Водолазный шлем

Когда я был маленький, я однажды увидел Владимира Ильича Ленина. Было мне тогда лет девять. Случилось это у инженера-механика Путиловского завода Каплана Ефима Иннокентьевича в его квартире на улице Слуцкого (быв. Таврической). Инженер Каплан жил в старом особняке почти у самого Суворовского проспекта в квартире с видом на Николаевскую военную академию. Соседом его был писатель Ремизов, с которым Каплан часто сиживал за шахматами после рабочей смены. И надо признать, почти все время ему проигрывал. (Кто кому? Уточнить).

С Песков через Большеохтинский мост ходил трамвай 10-й номер. Мы приехали с мамой. Нас с Каплан ничего, в общем-то, не связывало. Мама была сослуживицей супруги Ефима Иннокентьевича. Мы прошли через Тульскую улицу к Таврическому саду, и уж от него – к особняку в стиле классический модерн, где жили Каплан. Облицовочный кирпич, изразцы, гнутые окна и решетка, которую не успел выломать пролетариат; настоящий модерн – явление довольно редкое в Ленинграде. Перед фасадом умирали два чахлых деревца. Листва то ли опала, то ли еще не проросла, то ли вообще не собиралась.

Праздновали юбилей Ефима Иннокентьевича. Сколько лет – я уж и не помню; детям все взрослые с определенного возраста кажутся стариками. Смутно припоминаю, что мы там ему подарили, кажется, самовар. В гостиной стоял огромный стол, за которым сидели приглашенные, человек десять. Я изредка подходил к столу, и мне что-либо с него перепадало, какой-нибудь кулич или засахаренный фрукт. Все кого-то ждали. Именинник иногда вставал из-за стола и подходил к окну, нервно доставал портсигар, вынимал из обоймы папироску, стучал ею о крышку, и вставлял в портсигар обратно.

Мама беседовала с женой юбиляра, Идой Павловной, женщиной редкостной красоты. Ее изящная, точеная фигура, изогнутая в декадентской позе, на всю жизнь отпечаталась в моей памяти. Ида Павловна напоминала мне белую шахматную королеву. Волосы цвета спелой ржи, небрежно стянутые огромным серебряным гребнем, спускались на облегающее стан длинное платье цвета топленого молока, сливались с ним. Вытянутой ступней ноги, закинутой на другую ногу, она дирижировала в такт музыке, исторгаемой граммофоном. Тонкие пальцы рук крутили вокруг вилки салфетку. Она меланхолически кивала маминым словам. Я видел Иду Павловну уже не в первый раз, но только в этот день, кажется, начал понимать, что влюблен в нее. Подходя к столу, я хотел оказаться поближе к ней.

За стол дети не приглашались. Время я проводил с сыном Каплан, моим ровесником, в небольшой комнате, кажется, спальне, где он мне показывал разные вещи. В том числе и по секрету – водолазный шлем, так называемую неполную трехболтовку, который заинтересовал меня больше прочих вещей. С восторгом и благоговением я разглядывал лежащую на кровати тяжеленную медную каску с иллюминаторами – спереди и по краям, с ручкой, вроде дверной – сверху шлема, с болтами, должными крепить устройство с подводным костюмом. Хозяйский отпрыск старался заинтересовать меня и увлечь другими занятными предметами, которые он разложил на кровати, но мне уже было недосуг. Чудесный атрибут морского костюма настолько привлек мое внимание, что я никак не мог от него оторваться. Силачи-водолазы полностью заняли мое воображение; я уже видел море, чувствовал запах водорослей и слышал чаек. Я крутил иллюминатор, с трудом завинчивая тяжелую резьбу. Я пытался поднять шлем и даже одеть на голову. Юный Каплан скоро остыл ко мне, не желающему разделять его интересы, и потребовал оставить шлем. Я не отпускал блестящую игрушку. Он выдернул каску у меня из рук.

Вдруг раздался звонок, все гости всполошились и пошли к дверям, я сидел в комнате один. Шлем остался на кровати. Сейчас или никогда. Я взял его и с трудом надел на голову. Будто сверху на меня взгромоздили ведро с кирпичами. Огромная тяжесть навалилась на плечи и шею. Я поднялся качаясь. Стоять было тяжело. Удивительно было разглядывать комнату изнутри водолазного костюма. Чтобы посмотреть вправо или влево приходилось поворачиваться всем телом, движения давались с трудом, как будто я уже находился под водой. Я чувствовал себя настоящим водолазом. Мне захотелось осмотреть затонувший корабль весь целиком. Я вышел на палубу – в гостиную.

- А кто это у нас такой? – услышал я веселый картавый голос откуда-то сбоку. - Откуда здесь, батенька, матросы? – следом раздался задорный смех.
Через мутное стекло я еле разглядел пегого коротышку с короткой бородой. Он быстро шел мне навстречу, широко разводя руки. Я поворотился от него. В запотевшем иллюминаторе с другой стороны комнаты стояла Ида Павловна; она с ужасом и отвращением глядела на меня. В руках ее была черная коробка. Мне стало ужасно неловко. Мне стало стыдно. Гсподи, каким нелепым болваном я выглядел в ее глазах! На ватных ногах я поплыл обратно в комнату.
- Боже мой! - вскричала мама.
Кругом страшно завопили.
Я думал, они кричали из-за меня, но ошибся. В ту же секунду раздался выстрел.

Пуля ударила в шлем с такой силой, что я оглох от звона в черепной коробке. Ощущение было такое, словно мне по ушам со всей силы шлепнули резинкой из рогатки. Заряд прошел по касательной и, только чиркнув по водолазной каске, впился в буфет. Забренчали осколки посуды. Я повалился на бок, трехболтовка потянула голову вниз. Меня спасла стенка рядом, вдоль которой я съехал шлемом, и которая смягчила падение.

Я грохнулся на паркет и, кажется, потерял сознание. Очнулся я скоро. С меня снимали медное ведро с кирпичами. Болела шея и голова. Я ничего не слышал, как будто в квартире выключили звук. Густо пахло пистолетным выстрелом. В углу гостиной беззвучно боролись Ефим Иннокентьевич и Ида Павловна. Каплан вырывал у жены револьвер. Ему на помощь бросилось несколько мужчин. Наконец, она отпустила оружие и беззвучно расхохоталась. Я во все глаза глядел на нее – зачем она хотела меня убить? Гости жались по стенкам, с ужасом глядя на стрелявшую. Мать сидела на полу около меня и, вглядываясь в лицо, настойчиво о чем-то вопрошала. Я ничего не слышал, и только качал головой из стороны в сторону. Ида Павловна была прекрасна. С распущенными волосами, в надорванном на плече платье, она смеялась и рыдала одновременно. У нее была истерика.

Ленин удрал из квартиры. Позднее, когда я впервые услышал слово вприпрыжку и узнал его значение, мне показалось, что это именно то слово, которым можно было охарактеризовать его бегство. Именно так улепетывал этот человек. Вприпрыжку. Гости были столь напуганы, что никто от Капланов не расходился. Все ждали чего-то ужасного, какого-нибудь публичного расстрела. Постепенно ко мне вернулся слух. Я слышал даже шепоты по комнатам, и негромкий плач старушек в коридоре. Иду Павловну арестовали минут через двадцать. В отверстую квартиру ворвались красноармейцы с ружьями и человек пять в кожаных куртках с маузерами. Всех переписали. Иду Павловну повели. Никто не думал им помешать. Ефима Иннокентьевича, сына и тещу заперли на кухне. Каплан надела пальто, заколола волосы, и пошла с конвоем. Я бросился им наперерез с криком: - Она не хотела меня убивать! Ведь, правда?
Меня отшвырнули в сторону.
- Простите, - сказала мне Ида Павловна, улыбаясь - Я целилась не в вас.

Спустя неделю нам прислали из чрезвычайки водолазный шлем, то самый, – для меня в подарок. Слева медь была сильно процарапана пулей. Мать не хотела брать его, и я закатил истерику. Я испытывал странные чувства к этой вещи. Я ненавидел эту каску, потому что она был причиной ужасных событий: моей неловкости перед прекрасной женщиной, стрельбы и ее ареста. С другой стороны, этот медный предмет оставался той нитью, которая связывала меня с Идой Павловной. Касаясь шлема, я вспоминал о ней. А её образ все более и более волновал меня, часто посещая в пору юношеских мечтаний, сладких грез и первых эротических снов.