Роман глава заключительная

1
И хотя ночной переполох известил об успешном прорыве «высотного фронта», выпускной курс, высыпая утром на построение, позабыл зачем он вышел: батальон, как горная отара, толкался вразброд и зачарованно смотрел наверх... Это было нечто. Громадное знамя переливалось буйным алым пламенем, словно в звенящем синевой небесном куполе отворили калитку прямо на солнце.

Возгласы восхищения рвались из уст, а вопрос «Кто»? оживлённо гулял по рядам. В другое время Тураев ликовал бы всей душой и не удержался бы кое-кому шепнуть о своём участии, но сейчас понимал - сопереживания, взаимной радости не будет. На его пафосное признание, будь оно возможно, посмотрят как на жалкую попытку исправить «лицо».

В вынужденной замкнутости Тураев быстро определился и с самомнением - при всей причастности к рискованному и почётному делу, его вклад в водружение чудо-флага гораздо меньше, чем показалось бы со стороны. Всё – от начала до конца сделал Слава Круглов - отчаянный сорвиголова!
А тот без всякого намека на личную значительность, вместе со всеми зачарованно взирал на вышку. И на вид - никакого желания орать: «Это сделал я»! Только затаённая радость, по которой никто, конечно же, не догадается о главном виновнике события.

Ликование безбрежными волнами эйфории перекатывалось от курсанта к курсанту, от сердца к сердцу. Ни о чём другом разговоры и не велись, а интерес, кто же причастен к этому делу, не утихал. 

Офицеры, стоящие отдельной кучкой и откровенно жестикулирующие в сторону флага, молчаливо замерли, напряглись – к ним приближался насупленный Землемеров. План по активному пресечению выпускного безобразия провалился, а неминуемость спроса за «знамение» теперь была понятна и слепому.

Громадный реющий стяг, от вида которого пробирала дрожь, обозревало пол-Ульяновска. Это подтвердили увольняемые. Драпук, ночевавший на правом берегу, возбужденно закричал прямо с ходу: - Флажище! Из-за Волги видно! – И думая, что герои уже известны, наивно поинтересовался: - Кто повесил?
- Говорят – ты! – пошутил Остапенко. – Специально из увольнения приходил.
- Ну да, - засмеялся Драпук, - у меня такие дела ночью - не до вышки!   

О том, что флаг водрузили действительно необычный,  вырвалось даже у начальника училища. «Можете хоть занавес туда поднять, но жизни-то свои поберегите»! - сказал он на разводе. Землемеров после замечания чуть не кулаками кинулся выбивать из ротных офицеров виновных. Увы, проще было в лотерею выиграть автомобиль «Волга», чем пальцем попасть в исполнителя.
По иронии судьбы Прискалову в этот день подоспело майорское звание. «Ясно откуда герои, - его коллега Стременной шуткой попытался снять подозрения со своей роты. - В честь майора Прискалова флажок взвился»!

2
Землемеров зудил с расследованием, и в канцелярии новопроизведённого майора появился Агурский. Прискалов оторвался от бумаг, «посверлил» вошедшего вопросительным взглядом. Самый ценный осведомитель заранее приладился в виноватую позу: - Никаких зацепок!

Агурский говорил чистую правду. Разговоры о флаге ходили, будоражили курсантов, но ни с какой фамилией не связывались. «Ни слушка, ни намёка, –  задумчиво забарабанил пальцами по столу Прискалов. – Так не бывает».
И всё же майор не огорчился - результат его устраивал. Раз в роте тишина, значит, он с чистой совестью доложит Землемерову - его личный состав не при чём. Комбат пока доверяет.

Агурский, при своих дипломатических способностях боялся Прискалова. Разумом, как начальника и интуитивно - до неприятной пустоты в солнечном сплетении, когда не мог отделаться от ощущения, что офицер своими дьявольскими, парализующими глазами видит его насквозь.
- Вы же знаете… я всегда… на любой вопрос, – пролепетал доносчик.
- Вопрос флага сейчас и главный!
- Товарищ майор, если где - что, я сразу!

- Если, если! – Прискалов впал в наигранное раздражение, – с нарядом поговори. Утку по роте запусти – вот молодцы ребята, такой подвиг совершили! Кабы знать кто, расцеловал бы просто. Батальон на всю округу прославили. Учить тебя что – ли? Скоро погоны офицерские одевать!
Курсант понял, что надо идти, но затоптался на месте.
- Что ещё?
- Вы сказали… погоны офицерские…
- Ну. Ты против что-ли?
- Нет-нет! – Агурский тряхнул головой. – Я про другое… меня в хорошее место… пошлют? Учтёте мою помощь искреннюю? И комсомольскую активность?
- Учтём! – к удивлению доносчика твёрдо заверил Прискалов. – Всех помощников учтём, Агурский! Только насчёт флага землю-то порой!
- Не подведу! – вдохновлённый курсант выскочил из канцелярии.

3
Тайна знамени не прояснялась, но очередные события вытеснили эту проблему из головы начальства. Все живы – и слава богу! Надвигался выпуск, а вместе с ним и распределение. Молодых лейтенантов ждали большие города и бескрайние степи; глухие таёжные гарнизоны и провинциальные городишки; маленькие унылые сёла и сладкая сказочная заграница; нестерпимо знойные пустыни и продуваемая хлёсткими, леденящими ветрами тундра.

Решать в какое место, на какую должность отрядить того или иного выпускника могло много человек. На том, что любое слово вышестоящего начальника есть приказ для подчинённого и держится военная пирамида. Но кроме устава, отношения людей в форме пронизаны неписанными традициями. Так, если майора о чём-либо попросит чужой генерал-майор, а к полковнику обратится чужой генерал-лейтенант, а генералу позвонит командующий совсем другим округом, то просьбы будут восприниматься почти как приказ.

Вот и получается: ступеньки иерархической лестницы, восходящей к министру обороны, подсчитать не сложно, но разветвления на виды Вооружённых сил, рода войск, управления МО и управления Генштаба, на Ставки, военные округа и группы войск заведут в такие дебри из маршалов и генералов (не говоря про полковников), что там сам чёрт рога пообломает! 
Многие, казалось бы обычные курсанты, превращаясь в лейтенантов, вдруг оказывались сыновьями, племянниками, зятьями, внуками, соседями, знакомыми маршалов, генералов, непростых полковников, и вдобавок, весомых партийных деятелей - всех тех, кто на этой грешной земле околачивался не в последних рядах.

Громадный бумажный котёл, ибо все серьёзные приказы воплощены исключительно на бумаге, забурлил. Всполошились училищные телефоны: обычные, городские – звонками от местных ходатаев; засекреченной связи - от важных абонентов со всех концов необъятной страны и даже далёких загранвойск. Понеслись приказы, советы, просьбы… Все, кто имел припасённого туза, лез за пазуху, а в козыри не гнушались зачислить копчёную колбаску или импортный мебельный гарнитур.

4
Агурский, едва прознал, что его ждёт дорога в Тоцкую дивизию, не поверил ни ушам, ни разуму. От вопиющей несправедливости он даже покрылся испариной: пропади пропадом задроченные оренбургские степи! Разве за эту подачку он играл в Штирлица, сдавал товарищей, рисковал? О! Он пойдёт к командиру и очень строго выяснит, что тут за шутка!
Агурский толкался возле запертой канцелярии, гневно бурлил, воображал, как прямо в лицо крикнет он Прискалову об обмане и несправедливости, но тот, как назло, до конца дня не появился.

Ночь в ожидании аудиенции оказалась у осведомителя самой худшей ночью за все четыре года. Взбудораженный, он долго не мог уснуть – мозг просто искрился обидами и претензиями, а когда, наконец, сон сморил Агурского, то ему приснились сослуживцы. Они стояли вокруг него плотным кольцом и дружно самозабвенно гоготали: - «Так тебе и надо, стукач»! А Драпук (вот тебе и друг!) надрывался громче всех: - К Портвейну! И мою жену – стерву, туда забирай!

Утром курсант нервно теребил свои руки и мямлил Прискалову про вселенскую несправедливость: даже ничем не выдающийся Василец скоро соберётся до Польши, а он, Агурский, сделавший командиру столько добра, обманут и обижен - вместо положенной благодарности дикие степи!
- Доблестная Тоцкая дивизия молодого лейтенанта не устраивает? – вкрадчивым вопросом майор оборвал стенания. Почти молодой лейтенант оживлённо затряс головой: - «Не устраивает»!

- Ну, дела, - театрально протянул Прискалов. – Остаться в родном округе, продолжить службу в знаменитом на весь мир соединении выпускнику четвёртой роты – не вариант! Ты знаешь, что там маршал Жуков был?
Ещё бы Агурский не знал! Почти месяц околачивался в Тоцком, писал во все газеты про героическую стажировку, и про маршала Жукова писал (откуда, кстати, просветился и сам Прискалов)! Но сейчас он смолчал - признание ничего не изменило бы; наоборот, майор обернул бы факт себе на пользу и пояснил бы, что в проверенное место ехать сам бог велел. Да и какой может быть Жуков, когда вопрос о его личной судьбе?!

- Неужели я лучшего не заслужил? – с дрожью в голосе вопросил Агурский.
- Что?! – глаза Прискалова сделались звериными. – А эта сучья Репа?! Кто её оттянул прямо в расположении? Забыл, курсант? Скажи спасибо, что тюрьмой не закончилось!
- Репу многие…тянули  и… Василец, а он - в Польшу.
- Что тебе Василец? Остапенко по заслугам получает – в Свободный!
- Может, меня с кем поменять, това…? - Агурский настойчиво не замолкал.
- Вот что! – Прискалов шмякнул по столу кулаком. - Не устраивает Тоцкое, в Кушку пошлю! Поменяю с Рыковым. Тот будет рад, потому что из Кушки одна дорога – в Афганистан! Или с Остапенко!

Из канцелярии, куда Агурский добросовестно приносил тайные вести, он вышел словно салага после первого шторма - с гудящей головой, на хлипких ногах. Переговоры провалились, и яростный мат в адрес Прискалова нёсся бурным мысленным потоком. «Сучий Оловяш»! – выводили трясущиеся губы Агурского.

5
Настал день, когда закулисные интриги обернулись приказами. Выпускники получали в управлении кадров предписания - сверкающие синими гербовыми печатями бумаги, вчитывались в названия мест, куда скоро ляжет их путь.

Вячеслав Круглов – жизнь философов не балует. Может, потому они и философы. А может потому, что уже с самой утробы, априори, воспринимают мир как простынь, на которой идёт всего лишь кино. И не торопятся в этом действе подчеркнуть архиважность собственной роли, а тем более принять всерьёз важность какого-либо другого персонажа. Например, майор с претензиями на предмет чьих-то нечищеных каблуков, философу будет просто смешон. Философ способен всмотреться в небесные законы жизни, заглянуть в завтрашний, послезавтрашний день, когда рано или поздно закончится кино, и останется лишь белая немая простынь.... Не все армейские философы открывают настежь своё беспристрастное «я» – многие оболочкой своей вовлекаются в положенную игру, принимают её правила. У Круглова же отсутствие подобострастного «есть! так точно!» заметили без микроскопа, и теперь его ждёт Казахстан. Там, в жарких песках, под палящим солнцем начнётся его нелёгкая служба.

Николай Рягуж - все страхи дальних мест, куда сам Макар телят не гонял, оказались напрасны – он едет в Кишинёв. Очень, очень неплохо: город дивный, тёплый, для карьеры неохватный плацдарм – рядом Ставка, напичканная генералами. Не зря украинский хлопец молотил кулаками словно заводной, не зря добрый молодец бегал как конь! Имя Рягужа вписано в историю четвёртой роты доблестными спортивными победами и это Прискалов оценил.

Старший сержант Кулеша. Ах, да! Лейтенант. Чехословакия. Восторгу не было предела. Свершилось – в руках не синица, а сладостная заграница. Прискалов, как не ждал Кулеша от «патрона» подвоха, в отношении верного помощника поступил по-джентельменски.

Виктор Драпук – Фергана. Та самая Фергана, где покрыл себя неувядаемой славой внештатного дознавателя Дубелый. В семье Драпука уже месяц никак не разрешится дилемма: ехать ему одному или всем? Виктор настаивает на личной разведке и ссылается на маленького ребёнка, на беременность Олимпиады. «Драгоценная» тёща боится, что разведка закончится исчезновением зятя и всё время талдычит о семейном гнёздышке, которое не должно остывать.

Игорь Лаврентьев направляется к Чёрному морю, в Одесский военный округ. Его милое семейство, в котором уже три человека, будет покрываться знойным южным загаром. Самого главу семейства ждёт нелёгкий ратный труд – простому офицеру за тёплое местечко принято платить солёным потом.

В предписании Тураева - Забайкалье. Это известие Антон встретил без сожаления. «Значит, на старости лет туда не поеду», - оптимистично заключил он. А Тоцкое? Если он появится там - обязательно найдёт Веру. Иначе он не сможет, да и жизнь об этом позаботится сама… Вот только нужна им эта встреча? Ему лично? Вера намного старше, за её спиной муж, сомнительные гости, Драпук… Нет, пусть всё идёт, как идёт. В Забайкалье!
Предписание Антон аккуратно свернул пополам и сунул в новенькое удостоверение офицера. Твёрдое доказательство того, что он никого не вложил, не подсидел с тёплого места, сослуживцы не увидят. Он так решил!

6
После торжественного вручения дипломов и нагрудных знаков, что состоялось в центре Ульяновска, Прискалов приподнёс роте удивительный сюрприз. Он выждал, когда разойдётся теперь уже лейтенантский батальон, когда «красное» место оставят начальник училища с приезжим генералом, и попросил строй - без родственников, друзей и приглашённых, переместиться на набережную.

В тени раскидистого старого ясеня майор особым, одному лишь ему понятным взглядом осмотрел радостные лица парней, вынул из чёрной папки стопку листов. «Первый взвод, - сунул он бумаги в толпу первого взвода, вновь выудил листы. - Второй… третий».
Резко дёрнув молнию опустевшей папки, Прискалов зашагал прочь.

Лейтенанты разбирали листы. Какое же их охватило недоумение, когда стало понятно – это и есть потаённые «закладные» записки. Те самые объяснительные, в которых крылись причины наказаний и потерянных увольнений. И сейчас открылся не только секрет осведомлённости командира роты, но и гораздо большее – всплыли авторы гнусных доносов.

Тураев, как и все, не сразу понял, что происходит. А когда воочию осознал, что среди этих бумаг ему выйдет полное оправдание – возвращение честного имени, к тому же в последний час, в последний миг, то взбудоражился, как откупоренная бутылка тёплого шампанского.
- Моих тут нет! – радостно закричал он, оттягивая от жаркой новости воротник рубашки. - Нет тут моих доносов! Их не было никогда! – крик выходил громко, полной грудью.

Одним жестом Прискалов сбросил с доносчиков маски, и предательство ими своих товарищей вернулось обещанной командиром сторицей. Записки, где стукачи сообщали о большом и малом, о друзьях и врагах, о фактах и выдумках, гуляли по рукам. Их хватали, жадно читали, удивлялись написанному и скрежетали зубами. Многое теперь находило объяснение, и оно ошеломляло, взрывало.

Раздался первый хлёсткий удар в челюсть. Доносчик в третьем взводе получил воздаяние за подлую работу. Тураев потянулся в толпу - искать записку о несчастной Репке. Он возбуждённо метался между товарищами, заглядывал, спрашивал: - Про Репку не у тебя? Где про Репку?

Агурский, чья доля в стопке «закладных» оказалась немалой, понял, что сейчас произойдёт. Претензии к бедной Тоцкой дивизии разом выскочили у него из головы, а вместо этого он решил поскорее уносить молодые лейтенантские ноги. Едва доносчик наладился подальше от товарищей, как Тураев наткнулся на нужный лист, жадно прочёл внизу подпись – Агурский.
- Это Агурский! – громко закричал Тураев, замахал бумагой. – Агурский!

Взвод понимал о чём речь. Печать предателя, родившая между Тураевым и сослуживцами непреодолимую пропасть, наконец-то, уличена лживой!
Остапенко, которого ждал далёкий город Свободный, подошёл к Антону, протянул громадную ладонь. «Извини», - виновато подкашливая, пробасил он.
Тураев счастливо улыбался – он для ребят снова свой!

7
Лейтенанты покидали кубрики. В руках - тяжёлые чемоданы, сумки, забитые новеньким обмундированием, на лицах – блаженная радость. Они открыто, манерно курили, в последний раз - вальяжно, по-барски усаживались на кровати, громко и с удовольствием будоражили гулкий коридор цоканьем каблуков, окриками, разговорами – долг курсантской дисциплине отдан сполна, а страх её нарушить разом вытравлен драгоценным золотом погон.

Тумбочка дневального – одинокая, униженная – робко толкалась у входа. Возле неё никого не должно было быть, никого и не было. Словно не ведая о метаморфозе последнего дня, надоедливо требуя ответа, лаялся матом телефон. К трубке никто не тянулся – звоните дорогие и неизвестные товарищи, хоть на деревню дедушке!

Комнаты, бывшие четвертому курсу добрым приютом, пустели…
 Повседневный мундир лейтенанта Агурского, в знак презрения к хозяину, сиротливо обтекал в шкафу белой краской. Пол кубрика устилали выдранные и потоптанные листы выпускного альбома. Смачные оттиски грязи на портрете стукача - невесёлое для такого дня зрелище, но сослуживцы – все как один, отказались от удовольствия вспоминать об Агурском.

А за своей формой он придёт. С наступлением вечера по-воровски проберётся в кубрик, обомлеет от хорошо знакомого портрета, украшенного презрительной печатью каблуков, отшатнётся в ненависти от изгаженного кителя… взвоет матом на Прискалова, на бывших товарищей…
Тураев сидел в кубрике один. Его переполняли два чувства: радость и грусть. Радость оттого, что пройден долгий путь, достигнута заветная цель: он – офицер! И покидает училище без камня на сердце: теперь все знают – Антон Тураев друзей не подводил!

Грусть навевало расставание - с бесшабашной юностью, шаловливыми и дерзкими выкрутасами, с дорогими друзьями, просто товарищами, с классами и аудиториями, со стадионом и полигоном - уголками, ставшими такими родными… Целый мир, что начинался с гостеприимной кровати и вырастал до необъятных размеров Ульяновска, навсегда исчезал в лету. Одним днём, одним махом…

В кубрик осторожно зашёл Горелов. Тураев, словно в первый раз, пристально его оглядел – офицерская форма на сослуживцах так и казалась чудом.
- Хочешь, с отцом поговорю – переиграют тебе распределение! - негромко сказал Павел, присаживаясь на стул. - За границей места схвачены, но Белоруссия или Украина... Не Забайкалье же.

Почти фантастический смысл слов не сразу дошёл до Тураева, он будто отряхнулся от дремоты, но участие на лице Горелова было неподдельным. «Точно говорят: думай о людях лучше чем кажется! – подумал Антон, поскольку минуту назад помощи от Павла и предположить не мог. И тут же выскочила другая мысль: – А Рягуж, Агурский»? От философских дебрей он спешно отмахнулся - не тот день голову ломать! Но какое-то особое, трогательное волнение не позволило ему небрежно сидеть – Тураев поднялся.

- Спасибо, Паша! Честно - не ожидал! - искренне сознался он. – А Забайкалье… как говорится, раньше уеду, раньше вернусь.
-  Может, к моему отцу, в армию?
- Ты же знаешь, я что-нибудь выдам про начальство... Неловко будет.
- Как знаешь, - Горелов выпрямился. Тураев порывисто шагнул ему навстречу, они обняли друг друга за плечи…

Антон вновь остался один. И вновь нахлынула грусть от понимания, что курсантская жизнь окончилась. Навсегда. Весёлая и трудная, хлопотная и беззаботная, взрослая и мальчишеская – одним словом – незабываемая и теперь уже неповторимая…

Стекло на двери сдержанно звякнуло – несмелым движением втиснулся Рягуж. Замер без слов. Тураев тоже не знал что говорить, не шевелился.
- Агурскому… припечатал… до крови, - хрипло, с паузами пояснил Николай, к чему-то показывая ссадину на кулаке. Тураев молча кивнул – дело! 
- Кулеше... тоже… в кровь…, - Рягуж снова поднял руку. Антон вновь мотнул головой, избегая смотреть бывшему другу в глаза.
- Ладно, пойду, - угловато ёжась, Рягуж подался из кубрика.

Тураев встал к окну, уткнулся взглядом в аккуратный деревянный заборчик. Эх, Коля, Коля! Не осилил ты словечко «Прости». Не смог признать свою вину -пусть без надрыва, без слёз раскаяния, просто бы одним словом! Ты думал, Тураев должен рассыпаться в любезностях первым? А знаешь ли ты, что вытерпел Тураев? Да если бы ты в ответ на клевету Кулеши сказал бы «не верю!», не развернулся бы к другу своей боксёрской жопой – кто втянулся бы в провокацию Кулька?

От неприятных мыслей Антона отвлёк каптёр. Он шустро, словно пожарный на эвакуации, заскочил исполнить в последний раз свои тряпичные обязанности. Бесцеремонно схватил с табурета старую форму Тураева с мятыми, затёртыми погонами.
Антон с грустью проводил её глазами - прощай, верная подруга! Уложат тебя в матрасовку - и на склад! Придёт новый набор - будет им от лейтенантов подменка – на грязные работы, в наряд по столовой... И его вещмешок тоже раскроет кто-то из молодых.

Тураев мечтательно улыбнулся – новичок, кого он не знает и скорее всего знать не будет, оторвёт оттуда бирку с фамилией «Тураев А.». С любопытством достанет хозпакет, плащ-палатку, котелок, что за четыре года разбогател вмятинами. Прочитает на глянцевом боку его верного спутника - «Led Zeppelin» - так и не поднялась рука закрасить. Будет ли этот кто-то знать про «Свинцовый дирижабль», про волшебную «Лестницу на небеса»?... Это ведомо только небесам.

Ему, Тураеву, четыре курсантских года хорошей вышли наукой, крепкой! Все помогли в этом - друг Слава Круглов, командиры, товарищи и даже враги. Потому он с такой любовью и благодарностью расстаётся с самыми любимыми погонами – курсантскими, потому так ясно отдаёт себе отчёт - сегодняшний миг, который разделил в нём курсанта и офицера, он будет помнить всю жизнь!

Несомненно, впереди его ждут новые воинские звания, получать которые он будет рад - ведь в каждых погонах своя притягательность. И сейчас он заглянет вперёд, помечтает, представит свой рост до капитана или… майора. «Что-то, а до майора я дослужусь!» - без сомнений подумал Тураев.

Вот - первые офицерские погоны, с двумя маленькими звездочками - их он уже заработал. Погоны старшего лейтенанта наденет через два года. С большим удовольствием, ведь это знак того, что их хозяин не сопливый лейтенант, а хлебнувший военной жизни офицер. Затем на плечи лягут самые изящные, самые красивые погоны – капитанские. По четыре звездочки на каждое плечо, словно небосвод щедро поделится своим богатством.

Большая майорская звезда переведёт его в старшие офицеры. И хотя бытует притча, что старший офицер начинается с подполковника, погоны с двумя просветами не опозорят любой возраст: одинаково необидно быть и старым майором и молодым.
Так будет, рано или поздно, ибо с целью карабкаться вверх, зарабатывать на свои плечи звёзды – маленькие и большие, сделан когда-то нелёгкий выбор и пройден славный училищный путь…

Но перед громадной вереницей уходящих вверх званий, курсантские погоны всегда останутся при одном бесспорном преимуществе - они для молодых, у которых всё впереди.

     КОНЕЦ    ПЕРВОЙ    КНИГИ