Глава 1. Домодедово - Суварнабхуми

Балансируя на одной ноге, я стоял в трусах и жёлтой футболке около регистрации рейсов и пытался попасть в правую брючину светлых и лёгких штанов. Плотные и тёмные я уже снял, отдав их Святославу вместе с пуховиком и сапогами. Не мог же я лететь почти к экватору в зимней одежде. По-моему, всем в аэропорту Домодедово это было понятно, никто не подошёл и не арестовал меня за нарушение общественного порядка. Когда я повернулся к Костяну, показалось, будто он глубоко сконфужен. Или сильно оскорблён.
- Ну ты вообще охренел! Мог бы хоть в туалете переодеться?
- Да всем плевать, кроме тебя. Чего терять время? Пошли, нам предстоит ряд унизительных процедур.
Перед ними надо было произвести ещё и прощальную церемонию. Она оказалась на редкость короткой и весьма скудной на проявление чувств. В моём исполнении этот ритуал выглядел гораздо более эмоциональным, когда я выступал в роли провожающего.  Мне он представлялся таким красивым и кинематографичным… Святослав же с облегчением пожал нам руки, взял сумку с нашей одеждой и заторопился к выходу, а мы пошли пересекать госграницу.
- Наверное, спешит в интернет-кафе, к своим эльфам, единорогам и магическим артефактам, - предположил Костян. – Сегодня ночью наверняка состоится кровавая мясорубка между воинствами добра и зла.
Святослав находился на предпоследней стадии компьютерной зависимости, после которой открывались лишь двери психушки или дурдома для лудоманов. Его жена ходила на работу и в бары с подругами. А Святослав в это время крушил демонические армии тьмы в виртуальном пространстве, по всей очевидности, ощущая себя всемогущим Белым Властелином какого-нибудь Царства Справедливости. Жизнь – странная штука…
- Да ладно, спасибо, что он вообще нас проводил. Единственный, из десятка друзей, блин. Хотя мы бы с тобой смотрелись весьма экзотично в шубах, валенках и шапках-ушанках на двенадцатом градусе северной широты.
В очереди на паспортный контроль перед нами стояли две молодые девчонки, которые летели в том же направлении. Костян воспринял это, как добрый знак.
На таможенном досмотре нас заставили снять ботинки и призвали добровольно сдать наркотики, детонаторы и жидкие бомбы в тюбиках от зубной пасты.
- Эти чёртовы исламские террористы!.. После их диких выходок стало невозможно летать, чтобы у тебя не перевернули вверх дном все твои трусы, носки и средства личной гигиены. То ли дело – раньше! – и я с упоением вспоминал, что «раньше» никто не искал взрывчатку в ботинках или средствах от диареи, а в самолётах можно было сколько угодно пить и курить. Сам я ненавидел табачный дым, - но от него веяло удушливыми запахами утрачиваемых свобод, пусть от них и хотелось долго откашливаться.
Наконец, Костян добрался до магазина беспошлинной торговли.
- Так ты что, и пиво не будешь пить?! – с возмущением спрашивал он, покупая литр текилы и литр виски.
- Пожалуй, можно пару бутылок тёмного, чтобы лучше спалось. А по поводу крепкого алкоголя я ведь тебе уже говорил, чего ты удивляешься?
- Смотри, потом не проси. Я тебе не дам. Знаю я тебя… Скажешь, давай по пятьдесят грамм, затем по сто...
«Вот, значит, какого ты мнения о своих друзьях, мой жадный товарищ. Ладно, посмотрим, как ты заговоришь потом!». У меня тут же созрел дьявольский план насчёт этих бутылок, и я значительно повеселел, когда поделился его деталями с собой. Несмотря на его изощрённо-издевательскую концепцию, мне удалось совладать с мимическими мышцами и урезонить их на поверхности лица.
Но Костян не унимался и стал заходить с другого фланга, хотя я заранее дал понять, что не собирался вписываться в рамки поведения русского туриста на отдыхе за рубежом. Моя декларация о намерениях давно была предоставлена ему на рассмотрение. Странно, что он не воспринял её всерьёз.
- А на массаж-то хоть сходишь?
- Нет.
- Нет?! Ни разу?!!! – мой друг, смущавшийся публичной демонстрации цветастых трусов, отказывался верить в подобную ересь. – Слушай, прилететь в Таиланд, и ни разу не побывать в борделе или массажном салоне… по-моему, это вообще извращение. А что ты там вообще будешь делать?
Меня всегда умиляли подобные вопросы, но я уже давно привык со смирением и сочувственным снисхождением относиться ко всем, кто их формулировал.
«Что же я буду делать?!». Нет, я солгал о смиренном сочувствии. Как человеку, достигшему высоких глубин самопознания, такие вопросы казались мне просто-напросто идиотскими, кощунственными и глупыми. Как обычно в своих научно-исследовательских этнографических экспедициях, я собирался выходить за пределы повседневности, разрушать стереотипы, пропускать через себя и впитывать новые цивилизационные парадигмы. А также заниматься тем, что получалось у меня удачнее всего на свете:
- Я буду предаваться созерцательной меланхолии, – заключил я наш диспут о досуге, стараясь не смотреть на реакцию попутчика.

Я мог почти неподвижно сидеть в своей комнате в течение нескольких часов или неделю вообще не выходить из квартиры в неприемлемую для себя погоду, которая в Москве начиналась приблизительно с конца октября. У меня было всё для богатой насыщенной жизни, чтобы предаваться возвышенному пороку аутизма: книги и научные журналы, различного веса гири и гантели, пианино и отключенная электрогитара, централизованное отопление и канализация, компьютер и запас продовольствия. Было бы удивительно, если бы я не нашёл себе подходящее занятие в иной стране, будучи свободным в передвижениях.
Моя личная полярная ночь длилась уже больше месяца, обычно я просыпался в сумерках. Признаться, после бессистемных прогулок по вечерним улицам по грязи и слякоти мне часто хотелось немедленного буйства красок и двойной порции ультрафиолета. В такие моменты я брал Атлас Мира и совершал кругосветное путешествие по осколкам Пангеи, листая страницы и вчитываясь в географические названия. Я начал всерьёз подумывать о том, чтобы сменить несколько часовых и климатических поясов. В конце концов, я успел по-настоящему соскучиться по воздействию прямой солнечной радиации.
На закате одного из тёмных декабрьских дней меня разбудил телефонный звонок, я как раз думал скоро просыпаться.
- Ну что, летим в Таиланд? – это был голос Костяна. – Ты всё спишь, что ли?
- А ты всё работаешь? Конечно, - ответил я и захотел поведать ему о науке управления снами.
Иногда я мог идти по улице и выбирать погоду или людей, которые появятся из-за угла. Мог сесть на метро, сделать пересадку и оказаться в другом полушарии. Я встречал там самых чутких и безотказных девушек, мне не нужно было что-то специально предпринимать, строить из себя бог знает кого, играть несвойственные роли. Всё происходило исключительно по моей воле, незначительным переключением мысли без всяких усилий. Мне нравилось спать по двенадцать часов в сутки. Я воспринимал свои длительные и цветные сновидения, как тонкий индикатор моего превосходного психического здоровья. У меня не возникало сомнений, что галлюцинации мозга – не менее значимая часть реальности, чем зримые её сегменты во время бодрствования. Я искренне хотел поделиться с Костей внезапно открывшимися мне истинами, которые ещё не ускользнули от меня, пока я окончательно не проснулся, однако он перебил меня:
- Что - конечно? Или ты вчера сказал это по пьяни?
- Ничего подобного, при чём тут это? – накануне мы действительно выпивали вместе и собрались куда-то лететь. Но я не разделял слова и обещания, сказанные в зависимости от концентрации алкоголя в крови. – Мы летим в Бангкок! Сегодня же покупаем билеты.

И вот мы восходили на борт, и невероятная стюардесса, сошедшая с рекламных плакатов авиакомпаний, приветствовала нас сногсшибательной улыбкой: «Добро пожаловать!».
- Как думаешь, Костян, они остаются такими же милыми и очаровательными после работы? Только взгляни – поистине небесные создания!
- Они все стервы. Точняк. Просто на работе их дрессируют электрошоком.
- Жаль. А ведь это просто мечта: представляешь, иметь жену с идеальной внешностью, и которая в быту вела бы себя точно так же, как на борту лайнера?! Хотя, наверное, ты прав. На ком-то они должны срывать накопившуюся злость…
- Забудь об этом.
Вынужден признать, эти обворожительные латентные стервы не давали нам скучать все девять часов полёта, хотя я бы предпочёл как следует выспаться. Но так как я всё равно никогда не мог заснуть вне постели в горизонтальном положении, то не особо и расстроился.
Бортпроводницы старались изо всех сил. Сначала они угостили нас леденцами. Костян оторвался от окна и попросил меня взять целую горсть.
- Не знал, что ты так любишь сладкое. Но вообще лучшее средство – просто позевать.
После этого они предложили нам наушники. Мне не особо нужны были плееры и другие устройства для прослушивания музыкальных композиций. Музыка и так постоянно звучала в моей голове, причём в лучшем качестве. Я мог молниеносно переставлять треки и даже микшировать их, как пожелаю. Это было очень удобно. Гораздо удобней подключения к внешним системам.
Прекрасные стюардессы развлекали и пугали нас аварийными ситуациями, наряжаясь в спасательные жилеты и кислородные маски, и ещё успели накормить всех пассажиров целых два раза! Я твёрдо вознамерился поискать жену в далёком научно-фантастическом будущем среди этих ангелоподобных существ. Вдруг эта мечта оказалась бы правдой.
Едва «Аэробус» набрал достаточную высоту, как половина салона зашуршала запечатанными пакетами из дьюти-фри. Соотечественники начали пропагандировать и претворять в действительность неподражаемый русский стиль отпуска по принципу «всё включено» практически с первых минут полёта. Вскоре послышались пьяненькие женские смешки вперемешку с грубым гоготом. Несмотря на запрет, в туалете постоянно кто-то курил, а прелестные стюардессы с ласковыми взглядами и улыбками пытались вытащить оттуда серьёзных взрослых мужчин.
Я не понимал, почему они не могли потерпеть всего девять часов. Меня вообще бесили все эти курильщики, наркоманы, сексуально озабоченные, коллекционеры оружия, собиратели марок и подлинные алкоголики (не такие, как я), которые шли на поводу своих бесконтрольных желаний. Любая зависимость, кроме тех, чьё игнорирование вело к информационной смерти мозга, выводила меня из себя, особенно самая неприятная её форма – зависимость от другого человека.
Если бы мы летели в Америку, треть пассажиров арестовали бы сразу по прибытию. Но мы направлялись в Таиланд, и авиакомпания была российская.
Мой чуткий к настроению народа товарищ тоже забеспокоился над своим пакетом:
- Ты точно не будешь?
- Чего я, идиот, что ли? Оставь, потом ты мне ещё спасибо скажешь. Подумай, это же не ночной поезд в Питер. Мы успеем напиться в любое время.
Не надо было обладать врождённым даром научного прогнозирования, чтобы предвидеть картину завтрашнего утра для этих пока веселящихся и поющих песни людей. Резкий переход от зимы к лету, сдвиг суточных биоритмов, высокая влажность наряду с настоящей тропической жарой, недосып и тяжёлое похмелье… - вместо приобщения к достопримечательностям столицы Сиама они будут отсыпаться в номере или кондиционированном автобусе. В лучшем случае – еле волочить ногами по храмовому комплексу Королевского дворца. Дома они станут рассказывать про ужасный Бангкок, грязный и пропитанный каким-то липким туманом город. А потом их отвезут к морю, где они немного протрезвеют, а затем начнут заново глушить водку на самом солнцепёке. Что и говорить, - отличное времяпрепровождение и вложение капитала.

Время от времени сам командир экипажа выходил в эфир и докладывал всякие интересные факты о зонах турбулентности, температуре за бортом и обстановке внизу. Его мало беспокоила ситуация за кабиной пилота:
- Мы пролетаем над Кабулом, температура за бортом минус пятьдесят градусов по Цельсию - сообщал нам капитан важные новости.
- Слышь, Костян, наверняка сейчас талибы в горах заряжают «стингеры», чтобы предаться своему любимому хобби – палить по пролетающим мимо авиалайнерам крылатыми ракетами.
На Костяна моя реплика не произвела никакого впечатления, он то читал карманный персональный компьютер, то смотрел в иллюминатор. Что он там видел, кроме крыла и чёрной бездны, этого я не знал. Вряд ли его тоже посетила созерцательная меланхолия, на него это не было похоже. А может, с высоты средних слоёв тропосферы он узрел некую сущностную основу, о которой не догадывался ранее, передвигаясь в  слоях нижних.
Это навело меня на мысль, что каждому жителю Земли, чтобы действительно посмотреть на себя и планету общего проживания со стороны, стоило бы слетать если и не Луну, то хотя бы на Международную Космическую Станцию. Каждому, а в первую очередь – всяческим умалишённым фанатикам абсолютно любого толка. Конечно, это вышло бы несколько накладно для мировой экономики, но, уверен, у человечества стало бы гораздо меньше проблем с расизмом и межрелигиозной резнёй.

Ещё одним пунктом развлекательной программы значилось заполнение иммиграционных карточек. Костян споткнулся на одном вопросе:
- Ты какой написал годовой доход?
- Свыше пятидесяти тысяч долларов. Пусть думают, что у нас в стране писатели – уважаемые и преуспевающие люди.
- Да у тебя даже нет ни одной изданной книжки, какой ты, на хрен, писатель?
- Ты меня удивляешь. Я знал, что являюсь великим писателем ещё когда не написал ни одного произведения. Да и кем мне, по твоему, назваться, не имея трудовой книжки, стажа и тому подобной херни? К тому же, единственный раз в жизни я платил налоги только с гонораров за две публикации в литературном журнале, - эти экономические аргументы для Костяна показались более убедительными, чем мои внутренние мироощущения.
Однако мне захотелось развить тему:
- А тебе на самом деле кажется, будто ты начальник отдела продаж, или кто ты сейчас там? Ты меня не обманываешь? Это твоя истинная природа? Мне кажется, ты нагло притворяешься.
Костян не счёл нужным вступать в бесплодный спор о профессиях и уткнулся в КПК.
Меня поражало, что люди всерьёз считали себя кочегарами, менеджерами, поэтами, финансистами, а некоторые вообще додумывались причислять себя к президентам или генералам (последние казались мне совсем психически нездоровыми людьми). Они и впрямь полностью отождествляли себя со своим родом занятий и полагали это единственно правильным способом описания личности. «Сколько вам лет, где проживаете, кем работаете, вы женаты?» - большинству этой информации вполне достаточно, чтобы составить о вас авторитетное мнение, больше их ничего не интересовало. Они лишь помотают головой и сделают важный вид, будто насчёт вас им всё уже ясно.
Иногда мне всё же приходилось сталкиваться с крючкотворцами и бумагомарателями из БЧК (бюрократического человекоперерабатывающего комбината), и вписывать слова вроде «драматург», «путешественник» и «естествоиспытатель» в графу «профессия» на различных бланках и документах. Даже секретарша следователя в милицейском управлении безропотно зафиксировала моё «писательство», когда я случайно выступил в роли понятого по делу разбойного ограбления с кражей мобильного телефона. Правда переспросила два раза.
Вообще-то, я имел склонность к ракетостроению и радиоастрономии, чувствуя, что только эти занятия были бы достойны затрачиваемых усилий по ежеутреннему подъёму с помощью будильника и ведра холодной воды для несения регулярного служения музам астроинженерии. Вся трагичность ситуации заключалась в том, что у меня отсутствовали даже малейшие намёки на зачатки таланта для успешной деятельности в этих направлениях. Левое полушарие напрочь отказывалось обрабатывать формулы и решать уравнения. Мне оставалось лишь делать основные мировоззренческие выводы из передовых физических теорий, насколько позволяло воображение. А с воображением дела обстояли немного лучше, чем с точными вычислениями.
Прилагать же мнимое усердие в других областях казалось мне недостойным и чудовищным лицемерием.
В школьном сочинении на тему «Кем я хочу стать» Константин написал, что хотел бы стать миллионером, иметь кучу яхт, дворцов и любовниц. Дело происходило после распада СССР, это была модная тенденция среди молодёжи. Костя учился в восьмом классе и являлся её достойным представителем. Директриса школы даже зачитала его сочинение вслух, заявив, что подобные чаяния молодого человека достойны лишь изумительного порицания. В то время как все приличные соученики Костяна мечтали достичь богатства и положения в жизни собственным трудом, и только потом плавать на яхтах с любовницами, он возжелал получить всё и сразу, не прикладывая никаких усилий!
После института уровень притязаний у Костяна немного понизился, но к тридцати пяти годам он точно собирался разъезжать на «Феррари» по набережным Лазурного берега. А пока ездил на метро в спальные районы. Впрочем, у него ещё имелся семилетний запас раболепного стяжательства.
С моей точки зрения, он мог бы стать отличным химиком или физиком. Но большая часть моих одноклассников и однокашников, вместо развития фундаментальной науки и образования, предпочитала просиживать задницы за компьютерами в непонятных помещениях, стилизованные под офисы торговых фирм, в солидных конторах с вооружёнными охранниками, делая вид, будто они продвигают постиндустриальную экономику, перепродавая бытовую химию, стройматериалы и мешки от пылесосов, сделанные в Китае.
От этого мне было как-то не по себе. Я чувствовал большую несправедливость. Почему мои университетские друзья, которые грезили о революции в Никарагуа, теперь продавали резину для автомобилей, на которых сами не могли ездить? Я был бы гораздо счастливее и рад за них, если бы они месили грязь в тропических джунглях. Вся эта новая система отношений казалась мне уродливой и ехидной насмешкой над всеми нами. Неужели стать начальником отдела доставки (предводителем курьеров, как я называл его в шутку) была подлинная мечта детства моего друга, который наверняка хотел стать морским зоологом и расшифровать язык дельфинов.
Возможно, в знак протеста против всего этого, а может – по другим онтологическим причинам, я и стал заниматься ничем. По мне, большая часть работы, которую предлагало современное капиталистическое общество, означало, ни больше, ни меньше, предательство своей мечты, а равно и самого себя. Я стремился к идеалу истинно свободного человека, который никогда не делал того, в чём не видел хотя бы отблеска смысла или что противоречило моим убеждениям. Это было сложно, но мне в чём-то повезло – бабушка поставила в завещание моё имя, чтобы я мог спокойно предаваться подобным размышлениям. Наследство было небольшим, но всё же позволяло сохранять некоторую невозмутимость духа и автономность сознания. Я не испытывал угрызений совести по поводу своих философских практик на грани сибаритского паразитизма. В конце концов, на авиабилет, в отличие от большинства присутствующих на борту, я заработал честным малоквалифицированным физическим трудом. Да мне было и не особо интересно, кем меня считали другие люди. В зависимости от настроения я приклеивал на себя карнавальные ярлыки «знаменитого мыслителя и атлета», «известного мецената, мизантропа и альтруиста», называл себя «великим гуманистом и просветителем». Как ни странно, по собственным ощущениям, я даже имел на это косвенное право, ведь у меня в шкафу валялся диплом, удостоверяющий мою пригодность к преподаванию географии и биологии. Я отложил эту замечательную возможность про запас, ближе к последней трети жизни, дабы минимизировать соблазны нарушить педагогическую этику, которая отчего-то не полностью коррелировала с общечеловеческой и моей собственной.
В принципе, я вообще не любил распространяться о себе, вне зависимости от степени близости знакомства (самые близкие и так всё давно знали). Без лишней застенчивости, я говорил, что нигде не работаю. К чему мне было выворачиваться наизнанку, подобно желудку морской звезды, обнажая метаморфозы органического вещества. Какую бы блевотину эти исследователи там обнаружили? Однако порицаемый общественностью статус «безработного» провоцировал целую череду идиотских  вопросов:
- Но нельзя же совсем ничего не делать, как же так, чем-то вы должны заниматься в течение суток?!
- Можно, - можно совершенно ничего не делать и не страдать от этого. Поразительный факт, который редко подвергался осмыслению. Иногда из жалости к собеседнику я продолжал. – Ну ладно, бывает, я пинаю мяч, закидываю его в корзину, катаюсь на велосипеде, переплываю реки, пописываю стишки. Знаете, многие люди занимаются этим, их даже знает весь мир!
- Но они делают это за деньги!
- А я – ради собственного удовольствия. Вот, видите, насколько я нравственнее и чище. Хочу – нарушаю спортивный режим, хочу – проезжаю пятьдесят километров за полтора часа на велотренажёре…
Некоторые без лишних прений сразу переходили к обвинительным приговорам:
- Да что ты в своей жизни вообще сделал полезного?!
Во многом я определял свою полезность, исходя из того, что в жизни как раз не сделал. Подобное хамство требовало «асимметричных ответов», как любил выражаться один асимметричный деятель внешней и внутренней политики. В телевизионных новостях его величали «Лидер Нации Верховный Главнокомандующий Ваше Святейшество Владимир Владимирович Господин Президент Путин».
- Мне кажется, вам бы лучше порадоваться, что я тихо сижу дома, без ущербных амбиционных фантазий, не пробуя изменить и перенастроить мир к лучшему на свой высокохудожественный лад. Знаете, по-моему, человечество должно быть мне весьма признательно, что я не выхожу с топором на улицы, не расстреливаю покупателей в супермаркетах и не расчленяю трупы бензопилой.
- А что, часто очень хочется?
- Периодически. Вот прямо сейчас.

Я не знал, как мне совмещать любовь к созерцательным перемещениям в одиночестве и необходимостью общаться с людьми (должен отметить, что праздношатающиеся толпы на улицах мегаполисов, которые протекали мимо, словно неодушевлённые потоки воды, совершенно меня не беспокоили). Мне казалось, что только из-за этого я недостаточно много путешествовал, ибо при дальних переездах и перелётах приходилось часами, а то и сутками, находиться в замкнутом пространстве в обществе незнакомых мужчин и женщин. Правда, позже со многими из них было жалко расставаться, но это уже после того, как они становились моими знакомыми.
С другой стороны, мне почти всегда везло на попутчиков, в последнее время я, к своему изумлению, даже прекратил употреблять алкоголь для превентивного снятия стресса.
Вот и на этот раз, помимо Костяна, мне сопутствовала удача – в кресле справа сидел приличный молодой человек, который не спрашивал о работе, семейном положении, не пил беспошлинную текилу и не курил в сортире. Я обстоятельно и вежливо побеседовал с ним на отвлечённые темы. Костян не вмешивался в наши беседы и смотрел в иллюминатор, не проронив ни слова. На какое-то мгновение мне даже показалось, что я не такой уж социопат…
Таким образцовым попутчикам, как мой сосед справа, я и сам готов был рассказать всё: как трудился с отцом Святослава (пока тот окончательно не превратился в патологического лудомана) в бригаде по художественной реставрации церквей, будучи убеждённым атеистом и сциентистом, и абсолютно не умея рисовать. Однажды я проработал вольным художником, ощущая себя недоразвитым Джотто, целых четыре месяца в году, и отлично жил оставшиеся восемь… Я бы многое поведал ему о той параллельной жизни в колоритнейших подробностях, но бодрый голос первого пилота рапортовал, что мы благополучно добрались до пункта назначения и прилетели в аэропорт «Суварнабхуми». Раздались аплодисменты. Почему-то в ладоши хлопал лишь один я. Никто не оценил высокого искусства мягкой посадки по достоинству. Здесь собралась какая-то неблагодарная публика, это ещё на взлётной полосе бросилось в глаза.