Глава 2. Нет в доме хозяина - нет порядка

        (Рассказ №1 Сабира Усманова - продолжение)
 
   Предыдущая глава:http://proza.ru/2009/08/23/1081
               
Дома меня встречают от всей души, проявляя радость открыто и естественно, и я понимаю, что очень соскучился по этим честным, простым человеческим чувствам, идущим от сердца к сердцу.
Мама трогает меня натруженными руками, словно желая убедиться в моей целостности и сохранности. Её лучистые глаза сияют радостью и добротой.

Весёлой гурьбой выбегают навстречу племянники и племянницы: сегодня они со своей мамой, а моей  старшей сестрой Фирузой, в гостях у дедушки и бабушки. Дети обступают меня со всех сторон, стараясь ухватить  за руки, полы пиджака, за ноги.
И я смеюсь, поднимая руки:
-Сдаюсь! Сдаюсь!

Шум, гам, веселье заполняет весь дом, делая его таким же, как и раньше, во время нашего невозвратно ушедшего детства. Фируза приказывает детям оставить дядю Сабира, потому что он устал после  дальней дороги, и детишки гурьбой улепётывают вглубь дома.
-Ну, здравствуй, братишка! - говорит она, похлопывая руками по моим плечам. - Как здоровье? Как дела? Рахиля? Дети? Как её родители?

И я отвечаю, как принято, аналогичными вопросами, интересуясь здоровьем всех домочадцев сестры, делами, новостями и проблемами.
Фируза  отвечает просто, без рисовки и жеманства:
-Всё хорошо, братишка, всё хорошо. Все живы-здоровы.
Мама, улыбаясь, смотрит на нас, своих детей, и говорит мягким, душевным голосом:
-Пошли ужинать, дорогие мои: отец уже ждёт нас.
 
За дастархан рассаживаемся по старшинству: сначала отец, потом я, мама, Фируза со своим семейством, начиная со старшего  её сына, четырнадцатилетнего Тахира и его сестры-двойняшки Зухры, и заканчивая пятилетним Усманом, названным в честь дедушки.

Отец не любит шума за столом, поэтому к вечерней трапезе семья приступает с чувством, с толком, неспешно. Дети сестры совсем не похожи на моих: за столом не шалят, с места не вскакивают, ухаживают за младшими. Старшие девочки, Зухра и Диля,  помогают матери приносить на стол горячие блюда, расставляя касы (глубокие фарфоровые тарелки, формой похожие на пиалы) с аппетитной шурпой по старшинству,  а затем убирают освободившуюся посуду.

После ужина все переходят в просторный зал, где каждый находит местечко по своему усмотрению: мы с сестрой устраиваемся на диване, отец в любимом кресле у окна, детишки на ковре рядом с дедушкой.
Сестра с интересом расспрашивает меня о Рахиле, детях, работе, о Фергане.  Отвечаю на вопросы почти автоматически, рисуя радужную картину своей ферганской жизни, выдавая желаемое за действительное. Фируза от души радуется моим успехом, уверяя, что  всегда была уверена в том, что её братишка самый лучший, и жизнь у него должна быть соответствующей.

На  расспросы о её муже Максуде, его диссертации, сестра   вяло отвечает, что всё хорошо, и я понимаю, что здесь кроется какая-то проблема, по ходу решаю, что непременно должен поговорить с зятем, и если надо, то и помочь ему.
Меж тем племянники устроили импровизированный концерт: они читают стихи, поют песни, рассказывают о том, как провели каникулы, каких новых друзей завели.

Слушаю их и вспоминаю, как мы сами в детстве вот так же собирались в субботу вечером  возле родителей в этой же комнате, делились мечтами и планами, рассказывали истории, приключившиеся с нами за неделю. С тех пор прошло более пятнадцати лет, но как жива память о тех временах, и как она  оказывается дорога.

Моя старшая сестра перенесла эти же правила в жизнь своей семьи, и это очень близко мне, понятно и симпатично. Её семья как бы продолжение нашей семьи. Преемственность поколений? Наверное. Но чтобы осуществить эту преемственность, заключающуюся  в продолжении традиций дома, доброго отношения друг к другу, уважения к родителям, к старшим, нужно много работать, отдавая душевные и физические силы, много доброты и любви, и Фируза понимает это, как никто другой.

Умная у меня сестра. Умная и добрая. Однажды она сказала мне:
-Метод кнута и пряника даёт обществу хитрых, очерствевших существ, не способных на высокие добрые чувства...
И добавила: - Нужно просто любить.
Наблюдая за племянниками, я в который раз убеждаюсь в том, что мои собственные дети во многом им проигрывают. И хотя они имеют несравнимо больше материальных благ, чем дети сестры, но это не перешло в качественные изменения, так и оставшись количеством.

Отлично понимаю, что и сам виноват в том, что мои дети получают однобокое воспитание, потому что  совершенно отстранился   от их воспитания, целиком отдаваясь работе. И это начинает давать свои плоды: старший сын Камал уже несколько раз пытался грубить мне,  и мои попытки наказать его за это, заканчивались истеричными скандалами Рахили. Ясно одно: в нашей семье нет хозяина, нет мужчины — хозяин в ней Рахиля, а это не доведёт до добра. Нет в доме хозяина — нет порядка.

В десять часов Фируза отправила младших детей  спать, а старшие Тахир и Зухра сели играть  с дедушкой  в шашки, подсказывая друг-другу и стараясь обыграть  любимого деда всеми правдами и неправдами. Шум начал усиливаться, но стоило сестре строго посмотреть на них и негромко сказать:
-Ну что вы так расшумелись?  Вы не забыли, что ваша бабушка  младших укладывает?  - как сразу подростки притихли.

Мы переговариваемся с сестрой вполголоса, чтобы не мешать заинтересованной игре троицы, увлёкшейся немудрёной игрой. Фируза рассказывает о болезни свекрови, чудачествах свёкра, не желающего отправлять кампыр (старушку) в больницу, о слишком большой нагрузке свалившейся  в связи с этим на плечи Максуда, сетует на то, что сёстры мужа совершенно устранились от проблем своих родителей.

Я напоминаю сестре, что Максуд единственный сын своих родителей, а по закону родители должны жить с сыном.
-О чём ты говоришь, братишка? - запротестовала Фируза. - Разве сейчас кто-то подчиняется старым законам? Ты вот не живёшь в родном доме, хотя тоже единственный сын.
Упрёк сестры мне кажется вполне справедливым, поэтому я даже не пытаюсь оправдываться. Чтобы не заострять внимание на этой болезненной теме,  сестра делает попытку расспросить меня о семейной жизни, но, видя моё нежелание говорить на эту тему, тактично переключается на детей.

Через полчаса отец останавливает увлекательную  игру и произносит:
-Ну, всё, дорогие мои внуки, детское время давно закончилось, пора спать.
Тахир тянет:
-Ну-у-у, дедушка, пожалуйста, давай поиграем ещё немного?
Отец смеётся в ответ на хитрость старшего внука:
-Какой же ты хитрец, Тахирджон! Знаешь, как влиять на старого деда.

В их разговор вступает Фируза:
-Тахирчик,  сынок, нужно слушаться дедушку: он в доме главный.
-А Сабир-ака? - с надеждой в голосе интересуется мальчик.
-Сабир-ака главный в своём доме, - отвечает сыну сестра.

Пытаюсь улыбнуться этому выводу, но улыбка получается вымученной, кривой. Я думаю о том, что если бы сестра знала, какой болезненный для меня  вопрос она затронула, то вряд ли сделала это замечание.
-А у нас кто главный? - вступает Зухра.
-Конечно, дедушка Рахим! - рассудительно утверждает Тахирчик.
-А дада (отец)?!  -  обижается Зухра.
-И дада тоже, - милостиво соглашается Тахир.
-Так не бывает! Так не бывает! - протестует девочка. - В доме должен быть  только один  человек главным!
-Нет бывает! - уверенно отвечает ей брат. - Бывает! Опа, (мама) скажите ей, что бывает?!

Фируза успокаивает детей и просит отправиться в боковую комнату, которую когда-то занимали сёстры, и в которой по-прежнему стоят три кровати, большой круглый стол посередине комнаты, за которым они учили уроки, а над столом легендарный розовый абажур, который дада купил когда-то давным-давно в Москве маме в подарок.

Моя комната так же неприкосновенна, и я отправляюсь в неё на отдых каждый раз, когда после долгого отсутствия вновь возвращаюсь домой. В ней ничего не изменилось со времени моего последнего посещения: она всё так же ухожена, сияет чистотой. В ней всё та же кровать с панцирной сеткой, массивный письменный стол, книжные полки, шкаф для одежды, на верху которого стоят коробки с моей коллекцией значков.

Спать не хочется, и я, подвинув стул вплотную  к шкафу, снимаю заветные коробки, раскладывая их на полу. Стелю на пол небольшую курпачу (небольшой узкий матрас) и, положив под бок  подушку яркого атласа устраиваюсь поудобнее, чтобы рассмотреть содержимое коробочек.
Значков много и почти за каждым из них стоит история его приобретения: вот этот ярко белый кораблик на голубой эмалевой волне привёз мне дада, когда лечился в санатории на Чёрном море. Мне тогда было лет восемь, но я помню всё, как будто это было вчера. Помню, как отец интересно рассказывал о море, чайках, кораблях, пальмах. Помню, как затаив дыхание, мы слушали его, обступив со всех сторон.

Вот эти два значка: крейсер «Аврора» и Петропавловская крепость, привёз Карим из экскурсии в Ленинград. Было это, когда мы учились в седьмом классе. Карим  победил в областной олимпиаде по математике и в составе группы  таких же вундеркиндов побывал в городе на Неве. Друг вообще учился неплохо: особенно легко ему давались математика и физика.
После возвращения из Ленинграда друг как будто даже повзрослел, стал серьёзней, значительней. Было много рассказов и о Питере, о Эрмитаже, Петергофе, домике Петра, о Пушкине и Павловске.

Как я завидовал ему в эту минуту, Мне так хотелось увидеть этот чудесный город — город неукротимого Петра. Сейчас я вспоминаю свои тогдашние чувства с улыбкой, понимая: Ленинград действительно из тех городов, который человек просто не имеет права не увидеть. К такому же праву я могу причислить ещё, пожалуй, Рим и Париж.
Ну в Риме я побывал в прошлом году с делегацией по деловому обмену. Остался ещё Париж. Из Рима я привёз вот эти четыре значка: на больше не хватило денег.


А вот этот значок мы покупали вместе с Катей, он почему-то вызвал её особенно восхищение. Было это в конце четвёртого курса. Начало лета … Лета нашей любви....
Неожиданно вспоминаю, что в одной из коробок, на самом её донышке мною была спрятана фотография Катюши, и начинаю лихорадочно вытряхивать их содержимое прямо на курпачу. Действительно из последней коробки лёгким белым листком падает фото и, достигая её,  замирает сиротливо и притягивающе.

Поднимаю листок и переворачиваю  его изображением вверх:  прямо мне в глаза  пытливо смотрят  доверчивые девичьи очи, и я душой — не глазами, вижу их пронзительную синеву и горячую нежность.
-Катя, Катенька, Катюша, - шепчут мои губы. - Где ты? С кем ты? Как ты?
Но молчаливое отображение не даёт ответа, а глаза, словно укор:
-Поздно, Сабирчик, поздно. Твои вопросы уже  никогда не найдут ответа...

Неспешно складываю своё богатство  и гордость  назад в коробки и водружаю их на место. Чтобы не рисковать самым дорогим, прячу и фотографию Катюши, сожалея о том, что прошлого уже не вернуть, как бы я не желал этого.
Спать ложусь в третьем часу, но несмотря на усталость никак не могу заснуть. Память бередят воспоминания: события, люди, лица. Только под утро они начинают блекнуть и затухать, дав простор сновидениям.

Мой сон прерывают бодрые звуки марша. Открываю глаза и улыбаюсь: как в детстве дада будит нас по утрам без всяких будильников, криков и понуканий, считая, что музыке подвластно то, что не подвластно  хаотичному шуму и звону.
Лежу некоторое время в постели, блаженно улыбаясь и припоминая: уснул с мыслью о Кате — проснулся с мыслью о Наташе. В голове, как озарение: Наташа — это отображение, продолжение той Кати, юной, нежной, хрупкой,  неопытной, доверчивой и чистой. Вот то, что меня так поразило, привлекло и восхитило!

Сразу приходит решение: нужно сегодня же проверить, как она устроилась в доме Карима, удобно ли ей там, не стеснительно ли?
Бодро соскакиваю с кровати,  энергично скрипнув  всеми её пружинами, заправляю по старой привычке постель и иду умываться в сад к колонке. Долго плещусь, как когда-то в детстве, фыркая и отдуваясь, горя единственным желанием смыть с себя все худые мысли и воспоминания — все, без остатка.

Завтракаем на открытой  веранде, вдыхая утренний аромат поздних яблок и винограда. Ребятишки ещё спят. За столом Отец, мама, Фируза и я. Фируза разливает по пиалам зелёный  душистый чай, а мама подкладывает горячие лепёшки, которые она уже успела испечь в тандыре (печке для выпекания лепёшек) у северной стены нашего уютного дворика.

Вообще-то в Ташкенте зелёный чай не является главным напитком: здесь больше  употребляют чай чёрный,  но наша семья признаёт только янтарный, целебный зелёный чай.
Отец макает свежую лепёшку в блюдце с мёдом, щурясь от удовольствия, а мама смотрит на него с лукавой улыбкой, словно собираясь сказать: - Отец, какой пример Вы подаёте детям?

Но дада опережает её:
-Сабир, углим (сынок), что ты собираешься делать сегодня?
И я  рассказываю отцу о своих планах на сегодняшний день:
-Хочу проведать Карима, отец — давно не видел старого друга, не беседовал с ним по душам. Нужно ещё заехать в ЦУМ, купить кое-что детям: Рахиля целый список составила. Сослуживцы заказывали несколько тортов «Птичье молоко». Да и на Алайский рынок нужно заскочить:  кое-какие запчасти  купить  для машины. В общем, дел много - не знаю успею ли побывать всюду...
-Да, график напряжённый, - соглашается отец. - Надеюсь перед отъездом ещё заедешь домой? Кампыр (старушка) приготовила что-то в подарок нашим внукам.
-Хуп майли (хорошо), дада, заеду.

Прощаюсь с Фирузой и, отозвав, её в сторонку, прошу прощения за то, что не привёз племянникам подарков.
-Ты же не знал, что мы все здесь будем, Сабирджон, - успокаивает меня сестра.
Достаю из внутреннего кармана 100 рублей и прошу от моего имени купить племянникам гостинцев. Фируза прикасается щекой к моей щеке и говорит:
-Спасибо, братишка, ты нас никогда не забываешь..
Я провожу рукой по её мягким, пушистым волосам и, попрощавшись, иду заводить машину.

          *     *     *

Улицы Ташкента выводят меня  с окраины в центр города, раскрывая свои красоты не спеша,  несмело,  как стыдливая восточная красавица: сначала смуглую кожу, потом знойные чёрные глаза, потом лучезарную белозубую улыбку.
Старое и вместе с тем, почти юное лицо моего родного города — как  оно поражает, открывая то новое в своём облике, что я ещё не видел, не знал, но что увидел и оценил сразу, вот так - с первого взгляда.
Ташкент! Как не любить тебя, звезда Востока?! Как не любить тебя, город моей юности?

Улицы меж тем, проведя мой путь через центр,  вывели  на другой конец города, на уютные, неширокие  улочки с привычными, родными сердцу домиками, где за оградами, в тени раскидистых  фруктовых деревьев и виноградников, в небогатых строениях живут добрые, простые люди: соседи, знакомые, друзья.

На мой звонок вышла сестрёнка Карима. Широко улыбаясь приветливой улыбкой, означающей то, что она рада видеть друга и бывшего соседа, Дильбархон жестом руки пригласила меня в дом.  Здороваюсь с ней, прикладывая  руку к сердцу, и она отвечает мне тем же, скороговоркой задавая привычные вопросы о здравии семьи, отца, мамы и остальных родственников. Отвечаю, что всё хорошо, все живы-здоровы, желая ей и её семейству всех благ.
-А что, Карим-ака ещё не встал? - интересуюсь с удивлением.
-Встал, встал, - уверяет Дильбар.
-Что же он не встречает старого друга?
-Да он в магазин побежал, - прячет взгляд  девушка.
-Странно, - сомневаюсь я, -с каких это пор Карим  стал ходить по магазинам?

Диля не отвечает на мой вопрос, а просит пройти  в зал:
-Проходите, Сабир-ака, сейчас Наташа-хон выйдет и мы будем пить чай.
Дильбар хочет выйти из комнаты, но я её останавливаю:
-Скажи, Дильбар-хон,  тебе понравилась Наташа?
-Да, - отвечает девушка просто. - Хорошо, что она будет жить теперь у нас, а то я всё одна и одна...
-А Карим?
-Брат рано утром уходит на работу, а  возвращается  совсем поздно...

На пороге появляется Наташа в ярком узбекском платье, и я улыбаюсь мысли, что это Диля нарядила  её в своё платье. Улыбается и Наташа.
-Здравствуйте, Сабир Усманович. Как Вы находите меня в этом одеянии?
-Прекрасно! - смеюсь я в ответ. - Не хватает только косичек.
Девушка вопросительно смотрит на меня и я напоминаю ей:
-У москвички две косички, у узбечки — тридцать три.
-А, Вы это имели в виду?! Только из моих волос вряд ли столько косичек получится.
-Ну, что Вы, Наташа?! - протестую я. - Из Ваших волос можно  при желании наплести этих косичек сколько угодно. И потом, тридцать три — число несколько преувеличенное, сказанное скорее для красного словца.

И тут же меняю тему разговора:
-Как спалось на новом месте? Как Вам тут, не обижал никто?
-Ну что Вы?!  - протестует Наташа. - Дильбар такая добрая... А как Ваши дела, Сабир Усманович, как дома, как родители?
-Могу я попросить , Наташа, чтобы  Вы называли меня Сабир-ака — это всё-таки не так официально?... Мы же не на работе... Договорились?
-Хорошо, Сабир Усма... Сабир-ака.

Наташа замолкает, краем глаза наблюдая за дверью и в воздухе повисает неприятная пауза. Чтобы прервать её, я вспоминаю:
-Ты интересовалась, Наташа, здоровьем моих родителей? Это ничего, что я так резко перешёл на ты? Ты не против? Не обидишься?
-Нет-нет, что Вы? Конечно, не обижусь, Сабир-ака.
-Вот и хорошо! - воодушевляюсь я в ответ. - С этим вопросом покончено... А родители? Я нашёл их в здравии и душевной бодрости. Мама просто перестраховалась немного. Видимо, они очень хотели видеть меня...

Наш разговор прерывает появление Дильбархон.
-Наташа,  помоги, мне, пожалуйста, накрыть дастархан (стол) - просит она, снимая с плеча поднос.
-С удовольствием, Диля.

Девушки начинают расставлять на столе  тарелочки с обязательным набором сопутствующих чаепитию, в каждой семье, живущей в наших краях: орешки, печёности, восточные сладости, фрукты и лепёшки.  Появляется и пухлый, расписанный замысловатым национальным орнаментом, фарфоровой чайник.
-Сабир-ака, - интересуется Наташа, - вам наливать с уважением?
-Не обязательно, - улыбаюсь в ответ я. - Мы не у чужих людей в гостях — можно и полнее наливать... Да и потом, не слишком-то жарко: хочется погреться горяченьким.

За чаем общаемся только мы  с Наташей, а Дильбархон немногословно предлагает кушанья, временами делая это только жестом руки или взглядом своих больших, выразительных глаз, окаймлённых  густыми, длинными ресницами.
Сестрёнку Карима нельзя назвать красавицей: слишком худощава, узкое лицо, мелкие черты лица. Но глаза! Они компенсируют все недостатки, приковывая к себе внимание сразу и всё без остатка.. И уже не замечаешь ни угловатой худобы, ни чрезмерной нерешительности и скованности, ни несколько болезненной бледности, а видишь только её глаза: чёрные, бездонные, гипнотически  манящие.

Именно за эти глаза её и полюбил наш первый махаллинский  «джигит» : Ходжаев Батыр. Глаза Дильбар укротили буйный нрав Батыра, превратив  его в покорного ягнёнка. Но, оказалось, не надолго: не успела Диля  освоиться в доме мужа, как он начал поколачивать её. Сначала, как бы случайно, походя, каждый раз каясь о содеянном, умоляя о прощении, а затем: методично, с увлечением и удовольствием от процесса избиения.

Карим посмотрел, посмотрел на эти издевательства и забрал сестрёнку из дома Ходжаевых. Те злились, старались всячески опозорить Дильбархон, распространяя по махалле (район города с компактным проживанием местных жителей) грязные сплетни, что она грязнуля, непочтительная, скандалистка. Батыр кричал на каждом углу:
-Я тебя так опозорю, что ты из дома не сможешь выйти!

Дильбархон  действительно стала настоящей затворницей, украдкой плакала, но брату боялась высказать даже слово протеста. Карим  терпел, терпел проделки Батыра, думая, что, возможно, Ходжаевы в чём-то и правы, ведь у нас не принято невестке уходить из дома мужа: она должна терпеть всё, что бы не происходило за его стенами и молчать. Но, когда однажды, совершенно зарвавшись, Ходжаев начал распространять очередную ложь, что Дильбархон — джаляп (женщина лёгкого поведения), мой друг не выдержал и одним ударом свернул скулу грязному лгуну, пообещав в следующий раз убить его, за что чуть не сел на соответствующую скамью.

Ходжаев подал на развод, после того, как удостоился, что Дильбархон  не вернётся к нему и, спустя некоторое время привёз себе новую невесту из кишлака: глупенькое, юное создание, которое ради того, чтобы жить в столице, будет терпеть всё: и унижения, и побои.
С тех пор Дильбар так и живёт с братом в полной уверенности в том, что больше никогда не выйдет замуж: после случившегося с ней её никто не возьмёт, даже вдовец, с детьми.

Начинаю поглядывать на часы, удивляясь столь долгому отсутствию Карима:
-Что-то друг мой очень задерживается. Где же этот магазин находится, Диля, уж не в соседнем ли городе?
-Может быть, брат кого-нибудь встретил? - предполагает она. - Разговаривают.
Дальнейшее ожидание становиться  невыносимым, сижу, как на иголках и, наконец, не выдерживаю:
-К сожалению у меня больше нет времени. Очень много дел в городе. Если Карим всё -таки вернётся, попроси его, Дильбархон, дождаться меня: у меня к нему есть очень серьёзный разговор.
-Хорошо, Сабир-ака, я скажу брату.

Поблагодарив за угощение, поднимаюсь от стола, пообещав заехать часа через два.
-Сабир-ака, - просит Наташа, - можно мне поехать с Вами? Очень хочется посмотреть город... Если, конечно,  я не помешаю Вам.
-Отчего же помешаешь? - пожимаю плечами в ответ. - Конечно, поехали. Покажу все интересные места, кое-что расскажу о Ташкенте... Некогда я очень увлекался историей возникновения и развития нашего города, многое знал... Если не забыл, конечно.

Больше четырёх часов мы мотаемся по городу в поисках тех вещей, которые заказала  Рахиля. Попутно я рассказываю Наташе  о старом городе, о том, что принесло его жителям землетрясение, показываю массивы, которые были выстроены представителями разных республик великого Союза.
Рассказываю о культурных и  исторических памятниках, о парках и скверах, о людях, населяющих мой родной город, которых я знаю, помню и люблю.

Наташа внимательно слушает мой рассказ, иногда задавая вопросы и смотрит, смотрит, смотрит, впитывая, как губка, знания о городе, в котором ей предстоит теперь жить, работать, учиться.
-Как вы много знаете о Ташкенте, Сабир-ка! И как интересно рассказываете! - восхищается девушка. - Вам бы гидом быть.
-Я здесь вырос, - просто отвечаю ей. - Это мой родной город, и я люблю его.
-А сами живёте в Фергане, - напоминает мне Наташа.
-Да, - соглашаюсь с ней, - живу в  Фергане. Так уж получилось: иногда приходится жить вдалеке от любимых мест, родных людей, друзей... Разве не так?
-Так, - соглашается тихо девушка. - Именно так.

В дом Отабаевых возвращаемся в начале третьего. Нас снова встречает Дильбархон. Глаза у неё  красные и припухшие, словно девушка недавно плакала.
-Дильбар, что случилось? - участливо интересуюсь я. - Тебя кто-то обидел?
-Нет-нет, - пугается Диля. - Это я лук резала.

Не поверив такому оправданию, с сомнением интересуюсь:
-А где Карим? Он вернулся?
-Да, Сабир-ака, брат вернулся,- тихим голосом сообщает девушка, - но он сейчас отдыхает у себя в комнате. Я сейчас его позову.
-Не беспокойся, девочка, - прошу её, -  сейчас я сам подыму этого лежебоку, чтобы он целыми днями не валялся на постели: так всё царствие небесное можно проспать.. Итак отрастил себе авторитет, как у председателя колхоза... Карим-ака, подъём! Твой дружок закадычный заявился: встречай.
На мой голос, наконец, выходит хозяин дома с осоловевшими глазами и опухшим лицом.

-Ассалому алейкум, дорогой!  Яхши ми сиз? Саломат ми сиз? Хорошо поживаешь?
-Яхши-яхши (хорошо-хорошо). - уверяю друга. - Поживаю себе. А вот как ты поживаешь, друг мой дорогой? Что-то видок у тебя неважный, как после глубокой пьянки.
-Вчера с друзьями посидели, - признаётся Карим. - Перебрали немного. Да не смотри на меня так — это редко бывает!
-Надеюсь, ты говоришь правду,  - с сомнением произношу я.
-Можешь не сомневаться Сабир-ака, - успокаивает Карим и, повернувшись к сестре, просит: 
-Сестрёнка, собери на стол: нужно гостя дорогого  попотчевать.
-Да меня сегодня уже здесь потчевали, - протестую я, - только хозяина в это время дома уже не было. Мне поговорить с тобой нужно.
-Ничего, за столом разговор всегда задушевнее, - пытается философствовать друг. Проходите, проходите в зал... Наташенька, проходите, азизим (дорогая).
-Я сейчас, - соглашается Наташа, - только руки вымою.

Пока Дильбархон накрывает на стол, Карим расспрашивает меня о домашних, и мне вновь приходится рассказывать о том, что отец сетует на то, что Карим очень редко бывает у них: совсем забыл стариков.
-Да-да,  - соглашается тот. - нужно будет как-нибудь заехать. Собирался несколько раз, но всё времени не хватает.

Очень хочется  напомнить другу о том, что нужно меньше времени тратить на встречи с друзьями, тогда  и на другое времени хватало бы, но не хочу сердить и без того пасмурного друга детства. Перехожу прямо к делу:
-Карим, ты, наверное, уже понял, что Наташа приехала в Ташкент не в гости, а для того, чтобы пожить здесь, поработать и на следующий год поступить в институт. Но без нашей помощи ей не обойтись. Сам знаешь, что без прописки на работу ей не устроиться... У меня к тебе большая просьба: пропиши её пока у себя, хотя бы временно, пока она не устроится на работу, не обоснуется на новом месте. И, если ты не против, пусть она пока поживёт у тебя.
-Да нет, я не против, - отвечает Карим, - пусть живёт. И сестрёнке не так скучно будет... С пропиской, правда, трудновато будет: у нас председатель Махаллинского комитета самодур ужасный... Придётся подмазать. Сам знаешь: не подмажешь — не поедешь.

Не говоря ни слова, достаю деньги и спрашиваю:
-Как ты думаешь, Карим, ста рублей хватит?
-Наверное, хватит, - соглашается он.
Я отсчитываю ещё сотню и подаю другу со словами:
-А это Наташе на жизнь: на питание, дорогу, мелкие расходы. Через неделю подъеду, чтобы устроить её на работу — дам ещё... Ты уж постарайся, дружище, прописать её за неделю.

От Карима уезжаю, когда часы переваливают за четыре, досадуя на то, что потратил так много времени и теперь придётся ехать через перевал ночью.
Заскакиваю на несколько минут к родителям, чтобы попрощаться с ними,  оставить подарки, купленные в городе и забрать узелок, приготовленный мамой для внуков. Обещаю приехать через неделю. Мама передаёт приветы Рахиле, её родителям и просит, чтобы я привёз хотя бы внуков, если сноха не может сейчас переносить долгую дорогу.
-Я постараюсь, опаджон  (мамочка), - обещаю ей.
-Хотя бы младшенького, Ильдорчика привези — умаляюще просит мама. - Он так похож на тебя, углим (сынок): вылитый ты в детстве... И отец его очень любит...

Торопливо прощаюсь с родителями и, помахав на прощание рукой, уезжаю из родительского дома, снова ловя себя на мысли, что именно этот дом считаю родным, а не тот, куда мне предстоит вернуться.
Только теперь, спустя годы, я начал понимать, почему мужчины не торопятся домой, после окончания работы. Одни из них с друзьями сидят в чайхане и за чайником, наполненным не чаем, а коньяком, или араком (водкой) коротают вечера, расслабляясь после тяжёлого трудового дня, юморя и подтрунивая друг над другом. Другие отправляются к любовнице, где их всегда встречают радушно, с улыбкой, без требований и скандалов. Как я теперь понимаю их и оправдываю.

Теперь я понимаю какой щедрый дар мне преподнесла судьба в виде любви  к самой прекрасной девушке в мире, и каким я был идиотом, когда позволил ей исчезнуть из своей жизни. Но всё же я бесконечно благодарен судьбе за её щедрый подарок.
Длинная дорога от Ташкента до Ферганы располагает к раздумьям, и что я только не передумал, преодолевая её, не торопясь особенно, но и не плетясь черепахой: поспешая медленно (качество приобретённое мной в последние несколько лет, необходимое человеку в моём положении)

Свёкор не устаёт повторят некую, как ему кажется, прописную истину:
-Человек в твоём положении должен иметь значимость, вес. Осталось отрастить «авторитет» (в виде небольшого животика) и ты перестанешь быть белой вороной в наших кругах...
О, Аллах, как это противно! Стать похожим на моего тестя?!  Вальяжного, зажиревшего, без блеска, без интереса в глазах, живущего лишь для того, чтобы создавать дутый авторитет, внушая всем, что он - «белая кость», имеющая право всеми  повелевать.
Неужели же и я становлюсь похожим на него? Попал в болото: квакай?!...

Продолжение: http://proza.ru/2010/11/09/394