Старый горшок

     Сидит дед Антип на пригорке у костра, кашу на треноге варит и
  на дудочке поигрывает. Чуть поодаль под старой грушей-дичкой шалаш
  стоит. Уже, какой раз хозяин грозится срубить ту грушу, а Антип знай
  отговаривает его.
     - Что тебе, мил человек, далась эта груша? Растёт себе дерево и
  пущай растёт.
     - В моём саду груши с кулак растут. Ставь свой шалаш под любую
  из них, а ты на кривобокую любуешься.
     - Я и сам хромой, а вот, благодарение Богу, живу покудова. Дерево, как человек. Встречается человечишко, с виду неказистенький, а коли ты к нему с добром да с умом подойдёшь - откроет душу свою,  что эта груша расцветёт.
     Парень выслушал, улыбнулся и примирительно молвил:
     - Верно, говоришь дедуля. Знаю я, что ты ещё при моём батюшке тут
  сиживал. Видно приглянулось тебе это место. Больше корить тебя не
  стану, но и ты на меня обиду не держи, а сыграй лучше на дудочке.
     - Сыграю, чего ж не сыграть. Да ты садись, гостенёк дорогой, и каша уже поспела. Хе, каша с дымком да в паре с дружком за милую душу пойдёт, - засуетился старик, доставая ложки. - Вот туточки твой батюшка сиживал, теперь ты садись.
     Едят кашу да похваливают, а молодой хозяин, призадумавшись, говорит:
     - Добрая каша у тебя, дедушка Антип. Помнится батюшка, перед кончиной, твоей каши просил. Будто бы у неё вкус особенный.
     - Э-эх, наголодаешься и с остяками кашу нахваливать будешь. В дальнем походе всякое было, - поглаживая больную ногу, покачал головой старик.
     - Дедушка Антип, расскажи мне о том походе, когда через голые степи
  шли. Батюшка говорил, что ты при нём вроде как в денщиках ходил.
     - Было дело. Годки мы с ним были. Ну, дружили, не дружили, а друг без
  друга в рот ничего не шло. Поначалу-то провизии много было. Потом
  удача покинула нас. Почитай с нашей сотни в живых только мы вдвоём
  и остались. Да-а-а. Стали домой пробираться. Страху натерпелись, что и
  теперь снится, а пуще всего голод донимал. Когда широкой степью шли
  твой батюшка однажды сказал: "За глоток воды год жизни бы отдал".
  Вот после этого и стали твориться всякие чудеса.
     Старик задумчиво склонил голову, и только ворчливый шмель, перелетая с цветка на цветок, будто разборчивый покупатель перебирая товар,
  нарушал тишину. Пустая ложка подрагивала в скрюченных пальцах, густые
  брови сошлись на переносице, и дыхание стало прерывистым. Память открывала старые тайники, будоражила душу и выкатывала на морщинистые щёки
  две мутные слезы.
     - Когда я в тот поход шёл, матушка, благословляя меня в дальнюю дорогу,
  сказала тихо: "Терпи сынок и на Судьбу не ропщи. Всё в Божьих руках.
  Честь и совесть не теряй, а остальное - просто работа". Я ещё тогда удивился её словам. Какая ж думаю, работа на войне, а пригляделся да поразмыслил, согласился. Для всякого случая своя работа. Да-а.
     - А что за чудеса с вами приключались, дедушка Антип?
     - Чудеса? Хе, я по сей день в толк не возьму, как такое случиться
  могло. Однако, что было, то было...
     Идём мы с твоим батюшкой по чистому полю, нога за ногу заплетается,
  а сесть передохнуть боимся. Подняться сил уже не хватит. Вот так и шли.
  Вдруг Михайло покачнулся и упал. Я стал подымать его и тоже на земле оказался. Лежу и думаю: «Видать в моей утробе кончились дрова, прогорит в печке, и потухнут угли, одна зола останется. Хоть бы напоследок
  сухарика пососать..." А Михайло Тарасыч только стонет да бубнит про
  себя чего-то. Я повернулся набок, чтоб послушать его, глядь, горшок
  стоит, этак в саженях в трёх от нас. Ложка в нём и пар идёт, будто только
  что из печки вынули.
     Сел я, глаза протираю да под рубахой крестик, матушкой подаренный,
  ищу. А горшок стоит себе. Я к нему на четвереньках, чисто собака подполз,
  понюхал. Пшенной кашей отдаёт и горшок будто бы из нашей печи, даже
  горлышко с трещинкой. Помутился разум с голодухи в моей головушке, ложку схватил и в рот. Обжегся попервоначалу, стал дуть. Так вот себе ложку, да батюшке твоему, Михайле Тарасычу, ложку. Черпали пока весь горшок
  не очистили. Положил я ложку на горшок поперёк горлышка и спрашиваю:
  "Кто же нас кашей угостил? Кого благодарить?" Стали мы оглядываться, да
  пока головами вертели, не заметили, как из-под носу горшок исчез, будто
  и не бывало его вовсе. Ну, посидели мы, отдохнули и дальше пошли.
     Сколько так-то по полю брели уже не упомню. Только когда голод или
  жажда сильно донимали, откуда-то появлялся горшок с кашей или со щами и
  так же бесследно исчезал. Так, вот, благодарение Богу, добрались мы до
  родных мест. Моя изба крайней была. Только мы через порог ступили, глядь,
  а на столе горшок, в нём каша паром исходит. Переглянулись мы с Михайлой
  и матушке моей в ноги повалились.
     - Растолкуй нам матушка: как такое могло случиться?
     Рассказали мы ей всё, без утайки, как кашу в степи из горшка ели
  и как щи хлебали, а, наевшись, поклялись, что найдём и отблагодарим того
  человека, который нас от голодной смертушки спас. Матушка вытерла
  светлые слезы и, скрестив руки под грудью, начала рассказывать:
     - Было это, когда я ещё девчушкой по двору бегала. Однажды слышу
  куры раскудахтались. Думала лиса-злодейка курятинки захотела, ан нет,
  цыганка за черной курицей по двору гонится. "Да что ж ты делаешь,
  окаянная твоя душа?! - кричу я ей. - Сейчас тятьку кликну..."
     Оглянулась цыганка и говорит мне:
     - Отдай мне, дитятко, эту курицу, а я тебе взамен горшок дам.
     Приглянулся мне горшок, я и отдала  ей ту курицу. Потом матушка
  тот горшок мне в приданое дала. И что бы я в нём не варила всё удачно
  получается. А недельки две назад случилось мне в зеркальце заглянуть.
  Вон, поглядите, осколочек в стенке вмазанный. До прежь того и не
  Упомню, когда в него гляделась, а тут, будто за руку кто подвёл. Гляжу
  стало быть, в зеркальце и, не свое лицо в ём, вижу, а девчушку какую-то.
  А глаза точь в точь твои, сынок. Плачет та девчушка и есть просит.
  До того мне жаль её, стало, что я обо всём на свете забыла. Выхватила
  ухватом из печи горшок с пшенной кашей и ух на стол. "Ешь", - говорю.
  В тот же миг горшок как корова языком слизала. Села я на лавку и думаю:
  "Вот так девчушка, кашу вместе с горшком слопала!" Потом гляжу - горшок на столе объявился, и ложка поперёк горлышка лежит. "И на том спасибо, что хоть горшок вернула", - обрадовалась я.
     Вот так целых две недели, что бы я ни делала, а как детский плач
  услышу - к зеркалу бегу. Девчушка, то есть, то пить  просит. Я как-то
  ей водичку в кружке на стол поставила. Плачет, а в кружке не берёт.
  Налила в горшок - всю до донышка выпила.
     Подивились мы этакому чуду, свечку перед ликом Господним зажгли,
  в баньке попарились, и спать легли. Вот, с тех самых пор, батюшка твой,
  что ни день, к себе кличут. Так я при ём век и прожил. Хороший был
  человек, вечная ему память, и ты, видать, в него уродился. Так что живи мил человек и радуйся свету Божьему. А о том, что от меня слышал
  никому не сказывай. Я так думаю, что это Судьба милостыньку просила
  для нас, грешных, а то кто ж бы так печься о нас стал...
     - А где тот горшок, из которого вы кашу ели?
     - Горшок? Так он сам-собой развалился. Кутью на матушкины поминки
  варили в ём. Посудина, а видать по матушке затосковала, и будто перерубили её пополам. Э-э-эх, черви мы неразумные, многого не знаем,
  а может и знать-то нам не полагается. Нн-да-а...

                17 мая 2003 года.