Алфа Вита

Рекомендуемый саундтрек:
http://prostopleer.com/tracks/62431WG0c
Телефон автора: 8-921-796-79-20 (Санкт-Петербург).

Дверь.
Александр – «мужественный,
      защитник людей».
(Объяснение из древнегреческого).
Нет, абсолютно ничего такого не было в фигуре этого наборщика, телефон которого мне по дружбе подбросили в редакции. Пьеро, печальный клоун – сутулый, худощавый, небольшого росточка с бледным малоподвижным лицом очень одинокого человека. Да и черт с ним, подумал было я, впервые открывая эту дверь, лишь бы дело знал, да чтоб занедорого.
Я приходил к нему, как только накапливал для набора материал плюс соответственно деньги на его оплату со своих редких и неправдоподобно мизерных гонораров.
По здравому размышлению во всем этом не было смысла, ибо все мои доходы на то и уходили.
Иногда, пытаясь сэкономить, я торговался и надо было видеть, каким ожесточением он встречал мои попытки сбить сумму хотя бы на червонец. «Дитя проститутки, не евшее сутки» – впечатление было, будто тем самым я отсасываю у него последний жизненноважный кислород.
Но вот однажды, когда я затесался было в его узкую комнатку-пенал откорректировать с монитора неизбежные ляпы и ошибки набора, вдруг обнаружилось, что эта серая моль забилась в щель вовсе не одна, а с бессловесной, почти виртуальной за тонкой обшарпанной перегородкой мамашей. Именно ее, пригвожденную многомесячной саркомой к постели, он тяжело, едва не волоком, протащил однажды при мне длинным коридором в туалет.
Как быстро выяснилось, все до копейки деньги в этом доме растворялись на скудную еду, минимальные лекарства и жесткие наркотики, спасавшие старуху Клаву от жутких раковых болей. И я, как всегда, получив свою распечатку, осторожно переступил через пролившуюся на пол полоску янтарной. в нос бьющей мочи и никогда больше на этой территории не торговался.
А потом, будто в продолжение темы, мне позвонили с моей далекой, теперь только письмами и телефоном досягаемой родины, где слег по тяжелой хвори мой отец и несколько месяцев, как умел, я боролся за его жизнь и все равно ее потерял. Но, наперекор проклятой непоправимой истине, написал об этом небольшой победоносный и оптимистический, очень нужный прежде всего мне самому рассказ. Надо ли говорить, что набирать его я принес по тому же прежнему адресу... А когда, созвонившись, за этой работой пришел, из уст слепого исполнителя, чье крохотное мнение не играло ну никаких ролей, я впервые услышал, что это моя вещь – настоящая. Ощутив мгновенно, как пересеклись наши горькие параллели, я оценил вдруг всю бездну одиночества этого выброшенного на обочину жизни несостоявшегося человека, родившегося мужчиной  и коснулся на выходе его повисшего плеча:
– Никому не верь, ничего не проси и ничего не бойся. Выигрывает самый терпеливый, спасается самый осторожный.
И вообще, возьми мой телефон. Будет тошно, звони – приеду с водкой. Посидим. Или бабу тебе найду. Ты звони. Обещаешь?
Он обещал, растерянно творя на лице попытку улыбки. А перед кем, собственно, ему было шлифовать? - неслись мои мысли между лестничных пролетов вперед меня.
«Эти невидимые миру слезы…» – в самом центре многомиллионного города мой герой опять выпадал в безвоздушное пространство.
А может, он вообще девственник, не знакомый с похотью? – подумал, сволочь, я.
А после долго, больше месяца, туда ничего не носил – ни фига не писалось, изо дня в день, черт возьми.
Но вот однажды трубку сняли.
– Сашу вам? Не звоните больше, – отвечал женский раздраженный голос. Нет его и никогда уже не будет. Он повесился, сука такая. А сколько хлопот учинил  - кого я теперь сюда вселю после висельника ? И все это гадство, естественно, на мне, я ведь тетка родная его.
– Как - повесился? Почему? – не верил я голосу нового квартирного персонажа.
– В один день с мамашей, – стрелял на поражение наглый злыдень по ту сторону моего мира. – Сначала по болезни скончалась она, а потом и он, зараза, в полчаса следом в петлю полез.
– Да когда же это случилось? – торопился я со всеми своими летящими в бездну эмоциями.
– Сегодня - сорок дней.
… Все мы рождаемся мокрыми и голодными. И это – только начало. И дай Бог спастись от одиночества несостоявшейся жизни.
Говорят, в Голубой мечети Стамбула дверь, изображающая символы рая, украшена цветами, листьями, роскошными сладкими фруктами. Дверь, символизирующая ад, пугает всех пустотой.
Так выбирай!






Дверь Алфа Вита.

В поисках золота, валяющегося под ногами
Пожалуй, ничего нового я не скажу, заявив, что любой, даже самый большой книжный роман сводится, в конечном счете, к 33 буквам русского алфавита – матрицы и первоосновы всех проявлений необузданной писательской фантазии. Я буду говорить о другом – о моей свершившейся попытке сделать шаг по другую сторону добра и зла и, собственно, самой матрицы, войдя в заявленные миру клавиатурные буквосочетания, как в образы, способные запустить захватывающий драйв литературного процесса.
Начало этой истории было положено необходимостью приобретения навыков работы по компьютерному набору текстов моих сюжетов, для чего бессвязный разнобой алфавитной доски я привел в понятную мне организованную образную систему, призванную облегчить и ускорить мое приобщение к самым необходимым атрибутам современной технической цивилизации. К счастью или, к сожалению, уходили в прошлое благословенные времена, когда в часы и минуты творческого порыва, все свои сюжеты я по старинке создавал, выводил и вымучивал «пером по бумаге», считая, что только так смогу ощутить обнаженный нерв существования, творимого на коротком поводке своего вдохновения, которое так легко потерять, оторвавшись от терзаемого мыслями и чувствами рукописного листа, всегда имеющего собственное неповторимое выражение , в отличие от листа, вышедшего из-под принтера мертвой машины.
Однако, придерживаясь этого безусловного, честно работающего на меня правила, я рисковал оказаться на пыльной обочине литературно-технического прогресса, по незнанию отказываясь, быть может, от дорогого коллекционного вина в пользу привычно пьянящего портвейна.
Совершив интеллектуальное насилие над собой, я сделал сумасшедшую попытку перейти условную грань двух миров – «до и после» разделяющей плоскости клавиатурной доски, и, безусловно, выиграл в скорости, с удивлением притом обнаружив, что привычные буквенные знаки, тайной волей собранные в устойчивые блоки, рождают смутные, видимые, будто из под полуприкрытых век, образы, нанизанные за звенящие тайной имена.
Мать моя, я попался, я вошел с головой в неуправляемый мною мутный сюжетный поток, став свидетелем и соучастником творимой на глазах паскудной и мрачной истории с далеко уходящими последствиями. Видит Бог – не надо было сюда ходить!
Разбуженные моим вторжением фантомы Клавиатуры стремительно наращивали мускулы, безраздельно завладев моим жадным и яростным вниманием.
Быстро обнаружилось, что этот, насыщенный моим воображением коллоидный раствор, как и всякая организованная система, является способом существования определенной формы жизни, сумевшей пробить во внешний мир виток своего непредсказуемого развития и, в конце концов, едва не поглотившей в своем первозданном бульоне и меня, несостоявшегося вершителя чужих загадочных судеб по ту сторону усеянной клавишами мистической доски. В полчаса стремительного наблюдения и анализа я, небритый, одинокий, правильно ориентированный мужик ощутимо потяжелел где-то под самым сердцем, вдруг почувствовав себя на тревожном пределе девятого месяца. И вот, наконец, обшарпанный миллионами чужих пальцев клавиатурный мир внезапно поплыл и поддался, выбросив мне живое имя первого персонажа.
Имя это звучало буднично и просто – СМИТ.
Или же - ЯЧ СМИТ. Движимой очевидной подсказкой, я с любопытством и сладким ужасом сделал первый ход. Сквозь фиолетовый сумрак виртуала я посмотрел персонажу в лицо – наши глаза встретились и я почувствовал: среди зарождающегося первичного хаоса и опасного беспредела он может быть моим проводником и другом. Затаив дыхание, я прислушался к себе. Было очевидно, что обладателем этого имени был англичанин, с комфортом расположившийся в левой комнате первого этажа возводимого на глазах таинственного здания. Мутный и взвешенный раствор светлел, кристаллизация продолжалась, с мягким треском пробив пол второго этажа. Я вдохнул,  вместе с воздухом заполняя себя нежной аурой повернувшейся ко мне стройной женщины.
Фыва – так звучало имя следующего действующего лица. Я вслушивался в вибрации ее неповторимого имени и уже видел перед собой восточного типа миловидные черты со слегка раскосыми, черными, как угли, глазами. Не без труда оторвав взгляд, я устремился выше.
Личность, расположившаяся в верхней комнате, однозначно оборачивалась брутальным немцем. В восприятии его фамилии «Цукенг» ощущался нордический холод и опасный металл. Оставалось уточнить его имя, обозначенное угловой буквой слева... Что ж, имя Йоганн, как прорвавший безмолвие короткий удар колокола, вполне соответствовало моделируемому интуицией образу.
Впитав необходимый минимум впечатлений, я рухнул всем телом своего внимания снова вниз – ко входу в правое крыло активно строящегося здания, легко обнаружив в нижнем правом углу валяющуюся на диване поджарую фигуру Б’Ю, естественно, стопроцентного француза, над которым, как выяснилось, поселился крепкий коренастый американец ПРОЛ ДЖЭ, имеющий в происхождении, суда по всему, отдаленные русские корни. Разница имен только в том, что в России его звали бы попросту Фролом.
И, наконец, обнаружилось, что обитателя верхнего правого блока были спрятаны за щитом невообразимой аббревиатуры ШЩЗХ, с решением которой, я, впрочем, справился на одном легком горячем дыхании: русская пара Шура Щукин и Зина Хохлова жили и работали здесь.
Сквозь волшебную, зыбкую, переливающуюся цветовыми сполохами завесу, еще отделяющую меня от персонажей, творимых моей безудержной фантазией, я понял – мой верх! Однако – стоп – не тут-то было.
Впервые попытавшись набрать текст, я обнаружил, что не вполне достигаю поставленной цели. В момент, когда мне было необходимо осуществить бросок соответствующего пальца в сторону актуальной буквы, я неизбежно тормозил, теряя нить образно-ассоциативной связи. И я понял, что в личной интерпретации заданной последовательности буквенных знаков мне придется идти до конца, насыщая каждый смысловой блок имени предметно-образными соответствиями, этот блок составляющими, тем самым переводя всю осваиваемую мною сумму впечатлений в «Эйдос» – параллельное, всегда на все способное, пространство.
Проще говоря, теперь, за счет усилий личного воображения, в тесном комнатном метраже жилья моих новых знакомых я щедро брошу к их ногам весь сопутствующий их образу жизни антураж – от мебели до личных вещей, одновременно наращивая живую плоть характеров и им сопутствующих житейских обстоятельств. Однако, главной целью и смыслом всех моих литературно-технических построений являлось решение проблемы любого новичка, заключающееся в оперативном нахождении по тексту буквы, мгновенно ориентируясь, «где она живет». И для осуществления этой сверхзадачи ограничиться блоками имен было явно недостаточно. К счастью, все имена, как быстро выяснилось, скрывали в себе разнообразнейшее, под характер каждого персонажа, комнатное содержание. И вот я уже нетерпеливо вглядывался в привычные формы букв – каждая из них, сквозь волшебную призму ассоциативных связей, твердеющими признаками сгущаясь из воздуха, плавно опускалась на пол комнаты.
Мне оставалось только их всех обойти.



 

Заведение госпожи Клавы Атуры – тайный обзор персонажей.
Одинокий волк Йоганн Цукенг.
Старый Йоганн погасил свечу. Стараясь поддержать форму,  он каждый вечер делал это с помощью очередного меткого выстрела из своего верного «вальтера», что неизменно вызывало визг слабонервных соседей за стеной не совсем уверенных в крепости кирпичной кладки их общей с Цукенгом перегородки.
 В ее надежности не был уверен и сам Йоганн, но, соблюдая обязательный и ежевечерний ритуал, ничего менять, не желал. Пистолет ему достался в наследство от любимого дедушки-фашиста, всю жизнь с оружием в руках боровшегося за чистоту арийских рядов. Подобных экстремистских воззрений, оставшихся вместе с дедушкой в прошлом, Йоганн не разделял, что не помешало ему в качестве белого наемника получить в далекой Африке осколочное ранение в ногу и теперь его верным спутником навсегда стала деревянная трость, которую он отбрасывал только сидя на своей холостяцкой кровати. Именно там он пил свой любимый домашний кофе из привычного, служившего ему много лет, кофейника, всегда напоминавшем ему о так и не сложившемся семейном уюте.
Аскетизм комнатной обстановки слегка скрашивал антикварный, с витыми резными ножками, столик, на котором, соседствуя с кофейником, валялась одинокая, потускневшая без надобности, вилка. Йоганн Цукенг был законченным, а значит, злым, голодным и неухоженным холостяком.
Фыва – звезда Востока
Хрупкая женщина ярко выраженной азиатской внешности поставила свежие розы в изящную вазу на своем освещенном окне. Делала она это в конце каждого дня, давая понять вечереющему городу, что артистический салон госпожи Фыва гостеприимно ждет всякого, кто по-настоящему способен оценить женскую красоту.
В интерьере ее маленький студии внимание привлекала пара картин символической графики, на одной из которых Инь уверенно и мощно склонился над Янь, а на второй призывно цвела на радость миру спелая девичья грудь.
Полуночное заведение мадам пользовалось ограниченной популярностью и в моменты вынужденного одиночества ей привычно ложился в ладонь высокий хрустальный бокал с шампанским. Салон, незаменимый для всех, кто неприкаян вечерами, был настоящим украшением дома Клавы Атуры.
Яч Смит, – джентльмен, моряк и отставник.
Смит отложил недоеденное яблоко и, протянув руку к сигаре,  глубоко откинулся в кресле. Перед его мысленным взором проносились образы прошлого, полузабытого в далеких морях. Дорогие сердцу детали, на которые натыкался взгляд, напоминали ему о давно забытом родном доме – вот английская булавка из рук заботливой матери, а вот – давно вышедшая из моды шляпа с седой головы отца и, наконец, пожалуйста, полюбуйтесь – памятный сувенирный якорь, символ конечного причала и неразрывной связи с морем. Яч Смит, выйдя в отставку, был абсолютно одинок и жил воспоминаниями. Стоит добавить, что, как легко догадаться, по характеру человеком он был очень мягким (ь).
Юные профи – Шура Щукин и Зина Хохлова.
Сбываются мечты – молодые выпускники школы парикмахерского института сумели, наконец, открыть свой собственный салон. В новом заведении уже, готовя к делу, тщательно разложен по полочкам весь необходимый комплект мастера – расческа и гребень, пара шампуней и ножницы. Однако, не было пока ни единого клиента, но они обязательно появятся, ведь полон дом заросших волосами мужчин, а это мастерам добрый и твердый знак (ъ).
ПРОЛ ДЖЭ, – ОХОТНИК, ПИСАТЕЛЬ И НАТУРАЛИСТ.
«Нет повода не выпить» - подумал как-то американец ДЖЭ. Однако, на его обшарпанном письменном столе давно уже не бывало ничего, кроме в сердцах опрокинутого пустого граненого стакана, рядом с раскрытой толстой тетрадью дневника натуралиста, прерванного на полуслове. Увы, литературное вдохновение опытный наблюдатель и путешественник давно уже черпал в добром глотке американского виски, обнаружив однажды,  что крепкий напиток не только оберегает от всякой тропической заразы, но и неплохо повышает градус самого литературного процесса. А потому пока своей очереди терпеливо ждало захватывающее описание охоты ДЖЭ за бережно хранимыми в его комнате охотничьими трофеями в виде крепкого, почти окаменевшего ныне страусиного яйца, из которого уже никогда не вылупится противный маленький эму, не отражен еще эпизод долгого и изматывающего преследования редкой коллекционной бабочки, красующейся на стене, в поисках обитания которой полдня пришлось прорубаться сквозь непролазные, кишащие гадами и насекомыми джунгли. На стене напротив, оживляя полузабытые образы и эмоции, красовался туземный лук со всегда готовой лететь к цели стрелой. Внушительно и грозно, как и в былые времена его молодости и отваги, блистала наградная, от губернатора колонии, сабля.
Обведя взглядом дорогие ему вещи, Прол обещающе пододвинул и перевернул опрокинутый стакан – нет, мир еще услышит о старом охотнике ДЖЭ!
Б’ю, – молодой негодяй.
Пригубив край крохотной рюмки дорогого коньяка, он привычно взял небольшую часть от маленьких, но многочисленных радостей своей праздной жизни. Свою комнату, у которой из мебели была только широченная с диванными подушками тахта, он использовал только для редких встреч со случайными ветреными подружками, одна из которых сюда должна была вот-вот подойти. Еще нужно добавить, что наш Б'ю достаточно эмоциональная натура.     (!)
И если нас Б’ю в этот вечер к себе не приглашал, отвернемся и спокойно пройдем мимо, как ни в чем не бывало – до следующей встречи наших внимательных и чутких пальцев с персонажами Клавы Атуры, обреченными вечно существовать в своих тесных комнатах, доверху заполненных сверкающими сокровищами эмоций и им соответсвующих образов.
Следующим шагом, который я, как автор всей этой ахинеи, был просто обязан осуществить, должен был стать запуск процесса взаимоотношений всех моих персонажей, чуть задышавших спертым воздухом своих тесных гостиничных номеров. Оттолкнувшись от пестрого букета впечатлений, произведенных на меня каждым обнаруженным мною лицом, я легко объединил возможных по склонностям и умонастроению единомышленников и в боевые позиции расставил естественных оппонентов.
Очевидно, не скучала бы в обществе друг друга парочка парикмахеров, в их приятное общество вполне вписалась бы модница и неженка Фыва. Сюда, в ее студию, непременно бы наведывался и красавчик француз Б’ю, пребывающий в активном поиске своей сексуальной ориентации. А вот суровый аскет Цукенг с жизнелюбом и философом Джэ вряд ли бы вместе сварили свою кашу – уж очень мало общего было у мрачного циника, никогда не знающего семьи и заботы, с талантливым естествоиспытателем, охоте за людьми всегда предпочитавшим коллекционирование ярчайших жизненных впечатлений, переполняющих его вечный, потрепанный и толстый, путевой дневник.
Смит, последний мой герой, само собой, мог бы, хотя бы изредка, навещать своего соседа американца Джэ. Конечно же, поговорить им всегда было бы о чем, если бы не пагубное пристрастие Джэ к ячменному виски, не всегда позволяющему достигать диалогу соседей необходимых интеллектуальных высот. Впрочем, может это и к лучшему – ибо именно Смиту, бывалому, видавшему виды моряку, свободному от излишней привязанности к противоречащим разуму эмоциям и предстоит, похоже, замкнуть на себе все тайные нити непредсказуемых и коварных интриг рвущегося в наш мир безумного  сюжета.
Глава «Контактное лицо»
Я надолго уставился на клавиши, пытаясь развести себя на первую фразу, с которой, даст бог, и покатят все последствия, которых я нетерпеливо ждал, как вдруг одна из клавиш – «Д» – с коротким стуком провалилась, мгновенно отразив на экране монитора свое буквенное соответствие. Я продолжал смотреть на экран, с холодком ужаса ожидая продолжения, и оно не замедлило.
«Дайте» – с изумлением прочитал я первое буквосочетание и после короткой паузы увидел следующее слово, повергшее меня в шок и смятение – это слово было – «огонька». Чувствуя себя идиотом, я, в порядке абсурда, теми же доступными пальцам средствами решил включиться в диалог.
«Кому и как?» – быстро, как мог, напечатал я свой короткий запрос в никуда.
«Это Смит». Просто напечатайте мне слово «спички». Мне хотелось бы раскурить сигару.
«Спички Смиту» – немедля двумя пальцами отправил я свою первую маленькую посылку, тем более, что она мне ну ничего не стоила.
«Благодарю», – чуть погодя отстучали бодрые клавиши в ответ и спустя минуту, предупреждая мою просыпающуюся активность, на экран монитора вышла вежливо-нахальная фраза:
«Минут пять, будьте любезны, не касайтесь буквы «и».
Не желая терять времени и выпускать инициативу из своих рук, я решил набрать имя соседки Смита. Фыва, несмотря на несколько моих попыток набора ее имени, на связь упрямо не выходила. Я застыл в нерешительном ожидании.
«Не ломитесь в открытую дверь» – явился мне на монитор мой новый знакомый с углового нижнего номера левого крыла. – «Фыва полна комплексов, но вам ответит, если вы ей что-нибудь приятное зашлете».
«Фыва, можно я пришлю вам чашечку кофе и пончик?» – застучали мои быстрые, едва поспевающие за моим безумием и озорством пальцы.
«Жест доброй воли», – возник изящный ответ, – «Благодарю вас, сэр».
«Ты еще не знаешь, куда лезешь, мужик!» – вдруг буква за буквой складываясь в наглую фразу, возникла бьющая по мозгам строчка ниже и, через паузу, следующая: «Если хочешь быть таким добрым, слей ей пончик, а чашкой кофе вечером я ее и сам угощу»,
И здесь на моих глазах на мгновенье запала и тут же отжалась буквенная клавиша «Ц».
Вступая на зыбкую почву активной шизофрении, я принимал правила игры, отстучав обещанное: «Свежий пончик Фыве».
Через пару минут, еще не остыв от осознания факта виртуального прорыва, я поддержал приятное знакомство, кинув вопрос:
«Как вам пришлось мое угощение, Фыва?»
«Пришлите даме кофе, вы обещали, сэр» – не замедлил ответ.
Я улыбнулся, уже набирая:
«Чашечку горячего кофе для Фывы».
Входя во вкус, я снова бросил девчонке записку: «Мне будет приятно услышать ваше «спасибо», Фыва».
«Уберите эту дурацкую чашу, умоляю, это так не вписывается в мой интерьер!»
Я с недоумением установился на экран монитора. Все как всегда? Однако нет же, мой посыл потерпел вмешательство – за вычетом клавишных провалов фраза стала иной
«Чаш;;;у ;оряч;;о ;оф; для Фывы».
«Ах ты, гаденыш!» – догадался мгновенно я: все исчезнувшие буквы принадлежали немцу. Обнаружив неожиданное вмешательство, я в изумлении тормозил.
«Проявите волю, сэр, ваш ход! Йоганн мебель крушит!» – возникла на мониторе срочная депеша.
«Две вилки, стул, два столика, две кровати обновить. Материал обновления – сталь», – вникнув в буквенно-образные разрушения, как мог, реагировал я.
«Спасибо за кофе. Ваша победа» – спустя недолгое время образовалась фраза, понятно от кого.
Вот так, без лишних эмоций, короткой энергичной фразой я решительно погасил бунт на корабле, после чего откинулся, прикрыв глаза, на спинку кресла, ощущая себя молодым и милосердным богом, вразумляющим своих несмышленых детей.
– А теперь руки на голову, встал и отошел от клавиатуры!
Я распахнул глаза и обернулся, – кто посмел нарушить мой царственный покой? В кресле напротив развалился мрачный, заросший щетиной здоровенный субъект, держащий обеими руками пистолет, черное дуло которого было направлено в мое на мгновение похолодевшее сердце.
Похоже, период игр и развлечений кончился.
– Расслабься, у меня есть опыт – больно не будет, – вошла в мои ушные раковины последняя, как видно, в моей короткой жизни фраза.
Я сжался, до конца не веря происходящему – этого быть не может со мной!
Глухо прозвучал выстрел, и все внезапно померкло, подернувшись черным, бездонным безмолвием и забытьем.
...Я очнулся на голой сетке кровати посреди тесного, без окон и дверей, бокса. У моего изголовья на низком журнальном столике тускло горела освещающая все убожество суровой обстановки свеча.
Боли я не чувствовал, внешний осмотр бренного тела ничего не дал. Где я? Обстановка комнаты, куда я попал, доверия не вызывала. Скрипя ржавыми пружинами кровати, я поднялся и, споткнувшись о будто свинцом налитый чайник, рухнул на стену напротив.
Удара я не почувствовал, ибо стена упруго и вязко пропустила верхнюю часть моего туловища. Помогая руками, я выбрался из стены, обнаружив себя в пустынном, чуть освещенном коридоре своего нового бытия.
Сколько не длился коридор, но закончился он темной лестницей, ведущей вниз. Мое стремительное передвижение споткнулось у двери, на которой золотыми буквами красовалось короткое имя «Фыва».
«Ага!» – сказал сам себе я, начиная кое-что рассекать.
Напомнив себе кто есть кто, я собрался всем телом и решительно толкнул дверь номера.
В небольшой уютной комнате, освещаемой теплым розовым светом одинокого фонаря, выставляемого на подоконнике, не было ни одной живой души.
На полу в центре высилась горка разнообразных нераспакованных вещей и они, прямо на моих глазах, стремительно прибывали.
С мягким стуком материализовался блок сигарет «LM», затем коротко звякнула, уткнувшись в бутылку «Кьянти», банка с кофе, следом плюхнулись, сверкнув полиэтиленом, цветные колготки, их накрыла, шаркнув вниз со склона, коробка женских прокладок.
– Что происходит? – спросил я в пустоту, – Кто меня, черт возьми, в конце концов, разбудит?
– Меня зовут Фыва, – послышался мягкий женственный голос из ниоткуда. – Кто вы, сэр? Чужие здесь не ходят!
Ее голос пресекся снегопадом белых хризантем, щедро повалившем прямо из воздуха.
– Да остановите же, наконец, этот дикий обвал! – раздраженно приподнял я свою голосовую тональность, – Если крыша поехала, и мы сейчас внутри моей же клавиатуры, то я тот, кто не более часа назад угощал вас чашечкой кофе, мисс. Покажитесь, Фыва, сделайте мне приятно.
– Ваша забота заслуживает награды, – обласкал мои уши все этот же шелковый голос, – Терпение, сэр! Вам понравится – я уже заказала одно симпатичное голливудское тело. Если повезет, мне доставят все эти фишки той самой Мэрилин.
Звезда однажды не проснулась поутру…
Когда-нибудь с жестокого похмелья
Я, может быть, в мучениях умру,
Прервав друзьям на день-другой веселье.
Немного водки, капля яду, спрайт-
Все будет хорошо, на уровне ол-райт,
Мы этот кайф давно себе искали -
С улыбкой Мерилин в сверкающем бокале.
Все будет хорошо – Мерлин проснется,
Мы, твой эскорт, у барной стойки стали
И если смерти нет в сегодняшнем бокале
Пусть наш коктейль любовью назовется.
Я растерянно пожал плечами и отошел к окну, из которого на меня смотрел черный бездонный космос. Где-то меж лопаток у меня вдруг похолодело: я почувствовал – комната, где мы вели свой легкий светский диалог, была под пристальным вниманием только что стрелявшего в меня на поражение любезного исполнителя заваливших комнату заказов и если я еще пока жив, то только потому, что пальцы убийцы еще не способны набрать мое никому не известное имя. Перешагнув через сверкающую гору презентов, я, не прощаясь, опять рванул в коридор: для полной ликвидации существования моей души требовалась адресная посылка – имя, место, время.
Место и время я пока способен скрывать, но Цукенг может догадаться войти в базу данных моих сюжетов, над первой же строчкой текстов обнаружив автора. Легко отыскав все ту же полуосвещенную лестницу, я решительно шагнул вниз – в одинокую обитель старины Смита. Конечно, бывало и ему я немилосердно стучал по голове, а точнее – по шляпе, но видит Бог, в творческом азарте, не по злобе – с Ячем мы никогда не ссорились.
Толкнув дверь с табличкой «Смит», я обнаружил пустую комнату с потертым креслом, небольшим памятным якорем и некой прочей скудной атрибутикой.
– Мистер Смит! – обратился я в пустоту. – Извините за вторжение.
– Вы ведете себя естественно и мне к вам не привыкать, – послышался в ответ чуть хриплый голос старого корабельного служаки, – Я вам безумно рад!
Я хмыкнул.
– Почему «безумно»?
– Боги пали и запросто бродят по номерам. Великий прорыв свершился.  Мы оба должны понимать это и ровно дышать, как прежде, далее уже невозможно.
Где ты, всегда послушный, покорный мир теней?
Я встрепенулся, прекратив свое бессмысленное кружение по тесной комнате Смита.
– Бледный замысел удачей забытого автора, вне меня не имеющий ни настоящего, ни прошлого, ни будущего – о какой жизни вы говорите?
– Жизнь наша в руке Господа, – тяжело вздохнул невидимый мне мистер Смит.
– А моя сейчас в чьей руке?
– Йоганн Цукенг ваш убийца, ваша вина и ваша судьба...
В это же мгновение стальной якорь поднялся с пола и, стрелой взлетев к потолку, с тяжким звоном вонзился в стену, пройдя сквозь мое залитое ужасом сердце.
Через мгновение я отшатнулся, легко, без крови и особенной боли сойдя, трепеща крыльями, с нанизавшего мое тело якоря, как бабочка, сорвавшаяся с неловкой булавки любознательного коллекционера. Но напрасно меня здесь на нуль умножают. Я точно знаю – все будет хорошо. Правда, не сразу и не у всех. Как мог, я остудил кипяток бурлящих эмоций. Меня вычислили: два момента из трех – место и время. Я уже лишился жизни, но знал – мое существование пресечется, лишь, когда назовут великую тайну: мое полное имя.
К счастью, или, к сожалению, у безвестного автора имени нет... Я стремительно проскользнув направо по коридору, обнаружил дверь, украшенную витиеватыми буквами короткого имени «Б'ю» и тотчас же, не раздумывая, пнул ее ногой, устремляясь навстречу новому персонажу – в конце концов это мой личный комп со всеми его потрохами, цацками, причиндалами и странностями – прочь привычные церемонии!
Посреди распахнувшейся комнаты из объятий друг друга тотчас рванули по углам две фигуры, одна из которых явно принадлежала французу, авантюрному и любвеобильному Б'ю.
– Стучаться надо! – на правах хозяина номера, дрогнув холеным усом, внушительно заявил он.
– Приношу извинения за нервы, – сдал я чуть назад. – Никак не привыкну к тому, что меня время от времени убивают.
–Не переживайте, сэр! – усмехнулся Б'ю, кутаясь в стильный шелковый халат. – Может быть, такое пристальное внимание к вам это чей-то способ сказать «люблю». А это значит, поверьте моему опыту, только одно – кто-то хочет вашего тела.
А хорошего тела в мире не так уж много... Вот, кстати, полюбуйтесь на этот шедевр.
Б'ю кивнул в угол, откуда, из его тени, с готовностью выдвинулась стройная, великолепно сложенная женщина, ожившая грациозная копия статуи Афродиты Книдской, как всегда, ничуть не пытающаяся скрыть от восхищенного мира свои нагие прелести.
– Добрый вечер. Зовите меня Зиной, – она легко и непринужденно протянула мне свою руку для поцелуя. –Б'ю, ты не оставишь нас на пару минут?
Б'ю, не переставая улыбаться, ящерицей скользнул в коридор. Хохлова, привычно поймав победное ощущение женского оружия, вплотную придвинулась ко мне.
– Я знаю, я чувствую, вы джентльмен и потому, надеюсь, о нашей встрече здесь не проговоритесь. Щукин спит наверху, он ничего не должен знать, я боюсь этому мальчику сделать больно.
Она подняла свое юное божественное лицо, приблизив его к моему – глаза в глаза. – Я помню ваши уверенные, сильные пальцы на моих... буквах. Вы знаете, вы должны были чувствовать – я всегда на вас западала. До скорого свидания. И помните: здесь самое безопасное место для вас – у меня между ног.
Я слегка тронул нежный завиток ее божественных волос и, не прощаясь, обреченно шагнул в коридор. Коридор быстро кончился лестницей, ведущей вверх – прямиком к номеру Прола Джэ. Через мгновение, после моего сдержанного стука дверь открылась и в ее проеме, потягивая трубку, показалось внушительное тело Эрнеста Хемингуэя.
– Заходи, старик! – приглашающе качнул он матерой седой головой. – Могу предложить ячменный виски.
Как только я перешагнул порог его живописного, наполненного раритетами и трофеями номера, старина Хэм, повышая градус нашей встречи, протянул мне стакан, доверху наполненный алкоголем. В эту же секунду ключ двери, звонко щелкнув, повернулся. Я мгновенно напрягся, ожидая удара.
Хозяин номера терпеливо застывал с протянутым стаканом в руке и вдруг из него, взметнувшись к потолку, мощно зафонтанировала жидкость, которую нам с американцем теперь не выпить было за всю жизнь, сколько б ее не оставалось. Виски словно из пожарного гидранта бил из стакана, в сердцах брошенного Пролом Джэ на пол и его уровень, заполняя комнату, уже достигал щиколоток, разъедая и без того воспаленные мозги своим ядреным ароматом и я уже лихорадочно прикидывал, через какое время мы, напару с реанимированным классиком, зависнем в его волнах, как мухи в дихлофосе.
Мое недолгое пребывание в недрах клавиатуры все более становилось несовместимо с жизнью.
Проблема эта, конечно же, имела имя – «Цукенг». Тесные номера виртуальной гостиницы становились привычным полем для его охоты. 
– Чем трезвее смотришь на окружающие вещи, тем более находишь поводов выпить, ... – подняв стакан, обратился ко мне Хэм, он же – Прол. – Какие у вас планы на вечер?
Я медлил в растерянности и нерешительности, глядя в его спокойные, как небо, глаза.
Алкоголь, бурля водоворотами, уже достигал наших поясов.
– Извините за беспорядок в номере, – улыбнулся Прол немного грустно. – Лишнее, пожалуй, отолью.
Крепко сжав снятую со стены саблю, он в пять минут размозжил нижнюю панель подло защелкнувшейся двери, – драгоценная жидкость, пенясь и журча, рванула вниз по ступенькам лестницы.
Жертв и разрушений нет, но ты – утрешься! – пообещал я своему невидимому врагу. Замыкая круг, через выломанную дверь я, наконец, устремился вверх, упершись в дверь с золотой аббревиатурой «ШЩЗХ».
Щукин, похоже, действительно спал и на мой стук в дверь долго не откликался. Отозвавшись через томительную паузу, он, наконец, приоткрыл номер.
Я привыкал, понемногу теряя способность удивляться – передо мной стоял Ив Сен Лоран, как всегда стильный, элегантный и представительный.
– Прошу! – кивнул мне мастер, сдержанно улыбнувшись. Я шагнул в пустой номер, где на полу обнаружилась пара шампуней, гребень и расческа. На стене, напротив глаз, сверкнули никелем ножницы.
Я пристальней взгляделся в них – ну, начинается! – они вздрогнули, а это значило – где-то там, за пределами нашего тесного мира, суровый Цукенг склонил свою голову к прицелу. В комнате напряженным предгрозовым электричеством повисло ощущение опасности. Я сжался всем телом, готовясь к стремительному бегству или беспощадной атаке холодного металла.
– Вообще-то мы работаем вдвоем, – обратился ко мне, как ни в чем не бывало, безмятежный Щукин, – Но Зина опять куда-то запропастилась.
Ножницы щелкнули и острием отделились от стены.
– Шура, мой вам первый и, может статься, последний совет, –  не делайте из вашей подружки фетиш.
– Вы готовы мне о чем-то рассказать? – с любопытством уставился на меня мастер.
– Не в этом диалоге. И все же, как вы к ней относитесь?
– Если честно, я люблю эту суку, а она меня – нет... И я ее за это ненавижу. Впрочем, это, кажется, никогда не мешало вашим пальчикам с нами работать?
Слегка прищуренные сметанными чувствами Щукинские глаза внезапно округлились, застывая в предельном ужасе на моей шее. В это же мгновение с ее обеих сторон щелкнули громадные, отсекающие мне голову ножницы. Нет, кровь, алая носительница жизнь, не хлынула ручьем – смерть в этих местах имела, видимо, другой антураж, но моя голова, глухо стукнувшись о плитку пола, как кочан, покатилась в дальний угол.
Он ушиба ей стало больно и я, наклонившись, растерянно почесал свою макушку, ощущая ее пальцами как чужую. Другая боль поселилась в разорванном горле, раздваивая чудом сохранившееся сознание. Глаза мои уперлись в стену, я видел только ее, одновременно чувствуя – с телом что-то происходит. Я воспринимал ушами тяжелую возню, чей-то горячий шепот и вздохи, потом скрипнула распахиваемая дверь и я, несмотря на внезапно образовавшееся между нами расстояние, почувствовал, что тело грубо поволокли. Мозаика сложилась, все ступеньки кончились – наступал заключительный акт разыгрываемой с моим талантливым участием трагедии.
 Я прикрыл глаза, чтобы лучше прислушаться к новым ощущениям – мое тело несло множество рук, потом оно приобрело устойчивость, приняв горизонтальное положение и, наконец, его обнажили.
Наступила пауза полной обездвиженности и покоя. Испытывая тяжкое чувство потери контроля, я готовился к очередному и последнему насилию. Я остро чувствовал - сквозь все мои условные пределы, на расстоянии несостоявшегося выстрела или даже плевка, вокруг моих беззащитных живых, еще теплых останков сгрудились все восставшие из небытия персонажи – нежить, злыдни, похотливцы и сладострастницы, твари в пятом поколении... Никогда не предполагал, что имею здесь такой бешеный успех.
– Добрый вечер, дорогой! – мою голову бережно приподняли, разворачивая, тонкие пальчики чьих-то легких рук. Я приоткрыл свинцовеющие веки – на меня смотрели смеющиеся глаза Афродиты.   – Я тебе кое-что обещала. Можно, я тебе поцелую?
Поздняк метаться, насилие пришло, но в самых нежных и изысканных формах. Хохлова жадно и чувственно слила наши губы – прекрасное с ужасным соседи по квартире...
Я, жуткий полутруп и жалкий инвалид, поддался ей, растворяясь и исчезая в искренней и запредельной неге сразу двух обнявших меня сквозь этажи ослепительных женщин, хищно и яростно овладевавшим моим генетическим материалом, в который - я знал - бешено рвутся все семь моих неприкаянных персонажей, люто казнивших меня за тяжкий грех сочинительства.
Страх пожирает душу, вырвавшуюся за пределы дозволенного. Опасные герои моей невероятной коллекции образов уже сказали мне больше, чем я хотел знать.
Последний поцелуй - на вылет.
Словам больше места нет.

Черный ход
Я курил траву, потом пошли-поехали колеса... В общем, когда тяжко заболела мама, я ее законную, от онколога, наркоту стал делить на двоих, а потом, гад, и совсем ссучился – делиться дозой перестал. А чтоб не слышать душу рвущих воплей и стонов, тупо валил на вокзал – бывало, и до самого утра. Дальше вообще мрак – как-то я, не снеся нескончаемых упреков и визга, свою старуху крепко связал, заткнув ей полотенцем рот.
Она билась на койке, как пойманная птица, и все смотрела, все смотрела на меня... А я сидел у ее ног, обхватив голову и, дурак, невпопад вспоминал, как она, тогда еще совсем молоденькая и счастливая, вела меня, заморыша тощего, в мой первый класс.
Кто знал тогда, что все повернется так... Я не из железа сделанный – на этом моменте вдруг остро чувствую, здесь мой придел.
Схватив набрякшую слезами и соплями подушку, я накрыл ею родное и ненавистное, кровью налитое лицо и так остановил ее взгляд и нашу с ней долгую жизнь.
Прощай, птичка моя.
А потом, как мог, соорудил петлю из черного, как змея, удлинителя и с табурета сунул голову в нее, чтобы, наконец, удавиться.
Смерть за мной пришла просто обломная, со своими лихими опричниками – дикой болью, горло рвушими хрипами и такими, мать родная, конвульсиями – охренеть можно!
Однако, все как отрезало, как только я, успев взглянуть на откорячившуюся свою жалкую оболочку, автоматом влетел в светящийся тоннель своего последнего транзита, откуда за грехи мои жабой рухнул в какой-то неприбранный грязный подвал. Все сумеречное пространство вокруг меня активно заполняли, как очень быстро выяснилось, разнообразные мерзкие твари – мудаки, подонки, лярвы, паршивые уроды, оторвы и грымзы, фуфло поганое, лахудры вшивые и злыдни, жлобье, шалавы, мымры смердящие, а так же прочая невообразимо гадкая шушера.
Они хохотали, терзая и жаля меня в этом жутком преддверии ада и никто из близких покойных не встретил, не поддержал – все сорок дней, как один день, а потом, за мое спасение в один храме Божьем один человек поставил свечу...
И тогда я отринул одним движением плеча всю эту подлую, налипшую на меня погань, входя в благодатную волну свежего потока, вымывающего меня из зловонного тупика беспредельной муки и беспросветной безнадеги этого попадалова.
Уйдя, как с трехи сдача, я зябко ощутил себя в своих уже теряющих привычные глазу формы земных останках, в простом и тесном, без затей, гробу, еще пахнущем масляной краской, под свежим скромным холмиком с оградкой – спасибо тетке за посильное участие. В полночь, однако, по мою душу пришли, как я понял, местные активисты, ветераны движения... Как говорится, трудно только первые сто лет – чума этому дому!
Черные тени и зыбкие призраки до утренних зорь давили мне на психику, справедливо обзывая меня нераскаянным наркоманом, убивцем и висельником, которому нет, не было и не будет места на погосте. Я, как мог, далеко за гранью нервного срыва, крепился, истово молясь и воспринимая эту пытку в законном порядке вещей, как акт возмездия и наказание Божье, но где-то под светлое утро не снес всех этих праведных проклятий и с петухами рванул, что было, с ручника – в гробу я видел эту жизнь!
 По мне так лучше кантоваться на вокзале. Через мгновенье я увидел свою комнату, где все было, как будто я не уходил: тот самый шаткий табурет, журнальный исцарапанный стол и мой рабочий комп на нем. Мне оставалось только преодолеть условный барьер, но этого не случилось, как я не рвался и не бился, словно шмель, о стекло этой жизнь и смерть разделяющей грани своего настенного зеркала, по черную сторону которого я оказался.
Я огляделся в отчаянии – я кожей чувствовал облом и отстой: здесь, гадство, ничего не происходит, а вечерами и этого нет.
Но, среди всего тотального отсутствия для меня лично не оказалось привычных границ и непреодолимых пределов – я легко, как падший ангел или хищный демон, воспарил стремительно вверх, сквозь черный аспидный вакуум небытия и уже там, в зияющей звездами вертикали, нависшей над моим любимым, обалденным с высоты городом, наткнулся на тонкую, как паутинка, серебряную нить. Я скользнул вдоль нее, обнаружив, в конце концов, на связи с этой нежной пряжей парящее в астрале женское тело. Это тело, к моему изумлению, принадлежало тетке моей Серафиме.
Я подлетел, ночным кошмаром заглянув в широко открытые глаза сладкого ее предутреннего сна – она вздрогнула и отпрянула в ужасе, бешено укорачивая спасительную нить. Уже угадывая и улавливая жесткие правила своей новой реальности, дитя порока и соблазна, проснуться ей я не позволил, успев совсем не по-родственному, на шаг впереди морали и нравственности, войти в добротное стройное тело тридцатилетней женщины.
Утро моего нового дня рождения оказалось полным неги и комфорта. Я всем своим до последней косточки распластанным и расслабленным телом ощущал чистоту и свежесть белоснежных простыней.
Разлитый в тесном пространстве покой подчеркивало мерное тиканье старого будильника. Я перевел на него взгляд – было пять утра. Прислушиваясь к первым сигналам просыпающейся плоти, я вдруг поймал в себе неясный пока приступ тревоги и осмотрелся.
Рядом со мной, ближе к стене, пылала жаром желаний широко раскинувшаяся на постели крепкая мужская фигура. Я отбросил простынь – твою мать! – на розовых холмах моих еще высоких грудей по-хозяйски возлежала брутальная волосатая отвратительная рука. Я попыталась снять со своего мгновенно напрягшегося бюста эти чугунные чужие шершавые пальцы, но не тут-то было – они тот час же резво спустились вниз, к моему холму.
Мужчина, очнувшись от чувственного сна, шумно задышал, шепотом выдохнув: «Ну, иди же сюда, моя киска!», рывком попытавшись раздвинуть мои обнаженные ноги.
Этот день, похоже, покоя мне не обещал, зато обещал все остальное.
Мужика я пырнула в горло под кадык кухонным ножом, загнанная этим жаждущим плоти быком через весь коридор в самый дальний угол на кухне. Одного удара оказалось мало, а второй сделать он мне просто не дал, выбросив ударом ноги мое новое, такое классное тело на балкон прямо сквозь мгновенно посыпавшееся стекло.
Я умирала очень больно. Все прекратилось во мгновенье – мужик, поливая себя алой кровью, перевалил меня через перила и я мешком соплей рухнула вниз, сплющив свой череп – дым из ушей! – о черный, загаженный псами, дворовый асфальт. Комочек слизи, отработанный человеческий материал, я почти сливалась с поверхностью планеты, вдвое увеличив счет личного мартиролога, в очередной раз убеждаясь, что моя земная жизнь лишена ясных пределов и очертаний.
Но вдруг, беспощадно обрушив обнадеживающие доказательства крепнущей веры в неуязвимость моей души, ее черным вихрем подхватили с обоих локтей два грозных крылатых стремительных демона, грубой силой прервав мой досужий осмотр печального места кровавого происшествия.
Звенящей от бешеной скорости стрелой мы пронзили корчащееся стомиллионным воплем и стоном пространство гигантского низвержения. Наш убийственный полет внезапно прервался резким замедлением.
Мгновение спустя я освободился от леденящих сердце пернатых спутников, обнаружив себя в просторной и дорогой приемной на стуле перед кожаной дверью офиса с золотой надписью «Мант Игорь Михайлович, председатель правления концерна Адамант».
«Подождите, пожалуйста, пару минут, вас вызовут», – нежно улыбнулась мне стильная девочка-секретарь, свободно перекрещивая длинные ноги в низком кресле за компьютерным столом.
Ровно через две минуты, отмерянных электронными настенными часами, секретарь подняла трубку, показав глазами на дверь кабинета с длинным столом, окруженным двенадцатью вращающимися креслами по сторонам. С торца стола, в его главе, в высоком кожаном кресле сидел обычный скучный человек средних лет с непритязательной внешностью.
– Присаживайтесь! – прозвучал его негромкий, но внятный голос. – Вы в полном дерьме, но, тем не менее, я с удовольствием говорю вам «здравствуйте».
Вам предлагается вакансия стажера на весьма ответственную должность и тому есть веские основания: в относительно короткий временной период вы, без особых моральных проблем, освободили души четырех человек, включая себя самого. Это был  ваш личный  спонтанный, но взвешенный выбор. Однако жизнь, как известно, не стоит кучи вопросов. В этом мире во все времена все одно и то же: одни – охотники, другие – жертвы, третьего не дано. Мир рушится, время бежит... И даже я не знаю, что будет, когда пыль осядет.
Однако на сегодняшний день вам представляется уникальная возможность осуществить блестящий карьерный рост в пределах шести ступеней иерархии – от злыдня и черта до домового, демона и беса, а там, кто знает, – поднял он со значением палец – опустим вас до уровня сатаны.
Я застыл, воспринимая происходящее как дурной и страшный сон, из которого не было никаких сил вырваться.
– Игорь Михайлович, мне больше невыносимо жить. Превозмогая себя, я с надеждой взглянул в серые, ничего не выражающие глаза. – Я давно хочу покончить разом все. Подарите мне смерть, взамен возьмите мою душу.
– Мы рассматриваем вас как сильного специалиста по наркотическим способам воздействия на человеческую природу, – не моргнув глазом, продолжил хозяин кабинета. – Предполагается, что вы будете курировать вопросы компьютерной зависимости, тем более, что как в этой, так и в смежной области, у вас определенный опыт уже имеется.
Все проще, чем вы думаете – попасть к нам легче, чем промахнуться. В своих расчетах опирайтесь на чувство ненависти, вины, мести, секса и стыда – базовые людские реакции, запомните это как «Отче наш».
Он привстал и вышел из-за стола, протянув мне влажную и вялую руку.
– Удачи вам, ловец человеческих душ. В случае успеха вы получите исполнение желаний. И прошу вас, не надо слишком демонизировать мою скромную персону. Если что, звоните, – возникла из воздуха, скользнув мне в карман, его визитная карточка. – Но всегда помните, – он, наконец, обнажив клыки, улыбнулся. – Я не врач, я – боль.
Я прибыл к месту назначения мгновенно. Внедрившись в сеть, сразу же в полной мере ощутил ошеломляющее напряжение миллиардной человеческой психоконцентрации, нанизанной на ни с чем не сравнимый эффект тотального растворения в энергетической ноосфере  своего нового дома, ибо полностью ушло привычное ощущение своих пределов – его не было не только в давно истлевшей физической оболочке: к моему ужасу и восторгу напрочь отсутствовал и внешний контур пребывания самой души. Стоило любому из миллионов юзеров планеты обозначить свое подключение к виртуалу, как я, легко взламывая защиту хрупкого барьера хрусталика его зрачков, уходил прямо из мерцающего магического кристалла монитора мозга, жадно впитывая особенности интеллекта, эмоций, характера и склонностей пола своего случайной жертвы и насытиться этим драгоценным напитком никогда не мог, лишь распаляя свой граничащий с оргазмом аппетит, питающийся со щедрого стола своего безудержного воображения.
Повелитель клитора, я с удовольствием побывал юной неопытной женщиной, с волнением рассматривающей в интернете облизывающиеся физиономии претендентов на ее дущу и тело, ребенком, холодно препарирующем самые грязные аспекты межсексуальных отношений, серьезным плешивым мужчиной, по уши погруженным в решение офигенно сложных, заменивших ему жизнь, научных задач...
Имя им было легион, всех я попробовал изнутри, забравшись к ним в черепа, в их охраняемые сложными замками и хитрыми сигнализациями дорогие дома и шикарные автомобили, примеряя на себя их самую изысканную пищу, любимые вещи, стильную одежду, кружевное белье, нежных интимных друзей...
Оглянитесь же – я пришел!
Я сутками бешено вертелся на пупе, надеясь, что все это мне зачтется, ибо жестко преследовал одну-единственную овладевшую мною цель – отвернуть человеческую душу от мира живых, навсегда подсадив ее на холодную компьютерную, стальным острием рвущую  сердце  иглу и в том, умоляя о смерти, преуспел...
В моем стремительном движении мне не было преград – только препятствия, но в своих энергетических атаках я всегда чувствовал место, где свинцовели яблоки моих распахнутых в компьютерный космос глаз, а мысли, несущиеся вперед моего полета, замирали, исчезая и растворяясь до полного безмолвия. Это было некогда заселенное здание, где ныне все пребывало в мертвой неподвижности и пыльном запустении, напоминая собой забытый горожанами нищий музей.
Здесь были выставлены диковинные экспонаты, случайные вещи, сопутствующие человеческой жизни – гребень, ножницы, разбитое зеркало, смятая шляпа, опрокинутая мебель...
Я выбродил в размышлениях и догадках все три этажа этого странного здания, обладавшего необъяснимым притяжением. Куда бы не бросил меня завязавшийся горячий контакт, из любой точки мира я все равно устремлялся в эти печальные, хранящие тайну пределы.
Под самой крышей жутким паучьим гнездом теснила душу комната в левом крыле третьего этажа, куда я, повидавши многое, не смел, не решался войти – леденящий страх всякий раз парализовал мою волю у черного порога двери с серо-стальными буквами на пластине ее таблички, складывающихся в звучащее, как выстрел из бесшумного пистолета имя  -  « Цукенг».

    Монолог потерянной богини

Я очень сожалею о содеянном. Как не крути, а получилось все не по-людски. Эти скоты, ворвавшись в номер, отняли у меня свежую плоть небесного гостя, как бешеные псы, растерзав и растащив его по углам на куски.
Я в этой мерзкой вакханалии не участвовала, потому что полуживая лежала ничком, кое-как пытаясь вдохнуть кислород после удара чьей-то ноги в живот, полученного в этой безумной свалке за обладание шансом на великий Переход.
Адольф Шикльгрубер, он же Йоганн Цукенг, объявивший в мире Алфа Вита новый порядок, собрал их всех своею хищной волей в железный кулак и только на меня претендовать был не властен – ибо ни одной своей клеточкой, ни мизинцем, ни даже единым волосом я не вошла в буквенный код гадкого, как змеиное шипенье, миллионами прошлых жертв проклятого носителя своего первого имени. Однако собрать воедино все пальцы своего кулака было только частью плана Шикльгрубера. Богиня, пускай и в заточении тесной клети алфавита, я знала цену Чаши Грааля, о могущественном влиянии которой на судьбы популяции обоих миров я в свое время неосторожно поведала Шики. Теперь и он знал, где ее найти, забрасывая эту сучку Фыву подарками – тоже мне, Ева Браун!
А когда наступил великий День реинкарнации и все это алфавитное кодло по его клику жадно ринулось в реал, Шики, использовав, бросил меня, как отработанный материал. Я богиня, дочь Зевса и Дионы. Мое имя – Афродита!
Я отомщу.

Манекен, мой приятель,
За толстым витринным стеклом
Мне, слегка улыбаясь,
Говорит неуслышенно:”Здравствуй.”
Припорошено пылью и скукой
Его ремесло,
Застывает в бессмыслии
Взгляд его праздный.
Но однажды этот
Пластмассовый лед,
Новизной своею
Внушая тревогу,
Человечья рука
Влажной тряпкой смахнет
С лица неживого.
Женской будет, конечно,
Эта рука,
Замороженность тела
Внезапно растает
И на миг перестанет
Пластмассовой быть тоска,
На другое мгновенье
И тоска перестанет,
И на женщину глянет
Почти человечье лицо,
Благодарны за жизнь
Блеснут манекенные очи.
… Незамеченность станет
Его незаметным концом,
Неуслышенность –
Выстрел височный.


Директору универмага «Гостиный двор» тов. Семочкину Г. Н.
От работницы технического отдела Гробанюк И. А.
Заявление.
Прошу восстановить меня на работе как лицо, невинно пострадавшее в результате действий неустановленных лиц, для чего довожу до вашего сведения подробности вечера 22 апреля сего года. В этот вечер, как обычно, я осуществляла уборку вверенных мне помещений. Согласно рабочей инструкции, вначале я обошла полы пылесосом, после чего приступила ко влажной половой уборке.
Не верьте слухам о ночных оргиях – не пила, а если работа в тот день не заладилась, то только потому, что ей воспрепятствовала группа неизвестных, маскирующихся под выставленные в витринах манекены.
В момент протирки данные манекенщики производили безобразные движения, постоянно падали и даже в грубой форме перегораживали дорогу. В результате я пожелала уйти, вынужденно оставив свой пост. Однако всевозможными активными действиями данные товарищи зажали меня в свой узкий круг, числом не менее пяти фигур. Мои критические замечания, настоятельные просьбы и даже повышение тона голоса никакого действия не возымели и я вынуждена была воздействовать на эти штуки подручными средствами – шваброй, а потом и лопатой из пожарного инвентаря.
Куда девались битые части манекенов, я даже не в курсе.
Мною лично образовавшиеся на месте инцидента случайные детали в виде бэушной шляпы, ломаной мебели, стеклянной посуды, картин неприличного содержания и тому подобного хлама были вынесены к мусоросборнику, откуда разобраны лицами БОМЖ, обитателями подвала, за исключением бесхозного бокала, который я оставила за красоту.
Согласно вашему указанию, была на приеме у доктора в психдиспансере, по месту жительства, где прошла все необходимые экзамены, включая доверительную беседу с Главврачом (вас срочно просили позвонить).
До свидания.
Инесса Гробанюк,
Общий стаж двенадцать с половиной лет, детей двое плюс имею на иждивении мужа-алкоголика, а если вы меня все-таки на моей работе не восстановите, засуньте себе это заявление знаете куда.




Налетели птички задолбатики,
Надо мною крыльями треща...
Где лежат лекарства от апатии?
Как найти хорошего врача?

Психоневралгический диспансер
Избавляет от любых проблем,
Черепаха здесь отбросит панцирь,
Грешник замолчит в своей смоле.

Врач хороший, а, верней, врачиха
Мне пропишет горсточку пилюль
От печали ли или от психа,
Хочешь – пей, ну, а не хочешь – плюнь.

Я сказал врачихе о болезнях
Под названьем скука и хандра,
Прямо в душу, как в постель, мы влезли,
Кувыркаясь с нею до утра.

Налетели птички задолбатики,
Надо мною крыльями треща...
Где лежат лекарства от симпатии?
Как найти лекарства от врача?


Убийство лысого в подвале.
Как будто с киносъемок типажи
Из щелей питерских являются бомжи,
Спускаясь с чердаков и вылезая из подвалов,
Их каждый наблюдал – не каждый подавал им.
А что, по совести, им можно подавать?
В обед – обед? А на ночь – чтоб кровать?
Жену? Ну, не жену, пусть фотокарточку, чтоб над кроватью в раме.
Из детства – пусть не маму, а хотя бы одно воспоминание о маме.
Бомжи – лосьон, а я хмельную потребляю фразу:
Гляди – на дереве людском надломленная ветвь,
Но будь внимателен, ты не уведешь сразу,
Что в этой одичалой голове
Уставший от беды, но человечий разум.
Я б щедро лет до ста бомжам отмерил века.
Я им сочувствую, но присмотрись, похоже все на то,
Что, потерял в себе далекий образ человека,
Мы все под них замаскированы в потертые пальто. 
   


«Все хреново, болит башка, а на похмел в доме бабла не сыскать – жену, похоже, турнули-таки с работы...» – тяжелыми жерновами вращались приземленные мысли Коляна, потрепанного жизнью, но все еще крепкого мужчины с лицом хорошо пожившего человека, к своим тридцати семи годам сумевшим вырастить трудягу  жену, двух смышленых детей и явно выраженную плешь на голове, за что друзья из веселой страны небритых мужчин и непричесанных женщин по-свойски звали его «Лысый», потому что звучание фамилии «Гробанюк» сильно напрягало их слабую психику. Давно были сбиты все прицелы, а его характер и образ жизни, и без того непростые, в последнюю неделю для близких стали совсем непосильны.
Колян стал слышать Голос, который всегда невпопад строго приказывал ему подняться с дивана и двигаться, не рассуждая, на оперативный простор. Там, всего после пары пива, он постепенно возвращался в свое естественное состояние, хмельным суслом забивая все эти жуткие, категорично предлагаемые к исполнению команды.
«Тебя зовут Йоганн Цукенг» – опять звучал наутро назойливый голос внутри головы. – «Ты хозяин мира, всесильный повелитель Виртуала. Презренные человеческие особи должны лизать золотую пыль с твоих божественных подошв... »
Колян плевался и тянулся за следующим стаканом, который, безусловно, помогал.
Однако, самым эффективным средством, как быстро выяснилось, оказалась любая левая бодяга или добытый корешами ядреный суррогат, от которых подселенца ощутимо бросало в расколбас и Цукенг он, поднявшийся до своих божественных высот исключительно на чистом шнапсе, бессильно крыл его по матери обидными словами типа «лузер», «дауншиффер», «маргинал», «аутсайдер» и даже «щвайнэхундэ», что в переводе с фашистского значило – Колян специально уточнял – «свинская собака».
Колян, привычно нажимая эти рычаги, прекрасно сознавал, что, когда никогда с утра нет повода не выпить, вся случившаяся в голове подлянка того прямой результат, начало закономерного конца, очередной шаг к белой горячке, но все тянул и тупо надеялся на лучшее и,  чтоб наверняк сгноить этого жестокого козла внутри себя, бухал теперь каждый божий день, что позволяло ему хотя б на время, рванув губу, соскочить с крючка.
Но как-то раз, ослабив бдительность, Колян забыл принять привычную дозу, тем самым допустив под крышей черепа очередную неуместную дискуссию, под ходу которой этот гад Цукенг, увлекшись, стал проводить с ним настоящую политработу, дескать, миром будет править избранный богами, лишенный жалости ловец удачи, способный на решительный поступок.
Ситуацию не улучшила и докторица, вызванная на психоконсультацию по настоянию обнадеженной Главврачом и тактично свалившей куда подальше Инессы. Несмотря на свой, хранящийся в кадрах, красный диплом, симпатичная длинноногая штучка, пару лет до того соскочившая с факультета психологии столичного универа никак и ничем не сумела достучаться до глубин демонической личности Коляна, ибо ее плотно заслонил как вулкан активизировавшийся волевой Цукенг, в полчаса, на одном отрицательном обаянии сумевший сделать из видавшего виды спеца на все готовую, легко прыгнувшую в святое супружеское ложе дешевую мочалку, где обнаглевший фюрер, воспользовавшись инструменом Гробанюка, уже отрывался по полной.
Раздасованный грубым вмешательством в свою интимную жизнь Колян, улучив момент, ущипнул за оттопыренный зад самого себя, а потом – и эту сучку, чтоб хотя бы сорвать им их безумный нечеловеческий оргазм, да куда там!
Цукенг сквозь зубы опять злобно помянул свою швайнэхундэ, а краснодипломнице, на практике видавшей и не такое, это было даже по кайфу.
С того дня так все пошло и поехало – привлеченная неординарным клиническим случаем психиатриня повадилась давать свои активные консультации, теперь даже не стесняясь присутствия Гробанюкской угрюмо начинавшей прозревать жены. И Колян, не имея других мозгов, вслух повторял слово в слово эту хрень как свою, краешком сознания понимая, что даже один глоток пивка вернул бы его к себе – к тоскующей жене, домой боявшимся возвращаться детям и к теплым корешам, давно зовущим кое-куда.
«Заткнись, паскуда!» – наконец, не выдержав назидательного потока, вскочил он со стула, пытаясь с лету удариться своею крупной, матово блеснувшей головой о дверной косяк.
Инесса, со страхом наблюдавшая вечернее обострение у супруга, поняла – тянуть дальше с вызовом психбригады уже нельзя.
Они примчались по первому звонку, дежурный доктор глухо пошептался с нервно тусующейся в прихожей Инессой и, еще раз сверившись с прихваченным с собой списком спецучета, решил, что куда вернее будет забрать обоих.
Однако, когда пара крепких медбратьев осторожно сунулась в комнату, ее хозяина там уже не было. Мгновение назад, опустив бокал, который он присмотрел еще с утра, в бездонный карман своего видавшего виды задрипанного пальто, герой каменных джунглей шагнул в окно, потом на стремный узкий карниз, ржавую пожарную лестницу, а далее, как говорится, везде. Ему удалось пересечь, благоразумно сдерживая бег, дворовый пустырь, свернуть в тесный, запруженный машинами, переулок и здесь, меж тесных домов, на выходе в заветный сквер, подлюга-жизнь попыталась осуществить в привычном русском народном стиле свой коварный сценарий.
Сценарий приводила в жизнь пара дюжих ментов, рванувших внезапным наскоком из притаившегося за пестрым табачным ларьком милицейского «козла» с неблагородной целью взять Коляна за задницу.
Как личность систематически пьющая, ментам он был хорошо известен и, соответственно, содержимое его вызывающе выпуклого кармана их сильно интриговало.
Однако, хрена лысого – Колян, не будь дурак, рванул, что было сил, за угол и далее – в тайный проходняк, подъезд с открытым на соседнюю улицу черным ходом.
Еще через пару минут он уже сотрясал условным стуком железную дверь подвала, где всегда кантовался кто-то из слабеющих бомжей или рыскающих в поисках дежурного выпивона своих.
Чудь позже, после чьих-то тяжело приближающихся шагов, дверь, скрипя, приоткрылась.
Колян шагнул по крутой лестнице, в ее черный влажный проем, одновременно получив наотмашь удар пыльным, отягощенным парой, для верности, кирпичей, мешком по своей не прикрытой даже редким пушком голове. События развивались стремительно: пятеро темных фигур, тесно сгрудившись, стали с оттяжкой мочить ногами ничком упавшее после удара тело гостя, пытавшегося защитить свою жизнь жалкой позой обхватившего сердце зародыша, с которой она тридцать семь лет назад начиналась.
В момент, когда под жестоким ударом носка, хрустнул, разлетаясь на части в глубинах кармана бокал, грянул раскатами гром, вырубился и без того колеблющийся тусклый свет и каменные плиты подвала тяжко содрогнулись.
В это расколовшее мир мгновение беспечное человечество навсегда утратило рассыпавшуюся в алмазно-звездную пыль легендарную Чашу Грааля и тихо вознеслась к небесам в предел натерпевшаяся душа несчастного Коли Гробанюка.
Аспидно-черной тенью, хищным голодным вороном новоявленного альтер-эго ее, скользя, сопровождал будущий повелитель мира Йоганн Цукенг, отчаянно рвущийся диктовать свою волю в неведомом пока миру обличье.
Дарованные безудержной фантазией безвестного автора души персонажей, не выдержав испытания отчаянно свободолюбивыми, не знающими пределов ассоциациями, чуть вздрогнув напоследок огонечками своих едва проклюнувшихся жизней, угасли, опять рассыпавшись на буквы мертвой стылой клавиатурной доски, на которой теперь – вы чувствуете? – хищно холодит вам кончики пальцев рвущийся в человеческую душу семибуквенный Йоганн Цукенг и двумя легкими, как дуновение, звуками букв нежно просится в вашу скучную жизнь и холодную постель неубитая вечная Афродита Хохлова, красиво путавшаяся со всеми мужчинами этого мира в нежных, навсегда забытых наутро снах.

Из глины, которой грош цена
С тех пор, как Адам был вылеплен,
Я создал лицо, которое знал
И каждую черточку вылюбил.
Чужими глазами – не враг и не друг –
Взглянул и очнулся, и понял вдруг:
Я взял со старинной чеканной монеты
Лицо королевы Антуанетты.
Твоими руками ее подберу
На страшном и пьяном, веселом пиру,
Где жизни и смерти в вино перелиты
Любви несравненной моей Афродиты.

   
________________________________________________

Сюжет будет дополнен иллюстративным материалом интерьера, являющимся ключом к ассоциативным построениям.
Будущая книга будет носить прикладной характер.
Обращение к стране: автор просит читателя дать знать о заинтересованности к дальнейшим публикациям.