Наум Каплан

Из «Пушкинского цикла»

I

«Проклятый город Кишинёв,
Тебя бранить язык устанет...»

Проклятый город Кишинёв.
Его бранить - язык устанет.
Но этот город чем-то манит
меня под равнодушный кров.
Во чреве матери моей
сюда я был направлен в ссылку.
Здесь пил я первую бутылку,
здесь пел мне первый соловей.
Петрополь, бойкая Москва
и боль приморская - Одесса,-
всё это полно интереса,
но в сердце Кишинёв сперва.
Ни одному из городов
я так прискорбно не обязан
ни тем, что пристыжён и связан,
ни тем, что пагубно здоров.
Самонадеянный порыв
мой первый, робкие начала
здесь глупость добрая ласкала,
в итоге так и не открыв,
на что навесть прицел мне дальний,
куда направить взор и слух.
О, этот дух провинциальный,
застойный огородный дух!..
Теснит меня в пределах узких,
безмерно полного собой,
молдавский город, полный русских,
где я - не тот и не другой.
Но, славен Бог, - для русской лиры
не писан варварский закон.
Порой в окно чужой квартиры
она бросает камертон.
И здесь, где север полон юга,
где рядом запад и восток,
я взял перо, я встретил друга,               
я слушал первый мой урок.
Уж верно, всякому цветенью
своя назначена земля,
и грех цветущему растенью
бранить окружные поля.


II

«Паситесь, мирные народы...»

Народа нет - есть человеков тьма,
сознаньем друг от друга отлучённых.
Нет в мире даже равно двух влюблённых,
два равно вспыхнувших не сыщется ума.

Здесь нет двух одинаковых певцов,
двух под копирку писанных красавцев,
тем более нет сходных двух мерзавцев
и полностью тождественных глупцов.

И если нечто - боль для одного,
то это же есть благо для другого.
Зависит всякой мысли торжество
лишь от того, кому дадим мы слово.

Единство душ немыслимо, когда
одна душа с другою незнакома,
но мы ведь и в своей душе не дома,
а не в своей - кто проникал туда?..

Лишь те, кто нам трактует о народе,
едины в пустословии своём.
Они нам врут - а мы себе живём
согласно им неведомой природе.


Песня

Кого-то нелюбезно попросили,
а кто-то сам взял на душу вину,-
поэты уезжают из России
в нерусскую, чужую сторону.

Они бегут державного презренья,
от водки, от одолженных рублей,
от сна, от напускного вдохновенья,
от невозможных жён и матерей.

Но главное - от матери-России,
хмельной от крови, бледной от вранья,
они бегут, оставшиеся силы
едва-едва в больной душе храня...

А мачеха их ждёт за океаном,
сентиментальных пасынков своих,
изображая на лице румяном
сочувствие, столь важное для них.

Их ждёт почти загробная чужбина,
как в преисподней душ заблудших ждут;
и худшая в их жизни половина,
и лучшая - всё остаётся тут...