ПАУК

Была поздняя осень. К этой особой поре лесостепной части центра Украины я отношусь по-своему. Во-первых, люблю, потому что многоцветье увядающей на время природы трудно описать словами. Это - спектакль, ежегодно повторяющееся шоу, которое длится, в отличие от гастролей заезжих звезд,  не один день и не  предполагает таких финансовых потерь, как при  покупке билетов на эти эпизодические представления.

Другой стороной осенней медали, отравляющей жизнь в этой части Земли, является убийственная серость, однажды наваливающаяся вместе с дождями и моросью в сентябре-октябре и правящая свой скорбный бал практически до апреля. В этот период труднее всего удержать себя от  депрессии и тоски, приносимой непроглядной безысходной серостью окружающего пространства.

В ту осень я здорово задержался с отъездом в “городские квартиры”, ломая и круша свою депрессию каждодневным физическим трудом на даче, сжигая часть тоски и смуты в огнях камина, уютно горящего каждый вечер в гостиной на втором этаже. Я подолгу сидел в кресле, не отводя глаз от  огня, еще раз убеждаясь и подтверждая истину, что огонь и вода - две главные стихии человеческого “я”. У камина душа оттаивала. Рюмка коньяку, выпитая не спеша и “по-черному” (т.е. один на один с бутылкой),  добавляла благостности, вселяя определенный оптимизм, плохо просматривающийся днем сквозь непролазную серую пелену неба.

Вспоминая советы Владимира Леви, однажды прочитанные в его книгах по аутотренингу, я пытался убеждать себя, что все не так плохо, как кажется первоначально. Признаюсь,  получалось как-то не очень, что почему-то и не сильно огорчало на фоне этого депрессивного мрака.

Однажды вечером, сидя на веранде, я обратил внимание на потрясающую паутину, искусно сплетенную огромным пауком над большим разделочным столом. Мне захотелось рассмотреть это нерукотворное творение поближе.

Проделанная пауком работа впечатляла. От стола до укрепленной на потолке лампы была виртуозно сплетена  потрясающая сеть очень правильной круглой формы. Наблюдая за ней, я совершенно не думал о том, что она является уникальным орудием убийства собратьев по микромиру.

В центре сети чинно восседал хозяин - огромный коричнево-серый паук с неплохо просматривающимися двумя темными полосками на круглом, более светлом брюшке. Паутина была по-хозяйски, очень ладно скроена. Ближе к окну  расстояние между нитями, образовывавшими окружности,  было поменьше, чем в противоположной ее части.  Очень хотелось спросить своего нового приятеля об этих секретах, но он был величественно молчалив, бессловесен  и спокоен.  Просто, повинуясь врожденным инстинктам, приобретенным его далекими предками десятки тысяч лет назад, он делал свое дело, обеспечивая себя «хлебом насущным», а будущее потомство - здоровым сытым родителем, способным на продолжение своего паучьего рода.


Мне, пожалуй, и не объяснить, почему с самого детства я совершенно не боялся пауков, испытывая непреодолимую неприязнь к змеевидным рептилиям.  Вне зависимости от того, где эти представители фауны встречались мне в жизни - на лесной тропинке, на поверхности реки или в глубинах разукрашенных кораллами южных морей Тайланда или Индонезии -  созерцание змей вызывало неизменный озноб.  С пауками все обстояло по-другому. Может быть, уважение к паукам возникло оттого, что в самом детстве я узнал от кого-то, что паук - хранитель покоя в доме, и  ни один уважающий себя хозяин не станет его выгонять и тем более убивать.


Несмотря на весьма зловещий вид моего нового сожителя, я обрадовался встрече. Теперь я был не один. Мы были вдвоем. Как жаль, что зверье не умеет разговаривать, вставляя свои хотя бы “пять копеек” в твои одинокие бессловесные монологи души, когда ты предоставлен самому себе и  есть время неторопливо поразмыслить о вечных истинах и безответных вопросах о смысле мироустройства  и твоего предназначения в нем.

Иногда я подолгу наблюдал за ним. Поначалу мне казалось, что его промысел будет более удачным. Однако я был не прав. Иногда в его сеть никто не попадался в течение нескольких часов. Но он терпеливо и молчаливо ждал своего счастливого часа, торжества жестокой природной справедливости, предполагающей  временную сытость одного ценою жизни другого.

И вот наступал миг удачи, заранее подготовленный кропотливой предварительной филигранной работой. В паутину попадала загулявшая по просторам веранды муха.  Болезная  начинала биться в паутине, все больше и больше запутывая себя и теряя силы. Вибрации нитей,  выполнивших свою миссию, пробуждали паука от затянувшихся раздумий и дремы. Он оживал, радостно предвкушая предстоящую трапезу. Мне показалось, что он не торопится нанести последний укол.  Он ждет, отдавшись предвкушениям, которые иногда приятней послевкусий.  Он готовится, рассматривая свою упитанную крылато-жужжащую добычу.  Он проверяет, правильно ли была сплетена нить ставшая для мухи последней чертой, границей, финишной лентой, увы, не приносящей радости преодоления. Он любуется плодами своего труда. Не зря его старая бабушка учила  плести сеть  у окон  погуще. Он обязательно передаст этот опыт своим будущим паучатам, чтобы они передали его по вечной эстафете врожденных инстинктов следующим новым и новым поколениям.

Постигая периодически паучью жизнь, я заметил, что моль, попадающая в его ловушку, интересовала хозяина сети не очень. Мне показалось, что к ней он относится даже с каким-то презрением. И  в этом мы с ним были родственными душами. Лениво поглядывая на попавшего мотылька моли, он оставался  недвижимым.

Так,  вечер за вечером,  я общался с ним, понимая, что скоро этому  придет неизбежный конец, потому что с каждым днем становилось все холоднее, и, вдохновленная агонией очередной осени, грядущая зима вожделенно надувала по утрам холод и иней, недвусмысленно оставляя у порога и на веранде ледяную корку в ведрах и умывальнике.

Для меня это всегда было самым грустным моментом в жизни. Нужно было удаляться восвояси, оставив сад и дом один на один неприветливой суровой зимой.

Приехал стареющий отец, неделю не навещавший меня по болезни. Это был этапный приезд. Нам предстояло провести вместе последний вечер, в обязательную  программу которого входило несколько мероприятий. Во-первых, посиделки в сауне. Обязательно с дубовым и березовым вениками, отваром эвкалиптовых листьев, громким прыганьем и фырканьем в бассейне. 

Вторым непременным действием был традиционный ужин у  камина с хорошими крепкими напитками, свечами, шашлыком, бесконечными разговорами ни о чем и обо всем, последующей дремотой  от  саунной расслабленности, сытости и тепла сгорающих дров.

Третий,  грустный акт нас ожидал  наутро.  Нам предстояло погрузить в машины сколь-нибудь ценные вещи, увозя их в гараж до следующей весны, до которой, даст Бог, вместе доживем, чтобы вернуться опять.

И был вечер, и была сауна и бассейн,  и был камин и шашлык, коньяк и длинные разговоры о жизни, которая с годами  почему-то неумолимо меняет свой масштаб, стремительно пролетая во времени и пространстве, оставляя все больше и больше в прошлом.

И было утро, прекрасное солнечно-прохладное утро – один из последних компромиссов, на которые была согласна беспощадная  зима. Мы собирали по дому картины и маски, электроприборы и прочую ерунду, без которой  жизнь человека в начале третьего тысячелетия от рождества Христова становится не столь комфортно-привычной.  За несколько десятков минут весь этот хлам был нами успешно снесен с трех этажей вниз и погружен в обе машины. Оставалась веранда.

Общаясь с отцом, я  на время забыл своего  многоногого полосатого друга, продолжавшего чинно править бал в части верандного пространства.

Несколько диагональных нитей паучьей сети были закреплены на дорогой, сделанной из ценных пород дерева хлебнице, которую несколько лет назад мне подарила школьная подруга, моя первая любовь, однажды, после многолетних обещаний все-таки приехавшая ко мне с мужем в гости. Обычно я забирал на зиму хлебницу домой, чтобы зимой ее, не дай Бог, не погрызли одуревшие от холода и голода мыши, постоянно творившие в период этого безвременья разные глупости. Сейчас, находясь рядом с творением моего кореша, я не рискнул вторгнуться в его мир, разорвав плоды его насекомотитанического труда, рискуя по весне утратить великолепный подарок первой любви , поимев сломанную металлическую решетку и разбитое окно. И все-таки я не стал его тревожить. Кто знает, встретимся ли мы с ним снова. Или новая весна приготовит встречу с его потомками, непременно получившими в наследство от отца-деда-прадеда две темные полоски вдоль круглого более светлого брюшка...