У каждого своя смерть

В первую же ночь на новом месте Вике приснился сон.

Низкая деревянная изба без окон. Снаружи - так скорее амбар какой-то, а не изба.
Внутри большой, грубо сколоченный, почерневший от времени, но чисто выскобленный, пустой стол.
За ним на длинных деревянных лавках сидит вся ее умершая родня. Дядьки, тетки, двоюродные и троюродные братья-сестры, даже дедушки с бабушками с обеих сторон, которые умерли еще до ее рождения и в жизни были ей незнакомы.

Во главе стола, в торце его, на единственном стуле – отец с тщательно причесанными остатками седых волос, в отутюженной  клетчатой  рубашке. Ворот расстегнут так, что видна татуировка на груди: пронзенное стрелой сердце и под ним - ШУРА.
Он положил локти на стол и кричит шутливо зычным голосом, как когда-то в жизни:
- Саааааааанькааааа!!! А, Санькаааааааа?! Ты что-нибудь думаешь или нет?!

Так он всегда  звал мать, когда она, завозившись по хозяйству или с шитьем, запаздывала с ужином.

А мать стоит в темных сенцах, посмеивается довольно:
- Ну, что ты шумишь, Лысый!? Вот Кошка  (Вика-Викошка-Кошка, так звали ее родители) мне собраться поможет, и приду. Потерпи,  мне только подмыться осталось.

Вика берет красный пластмассовый кувшин с хрустально чистой водой, ставит на пол  эмалированный  тазик:
- Давай, солью.
Мать задирает юбку, присаживается. Их отвлекает сигнал машины во дворе.

У калитки стоит «Жигуленок»  среднего брата  Гриши. Сам  он, со старшим - Семеном, вытаскивает из багажника ящик водки.
С заднего сидения неуклюже выкарабкивается  их двоюродный брат, племянник матери  Юлий: сначала  костыли, потом нога, потом туловище.
Ногу ему оторвало в Отечественную, когда мальчишкой на фронт ушел. В первом  же бою. А умер он совсем недавно. Приехал вечером  в гости к старику отцу и ночью умер во сне.

Братья заносят ящик во двор. Юлий, широкими взмахами переставляя костыли и прыгая на единственной ноге, догоняет их в калитке:
- Все-все, братцы, спасибо! Дальше вам нельзя. Рано еще. И ты иди отсюда, -  говорит он Вике, - Помогла матери и иди. Мы теперь сами тут разберемся.
Он аккуратно прислоняет костыли к штакетнику со стороны улицы, скачет на одной ноге во двор, к ящику. Хватает его с одной стороны, мать – с другой.

- Поехали! – торопят Вику братья.
Она посмотрела в последний раз, как  калека и старуха с трудом  волокут  свой тяжелый груз к дому. Перекинув руку через низенькую калитку, закрыла ее на крючок изнутри.

И проснулась.


*******
Помыкавшись по съемным хатам, Вика с Олегом наконец-то получили квартиру. Отдельную. Двухкомнатную. С балконом.  С раздельным санузлом. И  даже в относительно хорошем состоянии.
Комнаты, правда, были смежные. Этаж  последний. Кухонька два на два, и  с титаном, работающим на дровах.
Но все это мелкие мелочи, по сравнению с тем, что не надо носить воду из колонки на соседней улице, готовить в холодной пристройке, бегать в  скособоченный туалет  в конце огорода  и топить вечно дымящую печь.

С мебелью опять же повезло. У сослуживца подошла очередь на «стенку», а  его переводили в другое место. Куда ее тащить, если с жильем  перспективы мутные!
Вот он и уступил очередь Олегу за пару бутылок коньяка. Обустроились не хуже людей.

К друзьям и родственникам полетели письма с радостными известиями.
Жизнь наладилась: квартира есть, дочь 8-летку заканчивает, сына в садик устроили, Вике работу обещали, Олега на курсы в Москву на 3 месяца отправляют.

Получив от дочери такое письмо,  Викина старуха-мать засобиралась к ней гости. 
Если бы Олег был дома, она бы никуда не поехала. Не то чтобы не ладила с зятем - стеснять не хотела.
А тут – сам Бог велел и дочь проведать, и с внуками пообщаться. Да и посмотреть любопытно, куда это их  семейство  занесло в очередной раз.

Проводив мужа, Вика  тут же села писать ему письмо. 
О том, что уже скучает. О том, что три месяца покажутся вечностью. О том, что вернувшись домой, получила телеграмму – завтра приезжает мама.

Запечатала конверт, лизнув сладковатый клей на краешке треугольника, и пошла к командиру  просить машину. Поезд приходил ночью, а такси в их глуши не водились.

Старшим машины – санитарного уазика – всегда ездил дежурный врач.
В ту ночь это был терапевт и, по совместительству невропатолог, подполковник Виталий Иннокентьевич И.. До этого Вика видела его только мельком.

Худющий. « Не спрашивайте меня, когда я последний раз сдавал анализы на яйце-глист»,- шутил, как шутят медики.
С сильными руками, перетянутыми поверх канатами вен. «Очень удобно внутривенные делать», - замечал профессионально.
Подвижный,  как ртуть.  « Меня с института электровеником зовут. Можете не придумывать новую кличку!» -  смеялся он. 
На узком лице за очками в толстой роговой оправе с такими же толстыми стеклами – умные, внимательные глаза. Редкие черные волосы не поддавались дрессировке и всегда в беспорядке торчали в разные стороны, сколько он не пытался их причесывать. 
Большой рот с толстыми губами  делал его почти уродливым, и в то же время безумно обаятельным, стоило ему улыбнуться.  Короче – очень колоритный тип.

В медроте Виталий Иннокентьевич появился с полгода назад. 
Жил пока без семьи. К лету снял жилье и в ту же ночь, только на полтора часа раньше, встречал жену  Тамару.
Она прибывала с инспекцией – посмотреть, стоило ли переезжать из нормального города, где и детям было чем заняться, и сама была неплохо устроена.

Пока ждали поезд, везший Викину мать, познакомились, разговорились, подружились и перешли на  «ты».  Бывает, что люди сразу совпадают, как кусочки в пазлах.

Несмотря на глубокую ночь, мать Вики высаживало из поезда все купе. Поддерживали на ступеньках, подавали багаж, махали на прощание руками и обещали, что следующим летом обязательно приедут к ней в гости. Она всегда умела располагать к себе с первого знакомства.

Помогая  старой женщине забраться в уазик, Виталий вдруг  задержал ее руку:
- Ну-ка, ну-ка …, - перехватил профессиональным жестом запястье и замер на несколько секунд, - Да у Вас аритмия, голубушка! Или переволновались?
- Устала, наверное. Не беспокойтесь, Виталий Иннокентьевич! – баба Шура была тронута до слез.
- Не-е-е-ет, так не пойдет! Завтра отдохните, а послезавтра я заеду за Вами, и сделаем кардиограмму, - безоговорочно распорядился Виталий.
- Мой муж не ждет, пока к нему обратятся, он ловит пациентов сам! – рассмеялась Тамара.

Так и было. Услышав, как кашляет квартирная хозяйка, Виталий вылечил ее хронический бронхит. Она привела к нему сестру. Сестра – соседку. Соседка – невестку.
Вскоре он лечил четверть поселка, хоть совсем не обязан был этого делать, как не делали этого другие врачи.
- Земский врач, твою мать! – неприязненно бурчал командир.
- Благодарю за комплимент! – улыбался  в ответ Виталий, - Я всегда считал земских врачей истинными  врачевателями.

Аритмию бабы Шуры подтвердила кардиограмма, и вылечил Виталий Иннокентьевич.
Может, и не вылечил  насовсем, но назначил ей лекарство, которое до этого не назначали другие врачи.   
- Надо же! Сердце перестало колотиться, как заячий хвост, - удивленно говорила баба Шура Вике, - А  дома мне, что только не прописывали, все хуже и хуже было.

В Виталия Иннокентьевича она поверила, как в Бога.

Бабе Шуре было хорошо.
Ей понравился и городок, и квартира дочери, и новая мебель. Она возилась с четырехлетним внуком Антошкой. Всласть говорила с дочерью – разве ж наговорились бы, если бы зять был дома.
Огорчало ее только то, что с внучкой не было особой близости. Да  что ж тут поделаешь! Родилась и выросла та вдалеке от нее  и, по сути, они были чужими людьми.
Но в гостях хорошо, а дома – лучше. Захотелось домой и бабе Шуре.

Она зашла поздно ночью на кухню, где Вика писала ежедневное письмо Олегу:
- Погостила, пора и честь знать. Давай завтра за билетом съездим. Заодно в райцентре подарков нашим купим. Не с пустыми же руками возвращаться. Дети заглядывать будут, что привезла.
- Хорошо, мам, - Вика не стала ее отговаривать. Знала, что бесполезно. Раз мать решила, все равно по-своему сделает.

На следующий день они взяли билет в предварительной кассе, прошлись по магазинам и накупили всякой местной мелочи в подарки.
Вернулись к вечеру, довольные, но уставшие так, что даже пакеты разбирать не стали - все равно завтра упаковывать.
Поужинали. Детей уложили. И опять заговорились за полночь.
Уж небо начинало светлеть, когда, наконец, по кроватям разошлись.

Вика проваливалась в сон, а что-то мешало, не давало уснуть, тянуло назад в реальность.
Она прислушалась, не открывая глаз.
Из комнаты, где спала мать с ее дочерью, доносились какие-то неопределенные, сдерживаемые звуки. Почему-то от них стыла кровь в жилах.
Превозмогая страх, Вика бросилась к матери, присела на корточки у кресла-кровати:
- Что с тобой? Что болит? Где? Ответь! – теребила она сдерживающую стоны мать.
- Г-го-ло-в-ва  - с трудом приоткрыв глаза, ответила  баба Шура заплетающимся языком, - Ты т..ти..ше.., а  т..то   Н..на..де..ньку   р..раз..бу..дишь.

Наденька, о которой так беспокоилась бабушка, недовольно накрывшись с головой,  делала вид, что крепко спит.

Послышалось журчание,  глухо забарабанили капли по линолеуму, и под ноги Вики потек ручеек.
Она в панике вскочила. Сдернула с матери легкое одеяло. В нос ударил тошнотворный запах.  Баба Шура лежала в луже из мочи и размокшего кала, пропитавшей ее трусы и ночную рубашку.
Вика попыталась снять грязное белье. Не вышло. Приподнять грузную мать у нее не хватало сил.  К тому же левая нога была парализована и не гнулась.
Тогда она схватила ножницы, и дрожащими руками начала резать и выдергивать из-под тела  вонючие, мокрые тряпки кусками. 
Кое-как привела постель матери в относительный порядок.  Как сумела, подсунула под нее чистую простынь, надела задом наперед рубашку Олега, накрыла чистым пледом. 
И бросилась за помощью.

У них телефона не было. Но в доме был, и не в одной квартире. Вика металась по подъезду, звонила и стучала в те двери, к которым шел телефонный кабель.
Некоторые не отзывались вовсе. Другие  недовольно подходили к дверям:
- Кто там? – спрашивали сонным голосом.
- Откройте, пожалуйста, мне надо «скорую» вызвать! – с надеждой просила Вика.
- У нас не телефонный узел! – и удалялись, уютно шлепая  домашними тапочками. 

Уличный телефон-автомат виновато стоял без трубки.

В офицерском общежитии рядом с домом  жил хирург медроты. Вика его хорошо знала. И попробовала вызвать. Но ее не пустили даже на порог. Дежурные тетки послали подальше через стеклянные двери:
 - И чего только эти девицы не придумают, чтобы в общагу к мужикам прорваться! Мать у нее, вишь ты, заболела! А она ночью по гарнизону шляется!  - и ушли досматривать сны, довольные своей бдительностью.

Вика растерянно стояла, как из дома выбежала - в халатике, наброшенном на ночнушку, и в тапочках, посреди пустынного скверика.
В ветвях над ее головой, скрытые предрассветным густым туманом, уже «просили чекушку» горлицы, нагоняя еще большую тоску. Она не знала, что делать.

Потом вспомнила – как-то заходили с Олегом по каким-то служебным  делам – где живет одна из медсестер, и понеслась  к ее дому.
«Скорую»  вызвали. «Скорая»  приехала через час.
Врач, даже не заходя в комнату, с порога взглянула на больную и, поморщившись от запаха, сказала буднично:
- Инсульт,  – и фельдшеру, – Вколите ей то-то и то-то. Можно еще  этого добавить.
- А что дальше делать? – растерянно спросила Вика.
- Смотря, что вам надо. Если хотите, чтобы старуха быстрее умерла, мы ее заберем. Если хотите, чтобы еще пожила,  оставляйте дома, нянчитесь, сколько влезет! – равнодушно пожала плечами.

Воистину безграничен цинизм медиков!

Вика  подняла дочь, велела ей собрать и отвести Антошку в садик, а сама к началу рабочего дня была уже в мед.роте. 
Оттуда она вернулась с Виталием Иннокентьевичем и хирургом – старшим лейтенантом  Алексеем Владиславовичем С. Или просто Лешкой, их давним приятелем – двухметровым голубоглазым блондином.
Лешка был потомственным медиком, фанатом своего дела. Его комната в общаге была завалена  книгами и журналами по хирургии. Специалистом он был  въедливым и дотошным. Поэтому консультироваться с Алексеем Владиславовичем  не считали зазорным коллеги намного старше и опытнее его самого.

Мать опять лежала в луже.
- Ничего удивительного, - объяснили  врачи, подтвердив диагноз - ей же лошадиную дозу мочегонного всандалили. И дальше надо будет его колоть. Так что готовься!

Утешили, называется!
Про памперсы  в СССР не слышали. Друзья  привезли из санчасти десятка три простыней, рулон марли и клеенку. А также сухой матрац.
Показали Вике, как меняют постель у тяжелобольных. Помогли обмыть бабу Шуру от ночных испражнений, переодеть в сухое и чистое.
Затем вбили гвоздь в стенку – повесили в авоське бутылку с раствором и поставили капельницу.
- Держи ее руку, чтобы не дернулась, - сказали Вике.
Она села на пол у ложа матери - ноги уже не держали. Крепко взяла ее руку с  воткнутой в вену иглой, положила  голову на подушку, уткнувшись лбом в мамин висок.
И…. выключилась. Сказалась бессонная ночь и напряжение. 

Разбудили ее  мирные звуки и запахи.
Мама тихо спала под действием снотворного.
На балконе развевались выстиранные простыни. Виталий расставлял на столике прокипяченные шприцы и иголки, готовился сделать очередной укол.
На кухне дети уплетали карасиков в сметане с жареной картошкой. ТАК готовить мог только Алексей, заядлый рыболов и охотник.

На Вику роем налетели самые разнообразные чувства, от глубокой вины до бесконечной благодарности.
Сказать, что она была удивлена, значит, ничего не сказать - она была в шоке!   
Вика была замужем  более 15 лет, и ей даже в голову не приходило, что мужчина может вот так запросто выстирать белье, приготовить ужин. Ее отец тоже никогда этого не делал.
Правда, Олег иногда полоскал пеленки, мыл посуду или под настроение варил борщ.
Но это было ЧП!  Это полагалось  не просто помнить, а вспоминать с восторженной  благодарностью очень долго.

Когда на следующий день зашла Тамара, она рассказала ей о своих переживаниях, и о том, что ей теперь даже в глаза ребятам смотреть неудобно.
К ее удивлению, на подругу больше произвела впечатление ее реакция, а не происшедшее:
- А как же иначе?! – Тамара смотрела на нее, как на инопланетянку, - Тебе была нужна помощь, тебе помогли. Ты что, иначе поступила бы, что ли?
- Я-то точно так же все, что в моих силах делала бы! Но ведь я женщина!
- А мужики что, не люди? – никак не могла понять ее жена Виталия.
- Делаем вывод - жить можно иначе, чем  живу я, - вздохнула Вика с грустной улыбкой, -  Раньше я этого не знала.

Дальше была будничная  борьба со смертью.

На балконе все время висело по десятку простыней. В это время Вика гладила высохшие.
- Зачем? – спрашивали ее.
- Не привыкла пользоваться  мятым, – отвечала устало.

Меняя простыни по двадцать раз в день, она обтирала мать лосьоном  «Весна». Других в продаже не было. Этот запах Вика возненавидела на всю жизнь. Как и запах стирального порошка, которым стирала круглые сутки простыни и марлевые подгузники. 

Сначала Виталий с Алексеем, сменяя друг друга, ночью и днем приходили каждые три часа делать уколы. К их приходу, чтобы не задерживать, она кипятила шприцы и иголки
Потом научили Вику и катетер вставлять, и уколы делать.
Она с удивлением  узнала, что даже укол можно делать по-разному.
Хирург приставлял иглу к телу и резким движением вгонял ее внутрь. Ей такой метод казался садистским.
Терапевт левой рукой шлепал место укола и тут же вонзал иглу правой. Это был психологический маневр – среагировав на шлепок, организм не воспринимал боль от укола. Такой метод больше нравился и Вике, и бабе Шуре.
Правда Вику смущало, что ей приходится шлепать мать. А та шутила:
- Ты уже со мной за все детские шлепки рассчиталась.

Баба Шура была в памяти. Но не совсем понимала, что с ней происходит. И все больше путалась во времени и пространстве. То ей казалось, что она дома, то вспоминала, что в гостях.

- Виталий Иннокентьевич, ну  хоть Вы скажите моей дочери! – жалилась она любимому доктору на Вику, - Мне мешает вот эта колода. Прошу Кошку ее убрать, а она и ухом не ведет!
И баба Шура стучала здоровой ногой по парализованной, которая и правда лежала мертвой колодой.
Вика закусывала губу и уходила на кухню курить.

Затем на парализованной ноге началась гангрена.
- Ногу надо ампутировать, - сказал Алексей.
Договорился с местной хирургией, в которой временами подрабатывал, поздно вечером приехал на дежурной машине и отправил бабу Шуру в городскую больничку.

Вика шла за носилками, которые тащили двое солдатиков-санитаров, и с ужасом смотрела, как бледнеет и заостряется лицо матери с каждым шагом, с каждым толчком.
 
В приемном покое бабу Шуру переложили на каталку и куда-то увезли. Через несколько минут вынесли одеяло, которым она была накрыта.
- Мне можно остаться? – дрожащим, умоляющим  голосом спросила Вика лечащего хирурга, с которым ее сразу познакомил Алексей.
- Ты неправильно ставишь вопрос, - вмешался Виталий, приехавший с ними, - Лучше спроси, НАДО ЛИ тебе остаться. Я считаю, что не надо. Ухаживать тут есть кому. Ночью никто ничего делать не будет, кроме анализов. А тебе самой отдохнуть не помешает.  Завтра придешь. Пошли-пошли,  - и утащил ее из больницы чуть ли не силой.

Алексей уехал по вызову, и они шли пешком  теплой летней ночью на другой край городка.
Вика прижимала к себе, как плюшевую игрушку, свернутое пушистое одеяло, пахнущее лосьоном  «Весна»,  и с каждым шагом все больше понимала, как же она смертельно устала.
Раньше у нее просто  не было времени ни чувствовать усталость, ни думать о ней.
Дома Виталий накапал ей в стаканчик каких-то капель и заставил выпить:
- Не заставляй тебе укол делать, - строго сказал он.
Засыпая, она слышала, как он сказал Наде:
- Завтра не буди мать, пока сама не встанет. Уведи Антошку потихоньку. И сама не шуми.

Назавтра Вика проснулась к обеду. В окно ярко светило солнце. Детей не было. В квартире стояла тишина. За последний месяц она отвыкла от такой густой тишины. 
Вскочив, быстро собралась, и даже не выпив кофе, помчалась в больницу.

К матери Вику пустили не сразу.
Сказали, что сначала с ней хотел поговорить хирург, только пока он занят и подойдет через 10 минут. Просил подождать.
Вика, пытаясь унять растущую тревогу,  ждала врача у окна в больничном  коридоре. Смотрела, как за мутным стеклом течет больничная жизнь: подъезжают машины с крестами, по своим  важным делам бегают санитарки и мед.сестры, бродят больные в тени аллей, некоторые разговаривают на лавочках с родственниками.

- Это Вы дочь бабушки, что привезли к нам ночью? – раздался за  ее спиной брезгливый    голос.
- Может быть. Если бабушка  ночью была одна, - обернулась Вика на голос.
-  Мы – Делегация  Больных  Хирургического Отделения, хотим выразить Вам свое возмущение!!!!  - перед нею стояла сухонькая, маленькая старушка в спортивном костюме, с перманентом на седых волосиках и в белых носочках. Наверное, учительница на пенсии, подумалось Вике. За нею несколько, согласно кивающих головами, теток  попроще - в вылинявших больничных халатах и безразмерных грубых шлепанцах на босу ногу.

Вика непонимающе уставилась на них.

- Что Вы за дочь?! Разве так можно?! Привезли и бросили старуху, как собаку на свалке. Она всю ночь звала на помощь. Таня, Таня - кричала! А  ВЫ!!!! Вы ее не слышали!  – От возмущения у старушки чуть завитушки не распрямились.
-  Больница – не свалка. Я – не Таня. Таня – ее квартирантка, мама уже теряется  в пространстве.
- ВОТ! – взвизгнула бабулька, и тетки за ее спиной еще яростнее засветились возмущением, -  Она даже не дочь родную зовет, а квартирантку!

Хорошо, что в этот момент подошел хирург и одним своим появлением прекратил стихийный митинг. Бормоча себе под нос недосказанное, пациентки расползлись по палатам.
 
- Кардиограмма плохая, анализы – жуткие. Думаю, ваша мать не вынесет операции. Но если дадите расписку, что снимаете с нас ответственность, я рискну.
- Не надо, - ответила Вика, - Позвоните, пожалуйста, Алексею Вячеславовичу, пусть приедет. Мы ее увезем. Пока я хочу пройти к ней. Где ее палата?
- Видите ли…., - врач отвел взгляд, - она ночью беспокойно себя вела,  и нам пришлось перевести ее из палаты в подсобку, чтобы не мешала больным.
- Где? Это? – слишком спокойно повторила вопрос Вика. Говорить врачу прописные истины она не стала. Зачем? Все, что ей хотелось сказать, он прочитал в ее взгляде.
- Прямо по коридору. Извините, мне пора. Я позвоню в мед.роту., - и быстро удалился.

В маленькой  грязной подсобке вдоль стен стояли сложенные брезентовые носилки; судна, одно на других; поломанные стулья, на которых сушились половые тряпки; щетки и швабры; цинковые  ведра для полов и еще какой-то хлам.
В центре комнаты стояла каталка с ее матерью, накрытой мокрой простынею.  Под каталкой была большая лужа. Простыня намокла даже под головой. Подушки не было. Седые волосы за ночь свалялись в колтуны.
 
У Вики перехватило дыхание, и слезы подступили к глазам. Она запрокинула голову к покрытому  пыльной паутиной потолку, чтобы они не пролились. Не сейчас! Не здесь!
Подошла к матери, наклонилась и поцеловала ее:
- Прости, что я тебя сюда привезла. Больше никогда никуда не отдам! – прошептала она.
- Где же ты, Кошка, была так долго? – с укором спросила ее баба Шура.

Дома бабу Шуру обмыли несколько раз, обтерли лосьоном, выстригли колтуны на голове и положили на чистые, глаженые простыни. За  больничную ночь у нее появилось несколько пролежней.  Вике добавилось хлопот.
А вечером, когда она кормила мать, выяснилось, что та еще и ослепла.   

- Пора! - сказал Виталий, - Теперь пришла пора сообщить братьям. Если хотят увидеть мать живой, пусть приезжают.

До этого Вика им ничего не сообщала, надеялась, что все обойдется. Теперь надежды не осталось. На рассвете, когда мать обычно спала, она пошла на переговорный пункт, чтобы позвонить в N-ск и поговорить с Гришей, пока он не ушел на работу.

Через день приехал Семен – старший брат.
Посидел сначала на кухне, не решаясь зайти в комнату к матери.
Потом пересилил себя, зашел. Помялся, не зная, что говорить и что делать. Похвалил Вику за то, что не пахнет болезнью в доме, искусственным голосом предложил матери к нему поехать.
- Ты из меня дурочку-то не делай! - усмехнулась баба Шура, - Лучше пообещай, что когда помру, отвезете меня к батичке под бочек. Не хочу я на чужом кладбище с чужими людьми валяться.

Семен пообещал.

Выйдя из комнаты, спросил, где магазин находится.
Вернулся с подарками для племянников, конфетами, кооперативными колбасой и сыром, и несколькими бутылками водки.
На гневный взгляд Вики, ответил, чтобы не лезла в мужские дела. Врачей отблагодарить надо.

Вечером брат знакомился с Виталием и Алексеем. Пили. Вели пьяные разговоры за жизнь.

К  рассвету Семен пришел к выводу, что обстановку прояснил, надо доложить ее Григорию и посоветоваться, как дальше быть. Все трое отправились на телеграф. Один телеграмму давать. Двое  дорогу показывать.
Телеграмма получилась такой:  « Будем хоронить маму в N-ске. Очень тяжело. Семен»
Вроде бы и посоветовался, и пожалился, и 3 копейки на вопросительном знаке сэкономил.

Григорий решил, что мама уже умерла. Взял билет, ехать забирать. Раз  у Семена не выходит что-то.
Сообщили соседям. Те венки купили, в квартиру притащили. Спрашивают, когда похороны.
Тут и Семен возвращается. Серьезный разговор чуть не перешел в драку.

Но не пропадать же билету! Приехал к Вике и средний брат, на живую мать взглянуть.
Этот сразу прошел к матери:
- Ну, и чего это ты тут разлеглась? Дома дела стоят, а она валяется! – пошутил вроде бы.

Григорий притащил из магазина конфет племянникам, кооперативного мяса и несколько бутылок водки.

Вечером брат знакомился с Виталием и Алексеем. Пили. Вели пьяные разговоры за жизнь.

А баба Шура говорила в это время Вике:
- Завтра же купи все, что для похорон нужно и мне покажи. Я хочу сама удостовериться, что все готово. На братьев не очень надейся. У меня  дома давно узелок лежит, да видишь же – ни один не привез. И потом забудут, лататы!

Как сказала мать, так Вика и сделала. Купила все, что было велено. Баба Шура «смотрела», щупая ткань опытными пальцами портнихи, прикидывала размер. Одно одобряла, другое браковала, и Вика скрепя сердце шла менять.

Нога тем временем гнила. От нее кусками отваливалась плоть. Уже видна была кость.
Алексей говорил, хорошо, что она парализована –  баба Шура боли не чувствует.
 
С братьями Вика теперь была постоянно на связи. Они сами вызывали ее на переговоры. И ей приходилось бегать в центр городка, в назначенное время.
Обычно оставляла мать с кем-то из друзей. Однажды вызвали среди рабочего дня,  попросила дочь посидеть с бабушкой.
Вернулась – Надя книжку читает, а  ногу бабы Шуры зеленые мухи облепили.

Все что думала о дочери, сказала. Мух выгнала, двери занавесила, ногу обработала.
А на следующий день подошла и чуть в обморок не упала. Еще уцелевшая на больной ноге  кожа была продырявлена ходами и в них шевелились толстые черви.
Несколько дней она заливала каждый ход зеленкой,  с отвращением ловила выглянувшего червя пинцетом и бросала в банку с кипятком.  И горько радовалась, что мать ничего не чувствует, и не видит, чем  дочь занимается.
 
*****
Вика поставила кастрюльку с прокипяченными шприцами на стол, собираясь сделать очередной укол, повернулась к матери и обмерла –  на нее смотрела смерть. Заострившиеся черты лица, обтянутого, вдруг ставшей гладкой и матовой,  зеленовато- бледной кожей были чужими. Стекленеющие глаза  смотрели на что-то недоступное живым. Руки матери суетливо собирали с себя невидимые пушинки и отбрасывали  их в сторону.
- Обирается! - вспомнила Вика, где-то слышанное.

Как оказалась на улице, не помнила. Бегом, давно она так не бегала, кинулась в офицерскую столовую. Знала, что кто-то из ребят должен быть там – время ужина. Она влетела в зал. Обвела сидящих  за столами сумасшедшим взглядом, и увидела Виталия.
- Быстрее! –  схватила его за руку с куском хлеба и потащила за собой,  - Мама умирает!
Они бегом, через ступеньку взлетели на 5-й этаж.

Виталий сделал бабе Шуре какой-то внутривенный укол. Смерть нехотя отступила.
Вику колотило крупной дрожью.
Посмотрев на нее своим внимательным взглядом, врач сказал, меняя иголку:
- Ну-ка давай руку! Поесть не дала, так хоть поработать!
- Я тебя накормлю, - виновато улыбнулась Вика, - Только успокоюсь немного.
- Кормилица с тебя сейчас! Лежи уж! – и ушел на кухню, позвав с собой Надю.

После ужина Вика, глядя на Виталия испуганными глазами, попросила:
- Виталий Иннокентьевич, останьтесь, пожалуйста! Мне так страшно!
- И давно мы на ВЫ перешли?! Ладно. Иди к Антошке. Я в комнате с бабой Шурой лягу.

 Помолчал, словно раздумывая  продолжать или нет, и добавил все-таки:
 - Ты зря боишься. Она будет жить, пока Олег не вернется. А вот его приезд будет концом. Мешать вам не станет.
- Лучше бы ты этого не говорил.
- Прости.

Утром,  когда Вика забирала почту  (Олег тоже писал каждый день),  ее остановила соседка:
- Можно у Вас спросить? Вы чья жена – старлея или подполковника? – поинтересовалась ехидным голосом блюстительница нравственности.
- Я жена капитана, – коротко ответила Вика, и пошла вверх по лестнице.
- Медики все развратные! – прошипела ей вслед тетка снизу.
Вика, не огладываясь, дернула плечом, словно муху отогнала. Мол, ваше право править ваши мысли.

Вечером  зашел Алексей, смеясь, повернулся спиной:
- Посмотри, рубашка цела или прожгли взглядами кумушки со скамейки?

На следующий день, на 5-минутке  командир сказал:
- Мне доложили, у нас кое-кто в «друзья семьи» записался.
- Завидую я Вам, товарищ майор! – ответил Виталий и процитировал,  - « Не видеть горя и не слышать плача – нелегкая задача для души!», Вам это здорово удается!
И хлопнув дверью, покинул ординаторскую.
- Тот, кто сумеет  измерить скорость распространения слухов, будут достоин Нобелевской премии, - добавил Алексей и тоже поднялся.
- Куда?! – заорал майор.
- Работать! Не сплетни же с Вами обсуждать.

Высококлассные специалисты во все века были неуправляемы. 

***
Олег вернулся рано утром. В обед пришли друзья.
Выпили за грустную встречу.
- Спасибо вам, ребята, что поддержали, не бросили Вику в беде, - сказал Олег.
- Таких,  как она не бросают. Мы у нее сами надежности учились, - сказал Виталий.
- Поддерживать стоит только того, кто сам держится, - сказал Алексей. – Если бы Вика  сидела в соплях и слезах, сложив руки, ноги бы моей тут не было!

Через день баба Шура умерла.
Вика делала ей укол. Уже привычным движением перевернула на бок. Вколола, выдавила лекарство.
- Ты меня как куклу крутишь! – проворчала мать довольно. Ей нравилось, как Вика колола. Нравилось, когда дочь была рядом. Чем бы они ни занималась.
- Так ты же совсем легонькая  стала!  - ответила Вика ласково и перевернула мертвую мать на спину.

Она уже не испытала того потрясения, как в первый раз. Нельзя дважды испытать одно и то же с одинаковой силой.  Только не поверила. Не захотела поверить.
Заставила Олега сбегать за врачом. Он вернулся с Алексеем. Тот пощупал пульс:
- Все. Вызывайте скорую. Надо зафиксировать факт смерть.

Приехал врач, констатировал смерть.
Надя  ушла ночевать к подружке. Антошку  взяла к себе мед.сестра, которая вызывала  первую «скорую».   
Пришли  два солдатика–фельдшера обмыть и  нарядить бабу Шуру в последний путь.
Один из них, увидев ногу трупа с голой костью, побледнел и, стукнувшись головой о  стеклянную дверцу серванта, сполз по стенке на пол. Под тонкий звон хрусталя, Алексей помахал у него перед носом ваткой с нашатырем. Парень очнулся.
- А если бы ты один на вызове был?!  Не нужны мне помощники, которые чужую мебель головами ломают! – отправил непутевого медика назад в часть и принялся за дело сам.

Попросил полиэтиленовых мешков. Замотал ими ногу. Забинтовал поверху. Надел чулки. Взял голубые старушечьи панталоны и повертел их в руках:
- А где у них зад, где перед?
-  Конечно, тебе привычнее, бикини одевать-снимать! – вдруг нелепо расхохоталась Вика.
И не смогла остановиться. Хохот перешел в слезы. Слезы – в истерику.
Фельдшер сунулся, было к ней с валерьянкой, но Алексей его остановил.
Налил и протянул Вике полстакана водки:
- Пей!
- Я же не пью!  - захлебывалась она смехом сквозь слезы.
- Пей, сказал! Пока крышу не снесло. Пьяной не будешь, не бойся.
Она выпила залпом. Алексей оказался прав – ни вкуса, ни запаха, ни крепости не почувствовала, зато отпустило.
Пока одевали мать, укладывали на снятую дверь, убирали ее постель, Вика без слез тихо сидела в уголке на кухне. Только курила одну за другой сигареты, не понимая, почему они так быстро сгорают.

Когда  через три дня приехал Семен, баба Шура уже лежала в гробу, в окружении венков.

Первым делом они с Олегом сходили за водкой. Потом занялись неизбежными хлопотами.
Оказалось, что не так просто отправить «груз-200».
Понадобилась куча справок, разрешений, взяток. Конечно, каждая взятая бумажка стоила того, чтобы за нее выпили.
Потом выяснилось, что такой специфичный груз берет не каждый поезд.

Шел уже пятый день. Труп «потек».
Алексей пришел со своими фельдшерами. И они основательно обкололи бабу Шуру формалином. Процесс замедлился.

Ночью Вика, обнаружившая вдруг в сутках много лишних часов,  стояла в дверном проеме между комнатами.
В одной из них стоял гроб с уставшей ждать своих похорон матерью. В другой -  валялись, пьяные в стельку, брат с мужем. Где-то у чужих людей спали ее дети.
И  было так тихо, что все происходящее казалось нереальным.

Как же не хватало ей в этот миг друзей!  Ее ли вина, что чужие люди в беде оказались ближе, чем родные!
Вика посмотрела на мать, и показалось, что та с ней согласна. Ей тоже не хватало докторов, которые были все время рядом в эти страшные дни.

На седьмой день после смерти Бабы Шуры был нужный поезд.
Мужики забегали, засуетились. Нашли цинк. Нашли мастера, согласившегося сделать цинковый гроб. 
Купили ящик водки  - помянуть со всеми помощниками. Притащили Вике  с базара овощей и свежего мяса – закуску приготовить.

Вынесли бабу Шуру в деревянном гробу во двор.
На несколько минут, как положено, поставили гроб на табуретки. Подошли любопытные соседки:
- Ох, лишенько! Да что ж она творит-то! – зашептались возмущенно.
Самая активная подошла к Вике:
- Так нельзя! В туфлях не хоронят - человек ходить на том свете не сможет! Надо туфли снять и поставить в ногах на покрывало.
- И платок надо поменять! Придумала – в светлом и легком  хоронить. Надо в черном и обязательно шерстяном. Хочешь, я принесу, у меня новый есть? – добавила еще одна сердобольная.
- Мне не здесь маму хоронить. Я сделала все так, как делается у нас, - ответила к всеобщему неудовольствию Вика.

Все на той же безотказной санитарке  приехали на территорию мед.роты.
На это раз нашлось много помощников, почуявших предстоящую пьянку. Все что-то носили, что-то делали, что-то советовали.
К Вике подходили с сочувственными словами. Говорили: «Держись!».
Она молча кивала, опуская сухие, злые глаза. Сдерживалась изо всех сил, чтобы не спросить:
- Где Вы раньше были?! ….Что теперь-то держаться – все кончено!

Вика с Семеном по очереди поцеловали мать.
Гроб закрыли, запаковали в цинк вместе с венками, повезли на  ж.д. станцию. Сдавать в багаж.  Семен поехал оформлять отправку. Пьяный Олег – старшим машины.

Вика пошла домой готовить поминальный ужин.
Пришла Надя. Сдав дежурство, к ним присоединился Алексей. Он любил и умел готовить, и на кухне был скорее руководителем, чем помощником.

К вечеру  в дверях появилась уже пьяная компания из дюжины мужиков. Вике показалось, что они не очень-то помнили, по какому поводу застолье.
Шумно расселись. Потребовали к столу хозяйку. На кухню зашел брат:
- Пойдем, посидишь с нами.
- Не хочу. Они все три месяца косточки нам перемывали, теперь будут мне пустые слова говорить. Пойми, я не хочу их ни видеть, ни слышать! Приготовила. Пейте. Ешьте. Оставьте меня в покое! Скажи… да что хочешь, говори! Не пойду!

Брат понял.
Не понял Олег. Появился на кухне, пьяно шатаясь, пьяно хлопая красными глазами:
- Ну, что ты выступаешь?! Пошли.
- Не пойду.
- А я тебя щас выведу! – сказал муж заплетающимся языком и направился к Вике, пьяно ухмыляясь.
 
Алексей, который что-то резал на столе, повернулся к нему. Ни слова не сказал. Ни жеста не сделал. Но наткнувшись на его ледяной и острый, как скальпель взгляд, Олег тормознул, буркнул:
- Ну и сидите тут! - развернулся и, цепляясь за стены, ушел в комнату. Пить дальше.
- Гоооосподи! Куда отсюда деться?! –  в отчаянии простонала Вика.

Алексей посмотрел на нее и вышел. Вызвал Виталия из-за стола, и они о чем-то переговорили в коридорчике. Хлопнула дверь. Алексей молча вернулся на кухню.

Через полчаса Виталий положил перед Викой два билета:
- Бери Надю, и идите в кино. Кончается как раз к отъезду. Там тебя никто доставать не будет.

Картина была на польском языке. Вика его не знала, и это было просто замечательно.
Ее ничто не отвлекало. До нее никому не было дела. Даже дочери.
Она сидела в темноте переполненного зала, совершенно одинокая среди толпы.
Слезы катились по щекам, впитывались в черный шарф. Она не вытирала их. Они не мешали друг другу – слезы и Вика. 

Бабу Шуру похоронили на 9-й день после смерти под бочком у мужа, как она просила. 

Вернувшись домой, Вика получила письмо от маминой племянницы – старшей дочери ее старшего, давным-давно умершего брата:
- Как интересно распорядилась судьба, - писала ее двоюродная сестра, -  мой отец родился в вашем городке, а тетя Шура поехала в него умирать.