Двойная любовь

В Настюшку я втюрился, что называется, с первого взгляда. Ну, не взгляда, - с первого диалога, с первого прикосновения, может быть... в общем, сейчас кажется - только познакомился, сразу был "готов". И она тоже. Она не говорила мне, но я-то чувствую "резонанс" - как реагировала она, как отзывалась мне, - и как другие девчонки...

В нее не втюриться, по-моему, невозможно, - и странно, что ее поклонники не устраивали побоищ над ее следами. Собственно, мне-то повезло с самого начала - когда Настя на первой же паре села рядом со мной. Случайно, конечно. А может, и нет...

Она слегка стеснялась - еще бы, пришла на второй курс, к незнакомым людям, в незнакомый мир, - а я встретил ее так, будто знал всю жизнь. У меня и вправду было такое чувство - или мне сейчас так кажется?

Села рядом со мной, случайно коснулась рукой, улыбнулась; я шепчу ей что-то, она – мне. Шушукаемся... к середине пары - уже были близкими друзьями, к концу - чувствуем, что нас связали незримые нити, и мы, почти незнакомые парень и девушка, доверяем друг другу, как никому в мире. На перерывах я ходил за Настей, как телохранитель, и она ходила за мной.

Я чувствовал тогда, что стою на пороге какого-то огромного, немыслимого счастья, к которому даже и не был готов... Настя была высокой брюнеткой с буйной шевелюрой, пушистой и непокорной; глядя на ее тонкое, нервное личико, хотелось плакать и петь. Глазки Настины буравили насквозь, топили, растворяли в обволакивающей нежности; никогда и ни у кого не было еще такого взгляда. Темные, с терпкой глубиной внутри, они были капризными, вдумчивыми, озорными, участливыми, сияющими... и всегда - нежными. Такими, что ком подступал к горлу.

Мы гуляли день и ночь, держась за руки; трезвонили друг другу каждый час, выговаривая астрономические суммы; лизались вовсю на второй или третьей неделе знакомства; не прошло и месяца, как я лишил застенчивую Настеньку девственности - я! я! - и страшно гордился этим: мне казалось, что Настенька - мое создание, я чувствовал настоящую гордость художника...

Единственное, что меня смущало - Настя наотрез отказывалась вести меня к себе домой и давать мне свой домашний номер. При полном доверии, бывшем между нами, это было странно; я-то чувствовал, что наш роман - не рядовая интрижка, а нечто большое, головокружительное, захватывающее дух... и мои намерения, кстати, были серьезны настолько, насколько это возможно в 20 лет. Моя мама знала Настю - я познакомил их, - мигом полюбила ее, они сдружились, и Настя нередко помогала ей готовить. Я не мог нарадоваться, видя их дружбу, и хотел, естественно, познакомиться с Настиным семейством, - но Настя была неумолима.

***

Однажды мы поссорились. Никогда не ссорились до того... Шел дождь: осень вступала в свои права. Я просил, требовал, чтобы Настя отвела мне к себе; она ощетинилась, как дикобразик, неизменными "нет", потом - съежилась вдруг, будто размокла, - разревелась и убежала...

Все мои звонки оставались без ответа. Я провел бессонную ночь; часа в четыре утра меня осенило - я вскочил и принялся искать ее адрес в сети, в телефонной базе (по фамилии). Я молил Бога, чтобы ее фамилия совпала с фамилией прописчика.

Нашел... Еле сдержался, чтобы не набрать ее в пятом часу, не отправиться к ней немедля, сейчас же. Силой уложил себя в кровать - и, думая о том, что я скажу ей, ее родителям, если встречу их - не заметил, как уснул. 

...Проснулся поздно. Солнышко слепило глаза; дождя как не бывало. Подскочил, как ошпаренный; набрал номер - внутри все тряслось, как никогда. Наконец - гудки прервались, и - слышу Настин голос: "Алло?"

Это была Настя, я не сомневался, - ее голос я не перепутал бы ни с чьим другим, - и я выпалил: "Настя! Настя! Подожди меня, не уходи, - через двадцать минут я приеду к тебе!"

Молчание... Крикнул еще раз - "Настя, подожди меня!", и повесил трубку - в страхе, что Настюшка начнет меня отговаривать. Оделся, как пожарник - за секунду - и, позабыв о завтраке, пулей вылетел из дому. Мама и охнуть не успела...

...Примчался к Насте за 15 минут. Звоню в дверь - сердце колотится, в глазах красные круги... "Только б она открыла дверь, только бы..." Слышу - шаги ("она или не она?"); скрипнул замок, дверь открылась, и - Настя, заспанная, ослепительно прекрасная - какой-то незнакомой, отчужденной красотой - смотрит на меня... Я, секунду глядя ей в глаза, бросился к ней, обнял милую фигурку - "Настя, прости меня!.."

Она отстранялась - обиделась! - отворачивала личико, говорила "Я не..." - но я не дал ей продолжить: впился в родные губки, чувствуя, как окунаюсь в обволакивающий океан, - и Настенька обмякла, тело и губки стали податливыми... Я почувствовал, как она дрожит, как прижимается ко мне, - чувствовал, как мы оба тонем в этом поцелуе, - и совсем потерял голову. Настенька была в домашней блузке без лифчика...

...Мы даже не сразу отошли от дверей. Это было безумие: если бы соседи выглянули в коридор - увидели б настоящее порно! Потом мы, уже оголив друг друга до неприличия, нашли в себе силы отойти от двери, и, непрерывно ласкаясь, переместились в комнату. Квартира, слава Богу, была пуста. Мы лизались и терлись телами на ходу, касались друг друга, умирали от желания и чувствовали электричество на теле; присев на кровать, я впился в милые Настины сосочки, от чего она с хрипом стала хватать воздух, будто захлебывалась...

...Я видел, что творят мои ласки с Настей, и вдохновился, как никогда. Я хотел подарить ей небывалое, неземное наслаждение. Раскаянье подстегивало меня; загладить свою вину, залить ее ласками - чтоб они вознесли Настю на седьмое небо, выше, еще выше - эта мысль пульсировала во мне, и я старался, из кожи вон лез... Как раз недавно я читал руководство - "как довести девушку до оргазма", - и решился опробовать его на практике. Эффект был поразительный: подавляя желание, я ласкал Настю - вылизывал отвердевшие соски, возбуждал каждый миллиметр всех эрогенных зон, щекотал внутри бедер, постепенно подбираясь к заветной щелке... и Настя извелась от страсти - зажмурившись, жалась ко мне все тесней, плотней, не прерывая хриплого стона - будто захлебываясь наслаждением. Когда я стал ласкать ее розочку - вначале рукой, а потом и членом, легонько входя в Настю и щекоча пальцем клитор, и язычком подминая набухший сосок - Настя запыхтела часто-часто, как паровозик... вздрогнула, запищала - мне уже был знаком этот писк, - и кончила. Раз, и другой, и еще, и еще... Я сходил с ума от желания и торжества, и радости за Настю, и изводил ее, усиливая ласки... Настя уже не хрипела, а урчала; личико стало багровым, губки закусились... тут я почувствовал, что не выдерживаю - и рывком вошел в нее.

Хрип вдруг оборвался, будто Настя подавилась, - и она, вдруг широко раскрыв глаза, пронзительно глянула в упор - и закричала. Это был надсадный вопль блаженства; я тут же упал на Настю, и рвался внутри нее на куски вместе с ней. Мы долго еще дергались, пиная друг друга лобками и бедрами, а потом - не могли отдышаться, и Настя повизгивала, зажмурившись и вжавшись в меня. Заложило уши, перед глазами плыли круги...

После того Настя была странной. Обалдевшей, как сомнамбула... Она смотрела на меня пронзительно, никогда я не видел у нее таких взглядов... испуг, изумление, обожание, боль мерцали в ее глазах, - была молчаливой, будто потрясение лишило ее слов, - раскраснелась вся, дрожала - и обнимала меня, будто мы сейчас расстанемся навеки. Я ласкал ее, нежил, как мог, - и думал, как она впечатлительна. На простыне я обнаружил лужицу крови - и сразу стало стыдно за то, как я ворвался в нее: "Насть, ну что ж ты не сказала, что у тебя месячные? (вот, подумалось мне, и косвенная причина вчерашнего плача) - тебе, наверно, было больно? Я б умерил свой пещерный темперамент", - заглядывал ей в глаза...

Настя плакала и лезла обниматься. Я понимал, что сейчас нельзя говорить ни о нашей ссоре, ни о странном ее желании засекретить свой дом, -  и просто любил ее, любил и впитывал ее любовь. Мы долго были вместе, и расстались с трудом. Я, только-только отойдя от ее дома, стал набирать ее - но мобилка по-прежнему молчала.

***

Встретились в тот же день - на парах. Настя была заплаканной, снова сторонилась меня...

Я был в недоумении; чувство какой-то необъяснимой опасности  заползло в меня и поселилось где-то в зябкой глубине. Я не мог определить его - и оттого холодок внутри ерзал еще сильнее. Было странное чувство подмены - чего? чем? - я не знал, не мог понять; оно было похоже на плохой сон - когда все родное, близкое вот-вот обернется чем-то, о чем и думать нельзя...

Это чувство усугублялось странными Настиными расспросами - ничего ли я не заметил,  не смущает ли меня что-нибудь - и все в таком духе; я сказал, что заметил перемену в ней, и попросил - "расскажи мне все". Она расплакалась, назвав меня толстокожим; сказала, что я не люблю ее...

Тут и я не выдержал - впервые за много лет разревелся. От непонимания, от чувства зябкой пустоты, от стыда за свою беспомощность... Настенька обняла меня, и мы плакали друг другу. Слезы помогли: я снова чувствовал единство, чувствовал, что Настя - это я, чувствовал токи понимания; мы ласкались, и нам снова было чудно вместе. Я не мог не вспомнить утро - как нам было упоительно хорошо, - но вдруг Настя дернулась, глянула на меня, как обожгла, - и убежала.

Я провел ужасную ночь, а рано утром был у нее. Звонил в дверь - не открывали. Тогда я решил дождаться ее, и остался караулить в подъезде. В душе выли волки; самое ужасное, что я не видел врага, не понимал, где он, и только фантазировал догадки - одну нелепее другой.

Я не прогадал: через минут двадцать вышла Настя. Лицо ее было заплакано. Я позвал: - Настя! Она подскочила, как от удара током, глянула в мою сторону - с ужасом, почти затравлено, - и пустилась бежать. Я оторопел; очухался - кинулся за ней, звал ее - "Настя! Настя! Подожди! Пожа-а-а-алуйста!.." На нас оглядывались, и я сник.

На парах ее не было. Я не находил себе места, проклиная себя за реальные и мнимые свои грехи. Потом удрал с пар и бесцельно бродил по городу.

Так прошло несколько дней. Мама бралась поговорить с Настей, но я боялся, стыдился - и не давал номера... Несколько утр подряд я караулил ее в подъезде, желая уже только одного - понять. Настя не хотела говорить со мной, плакала, просила не мучить ее; на мои вопросы отвечала: неужели ты сам не понял? Чего не понял? - спрашивал я, - а Настенька плакала и убегала.

Однажды она остановилась против меня, молча посмотрела... и - вдруг бросилась мне на шею, сжала больно, нервно, и зашептала: - "Я люблю тебя. Понимаешь - люблю. Люблю. Ничего не могу сделать. Люблю..." Я плакал ей, шептал, что тоже люблю ее, пытался выяснить, что же нам мешает, - но она прильнула к моим губам, обожгла их поцелуем - и снова убежала.

Я был готов сойти с ума... На следующий день я снова стоял на своем посту. Насти все не было и не было; отчаянная решимость закипела во мне, и я пошел к ее квартире. Позвонил - не открывали; тогда я стал трезвонить настырно, злостно, не отпуская пальца с кнопки. Провел несколько сумасшедших секунд (или минут?) под долбящий звон; наконец - слышу: шаги, скрежет замка...

Сердце выпрыгивало из груди. Открыли; Настя - хмурая, изможденная, взгляд темный... Молча постояли, глядя друг другу в глаза. Наконец - сказала мне: "проходи", - отошла, пропуская вперед... Хотел было обнять ее, прижать к себе - и не смог; снова странное чувство подмены, оборотня прошуршало холодком, кольнув в сердце...

***

В квартире кто-то был. Я думал: может быть, сейчас увижу злодея, виновного в Настиных страданиях? С кухни доносились голоса; один из них, женский, казался знакомым. Вышла женщина - верно, Настина мама... Наконец я видел ее - но в тот момент был неспособен думать о приличиях, и смог выдавить из себя одно только хмурое "здрасьте". Мама ответила. И верно - голос очень похож на Настю...

А Настя - смотрела на меня и молчала. Мама, выразительно глянув на нее, стала одеваться. Собралась выходить, значит... Верно, Настя выдворила ее. Я не знал, что говорить; я так извелся, что не чувствовал даже неловкости.

Наконец Настя завела меня в комнату. Сказала мне: "Подожди здесь и никуда не выходи". Голос ее был мрачным, и в то же время в нем слышалась какая-то интрига, как в спектакле. Я ничего не понимал и ждал. Слышал голоса - Настин и похожий на нее мамин, - не разбирая, о чем говорили; расслышал только "сами виноваты", и еще - "игра в загадки"; уловил хлопок двери, потом - шушуканье, шаги...

Наконец дверь раскрылась, и вошла Настя.

А за ней...

Я решил, что схожу с ума. За ней вошла вторая Настя...

В комнату вошли две Насти. Они были совершенно одинаковы, как человек и отражение, - только одеты по-разному. Лица серьезные, и в то же время движения, походка – не без театральности...

...У меня был, наверно, такой оторопевший вид, что заплаканные лица обеих Насть расплылись в одинаковых улыбках: ни дать ни взять - два телевизора, показывающие одну передачу. Последнее меня доконало, и я пискнул, как полоумный - "Мама!.."

Тут поднялось нечто невообразимое. Обе Насти, переглянувшись, вдруг зашлись хохотом, упали на кровать и стали кататься по ней, как бесноватые. Смех был родной, Настин, любимый, - но смеялись-то двое! Окончательно решив, что спятил, я присоединился к ним - и мы катались друг по другу, хрипели, ржали и заливались, как безумные.

***

В глубине сознания я, конечно, понял, что это близнецы, - но додумать дальнейшее мой мозг отказывался. Наконец, насмеявшись и навозившись с двумя Настями, я присел на край кровати. В ушах звенело.

Насти, отдуваясь, сели по обе стороны от меня. Лица их горели красными пятнами, по щекам текли слезы, - но взгляды ожили. Время скорби миновало. Одна из Насть сказала - сиплым, непослушным голосом,  картинно указывая на вторую - "Позвольте представить: моя сестра Света. Единоутробная".

Я оторопело глядел на одну Настю, потом на другую, названную Светой, - узнал на ней блузку, снятую собственноручно с нее тогда, в тот день - и жуткая мысль, которую мозг не пускал додумать до конца, выползла наружу... Мне захотелось спрятаться от нее, схорониться в темном углу... А Настя - настоящая Настя - продолжала: - "Собственно, вы уже знакомы. Света даже пыталась тебе представиться - она ведь честная девушка, - но ты начал так облизывать ее, что она разучилась говорить".

...Как писал Марк Твен, "опустим завесу жалости над концом этой сцены". Самое ужасное, что Света тоже успела влюбиться в меня: я, сам того не зная, подарил ей первый секс, первый оргазм, и она была потрясена. Сестры мучились из-за меня, ревнуя и не уступая друг другу... Перед самым моим приходом был перелом: с Настей случилась великая истерика, вмешалась мама, - и Света, испуганная, раскаявшаяся, подавленная, пообещала отступиться от меня.

Потому-то Настя и не пускала меня к себе. Когда-то - когда им хотелось авансом испробовать все новости любви - Света не отказала себе пару раз в удовольствии побыть Настей, а Настя - Светой, из-за чего пролилось немало слез. Дело касалось первых прогулок и поцелуев, но - рухнуло несколько школьных романов, и Настя зареклась знакомить мальчиков со Светой (а Света - с Настей).  Эх, если б она просто рассказала мне...

...Я сидел между двух сестер, каждую из которых собственноручно лишил девственности, и смеялся с ними над самим собой, - ибо моей роли со стороны позавидовал бы любой комик. Смех делал свое дело: напряжение испарялось, слезы высыхали, и я благодарно чувствовал, как НЕЧТО, зябкое и невидимое, уходит и освобождает душу. Я обнял Настю, - визуально я различал их лишь по принципу "право-лево", но в объятиях с ней чувствовал особые токи, - и поддакивал Свете, описывавшей мое выражение лица. В сестрах ВСЕ было абсолютно одинаковым - от внешности до интонаций голоса, от характеров до лексики, и даже мама, как выяснилось, различала их только по одежде - чем они и пользовались, когда это было необходимо.

И тут меня осенило. Я говорю: "знаешь, что, Света," - так непривычно было говорить "Света", глядя на взаправдашнюю Настю, - "знаешь что: а не сменить ли тебе имидж?" И - тут же испугался, что Света скажет: "а почему мне?"...

Но у Светы засверкали глаза. Она подскочила к зеркалу, и мы втроем принялись фантазировать, в какой цвет ее лучше перекрасить. Света, как и сестра, была фантастически красива, и придумать ей новый имидж было непросто; не сойдясь во мнениях, мы решили отправиться в салон красоты - и тут же, не медля, ринулись одеваться. В дверях мы столкнулись с их мамой, которая, увидев нас - с красными глазами, но озорных, улыбчивых, - только руками развела.

В салоне я был озабочен важным вопросом: не сдать на перекраску вместо Светы Настю, - и потому крепко держал ее за руку, не выпуская ни на миг. На нас сбежались смотреть все сотрудники; когда мы объяснили проблему - было много зубоскальства... Свету оценивающе осмотрели, как экспонат, и со словами "попробуем что-то сделать" - увели.

Мы остались вдвоем. Смотрели друг на друга, вздрагивая по инерции от смеха, - потом я взял Настю за обе руки, сказал "Настя!.."

...Она зарывалась мне в шею, и спрашивала "тебе с ней было так же хорошо, как со мной?" Я холодел, не зная, что ответить на этот вопрос, и отвечал - "мне хорошо только с тобой". Я-то был убежден, что кончаю в Настю, когда кончал в Свету... Настя благодарно жалась ко мне, и по ее лицу снова текли слезы – мирные, счастливые; я не верил, что все образовалось, и держал Настю крепко, как фарфоровую вазу, боясь выпустить ее хоть на миг.

***

...Открылась дверь, и к нам вышла... нет, не может быть! Этот шок был последней каплей в серии сегодняшних потрясений.

Девушка, обритая налысо, с выпуклым сверкающим черепом, необычная, странно женственная... Ей красота была терпкой, как текила, и беспощадно острой - голый блеск ее черепа, не смягченный волосами, резал по нервам, как острие. У девушки было Настино лицо, но без шевелюры милые черты были знакомой тенью на незнакомом существе. Странную красоту ее подчеркивал густой макияж вокруг глаз, сумрачная помада, блестки на лице – и ломкий рисунок тушью на оголенном черепе.

Света смотрела на нас; глаза ее странно блестели. Без волос Света стала настоящим демоном страсти; это было странно и необъяснимо красиво... но меня одолела жуть, и я инстинктивно запустил руку в милую, пушистую Настину шевелюру.

Впрочем, Свете так удивительно шло все это, что мы с Настей бросились ее обнимать. Я не удержался – чмокнул ее в голенький череп (от него пахло волнующей косметикой), и – мы все вместе отправились покупать Свете "прикид" к новому имиджу. Света рассказала, как ей примеряли десятки париков; все было не то, и она вдруг потеряла терпение, сказала – «снимайте все налысо!»... ее долго переспрашивали – в самом ли деле? – и она, чувствуя веселую злость, сказала – в самом, в самом!.. Рассказывала - когда сбривали ее роскошные локоны, у нее было такое чувство, будто она продает душу... Потом к ней сбежались все визажисты салона, колдовали над ней полчаса, не взяли ни копейки – и еще рассказали ей, как краситься. В руках у нее был кулечек с локонами, которые она решила хранить на память....

Внутри у меня копошился червячок вины. В магазине, когда Настя вышла в туалет, я взял Свету за руку и сказал ей:  "Свет... Хочу сказать спасибо тебе. За все... И - прости меня, ладно?" Мне нелегко дались эти слова; но Света кивнула и грустно улыбнулась - "И ты меня прости". Мы подержались еще минутку за руки...

А потом – лысая Света, навертевшись перед зеркалами и перепаковавшись с ног до головы во все новое (денег не осталось ни гроша), уехала в свой институт, предвкушая эффект... А я - на последние копейки потащил Настю к себе домой. Я хотел принести ей такое же наслаждение, как Свете, и еще большее - намного, неизмеримо большее, - сию же секунду, сейчас, немедленно! Я зверски возбудил ее по дороге, - а раздевать начал прямо при маме...

...Потом, когда я поздно вечером проводил Настю и вернулся домой, пьяный от секса, мама сказала мне, хитро покачивая головой: "Не слишком ли ты мучаешь бедную девочку? Таких криков я еще никогда не слышала". Я покраснел и отшутился, все еще чувствуя на губах терпкий, соленый привкус Настиной вагины...

После того мне еще снился некоторое время секс втроем - я, Настя и Света, без лысины, в прежнем своем обличье, - но потом это прошло. Сейчас мы счастливы, а у Светы есть жених. Скорее всего, мы сыграем свадьбы одновременно.

***

ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА:

Так случилось - в жизни. Странная штука - подсознание: "от добра добра не ищут", говорят - а оно воздвигает туманные замки, мутные, темные, и бередит душу снами, от которых хочется сбежать в никуда - или окунуться в них, как в желанный дурман. "Страшно - и сладко вместе..." 
В этих желаниях - тайных, несбывшихся - герой боится признаться даже самому себе. А мы - попробуем материализовать его фантазии, выстроив из них альтернативный конец - то, чего не было наяву, но пульсировало в желаниях героя; то, что заставляло его, сношая нежную Настю, воображать рядом с собой Свету...

Итак: время повернулось вспять, и мы - снова в момент развязки.

***

...Я оторопело глядел на одну Настю, потом на другую, названную Светой, - узнал на ней блузку, снятую собственноручно с нее тогда, в тот день - и жуткая мысль, которую мозг не пускал додумать до конца, выползала наружу... Мне хотелось спрятаться от нее, схорониться в темном углу... А Настя - настоящая Настя - продолжала: - "Собственно, вы уже знакомы. Света даже пыталась тебе представиться - она ведь честная девушка, - но ты начал так облизывать ее, что она разучилась говорить".

Потому-то Настя и не пускала меня к себе. Когда-то - когда им хотелось авансом испробовать все радости любви - Света не отказала себе пару раз в удовольствии побыть Настей, а Настя - Светой, из-за чего пролилось немало слез. Дело касалось невинных прогулок и поцелуев, но - рухнуло несколько школьных романов, и Настя зареклась знакомить мальчиков со Светой (а Света - с Настей).  Эх, если б она просто рассказала мне...

Я сидел между двух сестер, каждую из которых собственноручно лишил девственности; разгоряченные возней, снесшей все барьеры, мы прижались друг к дружке – все втроем. Милые лица клонились мне на плечи; я любил Настю, обожал ее, боготворил до безумия, но я не различал Настю и Свету, не видел в них разных людей. Обе они были для меня Настей – милой, родной во всех черточках, в каждой искорке глаз, в каждом завитке волос... В сестрах ВСЕ было абсолютно одинаковым - от внешности до интонаций голоса, от характеров до лексики, - и даже мама, как выяснилось, различала их только по одежде. Чем они и пользовались, когда это было необходимо.

Я сидел между ними, и вспоминал нашу недавнюю близость со Светой, - с Настей, как я думал, - вспоминал ее хрип, ее наготу, вкус ее грудей. Эти мысли разъедали меня... Я глянул Свете в глаза; вдруг она наклонилась – и поцеловала меня. В щеку. Тут же Настя прижалась ко мне - и сделала то же самое. Я обомлел; теплая, вязкая волна вплыла в меня, затопив разум. А девочки обняли меня, каждая со своей стороны, и стали целовать – одновременно, долгим, тянущим поцелуем. Их губы растворяли меня, обволакивали, перехватывали дыхание... Я почувствовал, как меня смывает в сладкую бездну - и сгреб два родных, горячих тела...

...Что я могу еще сказать? Через пять минут мы хрипели, стонали и перекатывались друг по другу, с головой нырнув в омут тройного секса. Мне было и страшно, и хорошо, как никогда. Любимая в двойном обличье, в двух телах дарила мне наслаждение, вкладывая в ласки все безумие потока, который тащил всех нас невесть куда...

Описать эти ласки невозможно. Никогда и никто не испытывал такого блаженства, как я, - когда одна Настя целовала мне член и яички, царапая ноготками бедра, а другая впивалась в губы, и ее язык вылизывал мне мозг и сердце; когда их язычки одновременно ныряли мне в уши, оглушая меня невыносимой дрожью, а руки бегали по телу, месили мошонку, забирались в анус, ерошили волосы; когда я прыгал на одной Насте, всаживаясь в нее до боли в лобке, и нырял языком во влагалище другой, ставшей раком над первой, - и чувствовал, как толкаю оба обожаемых мной существа в пучину блаженства...

С тех пор мы живем странной жизнью. Я чувствую себя сумасшедшим, - но мне хорошо, и моим Настям тоже хорошо. Я не различаю их; стоит им снять одежду, перетасоваться в постели – и обе они становятся для меня двумя Настями, одинаковыми, нежными, бесконечно любимыми. Я называю их, чтоб не обидеть, поочередно Светой и Настей, - и, видно, почти никогда не угадываю, потому что они улыбаются и щурятся. Удивительно: как только мы поняли, что любовь втроем – единственный наш выход, сестры перестали ревновать друг к другу, и в любовных наших безумствах ласкали не только меня, но и друг друга – совершенно неожиданно для самих себя. Я видел, как они любятся, с какой нежностью терзают гениталии друг другу – и оттого вожделел их еще больше – обеих... Вместе нам хорошо, просто хорошо, и я не хочу ни о чем думать.

В тот самый первый раз мы не успели кончить – вернулась мама, и мы в панике ринулись одеваться... Не знаю, заподозрила ли она что-то; мы, изнывая от желания, сбежали «на прогулку», - удрали за город, и там на осенних листьях устроили оргию, которой я никогда не забуду...

Недавно мы все обговорили. Решили: копим деньги, заканчиваем экстерном учебу – и уезжаем в Америку. Там нас ждет каторжный труд, возможно – нищета, – но и любовь, не ограниченная ничем и никем.

(*Здесь главный герой обычно засыпает, не успев перевести свои фантазии через рубеж эмиграции. – Прим. авт.)