Любили и голодали

Эпизод 2   Любили и голодали,

Жизнь «в углу»

Отрывок из книги воспоминаний Опубликовано в 2011 г

       Общежитие мне не дали, в стипендии тоже отказали, хотя я была медалисткой и поступила вне общего конкурса. Причина - «Ваши родители- сельские жители и у вас своё хозяйство». Увы! Они не знали и не хотели знать, что отец до мозга костей городской житель, что его только что перевели на обустройство в район и у них не было не то что своего хозяйства, но даже своего жилья, огорода, живности. И никого не касалось, что мать отказалась посылать мне деньги, так как я уехала против её воли. Не знаю, где я раздобыла 150 рублей (или 15, не помню) на оплату «угла», который мне удалось снять на улице Петра Лаврова в квартире, где проживала еврейка Фаина Абрамовна с дочерью Фанечкой и братом, немного странноватым и толстым. Я  несколько раз видела его позже в библиотеке Института Востоковедения, в то время в читальных залах библиотек Питера сидели свободные от земных дел евреи и читали газеты на родном языке.

Кроме угла мне предоставили голую железную кровать и тумбочку. Матрац с подушкой я привезла с собой от своей московской тёти Тони ( во время эвакуации молодая тётя Тоня, Антонина Иосифовна Передкова, жила с нами в Сибири, была фактически моей нянькой, потому в годы учёбы, живя с семьёй в Подмосковье, она и муж её Михаил Петрович опекали меня, как могли).

Уходя на работу, Фаина Абрамовна говорила мне: «Галя, проследите, чтобы Фанечка поела». А Фанечка выливала какао в раковину, бросала котлету под кровать или под диван и просила не говорить об этом ни матери, ни дяде. Я слово держала, и у меня текли слюнки от запаха котлеты и вида какао, но я ни разу не попросила у Фанечки ни кусочка, ни капельки («Гордыня!»). Были дни, когда я не могла пойти в университет, потому что сильно хотела есть, и единственное спасение было - укрыться с головой и спать. Несколько раз, правда, я совершила воровство, каюсь. Я залезла в старые хозяйкины банки из-под варенья и соскребла засахарившийся сироп со стенок, а в другой раз съела варёный голубец (у хозяйки их было штук 8 на тарелке, стоявшей на полке меж входных дверей).

       Однажды ночью на меня из-под драных обоев в комнате с потолка упала крыса. И если бы не кот, который давно наблюдал за нею, я бы умерла от страха. Но кот схватил её мгновенно, как только я соскочила с кровати. Как звали кота, не помню, но его очень любил брат хозяйки. Этот брат меня уважал за то, что я училась на Восточном факультете. У нас был договор - я натирала ему паркет в комнате, а он давал мне билеты в филармонию. Благодаря этому «бартеру» я сразу окунулась в мир классической музыки, полюбила оркестр Е. Мравинского и симфонии П. И. Чайковского. До сих пор звуки 5-ой симфонии вызывают во мне чувство содрогания от какого-то торжества рока, судьбы.


Евреи и другие

       Иногда в гостях у Ф.А. была целая община евреев, они любезно приглашали меня разделить с ними трапезу и выражали глубокое уважение ко мне и моему интересу к Востоку и языкам. Такое же уважение я чувствовала, будучи в гостях у эстонцев в местечке Раквере, когда просматривала их альбомы и книги эстонских писателей. Они говорили, что русские обычно не интересуются их культурой и языком, а я - другое дело. До сих пор я не могу понять, как это многие русские женщины- жёны военнослужащих, дипломатов, инженеров, работающих за рубежом или в другой республике, не могут за 2-4 года пребывания среди чужого народа выучить хотя бы несколько разговорных фраз, не говоря уже о языке в целом. У них нет желания делать это. Я убедилась в этом, работая в Афганистане в конце 60-х годов. Наверное, у них такая установка - не говори, не общайся.

Меня чуть было не выслали в 24 часа из Кабула по доносу моей знакомой, которая увидела, как я объясняю русскую грамоту афганскому торговцу в его лавке и как я «гуляю», по её словам, с афганскими офицерами по улицам афганской столицы ( это меня провожал вечером мой ученик- курсант Военной Академии - можно было стать жертвой грабителей). Уже в конце 90-х годов, работая в одном из университетов Северного Кавказа, я удостоилась клички «исламистки» за то, что вступилась за чеченца, оскорбляемого и обвиняемого во всех грехах малообразованной, но «крутой» работницей вуза, между прочим, будущим юристом. С приступами шовинизма, исходящего от некоторых русских, мне приходилось сталкиваться часто, вплоть до настоящего времени, когда на дворе 2009 год, и я живу под Петербургом.


Космополиты и обыватели

       Если бы я жила во времена И. Ю. Крачковского или даже в середине 40-х годов, меня бы за мои мысли и высказывания упекли в тюрьму, обвинив в космополитизме. Страх укрепился в сознании людей, даёт о себе знать и сейчас, и давал знать в 60-е. О прогулках с афганскими офицерами я уже говорила. Несколько других примеров: в начале 60-х годов мы, студенческая компания из иранистов, арабистов, китаистов ( всего 7-8 человек) подружились с арабскими кинематографистами, у которых наши мальчики были переводчиками. Один из этих работников кино, Дауд Ассамарайи, мне очень нравился. Он был старше меня намного, неуклюжий, кажется, косолапый, какой-то беспомощный. Одним словом, я влюбилась - той романтической влюблённостью, которая не позволяет преступить законы морали и нравственности, но которая будоражит душу и сердце.

То ли в шутку, то ли всерьёз ( скорее, в шутку) Дауд предложил мне руку и сердце, прислав письмо из Москвы с приглашением поехать с ним в Ирак, где он жил. По простоте наивной и по неопытности, я написала об этом родителям в Сибирь. И я получила такую отповедь! Отец, и без того запуганный историей с Власовым, невозможностью вернуться к родственникам в Москву или Ленинград за какие-то грехи, дал категорическую оценку моему «проступку»: «Ты нам не дочь, если сделаешь это». Спасибо, конечно, что он это сказал, а то, быть может, я давно погибла бы под руинами иракских городов или стирала бы бельё первой жены и её детей. Но… Саднящее чувство несправедливости, поруганности осталось. Чувства были светлые, романтические. Мне было тогда 20 лет.

       Ещё пример. Моя подруга, тоже востоковед, ныне проживающая в Ближнем Зарубежье, в бытность нашу студентами имела несчастье полюбить немца, аспиранта из Карлмарксштадта. Любовь, насколько я знаю, была взаимной. И вот - беседа с работником КГБ, предупреждения о последствиях и вынужденный разрыв. Всё. Поломана жизнь, поломаны чувства, она так и не нашла свою судьбу, свою половинку, остались горечь и боль. На всю жизнь. Наверное, не только нас стращали « последствиями», но и ИХ - тоже.

Один почтенный врач из Афганистана, находясь у нас в Питере на стажировке, проводил свободное время в компании аспирантов, среди которых была и я - специалист по Афганистану, знавшая оба его языка, татарочка Неля из Казани, дочь известного в Татарстане врача, и Галочка- филолог, специалист по поэтике Прокофьева. Воспылал он почему-то ко мне, рассказывал о своей семье, о детях, плакал на концерте русской народной певицы Людмилы Зыкиной, приглашал к себе на родину в гости, обещал покатать по всей стране на собственном автомобиле. И что же? Через 4 года встречаю его в Кабуле, вижу, что узнал, но испугался, даже не поздоровался и быстро- быстро исчез из поля зрения. Видимо, тоже «предупредили».

О любви к чужестранцам

       Подобных историй можно собрать много. Ещё одна - о любви дочери российского адмирала и чешского парня Вацлава, Вашека. Их было двое - чехов, в нашем общежитии –Карел и Вашек. Старый и молодой. Молодой был длинный и имел ботинки очень большого размера. И была любовь Галочки и Вашека, но был и папа- русский адмирал, и надвигался политический кризис в Чехословакии. И поломалась любовь. А папа, увидев родную дочь с сигаретой в зубах, от изумления крикнул, как кричат солдатам и матросам: «Отставить!». Вот это « отставить», думаю, долго ещё висело в атмосфере послекультового Ленинграда. Помню, как то ли в конце 56-го, то ли в начале 57- го года ректор ЛГУ А. Д. Александров выступал перед студентами и отвечал на вопросы о Сталине, о Хрущёве, о культе личности и др. Помню, как он однажды ответил на записку: «Товарищи, ну сколько можно об одном и том же?». Потом Александров куда-то исчез. Говорили, что его отправили в Новосибирск в Академгородок. Я даже, к стыду своему, не знаю, кто сменил его на посту ректора в конце 50-х годов.

Голод не тётка

       1956 год до самого своего конца был для меня голодным. Что же заставляло меня оставаться в городе, в Университете? Ни стипендии, ни общежития, ни денег из дому. Наверное, не хотелось уезжать побеждённой, не хотелось слышать «Я же тебе говорила, ты не послушала…». Может быть, в самом деле, надо было уехать и поступить (но было уже поздно) в только что открывшийся медицинский в Кемерове? Многие мои одноклассницы теперь - врачи. Наташа Пикус- хирург в областной больнице Кемерова, кандидат наук, Нина Перова- доктор наук, профессор Медакадемии… Да, доктор из меня получился бы толковый, аналитик. А вдруг нет? Ведь всему этому- толковости, умению аналитически и системно мыслить я научилась здесь, в ЛГУ. И не потому, что моими учителями были профессора и академики. Нет. А потому, что привычка добывать знания в книгах, в библиотеках, в рукописных хранилищах, наконец, в незнакомом до того языке - всё это сформировало творческие способности, чуть- чуть подогретые генами.

Говорят, один мой дед был крепостным семьи Гончаровых в Полотняном Заводе, где и родился мой отец, а другой дед- потомок лица неустановленного, неизвестной национальности и вероисповедания, потому как прабабушка Аграфена унесла с собой тайну рождения сына и причину отлучения от церкви. Быть может, есть тому причина, почему в детстве я боялась татарских песен, часто исполняемых по радио, почему у моей бабушки Кати и у её сестёр, живших где-то в Рязанской губернии, смуглая кожа и заметные «скулушки» на лице, и, наконец, откуда у меня такая тяга к Востоку и симпатия к «лицам нерусской национальности»?

       И вот я иду по Шпалерной, направляясь к Смольному монастырю, чтобы увидеть великолепный памятник зодчества, набережную (многие набережные в то время были перекрыты и закрыты заборами). Иду и тайком изучаю в кармане старенького пальто монетки. Сколько их? Мне стыдно вынуть их из кармана и пересчитать, потому я наощупь определяю цвет и достоинство монеты, набираю 22 копейки и покупаю долгожданное пирожное Эклер. Оно такое большое и пахучее. И всегда с тех пор, покупая пирожные, эклер или картошку, я сравниваю их с тем чудом, которое я вкушала на Шпалерной за 22 копейки.

В профкоме, видимо, узнали о моём бедственном положении, потому что очень скоро мне и эстонцу Круминьшу, музыканту из ресторана, поступившему по какой-то разнарядке на наше отделение, выделили матпомощь в размере 100 рублей каждому. Круминьш деньги тут же прокутил, а я купила фотоаппарат «Смена», и с тех пор была признана официальным фотокорреспондентом всей группы и всего курса. У многих есть мои фотографии. Моя приятельница Н. Забурова (ныне Мусихина), по- видимому, написала моей матери о моём нищенстве, и мать стала высылать мне, правда, с большим скрипом и нерегулярно, по 300 рублей. Однажды я получила от неё посылку с салом (бывшим поросёнком Нюсей), и этим салом да ещё концентратом «суп гороховый» я питалась почти год. Моя хозяйка ворчала: «Опять этот запах свиньи!», но терпела, все-таки я платила ей 150 рублей в месяц за «угол». А я заработала гастрит.

© Copyright: Галина Чеснокова, 2009
Свидетельство о публикации №2912151547