Мальчик, дай сто тысяч!

                МАЛЬЧИК, ДАЙ СТО ТЫСЯЧ!                БОРЯ РОЙТБЛАТ
 
                Рассказ

1.

Сто тысяч.
Не миллион, я вам говорю.
Только сто тысяч.

2.

Бывают необычные люди.
Чем необычные?
Тем, что мыслят нестандартно – и эта нестандартность становится у них не словами, а реальностью. Люди не от мира сего. При этом – они совершенно реальны, и со стороны их нельзя принять ни за идиотов, ни за белых ворон.
Это я про Мальчика.
Назову его так.
Мальчик.
В эпоху Горбачева я купил в Таллине путевку в Дом творчества писателей «Дубулты» - это в Юрмале.
Там отдыхал с матерью  мальчик лет семнадцати. Красивенький, высокомерный, с утонченным лицом интеллектуала, с капризным взглядом сына состоятельных родителей.
По утрам, до завтрака, он бегал кроссы. Затем ровно 200 раз –  с паузами – отжимался под соснами. Я стоял в своей лоджии – и вел молчаливый подсчет.
Ровно 200 раз.
Упорный мальчик.
Он прогуливался по городу с матерью – холеной женщиной, на которую смотрели мужчины старше 20 лет. Говорили, что он внук знаменитого столичного писателя. Меня не интересовал ни Мальчик, ни его дед. По утрам я был заинтригован только подсчетом его отжиманий от земли. Отожмется этот сопляк меньше 200 раз – или больше?
Нет.
Всегда ровно 200 раз.
В остальное время у меня не было желания вспоминать о нем.
Правильные люди приезжали в Дом творчества, чтобы кропать бессмертную классику – по восемь часов в день. Или – переводить то, за что платят. Один москвич сказал мне, что за один дубултовский день переводит по 20 страниц американского романа. Он уверял меня, что раньше был переводчиком у Брежнева.
Я ахал.
Я из Бердичева, мне так положено: ахать. От застенчивости – это единственное, что в Бердичеве до сих пор не могут отыскать, потому что застенчивостью там никто и никогда не страдал. Мне и переводчик был до лампочки, и Брежнев. Но ахал я аккуратно.
Я приехал в Дубулты с простой целью: поспать, покушать и удовлетворить симпатичную курортницу – если она не против. Не уверен, что я хоть одну удовлетворил. Две причины: у меня было мало денег – и минимум сексуального таланта. В этих вопросах я бездарен. До сих пор сочувствую своим обеим бывшим женам – глупенькие, зачем они вышли за меня замуж?
Но вернемся к Мальчику.

3.

Однажды, через час после завтрака, я проходил мимо бара Дома творчества.
Бар был пуст.
В углу сидели двое: молодая писательница из провинции – и Мальчик. Они целовались взасос. При этом они что-то страстно мычали. Мальчик уже залез своими капризными пальчиками к  ней под платье и что-то там сосредоточенно совершал. Вероятно, бессмертный подвиг.
Это было зрелище.
Барменша приятно хихикала. Нет сомнений: она завидовала писательнице.
Я не мог пройти мимо этого зрелища. Поэтому я остановился. Чтобы неторопливо, с расстановочкой, посозерцать чужую страсть, которая обошла меня стороной. Я из Бердичева, я застенчивый, мне так положено. Почему это плохо – просто так постоять, посозерцать зрелище и не произносить ни одного матюга?
Подозреваю, что Мальчик думал иначе.
Мальчик оторвался от писательницы. На барменшу – не посмотрел. Зачем смотреть на персонал! Мальчик посмотрел – на меня. И сказал мне с ледяной ненавистью:
- Кажется, вы играете на бильярде?
- А? – сказал я.
- Бэ! – ответил Мальчик.- Встретимся в бильярдной через два часа.
И он пошел с писательницей к лифту. Нет сомнений: чтобы подняться к ней в номер – и порассуждать там о нюансах мировой литературы. Что еще можно делать в номере у писательницы? Играть в морской бой?
Через два часа он был свеж. На его прическе подпрыгивали росинки от только что принятого душа.
Мы стали играть на бильярде.
Он играл элегантно. Он обыгрывал меня – беспощадно. Он убивал меня своим ледяным умением заколачивать шары в лузы.
Он мстил мне.
- У вас есть тут подруга? – спросил он.
- Пока нет.
- УЖЕ нет, - безжалостно уточнил он.- Вы что-нибудь пишете? Да? Что именно?
- Буквы на заборах,- честно признался я.
- Вы уже знаете буквы?! – потрясенно спросил он.- Что вы на меня так радостно смотрите? Желаете что-то возразить, молодой человек-с?
- Желаю-с, - ответил я.
И застенчиво послал его на три русские буквы. Так принято в Бердичеве: на одно с-с-с-с-с-с-с отвечают сразу тремя буквами. Бердичев – это город щедрых людей. Там не любят мелочиться, когда речь не идет о деньгах.
- Откуда вы такой хороший? – ровным голосом спросил Мальчик.
- Так с Бердичева, шо тут непонятного!
- Это так далеко, что смягчает вашу вину перед цивилизацией, - удивленно сказал Мальчик.
Холодно отвесил мне старомодный поклон.
И ушел.
Больше я с ним тогда – не общался. Нет сомнений: у него больше не было желания выяснять, куда еще я способен его послать. Никуда, кроме как опять туда же.


4.

Мы встретились в Германии.
Мальчику было сорок. Так я подсчитал. Выглядел он – как будто родился на свет двадцать пять лет назад. Фигура плэйбоя. Одет – точно так же, как обыгрывал меня на бильярде: элегантно.
Столичный молодой человек.
Почему я не такой? Почему я никогда не был модным? Почему я никогда не был элегантным? Почему на моей голове кэпи за 1 евро – почему не за 25 евро? Почему я остался таким же дураком, хотя уже никого не посылаю на три буквы? Почему моя провинциальность – это предмет моей гордости, а не ужаса? Почему не родиться опять – но при московском дедушке с гонорарами? Почему я этого не хочу? Тубикайся ор нот тубикайся, а ответ прост: потому я такой – тупой!
Совсем тупой!
- А, это вы, - сказал Мальчик.- Помню.
- А? – сказал я.
- Не кокетничайте,- он сделал примирительный намек.- Когда мне скучно – листаю вас в Интернете. Кто мог знать, что даже Бердичев имеет право на читабельность!
- Хочу пи-пи,- сказал я.
- Почему так вдруг?
- От счастья.
- Мне в карман? – ровно поинтересовался он. – Если да, то нет.
- А кто вы? – спросил я.
- Что вас интересует?
- Статистика подвигов. Цифры. Факты. Шампанское. Три зайца на обед.
- Охотно! – он вдруг засмеялся.- Зарабатываю тут науками. Получаю удовольствие от этой пахоты. Посылаю регулярные цифры. Тысяча евро каждый месяц – маменьке. Она в Москве, ей хочется вкусно кушать, а откуда деньги взять, если она никогда не работала? Двести евро – папеньке: из чувства жалости к старому бабнику – импозантному, но катастрофически бездарному. Тысяча евро – сыну: он учится в Мюнхене. Я не знал его пятнадцать лет, а потом встретились – и вдруг чем-то прониклись. У меня хороший сын. Нобелевским лауреатом он вряд ли станет, но когда я буду подыхать – обязательно принесет мне стакан воды. Продолжим о цифрах и закончим цифрами? Двести евро – бывшей супруге.
- Из чувства жалости?
- За что ее жалеть? Она работает в Москве, нужды не знает, но иногда ей не хватает двести евро на такси. Я рано женился – и рано развелся. Хорошо, что так, иначе я тогда испортил бы ей жизнь. Она была солнечной, а я был – глуп. И я не понял тогда, что она – солнечная. А теперь она уже не солнечная. Милая интеллекутальная дура.
- Не дура,- сказал я.- Глупенькая.
- Да-да, - охотно согласился он.- Вы правы. Глупенькая. Так звучит лучше. Это правда, что вы до сих пор влюблены в свою первую жену?
- Нет.
- Это был просто рассказ?
- Да.
- Сказка?
- Да.
- Я так и думал! – сказал он.- Как ни склеивай осколки разбитой вазы, на ней все равно останутся шрамы. Ваши шрамы – болят?
- Нет.
- Я привык ужинать в ресторане,- сказал он.- Так и не научился готовить. А где ужинаете вы?
- У плиты.
- Приглашаю вместе отужинать,- сказал он.


5.

Мы зашли в ресторан.
- Я тоже пишу: на досуге, - сказал он. - Хобби, хобби! Написал на русском пару книг, несколько – на английском. Под псевдонимом: не хочу подмазываться под деда.
- Ваши книги произвели фурор? – спросил я.
- Нет.
Он помолчал.
- Видите ли, - сказал он,- чтобы писать, надо иметь идею. Сейчас нет писателей – по этой причине: нет идей. Я не писатель. Вы не писатель. Нет личностей: ни в чем – и нигде в мире. Весь мир сейчас такой: серый.  Мир спит – в ожидании эпохи Возрождения под номером два. Однажды он проснется.
- Когда?
- Когда поверит в Бога,- сказал Мальчик.- А до тех пор – будет серость. Наше время – это эпоха серых. Она скрипит, она ржавая. Мой дед звериной ненавистью ненавидел Сталина –  и только поэтому он писал что-то человеческое. Кроме того, у деда был звериный страх перед государством СССР – и он стал любимцем тогдашних интеллигентов, которых точно так же мучил страх. От страха он писал с такой осторожной психованностью, что только перепуганные интеллигенты были способны разглядеть в его книгах намек на гражданскую смелость. У деда не было идеи. Теперь он забыт.
Я молчал.
Не надо вмешиваться в чужие дела. Не надо делать больно случайным неосторожным словом.
- Но я всегда любил его,- сказал Мальчик.- На фоне взбалмошной маменьки и потаскушного отца, дед был в нашей семье единственным, кто открытым текстом сказал мне, что в мире есть НЕЖНОСТЬ. Я запомнил это, но тогда – не осознал. При Горбачеве ему говорили: «Напишите про Сталина, это будет шедевр!» Дед ответил, что неприлично осатанело пинать мертвых, а неосатанело писать о Сталине – невозможно. Вдруг – представьте себе! – дед стал веровать. Раз в месяц я ездил с ним в маленькую церковь: он там беседовал с батюшкой. Раз в месяц – этого деду хватало, чтобы обдумывать услышанное. Я слушал его беседы с батюшкой. Что-то в меня вошло тогда – но это сказалось почему-то в Германии: я стал искать Бога.
- Нашли? – спросил я.
- Да,- сказал Мальчик.- Поэтому я больше ничего не предлагаю издателям. Они такие же серые, как эпоха, а денег мне и так хватает. Мне стыдно, что еще несколько лет назад я  мечтал стать автором скандальных бестселлеров – и миллионером. Верующий человек и мысли о славе – что может быть более нелепым? Я потерял интерес к бумажной продукции. Бумага интересует меня только в одном случае: когда я подтираю задницу в туалете. Мир бумажных книг уже умер – но многие люди еще не совсем это поняли. Я теперь выставляюсь только в Интернете.
- У вас море читателей?
- Нет.
- Почему?
- Не пришло время. Люди всегда грешны – Библия права, не правда ли? Теперь, когда буйствует Интернет и нет расстояний, это особенно заметно: массовая греховность. В Интернете так много дураков, что это ужасает. Я перестал смотреть в статистику своего сайта. Меня перестали интересовать комментарии читателей – они не бывают мудрыми. Человечество запрыгнуло на сумасшедшую лошадь – и скачет в НИКУДА. Мировые кризисы ничему не учат. Кому приходит в голову, что каждый кризис – это знак от Бога: «Блудные дети, есть Я – зачем же вы скачете в пропасть?» Не слышат. Скачут. Агрессивно скачут – и топчут себе подобных. Что сейчас популярно? Бессмысленная дурь. Омерзительные поп-звезды: самовлюбленные бараны в погоне за популярностью. Они ненавидят друг друга. Они жрут друг друга на своих тусовках. Омерзительные звезды спорта: идиот на идиоте. Мне странно, когда эти косноязычные храбро дают интервью – и это имеет спрос. А Бог? Нет, Бог не имеет спроса. Я перестал смотреть телевизор. Я выбросил телевизор. В прессе – пережевывание интриг, катаклизмов, убийств и транспортных катастроф. Кроме русского, я знаю три языка. Представьте себе: я перестал читать прессу.  За последние два года у меня не было женщин: я устал от их истеричности, от их вздорности, от их туземной погони за блестящим.
- А их нежность?
- Где найти один грамм нежности среди тонны мусора? – он смотрел на меня с удивлением.- Зачем обсчитывать самого себя? С другой стороны, когда я вспоминаю о женщинах, которые у меня были, меня охватывает чувство стыда. Мне стыдно – за себя. За свою тогдашнюю самовлюбленность – и за свою беспардонность. А относительно Интернета – мне стало безразлично: читают меня, не читают? А не прочитают – какая мне разница? Я перестал замечать дураков. Я абстрагировал себя от дураков. Каждый выбирает свою дорогу. Я – верую. Я совершенствую себя в осмыслении Бога. Я хочу жить в раю – и однажды это придет. Я разочарован в человечестве.
- И в жизни? – спросил я.
- То есть, в массовой духовной серости человечества? Это вы считаете жизнью? Да! Разумеется!
- У вас есть сто тысяч евро? – спросил я.
- Это не исключено,- уклончиво ответил он.
- Дайте мне сто тысяч евро. Вы разочарованы в человечестве и жизни – так зачем вам столько денег?
- А вам зачем?
- Чтобы каждый вечер ужинать в ресторане.
- Однажды сто тысяч кончатся. А что потом?
- Попрошу у вас еще сто тысяч.
- А если их у меня не будет? Что потом? Я не подпольный персонаж, чтобы вздрючивать меня: «Дай миллион! Дай миллион!». Я вам ни гроша не дам! Вам что-нибудь непонятно?
Он смотрел на меня.
Я смотрел на него.
Мы оба – засмеялись.


6.

- О чем вы пишете? – спросил я.
- О Боге. Поэтому меня практически не читают в Интернете. Ни на русском, ни на английском. Но когда я пишу о Боге, я чувствую, как из меня вытряхивается жестокость серой эпохи. Тема Бога – это не тема любовных интриг, подлостей, коварства, измен, воровства и лихого мошенничества. Тема Бога – это мир в душе. Я пишу романы о реальной жизни, в которой как бы случайно присутствует Бог. Если хоть один человек прочитает это и станет веровать – это хорошо! Никакой другой темы я больше не признаю. Дать вам сто тысяч?
- Нет.
- Подумайте!
- Подумал.
- И?
- Нет.
- Почему бы вам не согласиться?
- Я пошутил. Я не хочу ничьих денег. Я вкусно готовлю жаренную картошку. Мне вкусно ужинать у плиты.
- Успокойтесь. Я в любом случае не дал бы вам ни гроша. Я предпочитаю иметь деньги в собственной собственности, а не в чужой. В этом узком вопросе я не совсем сторонник Библии. Вы читаете Библию?
- Редко.
- Что ж вы так,- сказал Мальчик.- А я читаю: каждый вечер по одной главе. У меня такой распорядок: работа, фитнес-клуб, пятнадцать минут Библии, час – пишу прозу, по уикэндам  - природа. Я фотографирую природу. А что касается Библии, то я ожидал от вас большего. Одна глава Библии – это единственные пятнадцать минут РЕАЛЬНОЙ ЖИЗНИ. Что вы на меня так смотрите? Вы удивлены? Вы потрясены? Вас тошнит от меня? Я понимаю: что-то в моей жизни не совсем так. У мужчины должна быть женщина – но где ее найти среди этой жестокости? Да! У человека должны быть театры, концерты, прочитанные книги, друзья, пикники – но все это у меня уже было. Было! И я понял: это была пустота  пропасти. Меня больше не тянет в пропасть. Я хочу идти в гору – вверх, а не вниз. Читайте Библию. Там все написано – однажды и навсегда.
- Идиот! – сказал я.- Ты испортил мне настроение!
- Сам ты идиот! – сказал он.
И мы опять засмеялись.
Два идиота среди бушующего мира людей.


7.


Я пришел домой.
- Ну, засранец! – сказал я про Мальчика.
Я вздохнул. Засмеялся. И с тех пор стал читать Библию. Каждый день. По одной главе. Мне странно, что я не делал этого раньше.
Что?
Нет?
А я разве прошу тебя об этом? Не хочешь – не читай меня. Я тебя что – заставляю? Читай про склоки, про кидание, про страсти сукиных сынов и дочерей. Или совсем ничего не читай – я-то здесь при чем?
Стой на месте.
Иди назад.
Иди вперед.
Какая мне разница! Это ты – не я.
А я – это УЖЕ не ты.