Тихое местечко

  Несмотря на уединенность данного местечка, никто не обращал на эту машинку внимания – они и здесь стали чем-то будничным. А еще, у самого леса в гараже молодые ребята подрабатывали ремонтом. То есть местные жители привыкли к разному хламу. Машина проезжала по широченной залуженной улице медленно, будто чего-то опасаясь. Впрочем, за машинкой хозяин следил. И по жизни вообще был аккуратен. Проезжая всегда смотрел на одну сторону улицы. Другая сторона никогда его не интересовала. Хозяин был немолод, в очках, с симпатичной бородкой в проседь. Теперь такие люди ездят на других машинках.
Это местечко похоже на деревеньку при городе. Во многих городках на окраине есть такие местечки. Живут здесь неспешные люди по  давно заведенным правилам, которых быстро меняющаяся городская жизнь, вроде и не касается. В город ездят на работу и за покупками, привозя заодно оттуда и городские новости, которым часто удивляются, как инопланетным проказам или телевидению. Кто-то работает здесь же на пилорамке, отоваривается в местном магазинчике, тем самым, укрепляя свою независимость от городка. Их поддерживают пенсионеры, временами собирающиеся с огородов на лавочках в тени. Детей с каждым годом становится меньше. Даже на лето к бабушкам они приезжают реже.

 На лавочке возле одного пятистеночка можно наблюдать двух женщин. У них тоже есть внуки. Однако мужчины, здороваясь с ними, все еще одаривают их лукавыми искорками интереса. Женщины им за это благодарны – улыбаются, но не жутко. Поговорив на улице, одна из них приглашает соседку в гости – на чай. И бывает, та соглашается. Тогда разговор переходит к более подробному обсуждению жизни – не нужно оглядываться. И о помадках с тряпочками здесь они забывают. Обе женщины, несмотря на интерес к ним на улице, живут странно: мужчины у них вроде есть, а живут одни. У Веры Кудряшки он живет в квартирке напротив. У Танечки Беленькой зарабатывает деньги в столице. На что зарабатывает? Детям, наверное, хочет помочь. Обе женщины еще порабатывают и сами на рынке, только в разных павильонах: Одна торгует чужой петрушкой, другую просят поторговать маечками с кепочками. Ни от кого они давно не зависят. Но, кажется, и всегда имели свои суждения о жизни.
- Приезжал твой?
- Приезжал. Поигрался у дочери с внуком. Говорю, – зачем ты их балуешь? А у него один ответ – пусть, хотя бы у детей будут повышенные претензии к жизни. Так и я уважаю повышенные претензии, если они подтверждаются делами. А он никак не хочет понять, что детям нужно помогать, а не содержать их. И на этот раз поругались, и домой опять не заехал.
- А как ты думаешь, у него там никого не может быть?
- Да, о чем только не передумаешь – и что с этим уже поделаешь? Может, там его поймут и накажут?
- Понятно, значит, все-таки кто-то есть. Разумеется, иначе, зачем каждый раз ищет повод для ссоры? Не так уж и стар, чтобы обходиться совсем без женщины. Мой писарь, случается, знаешь, как на меня набрасывается – по-молодости такой горячности не у многих припомню. Говорят, с возрастом их на это дело наоборот прорывает! Если осталось чему и к чему прорываться.  А, что, он большие суммы им привозит?
- Да, может, и не большие. Живут вот как-то. Дело в другом – сами дети для лучшей жизни никаких подвижек не делают. Их устраивает такая жизнь!  Я тебе об этом не раз говорила – и ничего не изменилось! Она, ладно, не работает – с ребенком сидит. Но сколько можно! А он, молодой парень, работает сантехником в школе. Зарплата не просто смешная, а очень смешная! На такую должность пенсионера уговаривать надо. Получается, Виталий поощряет лодыря! Почему бы ему не взять его с собой в столицу? Им начинаю говорить – теперь они уже смеются – только пальцем на меня не показывают.
- Да дети и говорят уже по-другому. И мы, действительно, многого не понимаем. Это нормально. Но молодые и счастливые еще не знают, что и их ожидает, примерно то же самое. А мой писарь все пишет и пишет. Классиком, наверное, следующим будет.

  Татьяна все давно знала, но нужно было спросить, выказывая всю свою возможную наивность. Что делать, была ее очередь принимать гостью и притворяться во многом неведении. При этом подставляла она подставляла подруге следующую розеточку с вареньем.
- А что пишет?
- Что сегодня все пишут – роман, конечно! На меньшее не согласны! Даже у нас в городишке он не один такой! Приходят к нему полюбезничать. И он куда-то бегать стал. Очевидно, накапливается с возрастом невысказанное. Но осмысленно изливают свои мысли только бумаге, потому что боятся открытого несогласия. Вроде бы седовласы, а все как из детского садика скачут в светлое будущее на деревянных лошадках с пластмассовыми сабельками, мечтая о новых кровавых глупостях. И в первую очередь не жалеют «своих» же. Разве можно шутить так с кровью? Да и все не однажды перевернулось в жизни: потомки комиссаров плюют на рабочий класс, а правнуки вельмож готовы зубами рвать новых буржуев. И будто никто из них не понимает, что чужим успехом всегда воспользуется тот, кто наблюдает за дракой из-за угла.
- Может, он в чем-то прав: вот и ты с ним не согласная? – у Тани Беленькой глаза всегда выглядели растерянно добрыми. Она всегда смотрела на свою динамичную соседку с долькой непонимания и усмешки.
- Когда люди пишут об озлобленности, они в первую очередь выдают ее в себе. А нужно ли на жизнь обижаться? Что такое – бескомпромиссная борьба за правду? Если ты с лета отвергаешь чужие представления, почему другие должны принимать твое мировоззрение от точки до точки? А тем более, если завтра в  твоих убеждениях по неизвестным причинам уже что-то меняется, и только ты этого не замечаешь? Но возникшие улыбки тебе не нравятся, и начинаешь нервничать,  что приводит к еще большему веселью. И кто виноват опять?

Таня Беленькая улыбалась уже открыто и часто хлопала большими ресницами Мальвины.
- А кто это кому сейчас говорил?
- Пожалуйста, только ты не делай вид, что ничего не понимаешь. Кстати тебя это тоже касается. Верить никому нельзя. Не потому, что люди все плохие – обстоятельства меняются, – и жизнь меняется! И человеку всегда приходится от чего-то отказываться. Говорил же наш классик, что человек слаб. Так стоит ли себя за это презирать? А о других тоже нужно это знать. И помнить, что ты для них не обязательно должна быть самым важным на свете. И отношениями с тобой они могут всегда поступиться. А нужно жить дальше. Не обязательно быть приспособленцем, но приспосабливаться нужно. Это главный закон выживания! Я, конечно, о своем, но почему бы и тебе не поступить с Виталиком соответствующим образом. Не обязательно это выставлять напоказ, а для собственного успокоения и удовлетворения вполне можно. Во всяком случае, не будешь чувствовать себя наказанной за доброту и доверчивость!  Смейся, смейся и говори, что я не права? Только не смей пожимать плечами – ты совсем не умеешь ими передергивать!
- Улыбаюсь. Вот так – хорошо? И спорить я с тобой не буду. Можно не оспаривать, то, что ты сейчас говорила? Ты хорошо говорила. Но согласиться со всем не могу. Не умею я это делать наигрывая в себе вредничество. Согласна – совесть часто ослабляет человека, но в других ситуациях делает сильнее. И я не хочу комкаться под причуды каждого дня. При этом я не осуждаю и тебя за такие мысли и предложения. Думаю, тебе можно чуточку и позавидовать за смелость. Ничего, если я проживу свою жизнь по-своему?
- Ничего, Таня Беленькая, ничего. Но на цвете волос, послушание мне, отразилось бы лучше. Ну, да ладно – жизнь не сегодня закончится! Я хочу, чтобы жизнь устроилась к лучшему! Пойду я. Мне еще к писарю нужно. Наверное, голоден.
- Заходи еще – пострадаем!

  Переходя по улице в свою половинку, Вера на этот раз все-таки обратила внимание на бежевую машинку. Когда-то у отца была точно такая же. И зачем-то расправила плечи – заулыбалась. Только разглядывать человека за рулем не стала, – а вдруг напрасно она приосанилась? Но, войдя в свой дворик, увидела на приступочках девочку лет восьми.
- Здравствуйте, тетя!

 Вера смотрела на девочку и чувствовала, как левую щеку будто стягивает холодом. Если бы она считала это возможным, то приняла бы гостью за своего детского двойника – сходство было поразительным! Во всяком случае, фотографическое. Ну не могла же она себя помнить настолько отчетливо в детстве – так, отдельные яркие эпизоды, вроде бы завязывающие линию жизни!
- А ты что тут делаешь, девочка?
- Вас жду. Мне папа велел пожить у вас немного. Переночевать то есть. А утром он меня заберет.
- А кто твой папа? Где мама? Как их зовут?
- Папа Петя. Мама Зоя. А меня можете звать просто Кудряшкой. Вы мне нравитесь!

  Стало понятным, – кто-то хорошо знавший их семью, решился на розыгрыш. Видимо столкнулся с похожей девочкой, и пришла забавная идея. Значит, поблизости прячутся веселые гости и девочку надо приглашать в дом, готовиться к встрече шумного карнавала. А в голове гадала о вероятности возможных придумщиков. Но неожиданно в памяти их оказалось не так уж и много.
- Тетя, тетя, я вчера у Полины Сергеевны лук полола. Никто меня не просил. Я увидела – она полет и решила помочь. И совсем она не строгая – даже шутить умеет.
И Вера застыла в ужасе, кажется, об этом случае она рассказывала только родителям, которых давно уже нет на свете. А Полина Сергеевна ушла из жизни еще раньше. И сама она об этом никогда бы не вспомнила, если не прозвучавшее имя первой учительницы, жившей когда-то недолго с ними в соседях –через заборчик – на другом конце города. Но именно этот случай остался в памяти, как бы визитной карточкой об этом человеке.
- Тетя, тетя, а, правда, вас тоже зовут Верунчиком? У папы так случайно вырвалось. Но я все равно запомнила. А он просил не называть вас так. Вам не нравится это имя? А мне нравится.

  И Вера опустилась на табурет. Глаза ее буквально ощупывали девочку. Даже носом она пыталась почувствовать знакомые запахи – так называл ее только отец лет до шестнадцати. Но потом дочь взбунтовалась и запретила ему так называть. И, кажется, он больше никогда не называл ее так, за исключением их прощания, перед самой смертью. Теперь радости от предстоящих гостей она не чувствовала. И приготовить им что-либо была не в состоянии. А девочка с садистской методичностью саднила новыми вопросами.
- Тетя, тетя, а, правда, вы обещали папе, что дадите мне свое шелковое платье, чтобы я нарезала из него цветов? Вам правда будет не жалко? А какие на нем цветы?
- Стоп, Вера! Я действительно вырезала у мамы Зои из платья цветы, но папе ничего не обещала. И было это очень давно. А ты разве этого еще не делала?
- И я вырезала. Тоже давно. Привели из садика и оставили дома одну. А мне было скучно. И мама потом очень расстроилась. Папа, наверное, пошутил. Я никогда не буду больше так делать. 
- А где сейчас папа?
- Поехал машину ремонтировать.
- У папы еще не было машины!
- Ему дали покататься и отремонтировать. Он так сказал.
- А где мама?
- А мама где, я не знаю. Я давно ее не видела.
Вера задумалась: здесь что-то уже не сходилось…
- Что, Верунчик, будем готовить на ужин?
- Я не знаю. Может блинчики?
- Я так и думала.

  И она засуетилась возле плиты. Блины и у нее получались лучше всего. Девочка сидела за столом, следила за ее работой и так знакомо мяла кусочек хлеба, непонятно откуда появившийся в ее пальчиках. Вскоре на тарелке задымились первые блинчики, но гостья замотала головкой и отстранилась.
- Горячие – я подожду.
А когда румяная горка поднялась и на второй тарелке, с улицы раздался сигнал машины, и девочка сорвалась с места.
- Папа приехал! Папа!

  Вера подошла к окну и увидела бежевую машинку. А девочка уже бежала к ней. Неужели и она когда-то умела так быстро бегать? Машина уехала, а она все смотрела в окно – так что же это все-таки такое было?.. Пока вонь и смрад от забытых блинчиков на сковороде не привели ее в чувство.

  Через четверть часа она уже спешила через улицу в квартирку напротив. В руках несла закутанную в полотенце кастрюлю с блинчиками. И с лавочки наискосок соседки улыбались ей и шутили. Только ее беспокоило другое, – а что если и они видели  девочку, бежавшую к машине?

  Спустя неделю уже Вера Кудряшка приглашала к себе беленькую Татьяну, обещая вкуснейшие конфеты и остаток торта от гостей. Вчера к ней приезжал сын Денис с женой. Побыли, правда, недолго. И она подозревала, что проездом, а совсем не специально приезжали. Потому что были без внука. Но об этом умалчивала. Зато о том, что у сына все складывается пока удачно, рассказать хотелось долго и с комментариями. И жена Динара ей тоже нравилась: самостоятельная, красивая, и в тоже время очень почтительная к свекрови. Сноха всегда приезжала к ней с подарками, будто угадывая ее тайные желания. И с единственным недостатком – всегда ненадолго. И сын охотнее поддакивал жене.
После того, как подарки были показаны, о сыне рассказано, выпито по две рюмочке крепленого вина, пришла очередь к вопросам – нельзя было не заметить насупленность соседки.
- Приезжал? Разговаривала?
- Говорила. А что толку?
- И что сказал?
- Сказал – хорошо, давай снова будем строить свой мир на трех ногах: будем копать огород, считать копейки, ворчать на детей и жаловаться друг другу на хвори и боли.
- А дальше? Что молчишь? Потом – что?
- Потом сел в машину и уехал. Столицы всегда питались мозгами и соками провинций – будь они неладны!
- Разве нельзя его было как-то зазвать домой? Ты что, не знаешь никаких его слабостей? Есть же что-то, на чем его можно расслабить? Ты будто и не прожила с ним нисколько?
- Получается, как ты говоришь. Да не так все уже! Похож только, а совершенно другой. Новая жизнь, другие общения, большой город меняют людей даже в таком возрасте.
Вера тяжко вздохнула, недобро взглянула в потолок, в окно, слегка отстранилась от стола, и гостья поняла, что предстоит длинная речь.
- Да и не в большом городе – здесь тоже люди меняются. Вот мой – какие письма писал! И приехал, – как жить начинали!  А теперь что? Все пишет и пишет – неужели его кто-то прочтет кроме меня? Я тоже когда-то много читала и забывалась в чужих розах. Теперь, вот, только в газетке возле программ немножко. И, конечно, его писанину приходится читать. А что он пишет?.. Ты же знаешь, кем я тоже раньше была! А главное, такой важный стал – случается, будто не видит меня вовсе! Иногда даже пугаюсь – вроде, как ты говоришь – другой. Но я почти каждый день у него бываю. А кто редко видит – не узнает – подумает, дверьми ошибся! Потом начинает вдруг передо мной бумаги раскладывать, объяснять, что это значит столько написать! Боится, недопонимаю я, какая мне честь выпала! Мне, конечно, приятно. Только он мне больше как мужик нравится, а не как писарь. Ну, согласись, мужик он не по годам крепкий, шустрый, без этих дурных привычек, и жадности. Я, ты знаешь, себя сама обеспечиваю, но все равно – это важно для нас. Женщине всегда приятно, когда мужчина чем нибудь еще свое внимание подтверждает. Оно может быть и ничего, что он все пишет и пишет. Но только о чем он пишет?.. Почему он решил, что все интересное ему, должно быть интересно еще кому-то? Ну да, это его жизнь, и ему кажется, что просто рассказать о ней, это уже важно. Но рассказчику нужна хотя бы одна из трех составляющих: талант, или заинтересованный слушатель, или соответствующее время. Боюсь, на все это он опоздал. Кому не наскучила правда про главные лужи страны? Да и как оторвать читателя от телевизора – они теперь даже в автобусах!
- Согласна – читают теперь мало. Но, может, всем теперь читать и не нужно: жизнь становится настолько стремительной, что ни один писатель за ней не угонится? Пока он раскрывает свою тему, эта проблема перестает быть интересной миру.
- Мой бы и обогнал ее, не зациклись именно на своем прошлом, в котором не сожаление, а гнев преобладает.
- Каждый вспоминает свое неповторимое…

  Беленькая ушла, а Вера случайно выглянула в окно. Она даже не удивилась отъезжавшей бежевой машинке, не пришла в ужас – просто заволновалась перед новой встречей. Верунчик вошла, будто и не была здесь никогда – озираясь. И была она уже двумя годами старше. Особенно отличались глаза – более серьезные и наблюдательные.
- Здравствуйте! Можно я у вас поживу? Папа сказал, что вы не против.
- А где твои вещи? Или опять через час убежишь к отцу?
Девочка смотрела на нее с непониманием. Кажется, она действительно ничего не помнила. И все же пыталась улыбаться.
- Папа завтра завезет. Хотя, вообще-то ненадолго. Может, завтра и уеду. А вы одни живете?
- Одна. Что будем готовить на ужин?
- А вы что бы хотели – мне все равно.
- А я бы ничего не хотела. Но раз уж ты появилась…
- Тогда – макароны. Макароны у вас есть? Их можно посыпать сыром.
- Умничка – так и сделаем. И у меня есть кетчуп. Ты кетчуп любишь?
 
  Девочка пожала плечами, съежила губки – а что это такое? Движения у нее были замедленны. Она все больше отличалась от прошлой гостьи.
-  Вы знаете, у меня нет больше мамы. И стало как-то грустно-грустно. По ночам во сне плачу. Вы будите меня, не стесняйтесь, если буду мешать спать.
 - Да, конечно. Ты можешь спать прямо со мной. Со мной никто еще не плакал.
- А если мне здесь понравится, и я останусь надолго, мы заведем собаку?
- Собаку?.. Видишь ли, у нас не приживаются собаки. Ты же не хочешь, чтобы она у тебя умерла? Животных тоже хоронить грустно.
- А я уже знаю, что животные, это не люди. И люди тоже разные бывают: хорошие и плохие. Вот и папа сказал, чтобы я присмотрелась к вам. Так мы заведем собаку?
- Если понарошку. Я еще даже не знаю, есть ли ты на самом деле?

  В тот день Вера сама зашла к Татьяне. Шла домой поздно, и решилась неожиданно – вдруг не у дочери, а дома? У соседки уже закипал чайник, а на стол выставлялось обычное угощение.
- Гостей ждешь?
- Тебя. В окно все высматривала, – когда пройдешь.
- Случилось что-то?

  Татьяна была взволнована и недавно плакала. Теперь она пыталась улыбаться. И при этом было видно, что вот так сразу рассказывать не начнет. Поэтому на столе уже красовалось вино в строгой вытянутой оправе – ключик к предстоящей откровенности.
- А ты где задержалась так долго? Боялась уже – сразу к нему пройдешь, и только сверкнем друг другу окнами. Тебе, смотрю, тоже высказаться надо. Где уже гостевала?
- На презентации была.
- Где? Давно тебя не приглашали.
- Так я сама себя приглашала к своему разлюбезному на праздник. Многим хочется удивить мир. Некоторым хочется написать книжку. А потом они начинают размахивать ей и кричать – люди, я написал книжку! Люди перелистывают книжку и не понимают – зачем он ее написал? Но те, кто ближе и знакомее, должны хвалить книжку.
- Вы издали книгу?
- Мы издали книжку. И, оказывается, радоваться здесь особенно нечему. Разумеется, мне раньше нужно было попытаться ему объяснить, что получается у него какое-то очередное чудовище из изотерики! Хотя едва ли бы меня послушал: он настолько привык разговаривать сам с собой, что понять других ему уже трудно. Но, возможно, внутренне подготовил бы себя к бичеванию. Чтобы принять какое-то учение и не выглядеть глупым, нужно познакомиться с основами чего-нибудь еще. А не сразу выступать в роли знатока неведомой науки! Зачем сразу лезть к ним, – кто с одной третью понимания в голове? И, разумеется, получил то, что и должен был получить. Зависть хорошее чувство – оно предполагает совершенствовать людей. А люди не понимают этого – озлиться им проще. Как и положено, раздал друзьям книжки, – чтобы похвалили на презентации! Гордый такой пошел – галстук все подбирал! Вроде в годах мужик, а все еще наивный – так и не понял, что, когда к тебе обращаются, невольно становишься пленником собственного мнения. Вот и друзья почему-то решили искать не достоинства, а недостатки произведения. Возможно, из обиды, что до издания никому познакомиться с рукописью не дал. И сам потом как-то бледно выступил – я писал о том, что видел сам! А что он видел?! То же, что видели все. И решил об этом громко покричать. Но беда в другом – когда всем уже надоело и они замолчали. Я написал правду! А правда в чистом виде читателю не нужна: с ней он встречается повсюду: в автобусе, на работе, она доносится через стенку от соседей. Копировать ее – это не дело писателей. Пусть этим делом занимаются историки и журналисты. Твое дело зацепить человека и подтолкнуть к его же сокрытому лучшему! А подписался, знаешь как? Искренне ваш, Безбожник. Так может подписываться нормальный взрослый человек? Ну, не мальчишество?
- Но может быть это еще не приговор? Может книга все-таки найдет своего читателя? Давай выпьем за тех, кто нас понимает и кому мы нужны!
- Я что-то тебя не понимаю, Беленькая? Ты вроде недавно плакала?
-  У Коли инсульт. Завтра поеду, и привезу его.

  Вера выпила, и теперь смотрела на подругу с ужасом – как можно радоваться такой беде! Впрочем, улыбка на лице Татьяны была все-таки вымученной. И та, будто прочитала ее мысли, опередив объяснением:
- Смотришь, – чему улыбаюсь? А случилось то, что уже случилось! С этим мы уже ничего не поделаем. И он никому больше не понадобился, – только мне! И я еще что-то могу изменить в этой жизни.
- Я, так поняла, ты уже все решила?
- Да.
- А зачем же ждала меня?
- Я не знаю, когда мы теперь вот так посидим?

  Вера переходила по улице к себе домой медленно. Темнело. Над лесом красовался всплеск заката. Заканчивалось еще одно лето. Тепло постепенно покидало этот мир. И так скверно на ее душе не было давно. Но самый отвратительный свой стыд испытывала перед этой дурочкой Татьяной! И получалось, что во всей своей жизни, она так никого ничему и не научила!
- Верунчик, а откуда в тебе этот соблазн, все объяснить?

  Она вздрогнула, и стала искать взглядом бежевую машинку отца. Ее нигде не было. Но домой она все-таки не пошла – решительно направилась через улицу в квартирку «писаря». Щеки жег румянец, – может, от выпитого. А сзади будто бы раздавался крик взрослеющей девочки. И ей не хотелось  оглядываться.


 Из книги «Садик напротив Вечности» 2009год
ISBN  5 – 904418 – 28 – 1