Манька

       Ну, конечно же, я помню подвал, где жила Манька с семьёй после войны. Широкое окно было больше чем наполовину в земле, если влезть на стол, можно было увидеть через окно горушку, а за ней дальше – площадку детского садика. Комната казалась большой, скорее всего, потому что мы с Маней были маленькими. Там стоял только стол, с двух сторон которого  деревянные лавки, ещё там помещался  диван, где Манька спала вместе с мамой, Евой Львовной. Входили в квартиру, переступая через три ступеньки крыльца, потом попадали в небольшой тамбур-кухню, где газовая плита и  какая-то раковина, умывальник. Слева протянулся узкий закуток, «пенал», там не было окна, выходившего на улицу, только маленькое оконце, ведущее в большую комнату, откуда и попадал слабый свет в «пенал». В этом аппендиксе стоял топчан и тумбочка.
        Семья Маньки – это мама Ева Львовна, два старших сына Изя и Яша и младшая – Маня. Больше никогда в жизни я не встречала такого человека, как Манина мама. Она была удивительно молода душой, лицо тонкое, худенькое, на нём еле видные царапинки морщинок, расходящиеся от глаз, уголков губ. Старше всех был Изя, он уже воевал, вернулся с фронта, молчаливый такой крепыш. Я знала, что он занимается штангой. Иногда в нашей школе для учеников устраивались концерты в «актовом зале», моя мама приглашала артистов из радиокомитета, где она работала, а Манин брат Изя показывал гимнастические упражнения и работу со штангой.
       Он работал где-то на заводе, редко бывал дома, средний брат Яша – рот до ушей, весёлый. Семье жилось очень трудно. Это не то слово, как трудно! Поэтому они «держали» квартиранта. Манька говорила со значением: «он нам платит 20 рублей». Где тут поместиться квартиранту? А в «пенале». Жил там дедушка, я не знаю даже, как его звали, дедушка и всё. У него были усики, как у Окуджавы. Тогда это было модно. Милая гостеприимная Манькина мама всегда всех усаживала за большой стол – и меня, и дедушку, и Маню, и кого-то ещё, кто заходил. Мы ели картошку с крупными солёными огурцами. Это было удивительно вкусно. Дома я очень плохо ела. Только в 20 лет, как ни странно, научилась есть. А тут, у Мани я съедала всё: и картошку, и огурцы, и сухую таранку, если она появлялась. Подруга научила меня есть этот высохший деликатес, показала, как надо обсасывать каждую, даже самую мелкую, тоненькую косточку. Мы долго возились с рыбными косточками, во рту сохранялся приятный солёный вкус.
        Господи, боже мой! Ева Львовна делилась последним. Но она не позволяла себе показать детям, что больна, и умерла только тогда, когда выдала замуж младшую дочь…
       Мы познакомились с Манькой в городском лагере. Это было в Киеве, на горке, там потом появился кинотеатр повторного фильма с огромным мозаичным панно на фасаде – роскошный павлин. А тогда в 1946 году это был городской лагерь для детей, которых некуда  девать летом, матери работали, отцы погибли, путёвок на всех не напасёшься. Так мы с Маней оказались на этой горке в лагере, где и познакомились.
       - Тебя как зовут?
       - Маня. А тебя?
       - Люба.
       - А ты в школу ходишь?
       - Да, в первый класс, перешла во второй.
       - И я в первый класс, перешла во второй.
       - А где ты живёшь?
       - Я на Крещатикском переулке.
       - И я на Крещатикском переулке.
       - А в каком доме?
       - Я в доме № 13.
       - И я в доме номер тринадцать.
       - А в какой ты школе?
       - Я в шестьдесят седьмой.
       - И я в 67.
       - Ты в «а» классе или в «б»?
       - Я в первом «а» классе.
       - И я в первом «а»! Выходит, что мы проучились с тобой в одном классе целый учебный год и не видели друг друга!
      Мы стали смеяться, всё ещё не веря себе.
      - Подожди! А как зовут твою учительницу?
      - Ксения Михайловна!
      - И мою…
        Мы стали дружить. А ближе к вечеру за мной обычно приходила моя бабушка. Как-то мы с Манькой  (уж так я привыкла её называть), взяв бабушку под руки, тащили её бегом с горки, не в обход по асфальтовым дорожкам, а напрямик. Бабушка еле переступала ногами, старалась не упасть, тормозила пятками, как могла, и не то смеялась, не то вскрикивала, а мы с Манькой хохотали, крепко держа её под руки… а потом много лет подряд вспоминали. "А помнишь, как мы тащили твою бабушку?"
       Во втором классе мы с Маней уже сидели за одной партой, тем более что обе были самыми маленькими в классе. Маньке было трудно учиться, она очень боялась выходить к доске. Набирала полную грудь воздуха и так стояла, бледная, испуганная, боясь выдохнуть и шевельнуться… Она была очень добросовестной, но «ей не давалось». Как-то мы вместе с ней делали уроки. Я помню, как читали вслух задание по географии, сначала я, потом – она, затем Манька говорила: «Теперь я повторю!» Так продолжалось довольно долго. Она заучивала всё почти наизусть. А в классе терялась...
         У неё огромные зелёные глаза и густая кудрявая грива, очень низкий заросший лоб, она пыталась заплетать волосы в косички, как требовалось в школе, а это с её густыми вьющимися волосами было нелегко сделать. Когда Манька стала барышней, один раз она пошла в настоящую парикмахерскую на Крещатике. Ей сделали причёску, очень красивую, но, как призналась мне подружка, чтобы организовать волосы, ей выстригли на корню несколько прядей…
       Я хорошо помню, как мы, по-моему, в пятом классе решили бойкотировать какой-то урок в школе. Помчались к дому Маньки, стали бросать в комнату портфели, Ева Львовна быстро втаскивала их в какой-то уголок, чтобы спрятать, она была нашей сообщницей. И это было удивительно! Никто из наших родительниц не стал бы нас покрывать, только эта исхудавшая, улыбающаяся женщина…
         Семья Мани очень нуждалась, Изя пока мало зарабатывал, молод был, парни, видимо, спали на раскладушках и на полу, Ева Львовна работала уборщицей в школе. Там вообще копейки платили. Как-то я увидела Маньку в одном из своих платьев, я знала, что моя мама иногда «подбрасывает» этой семье вещи или продукты, ведь мама работала на радио, пусть рабочий день был ненормированным, и мы, дети, её почти не видели дома, но платили не столько, сколько уборщице в школе!
         Кроме того, у моей мамы всего двое детей и бабушка на иждивении, а у Евы Львовны – трое детей. Был такой период, когда Изя женился, родился сынок Лёнечка, потом женился Яша, родилась Светочка – и все продолжали жить в том же подвале в той же единственной комнате, только дедушка из «пенала» куда-то ушёл, и там поселилась сначала семья Изи, потом Яши.  Женился Изя на Любе, чудной девушке, русской по национальности, у неё была чёрная гладко причёсанная головка. Когда появился Лёнечка (всем детям давали имена на букву «л» в честь погибшего отца, Льва), я впервые так близко столкнулась с малышом. Мне очень нравилось возиться с ним, кормить, дарить игрушки. Скажу мимоходом, что когда женился Яша, Изя с Любой и Лёнечкой всё ещё жили все вместе. У Яши появилась жена Соня,  милая, но совсем «местечковая», еврейская девушка, восторженная, весёлая.  «Ой, вэй, смотрите, кто пришёл, «Цокотуха!», - кричала она, встречая меня.
        Ева Львовна тоже называла меня «Цокотухой», я тогда очень быстро говорила «сто слов в минуту». Ева Львовна всё худела, а мы с Манькой вот, вот должны были окончить школу.
В школе тогда бывало всякое. Ни я, ни Маня не удостаивались внимания учительницы, особенно в младших классах. Там царили высокие девочки из обеспеченных семей, они все замечательно выглядят на фотографиях, сделанных в начальных классах, девочки в красивых костюмах, а нас с Манькой там нет. Тогда во время урока могла появиться медсестра, она тут же, прервав урок, при всех осматривала головы школьниц на предмет завшивленности. Отставляла в сторону и отправляла домой «провинившихся» учениц. Чаще всего в стороне оказывалась Маня с её густющими кудрями. Ева Львовна доставала керосин и мыла им голову дочки, потом можно было после тщательного осмотра приступить к занятиям.
       Как только мы окончили школу, Маня собралась замуж. Рановато, конечно, но даже я поняла, что, видимо, так было нужно, Ева Львовна совсем плохо выглядела, убирать в школе ей было тяжело, ей очень хотелось «пристроить» и младшую дочь. А Манька сама не знала, что ей делать. Она приставала ко мне:
         - Он некрасивый, правда?  - пытала она меня.
         - Ну, что ты, он очень симпатичный, такие синие глаза, загнутые ресницы, Очень симпатичный!
         - Нет, ты обманываешь, Скажи «честное комсомольское», что он тебе нравится! Иначе я откажусь выходить за него замуж.
         - Честное комсомольское, - сказала я, немного покривив душой. А Манька так бросилась обнимать меня, целовать и хлопать в ладоши, что я поняла, как была права, немного слукавив. Спустя годы, мы и об этом вспоминали, как и о моей бабушке, которую тащили с горки, когда перешли из первого класса во второй. Вскоре родилась у Мани девочка Леночка, а Изе с Любой дали «квартиру» от завода. Почему в кавычках слово «квартиру», да потому что сложно было так назвать эту комнатку в пригороде, в сельском домике. Так и жили они долго, долго в Ирпене под Киевом, уже родилась после Лёнички Алла, уже многое произошло в стране…
        Потом и Яша с Соней и дочерью переехали, а в комнате, где у Мани  росла маленькая девочка, в полу образовались огромные дыры. Ночью Маня возле дивана ставит на табуретку сковороду и ложку, чтобы стучать по металлической сковородке, отгоняя крыс… На вопрос, почему не забить эти дыры досками, Маня отвечает, что так им вообще не дадут квартиры в нормальном доме, вечно будут жить в подвале. Сушила Манька пелёнки над включенными газовыми конфорками. Сразу же входящему в комнату ударял в нос запах аммиака.
        - Ты что не стираешь пелёнки, а просто так вешаешь, чтобы сохли?
        - А, что такое детская моча, это же вода!
       Что добавить? Когда Маня ждала второго ребёнка, Ева Львовна умерла. И было ей всего 42 года. Она как всегда убирала в квартире, улыбалась, была такой же доброй с детской душой. А Манька, когда не стало матери, просто выла, каждый день ездила на кладбище, я сердилась на неё, говорила, что она погубит ребёнка, который должен родиться. Но Лёнечка, Манин сынок,  родился вполне здоровым мальчиком. Я прозвала его «Гусём». Он был полненьким и спокойным на удивление.
       Потом Мане с детьми и мужем дали квартиру. Удивительную, просторную, трёхкомнатную, балкон опоясывал все комнаты. Это было чудом, а Манька каждый день ездила к своему заброшенному тёмному подвалу и плакала там…
       Совсем немного времени прошло, семья собралась ехать в Америку, где дедушкин брат давно вызывал и ждал их всех… Почти всех выпустили спокойно, они никому не были нужны, тем более что оставалось после семьи прекрасное жильё. Я бегала, уговаривала Маньку не ездить, «ты до сих пор плачешь по своему подвалу, как же ты уедешь из страны!» Я принесла ей рассказы Короленко, один из них потребовала прочитать сейчас же. Он назывался «Без языка», об украинских эмигрантах ещё первой волны, в тулупах, действительно не знающих ни слова по-английски… Но семья Мани уехала. Было одно или два письма мне и от меня, потом там, где они жили, случилось землетрясение, а у Мани от Леночки уже был внук, ему обожгло личико горячей кашей. Семья сменила место жительства, связь пропала...
        Не выпустили семью Изи. Я встретила Любу в Ирпене, побывала в том домике. Дело в том, что младшая девочка Алла вышла замуж,как говорится, "в чём стояла", утаив это от семьи, её жених тоже скрыл свой роман от родителей. Их развели всё равно, но родители жениха, оказавшиеся работниками «органов», сделали семью невыездной…
         У Любы были печальные глаза, старший сын хочет ехать, а Алла плачет… Люба показала мне цветные весёлые фотографии Мани, совсем взрослых детей, Манин сын, Лёнчик-Гусь оказался взрослым красивым парнем с густой шевелюрой – студент колледжа.
       А я вспомнила, как на Манину старшую девочку Леночку обрушилась ненависть учителей и бывших подруг-одноклассниц, когда родители уезжали в Америку.  «Как это она бросает родину!» Леночке плевали в лицо, отняли комсомольский билет, издевались, как могли. Было тяжёлое горькое время. Надеюсь, что сейчас они все живы-здоровы и благоденствуют.

  P.S. Мне нашли племянника Мани в Америке. Маня очень давно умерла... как и многие другие...