Сумбурно о Крылатом

     - Я не крылатый.
     И как отрезал.
     Ну как же ты – не крылатый? Разве ты не чувствуешь эти огромные, щекотные наросты на лопатках? Васильково-фиолетовые цвета словно играли в прятки – и небо, и колокольчики, и сирень, и сапфиры с аметистами вперемешку, и тёмно-лиловые цветы неземного происхождения на призрачных, едва виднеющихся крыльях твоих с золотыми нитями-прожилками – разве ты не ощущаешь их за спиной своей?..
     - Как же ты надоела.… Да по горло я уже в тебе!
     Не сказал – подумал. Выплюнул эту мысль в мои раскалённые глаза. Но какое это имеет значение теперь?
     Всхлипнуть настолько фальшиво, чтобы самой поверить в несуществующие слёзы, забраться с ногами в кресло и уснуть.
     Вспыхнет всё медным светом, и опять придёт мир с зелёным солнцем – пустынный и прекрасный. И в который раз мне покажется, что нет здесь никакой земли – лишь васильково-фиолетовая гладь цвета таких крыльев родных с замершими волнами, ловящими изумрудные лучи.
     – Маленькая моя, тебе же всего пятнадцать лет! Не переживай… И не приходи сюда больше, обожди, прошу тебя!.. Когда всё пройдёт – вернёшься домой, выдернем тебя из того мира! Терпи и не хнычь.
     Пробуждаюсь в будни, лечу к выходным, чтобы наслаждаться четвёртой чашкой кофе, выспавшись, с утра – вчера меня пытались отравить бергамотовым чаем, и нет теперь другого лекарства – за пустяковым, но приятным рассказом, корица на кончике ножа – чтобы слизывать её с лезвия, но не резать язык – и печеньки с шоколадом.
     Весна моя, рыжесть моя, пришла, милая, успокоила, упокоила и похоронила в красном гробу в белом платье!.. Ну почему никто и ничто не может исцелить меня от бесконечного я-я- я и зудящего эгоизма? Рыжесть моя, прелесть моя, радость моя, разве ты не видишь, что я сама не справляюсь и не справлюсь с этим никогда? Крылатый, милый, Неземной, ну ты хоть не бросай, потерпи, подлечи!..  Да я о любви и помощи тебя кричу!.. Тихо так, полушёпотом-полухрипом, в бессонные ночи, в весенние ночи …
     Стоит только закрыть глаза, стоит только вспыхнуть тьме медью, как ожидаю солнца зелёного и океана бесконечного – но нет, теперь мир весь заполняют твой прищур, и спокойствие, и серьёзность, и крылья, крылья, крылья огромные, неосязаемые и необъятные…
     - Я не крылатый.
     Да я и не говорю, что ты ангел! Птицы тоже с крыльями, а на ангельство и не претендуют! И правильно: оно им надо? Да и не пристало ангелам быть со сломанным когда-то носом и рок тяжёлый слушать. Да и крылья твои не белоснежны, да и пол ты вполне определенный имеешь. Да и жесток ты. И упрям. И принципиален слишком.
     Я придумала себе рай: каждый четверг без пятнадцати девять четверть часа гулять по воспоминаниям, чтобы в другие дни вычёркивать и забывать. Запахи, звуки впитывать, до дна, до глупейшей улыбки счастья, что до ушей расползается, и удержать её никак.
     Закатное солнце бьёт по глазам, и вновь вспышка, медная, домашняя, кошачья какая-то… Раз – и крылья твои окрашены осенним небом. Раз – и мы под этим небом, а вокруг па-у-ти-на-а-а-а. Раз – и ты учишь играть меня в шахматы, и уже во второй игре я вырабатываю такую стратегию!.. Проигрываю, конечно же, зато красиво и изрядно потрепав тебя. Раз – и ты, уже влюблённый, но ещё не мой, идёшь рядом в тонком свитере, а я в твоей огромной растаманской куртке, которая мне почти до колен. Прищурился, хитро улыбаешься, рассказываешь что-то хорошее, а я пушистая, довольная и смешная. Раз - и я создаю радуги летним днём. Раз – и я, совсем уж задолго до тебя, впервые сбежавшая ночью из дома, под луной, пьянящей, огромной, смеююююсь!.. Раз – и едва тёплый весенний вечер под мостом, и чей-то плеер чужой, а песня – родная-родная.  «А это кто поёт?» «Это? Это Сплин». И под нос замурлыкать: «Бог устал нас любить…»
     Истекает время – в припрыжку от кухни до комнаты, к карандашам. Строчить стихи и рвать листы в клеточку.
     Чтобы всё было радужно.
     И никто не умирает – все просто сдаются.
     И так до пяти утра, а потом в комнате с голубыми стенами еле-еле ползти до кровати… Котик рядом ляжет, затарахтит как миниатюрная машинка. Усну я – запрыгнет на стол, прочитает стишата твоим прищуром, взглядом твоим, укоризненно покачает головой и снова ко мне.
     Утром будем сжигать листы запахом кофе и зажигалками, конечно же, твоими (тогда, в лесу, я, грязно-лохматая, вертела колёсиком зажигалки в кармане джинс, рискуя поджечь себя, а ты заверял, что это – твоя привычка…). Потому что опять окажется, что все мои творения недостойны жизни, что с ними слишком мало души. А что делать – половина к тебе перекочевала. А когда порвалась ниточка талисмана, подаренного тобою, и улетел лунный камень к матери своей не попрощавшись, душа решила тоже домой отправиться. Теперь её греет не моё маленькое сердечко, а волны крыльев твоих и солнышко нездешнее…
     А помнишь, этой осенью я, захлёбываясь слезами, по ночам звонками телефонными тебя будила и никак не могла объяснить, почему ною?
     - Словно заранее, понимаешь? Что-то такое плохое, настырное, мертвое,  - всхлип, - и изменить никак нельзя, - всхлип, - мне страшно. И паршиво, - всхлип.
     - Всё будет хорошо. Я же с тобой… Не плачь, всё будет хорошо…
     Зато когда разлетелись осколками гранаты по своим мирам – ни слезинки: моё маленькое сердечко заранее изрыдалось.
     А вот сегодня опять, съедаемая тоской, пишу к тебе, а ты, как отрезал:
     - Я не крылатый.
     И сквозь все расстояния, сквозь все обиды и недосказанности, лечу к тебе стуком по клавишам, к крыльям твоим, к рукам твоим холодным (как ты забавно и неумело злился, когда я пальцы твои целовала!..), к улыбке твоей нежной и хитрой, но меня останавливает вспышка меди, и малахитовое, потемневшее от обиды светило снова зашептало:
     - Маленькая моя, ну что же ты не слышишь меня никогда?..
     И, затихая, затухая, закутавшись в твою спокойность, в привычные полуулыбки-скобочки и запах кофе, оставлю тебя …
    
     Чесь (20:59:24 28/02/2008)
     а ты жесток, Крылатый...)
     пока-пока) будь счастлив.

                Начало марта, 2008