Сложенные крылья

       Интересно, каково это. Перешагнуть через ограждение и отпустить руки. И упасть вниз с высоты шестнадцатого этажа. Короткий миг полета – и все кончено.
       Мне кажется, это приятно. Очень приятно. Лететь. Пусть даже вниз – но все равно лететь. Просто крылья за спиной сложены, поэтому летишь не вверх, а вниз, но ведь полет – это главное, смысл именно в нем, все равно, куда и к чему он приведет. Именно так должна заканчиваться жизнь, в которой было слишком много боли – полет и смерть. Счастье, захватывающее дух, и удар, обрывающий жизнь.
       Я смотрела вниз с балкона и размышляла над тем, больно ли это. Удариться об землю с высоты в шестнадцать этажей. Сколько это метров – двадцать, тридцать? У меня была двойка по алгебре и тройка по геометрии, я даже не смогу вычислить, сколько секунд будет длиться мой единственный и последний в жизни полет. Я не летала никогда, ни самолетами, ни во сне. И меня так часто обижала судьба, ничего не давая взамен. Справедливо ли это?
       Вид отсюда изумительный – с высоты птичьего полета. Мне было видно много, дома, дороги, спешащую к вокзалу электричку, другие высотки и кусочек озера, покрытого льдом. Наш город небольшой, а район не самый центральный, поэтому высоток в нем немного и ничто не заслоняет панораму. Красота. Мне нравилось, что я смотрю на всё сверху, с большой высоты, как Бог. Хотя Богу, конечно, видно гораздо больше, чем северный край северного города, но мне хватало и этого. Я маленькая, примитивная личность, так мне всегда говорили, я привыкла довольствоваться малым.
       Город на закате очень красив весенним прохладным вечером. Особенно, если смотреть на него с моей точки зрения. А если опустить глаза от горизонта вниз, к серому, покрытому трещинами и выбоинами, кое-где еще сырому асфальту, то можно сразу ощутить свою ничтожность. Резко ощутить, какой ты крошечный и незаметный даже с такого расстояния, какой ты хрупкий и легко ломающийся для асфальта и многометровой громады дома. А Бог находится еще выше, несоизмеримо выше. Какими же наноскопическими тогда для него должны казаться все мы, люди.
       Я не отрывала глаз от земли. Линия горизонта, к которой стремилось оранжевое солнце, притягивала взгляд, но серая шероховатость асфальта манила еще сильнее, гипнотически. Больно ли это? В солнечном сплетении, казалось, свиваются и развиваются спирали ужаса, экстаза, желания прыгнуть и паники, любопытства и детского страха перед высотой. Как все сухо и грубо во взрослом мире – выброс адреналина, спазм мышц. А когда ты был ребенком, было все так вот – спиральки в животе. Или мурашки, например.
       Если долго-долго смотреть вниз, тогда уже не страшно. Земля гипнотизирует, притягивает к себе. Тварь земная должна находиться на земле, ей летать не дано. Вот постоять на высоте – пожалуйста. Но не долго, постояла и прыгай. А все-таки, как красиво на свете. Жизнь такая прекрасная вещь, если только конечно тебя не бросил любимый человек, выгнав из квартиры, при этом тебя не уволили с работы, и ты не поругалась вдрызг с родителями. Кому-то этих причин покажется маловато для самоубийства, но я маленький человечек, малодушный и забитый, мне страшно жить под гнетом таких вещей, я не умею выживать в борьбе, я могу лишь плыть по течению, покуда оно меня несет, а как выбросит на берег – пора и умирать. Я трусиха. Мне страшно жить. Хорошо, но страшно. У меня нет денег, нет квартиры, нет друзей. Кроме большой любви к этому городу, да и ко всему этому миру, у меня нет в жизни ничего. Как то так получилось само собой, что смысла жить у меня не осталось. Может, и были крылья, слабенькие, едва оперенные, но сломались, сложились и не раскроются больше. Даже для последнего полета вниз.
       Я перелезла на ту сторону  балкона. За перилами есть маленький выступ, на пол ступни, и это при моем 35 размере ноги. Двумя пятками все еще стоя на белом свете, я держалась за поручень и дышала. Мне кажется, я так мало дышала. Точнее – так мелко. Господи, Боже мой, я все в этой жизни делала так мелко, как серо, так невзрачно. Я не дышала глубоко, всей грудью вдыхая чистый вкусный воздух. Мне даже кажется, что я дышала через раз как-то. Незаметно так. Даже для себя. От моей смерти в мире ничего не поменяется, ничего не изменится. Такие, как я, мелкие серые мыши, вообще не понятно для чего рождаются на свет. Мы такие крошечные, глупые, копошимся себе по жизни, лапками барахтаемся, толкаемся даже, а для чего? В чем смысл этой возни? Мир запомнит только сильных, ярких, смелых, оставивших свой след. А от меня след останется только на этом асфальте, да и то, ненадолго, нынешняя весна обещает быть половодной. Скорей бы тогда уже шмякнуться об землю, чтоб и дух вышибло вон, а душа уже дальше разберется, что ей делать. Но – страшно.
       Я попробовала отпустить одну руку. Ну же, мышь трусливая, червяк, слизняк, мокрица! Пальцы свело, но они не разжимались. Ветер вышиб слезу, вот уж действительно достойная кончина. Разревелась, дура, пожалела себя. Нечего жалеть, нечего. Что была жизнь, что не было – никакой разницы. От многих мышей больше пользы, чем от тебя, на них хоть опыты ставят. Когда любимый человек выгонял из дома, он так и сказал: «Ты ничтожная тварь, ничто и никто, из-за тебя я сам становлюсь ничем, пошла вон». Тогда хоть чем-то нужно же отметиться, не в жизни, так хоть в смерти.
       Рука устала, левая. Она у меня слабее правой, намного. Я потихоньку разжала пальцы и вытянула её вдоль туловища. Интересно, удастся  мне упасть красиво, руки распахнув, как крылья? Хотя нет, какая из меня актриса, упаду солдатиком, или вниз головой, как кулек. Голова тогда, наверное, первой разобьется. Лучше б конечно, чтоб грудью упасть, чтоб воздух весь из легких вышел разом. Так бывает, когда с разбегу упадешь на живот или спину – вдохнуть не можешь несколько секунд, и мысль только она бьется в голове: «Воздух, воздух». А у меня воздух вот он, вокруг сейчас, много его. А уже там внизу будет все равно, потому что ребра проткнут легкие насквозь, позвоночник сместится, грудина сдавит сердце, а почки, печень и селезенка лопнут от удара. Гадость какая, не правда ли? Я все это знаю, потому что у меня был друг, врач, он рассказывал. Но он остался далеко, там, откуда я приехала за любимым человеком, только не знала тогда, что он меня выгонит из дома.
       Пора уже заканчивать. Я перенесла вес тела на правую ногу и опустила левую ступню с парапета. Поболтала ею в воздухе. Лететь. По жизни ползла, так хоть перед смертью – лететь. В кино красивее, у них там небоскребы, можно падать долго. А тут – наверное, пару секунд. Успеет ли жизнь пронестись перед глазами, как учили нас о смерти в баптистской школе? Хотя такая никчемная как моя, наверное, успеет. Я поставила ногу назад, ухватилась снова левой ладошкой за перила и чуть присела. Попробую все-таки ласточкой, вдруг получится. Закрыла глаза. На секунду лишь, просто чтоб унять спиральки в животе. Лететь навстречу земле мне хотелось бы с открытыми глазами.
       И в эту секунду зазвонил телефон. Он лежал в сумочке с той стороны ограждения. Самоубийцы не берут с собой телефон, кажется, но у меня кроме маленькой сумочки с той стороны стояла еще огромная сумка с вещами и два пакета с книгами и еще какая-то авоська, меня же выгнали из дома. Телефон звонил. Любопытство брало верх над решимостью. Это у меня провинциальные комплексы, до шестнадцати лет я вообще не знала, что такое телефон, а уж тем более про мобильный и помыслить не могла. Поэтому любой звонок до сих пор был для меня практически Божьим откровением, тем более что звонили мне не то чтобы очень часто.
       Перелезть назад было проще, чем найти сотовый в сумочке. Будь проклята дамская сумочка, в которой способно отыскаться все что угодно, вплоть до секретного оружия, но только не настойчиво звонящий телефон. Наконец, я извлекла старенькую «Нокию» на свет Божий и ответила:
       - Алё?
       - Алло, Вас беспокоит клиника «Альмера». По результатам анализов Вы на второй неделе беременности. Примите наши поздравления, и скажите, когда Вы сможете подъехать к нам на консультацию со своим наблюдающим доктором? Алло! Алло? Вы меня слышите? Алло?
       Трубка летела вниз быстро. Пару секунд, не больше. Потом разлетелась на куски от удара об асфальт, навеки замолкнув. Я смотрела на линию горизонта, туда, где лес на том берегу озера вгрызается в теплое небо, но не ощущала больше этой красоты. Разжавшаяся ладонь, не удержавшая сотовый, все еще лежала на перилах, с другой стороны которых я стояла пару мгновений назад. Я вскрикнула вдруг и отшатнулась назад от этих предательских перил. Я только что чуть не убила ни в чем неповинного человечка. Глупая дура, едва не уничтожила Богом данную неродившемуся еще человечку душу. Может быть, его жизнь будет совсем другой, гораздо более яркой и интересной, чем моя, может он то как раз и оставит след в этом мире, и это будет означать, что он не зря появился на свет. Я прижала обе ладони к животу. Спиральки. Вот тебе и спиральки в животе. Вот тебе и адреналин.
       С высоты шестнадцатого этажа мир другой. Он чище, он светлее. В нем не видно боли и зла. Иногда на шестнадцатом этаже происходит чудо. Иногда сложенные крылья вдруг расправляются сами собой. У жизни должен быть смысл, если найти его – полет может быть возможен и в горизонтальной плоскости. Ведь лететь – это главное, смысл именно в этом. А чем все это закончится – одному Богу ведомо, но он не скажет никому, это секрет.