесено оскорбление.
– Это кто здэсь дэбил? Так ты гостя уважаишь? Мы, ведь, народ гордый. Обиды нэ прощаем. Рэжэм за них глотки.
– Чего? Ах, ты, гандон обрезанный! Это ты меня станешь резать? Мало тебя в детстве колотили? Ещё хочешь? Это я режу народ каждый день пачками… Вот, неблагодарность чёрная…
– Что ты сказал?! Чёрная?! А может, черножопая?!

С помутившимся от бешенства сознанием Заман вскочил, выхватил из подставки большой кухонный нож и полоснул приятеля по горлу. Кровь хлынула на неоконченную шахматную позицию. Александр выпучил глаза и инстинктивно попытался зажать ладонью глубокий разрез, но сок жизни брызгал сквозь пальцы струями. Тогда Заман Гаданов воткнул нож в направленную на него лысинку, туда, где когда-то у маленького Саши Ефимова был пульсирующий родничок, и не заботясь уже больше о жизни бывшего одноклассника, пошёл в ванную отмыть лицо и руки. По привычке он помыл и ступни до щиколоток, а затем стал на колени и помолился.

«О, Всевышний, скажи: доброе ли я дело сделал? Взял на себя смелость, облегчил несчастному мучения. Сам бы он не решился, тварь дрожащая. Зато теперь Оля и детишки не будут в холода мёрзнуть, на зиму в свою законную квартиру переедут. Да и хватит уже им на одни детские пособия жить».