Глава 4 Кое-что о жизни кентавров

Это – та самая принцесса Исидора!
Она же – Ассамато!
Только в нашей жизни!
------------------





Глава 4 – Кое-что о жизни кентавров

Иоланта:
Ну, что же? Где твои цветы?
         (С тоской и недоумением.)
О рыцарь, рыцарь, где же ты?
«Иоланта», либретто М.И. Чайковского по драме Г. Герца

1
Вначале им показалось, что из темноты выходит просто очень высокая, красивая… нет-нет  – необыкновенно красивая женщина. Блеснул металлом обод, скреплявший волосы, и расшитый золотом широкий пояс на кожаном, с металлическими заклёпками переднике, тёмно-вишнёвое платье из-под которого спускалось почти до самых бабок и рассыпалось складками по спине. Поверх её одеяний был накинут просторный серый плащ, стянутый золотой застёжкою у горла. Малиновая, с кистями попона прикрывала конскую спину и серый в яблоках круп…
Склоняя гордую голову на лебединой шее, кентавриха подошла вначале к Тинчу, который, не сводя с неё глаз, стоял, опираясь на посох.
– Эвоэ!.. Ассамато Величава! – сказала она нежным колокольчиковым голосом.
– Как? Величава? – спросил Леонтий. – Грузинка? Гамарджоба, генацвале!
Кентавриха непонимающе заморгала глазами.
– Меня зовут Тинч, – представился молодой тагркоссец.
– Тин-ньч… – нежно протянула она. – Тымаль, чиквышед, шийизморя.
– Как, как? – не понял он.
– Айхого, ворила та-ак… – пояснила она задумчиво.
– Постой, постой! – сказал Леонтий. – Она разговаривает примерно как мы, только иначе скрепляет слова. И впридачу каким-то образом вычитывает обрывки наших воспоминаний… или цитат…
– Наверное, у кентавров так принято, – предположил Тинч.
– Мнен, равитсят, войподарок, – и Ассамато ловко выхватила из его руки посох Таргрека.
Мгновение все стояли в недоумении. Леонтий заметил:
– Однако, нахальства она тоже не лишена.
– Постой ты, тихо! – шепнул Тинч. – Там, среди узоров, есть изображение кентавра. Видишь, разглядывает. А посох я сделаю новый, в лесу полно орешника…
– Кабыябы, лацарица! – провозгласила кентавриха, обращаясь на сей раз к писателю.
– Ну, а мне что ей подарить? – спросил Леонтий. – Разве что это?
И протянул Ассамато пустую чашечку из-под кофе.
– Кубокпен, ныйнеза, бвенный!
И чашечка оказалась весьма кстати…
– Ябдля батюшки царя! – заявила кентавриха, приблизившись к Бертрану и склоняя перед ним пышные, пахнущие конским потом волосы. – Роди лабага тыря!
– Э! Э! Э-э! – слабо засопротивлялся тот, но отступать было некуда – мешало упавшее дерево.
– Она хочет сказать, что она знатного, царского рода! – перевёл Леонтий.
– Мне тоже… тоже ей что-то дарить? – прошептал несчастный рыцарь.
– Тебея самапо дарок! – со значением провозгласила Ассамато, потупливая и вновь широко открывая голубые очи, и опускаясь на колени всеми четырьмя нижними конечностями. – Акто менясю давызвал?.. А-ат-вечай!!! – добавила она.
Тут стало видно, что на спине её, там, где у лошадей полагается седло, приторочены сумки. В чехле угадывался самострел, два других объёмистых колчана были набиты стрелами и дротиками. Помимо этого, в арсенале Ассамато присутствовали два скрепленных вместе, окованных металлом посоха, набор хлыстов, короткий меч и свёрнутая в рулон кольчуга.
–  Боевая дама! – уважительно сказал Леонтий.
–  «Шведрусский колет, рубит, режет!»  – Бойбар Абанов крикискрежет! – продекламировала Ассамато.
– Та-ак, а это вновь из Пушкина! – догадался писатель. –  Правда, цитирует как дошкольница. Надо же. «Бойбар Абанов»…
– Такэто! Выдэ Борн! – сказала кентавриха, не отводя от рыцаря глаз. – Число, веса, горьки, кактёрн!
– О Господи… – простонал сэр Бертран. – И это она знает…
– Ну, ты сам скажи ей что-нибудь! – не выдержал Тинч. – Всё-таки, это ты её сюда вытащил!
– Я её боюсь… Она… Она такая большая!..
Ассамато лукаво улыбнулась и похлопала себя ладонью по серому в яблоках крупу:
– Мояиюлька, любитконятво, его! Яйты, яйтвойвер ныйскакун!
– Что она говорит?
– Это очень просто, – объяснил Леонтий. – Брачную ночь вы проведёте втроём: ты, она и твой верный конь. А как же, по-твоему, появляются на свет кентавры? Наверное, так, как это изображал великий Ропс…*  Да, а заднюю её часть зовут Июлька, и ей очень нравится твой боевой скакун.

-----
* Фелисьен Ропс — бельгийский график и живописец XIX в. Мастер литографии и офорта, автор смелых карикатур и аллегорических композиций, имевших порой нарочито эротическое содержание.
-----

– Ненавижу, – прошептал Бертран. – Уйди от меня. Чудовище. Монстр!.. Уйди прочь!
– Поче, муты… – она отстранилась и всхлипнула. – Тыго, нишьменя?..
– Пойди прочь, я тебе говорю! Страшилище!
– Так нельзя, сэр рыцарь, – подал голос Тинч. – Ты пригласил её, а теперь?
Медленно, медленно она поднималась на ноги, утирая слёзы прядями своих великолепных волос.
– Вон! Пошла вон! – сэр Бертран терял терпение.
– Трус! – коротко бросила она.
– Ты ещё будешь оскорблять меня, дрянь… – и лезвие меча сверкнуло между ними. Но не успели вмешаться друзья, как посох Таргрека просвистел в вечернем воздухе и ударил раз, и два, и три… Меч отлетел в кусты, а сэр Бертран де Борн лежал на земле, надёжно прижатый копытом, и острие посоха касалось его горла.
– Ай, щёй, дурак! – презрительно возгласила она. И прибавила:
– Инес, мей! Итьзам, нойследом! Ато какдамко пытом!
И, всхлипнув, побрела, пошла, побежала прочь…
– Ассамато! – одновременно закричали Леонтий и Тинч. И конь Бертрана, ковыляя на стреноге, тоже призывно заржал ей вослед:
– Гуи-гн-гнм!..
Долгое пронзительное ржанье ответило из темноты. Затем всё стихло.
– Нехорошо получилось, – сказал Леонтий. – Впрочем, так бывает часто. Вначале ты обожествляешь её, и пишешь ей стихи, и даришь цветы. Потом, когда выясняется, что она – живая, из плоти и костей, и со своими взглядами, странностями, тайнами… Внутри каждой женщины сокрыт свой монстр…
– Порауж, инамидтиспать! – отрезал де Борн. – Тьфу ты! и говорю как она! Надо бы привязать коня, да покрепче… Да-да, конечно, нам было бы так хорошо заночевать вместе, она же тёплая!..
– А вы и в самом деле большо-ой дурак, сэр… – покачал головой Тинч. – Вот, гляди! Не узнаёшь?!
Изображённое на бумаге лицо было точь-в-точь таким, какое они видели только что.
– Странно… – прибавил Тинч, внимательно осматривая портрет. – Или это костёр так освещает… Мне кажется, я её видал когда-то.
– Вот и женись на ней сам, если хочешь! – буркнул рыцарь, протягивая руку за куском мяса.
Спать легли молча.

2
– Птичка, странная птичка… Леонтий! Она следует за нами… Вон, видишь, она присматривается к нам с веточки кустарника!
– А, вон та? Розовая грудка, синяя головка, пёстренькая спинка? Это зяблик…
– Так это и есть зяблик… Какой доверчивый, смешной. Красивый!.. А у нас, у моря – всё каюхи да бакланы…
По предложению Леонтия, как оказалось – бывалого походника, они спускались вниз по оврагу. «Овраг, рано или поздно, приведёт к ручью, ручей – к реке, а где река, там и люди…» Неприятность оказалась в том, что Леонтий быстро стёр ноги в своих сандалиях, и де Борну пришлось уступить ему место в седле. Вдобавок, Леонтий всё-таки простудился этой ночью, и поминутно кашлял и хрипел в своём спортивном костюмчике.
– Как его зовут, твоего скакуна, кха-кха?
– Караташ, то есть Чёрный Камень. Сарацины не любят вороных, и этого жеребёнка уступили за полцены.
Пологий распадок, как и ожидал бывалый в лесах писатель, вскоре перешёл в явно натоптанную тропинку, к которой со всех сторон сбегалось множество тропинок поменьше.
Где они находились? В каком районе мира находился этот лес? Леонтий примечал и стволы сосен, и кусты черники у дороги. Средняя полоса? Не совсем так. По опушкам леса высились дубы, и не просто дубы, а падубы – у которых листья имеют острые кончики. Север России? Англия или Шотландия? Огромные вайи папоротника протягивались из чащи и пахли тяжело, снотворно, бальзамически. В то же время, на широких прогалинах вовсю цвели мимозы и скумпии – стало быть, это Кавказ или вообще какие-то южные широты? И какое сейчас время года? По-весеннему заливались птицы. Но по обочинам дороги плодоносила малина, и бабочки большими августовскими стаями поднимались над медово пахнущими, июньскими фонтанчиками таволги…
Близ тропы, в траве они нашли череп. Череп был похож на человеческий, но более удлиненной формы и с явно выпирающими клыками и хищными зубами.
– Псоглавец, – определил рыцарь.
Здесь же, в сухих кленовых, буковых и дубовых листьях, были разбросаны остальные кости. Среди них путники нашли изорванный и заляпанный засохшей кровью белый нагрудник с чёрным крестом. Череп и кости были, судя по всему, обглоданы, причём зубами не менее крепкими.
– Ещё они называют себя «заградительный отряд», – пояснил Бертран. – И кричат, что святой Категорий завещал им отслеживать и убивать всякого, кто возвращается из крестового похода раньше, чем будет окончательно отвоёван Гроб Господен.
– «Категорий» – одно из имён дьявола, – вспомнил Леонтий.




3
– Ну не знал я, что самая красивая женщина в мире на самом деле – кентавр!
– Видишь ли, Берт, – Леонтий покачивался в седле. Коня вёл де Борн. – Пускай эта земля заселена монстрами. Да, возможно это что-то вроде чистилища. Здесь ты можешь встретить кого угодно. Однако, посуди сам, если мы тоже здесь, стало быть, мы тоже в чём-то монстры. И вообще, кем с точки зрения любого монстра, любого зверя является человек? Тоже монстром!
– Интересно услышать такие слова от моего оруженосца.
– Хорошо, – вмешался Тинч. – Ежели вам, сэр рыцарь, это кажется предосудительным, то отдайте Леонтию свои сапоги и надевайте его сандалии. И усаживайтесь на коня. И, в конце концов, оруженосцами вы назначили нас сами. Мы к вам официально не нанимались. Хотите, следуйте на свой турнир, деритесь за ту, которую никогда не видели, враждуйте с королём и сочиняйте песни для самого себя.
– Всякого другого на твоём месте я изрубил бы в куски, – проворчал рыцарь.
Тинч кивнул согласно:
– Да. Всякого другого. Но не меня, во всяком случае. А то, что вы смеете повышать голос на человека, старшего вас по возрасту и вдобавок начисто стёршего ноги в свой обуви, недостойно истинного рыцаря. Скажите, вас так мучает вопрос – а не трус ли вы?
– Я не трус! Тинч! Я сражался и был три раза ранен под стенами Ашкелона! Я видел смерть каждый день и каждый час! На моих глазах умирали тысячи людей, и тысячи раз мог погибнуть я сам!
– Ты говоришь это мне или себе?
– Ч-чёрт! Упрямый тагркоссец!
– Да, на меня где сядешь, там и слезешь. Как и на тебя. И всё же?
– Ну да, ладно! Только ради того, чтобы нам не рассориться окончательно. Вчера я показал себя трусом. Признаю это. Ты доволен?
– А ты?
– Да будет вам препираться! – сказал мудрый Леонтий. И прибавил:
– По-моему, за нами кто-то следит. Я слышал шуршание в кустах.
– Это, наверное, моя вчерашняя возлюбленная, – проворчал де Борн.
– С двух сторон одновременно?.. Поглядите-ка, что это там, на дороге?
Впереди показался перекрёсток. Ровно посередине пересечения двух тропинок (или дорог? лесные дороги – всегда тропинки) возвышался толстый пень, на верхушке которого кем-то и когда-то было закреплено старое тележное колесо.