Неоплаченный долг

     Есть ещё люди в наших деревеньках, которые живут себе по-старинке, годы не считают. Те, кто позже их родились, помирают, а их Смертушка словно и не замечает. Нынешних кручёных словечек старожилы не знают и на ночь дверь на засов не запирают. Вот, в одну такую избу и постучался путник на закате дня.
     - Заходи, добрый человек. Не заперто.
     Гость и вошёл. Долго стоял у порога, шарил рукой по стене, выключатель искал.
     - Ты чего там стену лапишь?
     - Так, темно же. Свет хочу включить.
     - Лампа на столе. Зажги да осмотрись.
     Пришлый человек долго кряхтел, пока изловчился зажигалкой керосиновую лампу зажечь. Вытер пот со лба и сел на лавку. Бородатый хозяин заворочался на печи, прокашлялся и спросил:
     - Чего ищешь в наших краях или случай морочит?
     - Да, вот, хожу, людей расспрашиваю. Может кто-то что-то интересненькое расскажет.
     - А что в твоём городу баюны перевелись?
     - В городе народу много и болтунов хватает. Только, как бы вам подоходчивее объяснить… Вот, допустим, заболеет человек. Врачи и то, и другое лекарство дают. Не помогает. Что бедолаге делать, как не бабку искать. А знахарка не в городе травки ищет, а в краях нехоженых, никем не потревоженных. Мало найти, надо ещё её умеючи взять. Без ущерба для места. А то, причинив обиду земле-матушке, добра не сыщешь.
     - Вижу, ты кой чего в жизни разумеешь, коли шагами землю меряешь, у стариков ума черпаешь.
     - Я к тому говорю, дедунь, что ищу человека среди людей, вот, как редкое дерево в лесу мастер ищет. Чтоб ровное да певучее было. Самой природой и временем для благого дела приготовленного.
     - Ну, положим, найдёшь ты такого человека. Дальше-то что?
     - Потом, самое интересное. Разговорить его надо.
     - Выпытать хочешь: чего за душой схоронено?
     - Да не грабитель я, дедушка! Кладоискательством тоже не занимаюсь. Я другие ценности собираю. Истории разные записываю. Вот, посмотрите, тетрадь у меня есть. Может, и вы мне что-то интересненькое расскажете, а?
     - А чего рассказывать? – почесал в бороде дед. – Мне уже годков столько, что я чего и знал – перезабыл давно. Ты спрашивай. Я в молодости словоохотлив был. Зато теперь лежу, словцом перекинуться не с кем.
     - Я, дедунь, уже четвёртый день по здешним деревням хожу. Пол тетради уже исписал. Но, чувствую: не тот улов. Мелкая рыбёшка попадается.. Только время теряю. Вот, к примеру, сегодня. Сижу я, значит, у дороги. Поджидаю попутную машину. Пачку сигарет докуриваю, а по дороге только бурундуки шастают. Никто в вашу глухомань ехать не желает. Вдруг, слышу, подвода тарахтит. Мужик почту везёт. Я к нему. Бегу за подводой, как мальчишка, а он одно твердит: «Посторонних подвозить не положено!» И голову от меня отворачивает.
     Плюнул я с досады и, где стоял, там и сел. А возница этот, отъехал немного и сам остановил коней. Рукой подзывает меня.
     - Вещей у тебя мало. Садись. Местами безлюдными ехать будем. Как-никак рядом живая душа. Всё не так боязно.
     Я тогда его слова мимо ушей пропустил. Ворчит про себя мужик, так то его дело. Может у него настроение плохое. Мне-то что. Еду и то хорошо.
     Ну, едем час, другой. Возница молчуном оказался. Пробовал на разговор вызвать. Не-ет, слова из него не вытянешь. Я тоже захлопнул варежку. Сижу. Подрёмываю. Ещё подумалось мне: дорога ровная, а кони тяжело идут. Еле ноги переставляют. Потом и вовсе стали, как вкопанные. Возница и крепким словцом, и кнутом их бодрит. Стоят, испуганно ушами прядают. Боятся чего-то. Ну, тут возница слез с воза. Сам впереди пошёл, а кони видать умные, мелким шагом за ним идут. Жмутся к нему. Морды к плечам его тянут. Битый час этак шли. Потом кони заметно повеселели, охотнее пошли. Возница сел в передок, тронул вожжи. Кони и понеслись. Мама, дорогая! На скачках так не скачут. Будто кто невидимый гонится за ними. Потные, пена на губах. Сколько километров галопом отмахали и сказать теперь не смогу. Я всё думал: не дай Бог кто навстречу нам едет. Дорога узкая, не разминуться… Костей не соберёшь.
     Зубы сцепил, молчу. У развилки кони сами стали. Я спросил возницу:
     - Что это было?
     - Место нечистое, - вытирая пот со лба, нехотя ответил мужик. – По правую руку раньше деревня была. Люди ушли из неё. Кони всё чуют. Была бы дорога, они б нечистое место кружным путём обошли. Ну, ничего, кажись проскочили. А то всякое бывало.
     Возница повернул ко мне голову и удивлённо спросил:
     - А ты чего сидишь? Слезай. Мне в другую сторону. Тебе, стало быть, прямо. До ночи дотопаешь  до деревни, если, конечно, поторопишься.
     Вот так я тут и оказался.
     - Вона, откель тебя занесло!
     - А что за деревня такая, брошенная?
     - А тебе какая нужда чужой грех лопатить?
     - Знаете, дедунь, я впервые с таким чудом столкнулся. До сих пор в груди холодок.
     - Чудеса Господь Бог творил, а тут и слова подходящего не найдёшь…
     - Дедунь, не томи. Растолкуй так, чтоб в моей черепушке вместилось.
     - Мил человек. Я тута век доживаю. Сколь думано-передумано долгими зимними ночами, и так и эдак прикидывал, а сие никак раскумекать не могу. Видать моя «кумека» жидковатая. Ты, мужик грамотный, пиши, коль за этим по нашей глухомани рыскаешь. Что знаю, расскажу, а там – твоя забота.
     Я тебе прямо скажу: ту деревню знаю, ну, скажем – как свою ладонь. До сих пор она мне снится. Там мне пуповину завязали. Последышем я в семье рос. Сиротствовал. Тятька с мамкой рано померли. Старшим братьям не до меня было.  Свои дети по лавкам сидели. Летом пастушил, а зимой… Э-эх, вам, нонешним и в страшном сне такое не приснится. Ну, да дело прошлое.
     Дедушка сел, свесил с печи ноги в вязаных носках с вытертыми до дыр пятками. Попросил подать ему воды.
     - У меня, дедунь, и покрепче кое-чего найдётся.
     - Коли угостишь, выпью глоток-другой за твоё здоровье. А боле не надо. Нутро уже не принимает. Старость, язви её…
     Глотнул старик коньячку, похвалил. Оживился. Стал рассказывать.
     - Дело вот как было. Мне на ту пору годков этак двенадцать-тринадцать было. Последнее леточко пастушил. Ребята, которые помоложе меня были, за скотиной присматривали, а я, стало быть, за подпасками, чтобы с дуру носы друг дружке не расквасили, да по чужим садам не шастали.
     Вот, как и ты, в сумерках уже с большой дороги в нашу деревеньку мужичок один завернул. Чужак – одним словом. Сам впереди босиком идёт, связанные сапоги на плече несёт. За ним следом ослик копытцами постукивает. Маленький такой, а на нём поклажи столько, мне, по тем силам, не поднять столько. Смотрю я на того ослика и жалость меня продирает. От той жалости всё и закрутилось. Эх, кабы знать где споткнёшься, за версту бы то место обошёл… Ну, да что теперь охать…
     Слушай дальше. Я один в родительской избе жил. Сам себе голова, а в той голове – воробьи чирикают. Ни пожурить, ни надоумить некому было. Вот я и впустил прохожего человека переночевать. Что мне он, я на ослика хотел посмотреть. А мужик тот, видать, много чего в жизни повидал. Сел на завалинку, осмотрелся и спрашивает:
     - Всю вашу деревню прошёл, нигде колодца не видел. Скажи, откуда воду носите?
     - Из ручья. Там чистая, холодная вода. Правду говорю. Даже в лютый мороз вода в ручье не замерзает. Вон он. Сейчас принесу свежей водички.
     Принёс я воды. Сварили мы ужин и спать легли. Утром я к стаду пошёл, а тот мужик с людьми, пригнавшими в стадо скотину, разговор завёл.
     - Сколько я дорог прошагал, а чтоб так, без колодца люди жили, нигде не видел.
     - Старики жили и мы живём. Привыкли, - чешут затылки мужики. – Некому выкопать. И то сказать, выкопать – дело не хитрое. Вопрос: где копать.
     - Ежели желаете, почему бы не помочь? Вам колодец, а мне лишняя копейка не помешает.
     - Конечно-конечно. Колодец в деревне – дело хорошее, - закивали головами все, кто был на выгоне. С тем и разошлись. А тот чужак так разохотился, что в тот же час пошёл место под колодец искать. Но, он-то пришлый человек, а я же хорошо знал всех людей из нашей улицы. Однако мне по молодости лет и в голову не пришло, что люди могут слукавить. Свои же люди, вот и верилось каждому их слову.
     Пришлый мужик место удачное выбрал, и работалось ему легко. Со стороны казалось, что он не тяжёлую землю копает, а рыхлый снег разгребает. Яма становилась всё глубже и глубже. Тут даже мне, малому, было ясно: копателю нужен помощник. А соседям и дела нет. Кто на мельницу, кто на ярмарку поехал. У кого поясница ломит, а кто откровенно набычился и слушать о колодце ничего не желает. Дескать, ходили к ручью и ходить будем. Этому бродяге делать больше нечего, вот и роется в земле…
     Оббежал я все дворы и вернулся с опущенной головой. Сказать нечего. Стыдно, ой как стыдно мне было за своих соседей. Делать нечего. Подговорил я пацанов, чтоб за стадом присматривали, сам помощником заделался. Только толку от меня – чуть да маленько. Мужик в яме копает, а я ведром землю таскаю. Вот только силёнок моих не на долго хватило. Он почесал в затылке, вылез из ямы и взялся за топор. Тюк да грюк, сладил приспособленице. Теперь моей работой было – ослика по кругу водить.
     Целую неделю мудыркались мы с ним, да ещё неделю каменные стены выводили. Такому колодцу сто лет – не время. Мало-помалу, сделали мы всё, как полагается. Сами первыми из нового колодца воды попили. Ох и вкусная мне показалась та водица. Лучше той воды ни до, ни после и пить не доводилось. Тут уже и любопытствующие появились. Взрослые издали поглядывают, а детишек с ведёрками присылают. Вроде бы так, пробы ради, водички колодезной на чаёк принести.
     Мужик радуется. Сам ворот крутит, воду в ведёрки переливает. Заодно наказывает детворе, чтоб те дома родителям передали его слова, денежку за работу пусть несут. Цену не называл. Кто сколько может, и кто чем может за труд расплатиться.
     На другой день никто к колодцу не подошёл. Стало ясно: напрасно мужик плату ждёт. И я вместе с ним надеялся, что хоть кого-то совесть заговорит. Слышал, как пацаны, повторяя за старшими, посмеивались: «Нам не привыкать из ручья воду пить. Подождём ещё немного. Бродяга посидит-посидит и уйдёт. Колодец нам останется…»
     Вот тогда-то я и узнал, что такое подлость человеческая. Пас ослика и плакал от стыда и бессилия.
     На третий день, ещё и солнце не всходило, слышу – ворот над колодцем поскрипывает. Выбегаю за калитку, смотрю. Дядька, сосед наш, тот самый, который о колодце и слушать не хотел, в своё ведро колодезную воду переливает. К нему мужик, копавший тот колодец, подходит и, с укором в голосе, спрашивает:
     - Не уж-то тебе нисколько не стыдно, человече?
     - А кого мне стыдиться? Тебя, что ли? Стоишь тут над душой… Воды тебе жалко? На, забирай…
     Тут сосед, извергая на свет срамные слова, подхватил своё ведро и с размаху выплеснул воду прямо в лицо человеку. От неожиданности вздрогнул мужик. Не ожидал, видать, такой «благодарности» за тяжкий труд свой. Вздохнул, вытер рукавом глаза и, спотыкаясь, побрёл к моей калитке. Сосед же, злословья и проклиная чужака на все лады, с пустым ведром пошёл к своему двору.
     То, что было дальше, вспоминаю, как страшный сон.
     Пришлый мужик стал в дорогу собираться. Пожитки свои на ослика навьючивать. А я уже привык к нему, и как подумаю, что опять мне одному беду мыкать, слёзы сами на глаза наворачиваются. Только вижу – ему тоже не сладко. Делать нечего, обнялись мы на прощанье. Тут он мне и подарил кружку. Из какого металлу она сработана, этого сказать не могу. Не знаю. Многим бывалым людям показывал, только языками прищёлкивают. Лёгкая такая, а не гнётся. Но, то ещё не чудо. Кружка эта не простая. За-го-воренная! Куда б ни шёл, за ушко её к ремню привязываю. Бывало,  впопыхах забуду. Хвать, а она на месте. Но и это ещё не чудо. Сколь живу, только из неё воду пью. Сперва её перед собой кверху донцем поставлю. Приподниму, а под ней – сухариков горсть. Прямо поставлю, тут оно и есть главное чудо. Враз затуманится в кружке так, что и донца не видать. Тут я и подумаю: молочка бы мне с сухариками попить. Туманец рассеется, а в кружке и в самом деле молоко. Тёпленькое, будто только что из-под коровки. С морозца чаю бы попить горяченького или водички холодненькой в жаркий полдень. Это – только пожелай. Вот, только никого другого ни разу не удавалось попотчевать. Враз - всё пропадает. Дескать, тебе дадена, ты и пользуйся. А другие тут не при чём. Вот оно, какая штука!
     - Дедушка, а что с деревней случилось?
     - Сгорела деревня. Да-а, одни головешки остались. Теперь то место лесом поросло, но, как вспомню тот пожар – волосы на голове шевелятся.
     - Поджог кто или само так получилось?
     - Можно сказать, что поджог. Но, если поразмыслить: всё к тому шло.
     Ты, мил человек, меня не торопи. До утра ещё ей-ей сколько времени. Раз обещался, так всё по порядку и расскажу.
     Вот, как тот мужик, что колодец выкопал, собрался в дорогу, на последок пожелал из своего колодца воды испить. Достал воды, сам попил и из того же ведра ослика напоил. Сел рядом с колодцем на скамеечку. Вздохнул. Люльку с коротким мундштуком набил табачком и закурил. Я на то время у своей калитки стоял. Потому утверждать не могу. То ли он трубочку посасывал и причмокивал, то ли слова какие нашёптывал. Потом, резко встал и остаток воды опять в колодец вылил. Подмигнул мне на прощанье и ушёл.
     Люди видели, как он уходил. Никто ему, не то, чтоб краюшку хлеба в дорогу дать, слова доброго не сказали. Из-за плетня украдкой поглядывали, похихикивали. Во, какие люди в той деревне жили! Ну, да Бог им судья. Только, слушай, что дальше было.
     Тот мужик с осликом ещё и до конца улицы не дошёл, а к колодцу уже очередь выстроилась. Бабы переругиваются, торопятся воды набрать, щей сварить. Ну и что? Сварили, да прямо горячими, на помойку и вылили.
     - А почему?
     - Горечь такая, что в рот не взять. Скотина и та пить не стала. Ох и ругались на него бабы, а мужики кулаками грозились. Дескать, попадётся нам этот чужак, как есть бока обломаем. А я ничего, пил ту воду и коз своих поил. И люди, которые деревней нашей проходили, сами пили и коней своих поили, довольны были. Никому та вода горькой не казалась.
     Но этим дело не кончилось.
     То ли от ненависти людской, то ли по какой-то иной причине, с тем колодцем что-то неладное стало твориться. Как не береглись, а что ни год – в том колодце чей-то ребятёнок утонет. Понимаешь, мало ли как люди тонут. Потом тела их всплывают, чтоб, как полагается предать их земле. А тут падали, ну, прямо, как камень в воду. Пробовали засыпать тот колодец. Возами камни возили. Всё – как в прорву сыпали. Я же помню, не такой уже он и глубокий, а вот, поди ж ты, бездонным оказался.
     По деревне слух прошёл, что будто бы по ночам, кто мимо колодца шёл, потом клялся и божился в том, что сам слышал, как из глубины колодца голоса слышны были. Кто утверждал, будто бы стонет там кто-то и ворочается. А кто спорил, будто бы хохочет. Дошло до того, что люди даже днём боялись мимо колодца проходить.
     Однажды нашей деревней солдат проходил. Захотелось ему водички попить. Он к колодцу направился. Люди увидели, стали его отговаривать ту воду пить. Понаплели ему чего было и чего не было. В дом служивого позвали, чарочку поднесли. А потом стали уговаривать, чтобы он, уж не знаю как, избавил нашу деревню от нечисти. Захмелевшему солдату – всё не по чём. Достал из-за пояса припасённую гранату и говорит притихшим бабам:
     - Мы этим кадилом всю немчуру из нашей земли повыкурили, а тут какой-то колодец…
     Вырвал чеку и в колодец бросил. Хлопок, я тебе доложу, небольшой. Мы даже испугаться не успели. Однако случилось то, чего никто не ожидал. Из колодца дым повалил. Да вонючий такой! У людей глаза слезиться стали. И главное, дымит и дымит. Как будто черти в том колодце кочегарку устроили. От дыма уже и солнца не видать. Потом те, кто рядом с колодцем стояли, с испуганными криками бросились в рассыпную. Позже, кто в тот день живой остался, свою байку рассказывал. Будто бы из того колодца вылетел, ну, зверь – не зверь, птица – не птица. Одним словом – зверюга какая-то, наподобие ящерицы, только с крыльями. Не сказать, что большого росту. Так, с петуха. Шипит зараза, огнём плюётся. А тот огонь ни водой залить, ни затоптать, ни песком закидать. Вот так полых-ну-уло! Даже то горело, что и гореть-то не должно было.
     Меня на ту пору дома не было. С утра в поле за снопами поехал. Обратно еду, вилами на возу снопы придерживаю. Вперёд и смотреть некогда. Потом слышу крик, плач. Люди навстречу бегут. Остановил коней, из-под руки на деревню смотрю. Среди пожарища избу свою ищу. Так и стоял, пока изба горела. Поворотил коней и к брату в соседнюю деревню снопы повёз. Ну, горе горькое, а жить-то дальше надо.  Через несколько лет женился. Избу, вот эту самую себе построил. И живу, как видишь. Жену свою, детей своих пережил. Внуки с правнуками по белу свету разбрелись. Один живу, пока Бог веку дарует.
     Да ты, вижу, в тетради своей последний лист перевернул. Будет тебе писать. Спать ложись. И я лягу. Чего не дописал, завтра, при свете дня допишешь. Лампа коптить начала, керосин выгорел. Задуй её и спи-почивай себе.
     - Дедунь, а отстроить деревню не пытались?
     - Да, не-е!По сию пору проклятым то место считают. Кто там будет жить? Туда даже бродячие собаки не забегают. Боятся.
     - А может поискать кого, кто бы мог снять проклятие?..
     Дед долго молчал, вздыхал да покашливал. Потом всё же ответил.
     - То дело непростое. Может и можно снять проклятие, только снять его может тот, кто его наложил. Минуло много лет, кто ж теперь найдёт того мужика, что колодец выкопал?  Я уже стар, а он ещё в ту пору седины носил. Помер поди… А знаешь, что я тебе скажу, мил человек? Многие из той деревни его проклинали, а я, вот, нисколечко не виню. Колдун он или нет, то его дело. Людям хотел доброе дело сделать. А оказалось, что лукавый человек хуже подлеца. Это я о соседях своих, из погорелой деревни так думаю. Копейкой поскупились, а потеряли всё трудом нажитое. Зато другим наука…

                12 октября 2008 года.