20 мая 1944 г. Эстония

    Здравствуйте!
    До сих пор я считал себя человеком неискушенным в науке карьеризма. Но последние дни я добился самого лучшего места службы, о котором мог мечтать. Я писал вкратце об этом в открытке, отправленной неделю назад, обещав в письме описать подробнее. Исполняю обещанное.
     Исходное положение было таково: партия, в которой я прибыл на фронт, была целиком направлена в один из стрелковых полков. С большим трудом мне  удалось избежать судьбы стрелка – самой страшной судьбы для солдата. Я пошел в полковую батарею. Этим я был спасен от немедленного вступления в бой. Правда, я пробыл около суток на передовой бронебойщиком, но все же не просидел там, как стрелки, 8 суток мокрым с головы до ног. После боя встретился с одним бойцом, вместе в которым лежал в госпитале и ехал на фронт. Он утверждает, что из группы, в которой мы ехали, перешли в ведение наркомздрава и наркомзема примерно 80%. Сам он получил какую-то болезнь, от которой ноги у него сильно распухли, и он потерял в весе 10 кг. Я отделался только легкой контузией, о которой в прошлых письмах не писал. Несколько дней ходил полуглухой. Контузило во время таскания пушек по болоту, о котором я вам писал,- крупным фугасным снарядом.
    Через два дня я узнал № корпуса, в который попал, и оказалось, что он тот же, в каком я был в боях под Новгородом. Незадолго до моего ранения дивизионный топограф (мой старый непосредственный начальник) был поставлен топографом этого корпуса. Я решил добраться до него и попросить его устроить меня куда-нибудь топографом или чертежником. Для того чтобы пробиться в штаб корпуса, я затеял целую интригу. Напросившись на то, чтобы меня послали строить землянку в штабе полка, я нашел там полкового топографа и предложил себя использовать как топографа. Он предложил мне стать топографом батальона. Я знал, что это такое. Эта должность не существует по штату, а, следовательно, при вступлении в бой через несколько дней после начала его, когда на переднем крае останется мало активных штыков, меня пошлют в цепь обычным стрелком. Но, т.к. мы вышли из боя на формировку, то я мог использовать свое положение топографа, чтобы незаметно смотаться в штаб корпуса, который расположился в 3 км от нас. Через несколько дней ожидания меня перевели в стрелковый батальон. Я поселился с начштаба батальона и находился на привилегированном положении: в наряды, замучившие меня в батарее, не посылался, и вообще, не имел почти никакой работы. Через три дня после начала моей новой карьеры  батальон отправился строить резервную линию обороны в районе, находившемся всего в 500 м от расположения штаба корпуса. Быстро кончив порученную мне работу (съемку местности строящихся оборонительных сооружений и уже имеющихся), я отправился в тот район, где по наведенным справкам располагался штаб корпуса. Положение осложнялось тем, что я должен был, никого не расспрашивая, по одним внешним признакам разыскать землянки штаба корпуса среди бесчисленного количества землянок, стоящих в этом районе войск, и среди них землянку корпусного топографа. Штаб корпуса я нашел по большому количеству американских Willis, обычно служащих транспортом для большого начальства и по солидному виду блиндажей. Медленно идя среди землянок, я  стрелял глазами незаметно для часовых, стараясь по окнам определить помещение топографов. И вдруг, к величайшей своей радости, набрел на землянку с окном, закрытым прозрачной восковкой и наличником из карт. Это верный признак того, что в помещении живут топографы. Подойдя к двери, я услышал и голос моего протеже. Он очень удивился и обрадовался, увидев меня (родная для него и меня дивизия, в которой мы были ранее, ушла из состава корпуса еще в январе). Первым его вопросом было: где я (в какой части) и кем. Я ответил, что нахожусь в N-ской дивизии (входящей в подчинение корпусу), в полковой батарее номером расчета. «А почему не пошел топографом?» - «Не было вакансий при распределении пополнения» (тут он возмутился), «Специалиста не используют! Хочешь, я тебя устрою полковым топографом?». Мне только, конечно, этого и нужно было. После часового разговора он расчувствовался и уже обещал взять к себе в топотделение штакора чертежником! Для того чтобы осуществить перевод, необходима была санкция начштаба корпуса. На следующий день я удрал под предлогом вызова меня полковым топографом из батальона и имел счастье лицезреть начштаба корпуса. В тот же день я получил от своего начальства приказание явиться в его распоряжение. Работать в корпусе, как хотел устроить меня корп. топограф, мне не пришлось. Меня послали в одну из дивизий, в которой не хватало топографов.  Прибыв в штаб дивизии, я получил предложение стать чертежником, на которое, конечно, согласился.
    Место замечательное. Ответственности на меня никакой не возлагается, работы не особенно много, гораздо меньше, чем до ранения: ни нарядов, ни физических работ, хорошо кормят и т.д. В общем, положение диаметрально противоположное тому, в котором я жил две недели назад. Когда я попал на это место,  дивизия находилась на передовой. Жил в 2 км от немцев, но чувствовал себя (после пребывания на передовой) в абсолютной безопасности.
     Попытки немцев сбросить нас в реку окончились неудачей, и после 25 апреля наступило затишье. По-прежнему при хорошей погоде несколько раз в день прилетают Ю-87 группами, по 15-30 самолетов и бомбят ближние тылы, артиллерию и переправы. За 3 года войны наши зенитчики здорово наловчились и нередко пикировщики не решаются пикировать за ведущим, т.к. между ними и целью густо и кучно рвутся снаряды З. А. Иногда даже сбивают. Ю-87 обычно подходят на очень большой высоте втихую, за облаками, на фоне солнца и пикируют с выключенными моторами. Обычно их замечают только, когда они уже начинают пикировать. Но, т.к. цепочка самолетов растягивается на несколько км, первый пикирующий самолет выдает остальные, и поднимается страшный шум. Бьют крупнокалиберные зенитки от переправы, 37 мм и 20 мм автоматы, крупнокалиберные пулеметы, ПТР и обычные пулеметы. Грохот такой, что нельзя расслышать человеческого голоса. Все поспешно «запасаются гробами»: залезают в блиндажи, чтобы случайно не кокнуло сыплющимися сверху осколками и пулями. Развлечение хорошее. Три дня тому назад снялись с «передка» и стоим в ближнем тылу. В нескольких сотнях метров расположен аэростат наблюдения. Когда он поднимается, немцы реагируют стрельбой из крупнокалиберных (105 мм) зениток. Как только начинается обстрел, аэростат поспешно тянут к земле. За все время немцы не сбили ни одного аэростата, но стрельба по нему частенько грозит увечьем нам.
    Надеюсь, что смогу удержаться на этом месте (чертежника) до тех пор, пока мой путь во времени и пространстве не пересечется с путем быстролетящих кусков металла. А шансов на это много.
    Сейчас у вас, конечно, горячее время – посевная кампания. Очень интересуюсь ходом ее. Не могу найти слов  для того, чтобы выразить желание вас увидеть. Сочиняю пока различные прожекты: как получить отпуск, который некоторые умудряются получать «по семейным причинам». А пока у меня появилось «мещанское желание» получить от вас современные фотографии всех вместе или отдельно. Если у вас есть таковые, оставшиеся от удостоверений, пропусков и т.п., пришлите их. Еще лучше, если Юрка сфотографировал бы семью для меня и для истории.
    Все вы, конечно, сильно изменились, а я вас представляю, какими видел 2 года назад.
   Три дня тому назад начали оперяться деревья, значит, начинается лето. Но по ночам пока  холодно, и под утро вскакиваешь  и оттанцовываешь  «дрожжачка». Спать приходится под открытым небом, т.к. мы пока странствуем.
    Желаю вам всем всего наилучшего!
    Жду писем от вас и в них фотографий.
    До свидания!   Валентин.