Odor rosarum manet in manu etsiam rosa submota

 -… оказалось, я не добросила до конуры пару сантиметров. Бедный пес все залил слюнями вокруг.
 - Наверное, он до сих пор не может смотреть на мясо. А я не рассказывала?.. Я этого не помню, но когда мне было чуть меньше года я, по словам родителей, внезапно доросла до верхнего края ковра, к которому была приколота какая-то китайская елочная игрушка. Фиолетовая, обычная, с узорами золотыми, говорят. Ну вот. Я, как всякий любознательный ребенок, тут же ее схватила и оторвала, чуть ли не вместе с ковром. И, разумеется, сунула в рот. Приходит, значит, мама с кухни, смотрит на меня и видит, что у меня во рту что-то знакомое поблескивает. Она так тихонько  подошла ко мне, рот открыла, а там остатки этой игрушки. Ни крови, ничего, я стою, довольная. Мама вытащила остатки. Папе говорить не стала, а то он бы ее съел. Так и забыли.
 - Ну ты даешь. А я сейчас вспомнила – у меня Степка когда первый раз садика вернулся…
  По дороге меня шатало. На ровном асфальте прямо перед ногами вылезали какие-то кочки, камни, то он просто сам по себе вздымался. Когда я пыталась его осмотреть, естественно сразу все исчезало. Хамство. Придя домой, я еле сняла туфли и рухнула спать.
  Проснулась от того, что рот от обезвоживания стянулся и стал раза в четыре меньше, а из горла вырывались нечленораздельные хрипы. Голову я поддерживала рукой, а то она бы точно разбилась. Во рту странно покалывало. Чего мы пили-то? Гадость какая.
На работе покалывание медленно перерастало в неприятную боль. Любая горячая жидкость распаляла эту боль. И чем сильнее она становилась, тем отчетливее. А именно – нижняя губа. Поэтому, пришлось без кофе и чая, хмуро поглядывать на сотрудников, ибо улыбка вызывала ту же боль.
На следующее утро губа горела. Я не могла закрыть рот, а лед на ней таял мгновенно. Я решила никуда не идти. Стоматит, наверняка, а не умею объясняться с людьми жестами.
 Но к обеду боль стала невыносимой. У меня поднялась температура, я ходила по дому, прикладываясь к любой поверхности, которая была хотя бы на пару градусов холоднее меня. День превратился в адскую пытку. Я пыталась намазаться зеленкой, но на губе не было ни следа ранки. Мучительно, день растворялся во всепоглощающей боли.
 На следующее утро я лежала в кровати, глядя в потолок. Ни минуты, ни секунды, ни мгновения сна. Ночь превратилась в черно-белый фильм, главные роли в котором исполняли тени на потолке. Сознание скукоживалось, обугливалось под огромным раскаленным шаром боли. И где-то на его краю что-то, еще не окончательно обезумевшее, кричало: «Сделай что-нибудь!!!».
  Из подручных средств у меня были только длинные ногти. Я раздирала слизистую, срывала кожу, лишь бы как-то замаскировать ту боль.
Вдруг она резко прекратилась. Я тяжело дышала. Спасение наступило так же внезапно – на шар высыпали огромное ведро льда и он, приятно шипя, потух и съежился. Сознание медленно возвращалось, ум, высунувшись из-за угла, кивнул мне на руки. С трудом разлепив веки, я глянула вниз. Весь в крови на дрожащей ладони поблескивал острым краем фиолетовый осколок с золотым напылением. Я счастливо улыбнулась и провалилась в сон.
  Проснувшись где-то под вечер, я не обнаружила у себя ни следа крови, ни ранок.  Руки были чистыми.  Я встала с кровати и тут же, зашипев, села обратно. В ногу врезался осколок. Чертова стекляшка. Не давала мне покоя.
 - Алло, мам? Как ты? Как новый год отметила? Да ничего. Что-то вспомнила, что давно не звонила. Может, я заеду сегодня?