Разочарование

     В Толю Ткачука влюбились сразу все девочки нашего первого класса.
  Его отец, Семен, со своей семьей приехал ранней весной, в свое родное
  село Букатинка, откуда-то с Кавказа. В те далекие пятидесятые годы,
  теперь уже прошлого столетия, шофер, на селе - это вам о-го-го какая,
  величина. Потому-то и на сына смотрели ровесники с некоторым уважением. Но то мальчишки, а у девочек другие ценности. Толя ростом
  был третьим в классе, после Николая Сосанюка и Виктора Никитюка. Зато был этаким крепышом, которого побороть никому не удавалось. И уж
  если назревала какая-то потасовка, то побеждала та сторона, в которой
  оказывался приезжий паренек.
     По фамилии вызывала к доске только учительница, Елизавета Даниловна.
  Мы же друг друга звали по имени, а чаще всего по уличным кличкам.
  У Николая Сосанюка была родовая кличка "Цапок". Это в переводе с
  украинского козлик. "Цапком" был его отец столяр умелец, старший
  брат и сестра. Даже лохматая собака, которая свирепо облаивала всех
  прохожих, натягивая в струнку ржавую цепь, называлась Цапковая псина
  и никому дела не было до того, какое имя ему дал хозяин.
     Виктора Никитюка, нескладного, долговязого балагура, целыми днями
  вертевшегося среди разного деревенского люда, который за какой-то
  надобностью приходил на складское подворье или на ток, где его отец
  был завхозом, называли "Лис Никита". А еще называли "Красивый", хорошо
  понимая при этом, что Красота, в минуту его рождения, стояла к нему
  спиной.
     Кого считали в классе красивым, так это приезжего Толю. Чернобровый,
  с угольками чуточку лукавых глаз, он казался сошедшим со страницы любимой всеми книги "Сын Таращанского полка". А если к этому прибавить,
  что он жил на каком-то загадочном Кавказе, ехал сюда по железной
  дороге и видел много такого, о чем деревенские детишки и слыхом не
  слыхивали, к тому же он сразу записался не в школьную, а в сельскую
  библиотеку, то и относились к нему как с старшему товарищу. Пока мы
  бекали-мекали, тыча пальцем в букварь, он уже бегло читал одними
  только глазами.
  Пятерки теснились в классном журнале где, в начале строчки, красовалась его фамилия и только одна тройка неизменно завершала ряд в табеле успеваемости - это была оценка по поведению. Но если учительницу это обстоятельство огорчало, то мы, его одноклассники, считали
  лучшим учеником в классе и даже немножко завидовали его смелости.
     Вот с этим "лучшим" из лучших мальчишек пришлось мне сидеть на
  одной парте в первом и во втором классе. Мы не ссорились, не дрались как другие дети и даже не нарушали границу, которая тянулась
  от открывающейся крышки парты до чернильницы-непроливайки. Ему просто дела не было до робкой тихони с длинными косами за спиной. Жили мы
  далеко друг от друга, встречались только на уроках и потому дружба
  между нами как-то не складывалась. Это если посмотреть со стороны,
  а на самом деле все его удачи и промахи я воспринимала как свои.
  Скрывая от всезнающих одноклассниц, необычайно гордилась своим соседом по парте
     Время шло, мы переходили из класса в класс, делили парту с другими одноклассниками по воле разных учителей, становились старше
  и уже по-другому украдкой посматривали друг на друга изучающим взглядом. К старым прозвищам прибавлялись новые, обидные и не очень, но
  все же слышать прозвище вместо имени мне было неприятно. За впечатлительность и обидчивость прозывали меня "Принцессой на горошине".
  Что ж тут поделаешь, я и теперь ношу в себе легко ранимую душу и не
  задубела она от многих обид и житейских перипетий. Жаль только, что
  никто мне не обяснил, что принцессой быть, не так уж и плохо, но в то
  время мы жили и думали по-другому.
     Были и такие в нашем классе, что сами себе придумывали прозвища
  и даже очень гордились ими. Артос, Партос и Арамис - так называли
  себя неразлучные друзья Витя, Коля и Толя, уже передружившие почти
  со всеми девчонками в классе и, рассорившись с ними, хранили гордую
  независимость. Я в то время уже переписывалась с солдатом, Володей
  Каминским, возившим на велосипеде почту до службы. Ко мне не приставали,
  опасаясь связываться со старшаками. Но в глубине души первая
  увлеченность все еще теплилась в укромном уголочке. Кто знает, может
  быть и по сию пору жила б во мне эта, ни с чем не сравнимая первая любовь, если б не один случай.
     Перед самыми экзаменами, в нашем выпускном классе, учитель физики и наш классный руководитель Иван Григорьевич Матейчик, велел
  прийти в школу без книг. Это значило, что завтра нам предстоит идти
  в поход, на экскурсию на Скалопольскую электростанцию.
     На следующий день мы собрались в школьном дворе раньше обычного.
  До электростанции от нашего села Букатинка, через село Вила-Яружские,
  верх по берегу реки Мурафа, путь не близкий. Со школьного двора выш-
  ли строем, потом как-то само собой разделились на группки и, переговариваясь шли по тропинке. Я с девчонками старались не отстать от учителя, прислушиваясь к его по-домашнему тихому говору. Старый учитель
  рассказывал о войне, которая прокатилась в этих местах. С холодком
  в груди, притихшие мы смотрели на заваленный камнями вход в пещеру.
  Мальчишки ринулись искать гильзы от патронов, но Иван Григорьевич
  приказал всем стать в строй и пригрозил, что если кто выйдет из
  строя, то мы тут же воротимся обратно в школу. Война оставила много
  смертельных жал и опасения учителя были вполне обоснованными, но еще
  еще долго шушукались мальчишки, живо представляя себе как все тут было
  каких-то два десятка лет назад.
     К электростанции мы добрались только к полудню. Внимательно выслушали дежурного, увидели все да чего мог дотянуться наш любознательный
  взгляд и уставшие, переполненные впечатлениями пошли в обратный путь.
  Вскоре учитель объявил привал. Девчонки сели в тенечке обедать, а
  ребята разбежались кто куда, в поисках местечка поуютнее.
     Через какое-то время к девчонкам направились мальчишки, возглавляемые неразлучными "мушкетерами". Шумная ватага остановилась чуть поодаль. Девчонки насторожились, заперешептывались, ожидая какого-то
  подвоха. Коля с Витей загадочно переглянулись и пропустили вперед
  Толю, несущего что-то в горсти.
     - Бежим! - крикнула Валя и пустилась наутек. За нею с визгом помчались остальные девчонки. Только я, немного замешкавшись, поняла,
  что бежать уже поздно. Толя шел навстречу по тропинке.
     - Ты, что ли, самая храбрая? - насмешливо спросил он.
     Сжав губы я смотрела ему прямо в глаза и ждала. Какие мысли промелькнули в эту минуту уже и не вспомню, но то, что я увидела, поразило и возмутило меня. На Толиной ладони слабо шевелился только
  что вылупившийся птенец. Малыш силился подняться, но силенок было так
  мало, что головенка тыкалась в большой палец и сползала вниз.
     - Зачем ты его взял из гнезда? - стараясь говорить ровно и уверенно,
  преодолевая внутреннюю дрожь, спросила я. - Отнеси его обратно в гнездо.
     - Ха! Вот...
     Толя взял птенца за лапки и, разорвав пополам, брезгливо отшвырнул
  в траву.
     - Фашист! - невольно вырвалось из моих губ.
     - Что? Что ты сказала? - нахмурил брови Толя.
     В эту минуту его лицо мне показалось совсем другим - чужим, наглым, жестоким.
     - Ты, ты плохой, ты самый плохой...
     Ненависть, разочарование, гнев и отвращение смешались в этом шепоте.
  Наверное, что-то такое было в моем лице, в глазах, в сжатых кулаках,
  что смыло с его уст насмешливую улыбку. Тихая застенчивая девочка переступила некую грань и ее уже ничего не пугало. Впервые в жизни я
  по-настоящему ненавидела.
     - Что тут происходит? - спросил подошедший учитель.
     Я закрыла лицо руками, и глухой стон вырвался из груди. Нет, я не
  плакала. Мне было холодно и одиноко. Все, что грезилось мне все последние годы, исчезло, оставив ямку, как после выболевшей раны. Пустота
  и безысходность окружали меня, какая-то отрешенность сковала все мое
  естество.
     А меж тем одноклассники рассказали Ивану Григорьевичу о разоренном
  птичьем гнезде, о загубленных птенцах. Но никому и в голову не пришло,
  что в эту минуту произошло нечто большее, трагичнее, о котором знала
  только я.
     Пролетело добрых три десятка лет с того майского дня. Много раз
  холодело в груди от невысказанных обид, но первая моя любовь и первое разочарование всегда вспоминаются при виде неоперившегося
  птенца.
                18 мая 2003 г.