Фиалковая пора

     Время, когда в том краю, где я родилась, цветут фиалки – это ни с чем не сравнимая пора. И начинается оно весьма неожиданно, как все радостные минуты, когда не ждёшь никакого чуда, и мысли заняты сегодняшними, будничными заботами. Мой отяжелевший портфель второклашки казался ненужным грузом в такой ясный, весенний день. Разомлевшее от нахлынувшей теплыни тело просило отдыха, а ноги сами уводили на чуть проклюнувшуюся щетинку зелёной обочины. Подошвы просто горели в ненавистных стареньких ботинках с облупленными носками и связанными в нескольких местах шнурками. Шаги одноклассников напоминали шарканье древних старичков.  Ленивым взглядом скользили по освободившемся из-под снега огородам, скучным, не прибранным. А под придорожными кустами ворошили прошлогоднюю листву синицы. Радуясь весеннему солнышку, перекликаясь горланили красавцы-петухи. На манер знаменитых певцов они стремились найти место повыше, приподнимались на цыпочки, старательно вытягивали шеи и, самозабвенно закрыв глаза, выводили заученную многими петушиными поколениями победоносную песню радости.
     Дорога через всё село медленно откатывалась назад. Слегка подступающая голодная тошнота размывала мысли и затягивала увиденное туманом безразличия. И даже спотыкания о корни деревьев на размытой тропинке, протоптанной напрямик, не могли вывести из рассеянного состояния бредущую детвору. Ноги шли как бы сами по себе, руки держали на загорбке до омерзения надоевший портфель, а голова, будто каким-то образом отделилась от бренного тела и плыла над всем, разомлевшим от весеннего солнца миром.
     Я шла за Марией, девочкой с которой сидела за одной партой. Немного опередив нас, заплетая стоптанными набок кирзовыми сапогами, с протёртыми с внутренней стороны на изгибах до дыр, голенищами, шёл неунывающий  шалопай и неисправимый двоечник, мой сосед Василь, по укрепившемуся прозвищу Щитатюк. Потерявшая цвет и форму полевая сумка, которую носил вместо портфеля на ремешке через плечо, как и все мальчишки в нашем классе, при ходьбе покачивалась ниже спины. Расстёгнутая, с перекосившимся боком, тыкалась о его штанину с большим чернильным пятном на месте кармана.
     Вскоре я оказалась позади всех и ничуть не расстраивалась оттого, что попутчики уже заворачивают за поворот, а мне до него ещё шагать и шагать. Полученная тройка по письму, как натёртый мозоль, болью отзывалась в груди. Неотвратимые пятнадцать ударов отцовского ремня утяжеляли мой шаг. Вымолить прощение было невозможно. Домой идти не хотелось. Набрякшая слеза зависла на ресницах. Незрячий взгляд скользил по кустам с набухшими почками, по зелёным островкам пустившейся в рост глухой не жалящей крапивы. В эту минуту всё казалось  ненужным, незначительным перед страхом наказания.
     Но, что это?! Голубенькие глазки у самого каменного забора. На коротеньких стебельках они казались голубоглазыми подружками, которые любопытно выглядывали из-под прошлогодней листвы.
      - Фиалки! – с жаром выдохнула я.
     Забыв усталость, дурное настроение, обо всём на свете, ринулась к этому весеннему чуду. Многие цветки были ещё с беловатенькими носиками, не распустившиеся, похожие на крохотные топорики, застенчивыми малышами, со стыдливо опущенными головками, тянулись под тёплые ладони солнышка. А вчерашние, осмелевшие, уже распустившие лепестки, благоухали и источали нежнейший аромат. И хоть цветки ютились у самой земли, а нерасцветшие собратья давно обогнали их в росте, улыбались фиолетовыми лепестками. Пятачки-листики обрамляли крохотные кустики. Выронив портфель, рука потянулась к цветку. Но пчела оказалась проворней. Что-то бормоча на своём пчелином языке, она обследовала цветок за цветком. Присев на корточки, заворожёно следила я за её торопливыми лапками. Затаив дыхание, боясь помешать крылатой труженице,  смотрела в чистые, весенние глаза первых цветков.
     Сколько просидела неподвижно, не знаю. Очнулась оттого, что тень, упавшая из-за моей спины, легла на цветы и угрожающим крылом нависла надо мной. Я испуганно оглянулась. На тропинке возвышалась двухметровая фигура отца. Сразу же вспомнилась горбатая тройка в тетрадке. В груди похолодело. Но отец смотрел через моё плечо, на цветы. Прикуривая, он всё ещё поглядывал на голубенькие кустики, потом поднял с земли портфель и широкими шагами направился домой. Я поспешила следом за ним. Но на меже, уже у своего забора, увидела добрый десяток крохотных фиалковых кустиков. Опередив отца, опрометью кинулась к фиалковой полянке. Бережно сорвала несколько цветков и, на ладони вытянутой руки, понесла маме. Переступив порог, прикусив от волнения губу, протянула весенний подарок. Мама, ойкнув от изумления, собрала цветки, налила воду в гранёную чарку с надколотым кругляшком подставки, поставила букетик. Чарка с цветами празднично стояла на залитом солнечными лучами подоконнике. А мы: отец, мама, я и брат Николка, заворожёно смотрели на них.
     - Я пойду, поищу ещё цветы, в Катеринином яру? – с жаром предложила я и, обуреваемая каким-то необъяснимым восторгом, не дождавшись ответа, выскочила во двор. Не разбирая дороги, словно на крыльях, через огород, по непросохшей земле, оскальзываясь, бежала к яру. Там, с прошлого года помнила местечко, где они росли. И, правда - из-за корней белой акации выглядывали голубенькие и фиолетовенькие глазёнки фиалок. Продираясь сквозь вишняки, я пыталась дотянуться рукой до манящей синевы.
     Вдруг, буквально остолбенела от накатившего ужаса. Второпях не заметила змею, которая грелась на пне с осени спиленного дерева. Зловещее кольцо медленно разворачивалось. Перехватило дыхание, и крик застрял в горле. Ноги
одеревенели. Немигающие глаза смотрели вслед уползающей змее.
     Как очутилась дома, уже не помню. Заикаясь, размазывая грязными руками слёзы по лицу с зажатыми между пальцев помятыми цветочками, рассказывала маме о змее, дрожа всем телом. Наверное, мой перепуганный вид смягчил, редко покоряющееся чувствам сердце отца. Как бы то ни было, а тройка в тот раз была прощена. Я, притихшая, умытая, сидела на лавке за столом и черпала непослушной ложкой утрешний борщ. Что больше запомнилось мне: эта зловредная тройка, первые фиалки или проснувшаяся от зимней спячки змея, трудно решить. Но день этот, во всех подробностях, помню и сейчас.
                1998 год.