Юндерхейс

            
ЮНДЕРХЕЙС


Мы все рабы того лучшего, что внутри нас и того худшего, что снаружи.

Б.Шоу.

Город, в котором произошла эта история, не найти на карте Земли. Но многие верят, что все описанные события случились на самом деле.


Глава 1.
О том, как Клаус решил стать мятежником.

В маленьком городе одной холодной страны, где-то на самом краю света и почти на хвосте Северного Полюса стоял дом с надписью «ВИЛЛЕНВЕЙ». Была ночь, и его обитатели, чета Вилленвей, спали мирным сном северных жителей. Ничто их не тревожило, их сердца были холодны и стучали редко. Так редко, что любой южанин искренне бы подумал, что хозяева дома,  накинув тулупы, надев валенки и теплые шапки, отправились в путь, и вот уже через пару минут готовы припарковать свои сани у дверей высшего института власти и торжественно вручить Богу душу.

Однако, слава богу, Клаус и Эдна находились еще в добром здравии, не душевном, так физическом – точно. Вот и этой ночью здоровое большое тело Клауса так разомлело от вчерашнего обильного ужина, что раскинулось  на всю кровать, прижимая не менее разомлевшую Эдну подальше к стенке. Тело Эдны отчаянно сопротивлялось и выстраивало высокую баррикаду из пышной груди и рук, сложенных на ней крепким щитом. Тело Клауса во сне делало попытки прорвать баррикаду и оттеснить врага дальше, чтобы отвоевать себе кусок территории. Однако враг не желал сдавать позиции и все крепче прижимал руки к груди, а грудь вздымал все выше и выше. Что-то надо было предпринять, и тело Клауса замерло на секунду … Бах! – выпустило тяжелую артиллерию - и кровать содрогнулась от храпа.

Эдна вздрогнула и проснулась.
-- Опять гром среди ясного неба, – проворчала она и покрутилась на своем краешке постели, пытаясь принять удобное положение, но сон не шел.

Эдна неуклюже выпростала себя из-под навалившегося Клауса и метнула в храп что-то ужасно нецензурное. Вот уже несколько месяцев, а то и целый год, как продолжаются ночные пытки. Мало того, что эти раскаты храпа не давали уснуть, так сама кровать будто уменьшилась в два раза, и приходилось брать силой законное супружеское ложе. И так каждую ночь!  Эдна посмотрела на свои полные ножки и круглые бедра, на горку живота и широкие плечи, и отмахнулась от набежавшей мысли. И быть не может! Все дело, разумеется, в Клаусе. И давно пора им с этим разобраться.

Эдна поднялась и прошлась по комнате. Два шага в одну сторону и один в другую. Нда… тут не поставить даже маленькую софу.

Комнат в доме больше не было, только кухня и маленькая прихожая. Плюс довольно просторные ванная с туалетом, но так далеко мысль Эдны не забредала. Однако одна кровать на двоих в их положении казалась катастрофой, и терпеть  уже не было никакого повода.
Что Клаусу и Эдне было делать в одной кровати?

Давно нечего.

***

Наутро Эдна вынесла вопрос кровати на обсуждение.
Утро было солнечным, и Клаус уже представил, как спокойно и хорошо он проведет время, расчищая навалившиеся сугробы снега, что нападал за ночь. Клаус так мечтал о ясном спокойном дне, в котором ничего не должно происходить, что предложение Эдны обсудить что-то показалось ему предвещающим беспокойство, раздоры и холодный жидкий суп к обеду. Но Эдна была неумолима. И Клаус, натянув теплые байковые штаны с начесом, не вышел на улицу, а присел за стол, продолжая держать в руках толстую куртку и меховую шапку.
Все ведь еще могло обойтись.

Эдна стояла, уперев руки в бока, и с уверенным выражением лица начала поднимать тяжелый вопрос на повестку дня.
-- Сколько сейчас время?
-- Час?
-- Правильно. А во сколько ты проснулся сегодня?
-- В десять?
-- В половине двенадцатого!
-- По старому или новому стилю?

Эдна угрожающе глянула на Клауса. Шутка могла выйти боком.

-- Я повторяю! Ты, Клаус, проснулся в половине двенадцатого, а я, Эдна, твоя жена, человек, который делит с тобой кровать, открыла глаза в четыре!

Слово ЧЕТЫРЕ Эдна произнесла по слогам, ударяя, будто по лицу, каждую букву.
Клаус хотел что-то сказать, но вышло только:
-- О…
А потом еще раз:
-- Ооооо….
-- Нет, не О!
Щеки Эдны наливались кровью. Клаус когда-то любил ее здоровый румянец, но сейчас ему было не до того.
-- Не О! А ХРРРР!!! Хыр! Хыр! Хыр!
-- Я опять…?
-- Опять, снова и потом тысячу раз опять!!!
Эдна выпустила первый пар и готовилась ко второму. Клаус вцепился в железный замок на кармане куртки. Железных нервов у него отродясь не было, а потому приходилось держаться за любой металл, что оказывался под рукой.
Эдна глубоко вздохнула и продолжила.
-- Но это еще не все.
-- Нет?
-- Нет!
-- Не может быть…
-- Может!
-- Я же лег на самом краешке…
-- А проснулся где?
-- Ну, немножко подальше от края…
-- Немножко??
-- Ну, ближе к серединке
-- Насколько близко?
-- Почти в центре
-- Почти! На самом экваторе ты проснулся!
Клаус вжался в стул, стараясь придать своему большому телу самое скромное положение. Но большие руки, колени и грудь нагло вылазили наружу, почти касаясь нависающей над ним Эдны.
-- Я больше не буду…
-- Мы это уже проходили.
-- Ты просто разбудишь меня, когда я снова отодвинусь от края…
-- Разбудишь?? Как разбудишь? Как я тебя разбудила, когда у Маури сын родился?
-- Ну… Я тогда так хорошо спал. Помнишь, я съел жареную рульку на ночь, ты в тот вечер так вкусно ее приготовила.  Ты же так вкусно готовишь…

Одна  щека Эдны перестала краснеть и даже медленно возвращалась в обычное состояние. Клаус что-то там продолжал бормотать про то, какая была рулька, и какие пончики были, и про удивительный шмат сала, которым Эдна его тогда потчевала. И так выходило у него хорошо, что  Эдна убрала руки с боков и присела рядом. Когда Клаус закончил воспоминания того вечера, Эдна уже обычным своим сильным, но флегматичным голосом северной женщины, спросила мужа, когда же он наконец попросит у Харольда для них просторный дом, хотя бы самый никудышный, но большой. Хотя бы с двумя спальнями, в которых они смогут поставить две кровати, и жизнь их наладится.

Идти к Харольду Клаусу не очень хотелось, и вот уже несколько месяцев он откладывал это дело.
Харольд Седьмой, правитель города Юндерхейса, как и принято у северных людей, не отличался особой тонкостью чувств и манер. Каждый раз при встрече с жителями он  интересовался, не собирается ли кто устроить мятеж, и для этого – выспрашивал тайные мысли собеседника, задавая ему тысячу разных вопросов и пытаясь подловить на лжи.
Каждый месяц то одного, то второго жителя Юндерхейса отправляли в море на съедение рыбам за попытку свернуть действующую власть. Да, у Харольда был настоящий нюх на мятежи. Благодаря ему вовремя вычисляли преступника и совершали справедливый суд. Жена злодея, согласно закону, уходила в дом Харольда Седьмого то служанкой, то женой, в зависимости от ее талантов. 

Дом преступника также отправлялся в городскую казну, хранителем которой по удивительному стечению обстоятельств  был Харольд Седьмой, именно он мог выдать Вилленвеям новый дом и решить их житейские трудности. Однако идти к нему Клаус боялся. Ведь Клаус сам не знал, насколько чисты были его собственные мысли и не собирается ли он устроить мятеж. И хотя жена все чаще говорила с ним на тему кровати, все-таки выдержать Эдну было гораздо проще, чем узнать вдруг, что он, Клаус Вилленвей, скромный рыбак из маленького северного городка – тайный мятежник.

Но сегодня, глядя на пурпурные щеки Эдны и сильно вжимаясь в узкий стул своим большим телом, он понял, что пора…

Его ждет Харольд Седьмой.

Глава 2.
Как Клаус ходил к Харольду VII.

На подступах к дому правителя Юндерхейса не было ни охраны, ни войска, ни каких-либо других следов проживания в доме большого чиновника. Харольд всегда с подозрением относился к людям, а потому даже охранять свою персону позволял только собакам. На стаю голодных псов и нарвался бедный Клаус. Разъяренные волчьи братья, что-то около семи или десяти штук, громко визжали, натягивая свои длинные цепи и вставая на дыбы. Клаус знал, что этот лай для Харольда – своего рода звонок, а потому смирно стоял, дожидаясь пока правитель выйдет к своему верноподданному. Было около трех часов дня, к этому времени  Харольд успевал закончить свой обед, поваляться на койке с одной из жен и находился в лучшем расположении духа. Клаус выбрал самое подходящее время и надеялся на благополучный исход дела.
На крыльце показалась служанка, Алва, бывшая жена Брокка Гамсуна, охотника, выброшенного в море несколько месяцев назад. Алва Гамсун постояла на крыльце, вглядываясь в посетителя, и даже не помахав ему рукой, снова исчезла за дверью. Утреннее солнце зашло за тучи, и потихоньку начиналась метель. Клаус чувствовал, как его начинал пробирать мороз. В их краях почти никогда не бывало лета, и можно было бы и привыкнуть к температуре ниже нуля, и  хотя бы надевать ватные штаны и тулуп. Клаус надевал, конечно. Но по особым дням, старался выглядеть как люди из фильма, который однажды они посмотрели у того самого Брокка.
В их городе это был единственный фильм, который каким-то странным образом оказался у бедняги Гамсуна. Что-то он говорил про приезжих, которые и оставили пленку, но как было известно всем в городе, никаких приезжих за последние сто лет в Юндерхейсе не было. Тогда бы и молчать было Брокку, ну показалось, ну померещилось, с кем не бывает. Забыл бы тут же, да от фильма избавился бы потихоньку. Так нет, начал трепать на каждом углу и показывать пленку. Тут Харольд его и пригласил к себе на беседу. Слово за слово, и порешили, что несчастный Брокк был в сговоре с мятежниками из соседнего города (правда, на тысячу километров никаких городов уже сто лет как не было) и распространял вредную информацию на специальном носителе. Так изъяли фильм и бросили Брокка в море.
Клаус  тогда на всю жизнь запомнил этот фильм. Люди там совсем не носили тулупы, хотя тоже жили на море, но в их городе всегда светило солнце и не было снега. Все мужчины ходили в отглаженных брюках с прямыми стрелками, а женщины не носили толстых штанов, а только короткие юбки. Все выглядели такими счастливыми и влюбленными, и хоть и говорили на странном языке, смотреть на них было весело и приятно, особенно когда те  играли на длинной металлической штуке, которая, как сказал Брокк тогда, называется Саксофон. В их округе тоже была такая штука у одного местного музыканта Гутфрита, живущего  на самой окраине, но год назад Харольд как-то решил заглянуть к нему на огонек и когда тот открыл ему дверь, выглядел он как-то странно. Харольду показалось, будто старик смотрел на него совершенно иным взглядом, и вел себя так, точно был рад видеть Харольда. Выглядело это довольно подозрительно, и было решено, что Гутфрит что-то затеял. Дело приняло привычный ход, дом ушел в казну, а саксофон теперь стоит в комнате Харольда и не издает ни звука.
Но не только музыкой запомнился Клаусу фильм. Одна из девушек, блондинка с полными губами и грудью, так напомнила ему Эдну в юности, что после просмотра он даже пришел домой и поцеловал ее в обе щеки. На большее они уж давно не отваживались.
Из дверей показался Харольд. Загнав собак, которые уже охрипли от крика, он строго махнул рукой Клаусу. И у того затряслись коленки.

***
В доме у Харольда было натоплено и просторно. Туда-сюда сновали служанки, жены и дети. Служанки и жены оказались все до одной знакомы Клаусу, но многих он не видел уже давно, с тех пор, как им подарили счастливую жизнь с правителем города. Однако их лица совсем не выдавали каких-либо чувств. Признать Клауса, поздороваться с ним или тем более обнять по-дружески – все это здесь было совсем не к месту. Каждой жене был присвоен свой цвет одежды, в котором они должны были ходить сами и одевать своих детей. Каждая имела право ступать только по половику своего цвета, которые длинными дорожками были раскатаны по всему дому. К месту будет сказать, что дома в Юндерхесе по анологичному строгому принципу отличались своей расцветкой. Белый дом принадлежал, конечно, правителю. Чета Вилленвеев, как и многие их соседи, жили в коричневых домах. Цирюльники, булочники и прочие работяги и вовсе довольствовались бесцветными некрашеными домами, и только лавочники и торговцы тряпьем и украшениями  наслаждались ярким желтым цветом своего жилища. Цвет в Юндерхейсе означал многое, и не дай бог было купить в строительной лавочке по ошибке краску не коричневого, а желтого цвета. Сразу бы поползли слухи о повышении дохода хозяина, и не отходя от кассы тут же в соседних лавках беднягу бы обсчитали. 
Да, цвет устанавливал порядок в Юндерхейсе. А его правитель не выносил беспорядка, и  потому даже своем доме пытался сохранять порядок всеми возможными способами.
Клаусу дали серую форму гостя, которую тот должен был надеть в специальной комнате. Форма была из дешевого хлопка и напоминала комбинезон, но с длинными рукавами. Тут же в комнате Клаус нашел еще несколько видов формы, каждая также отличалась цветом и структурой ткани. Черная, белая, серебристая и даже золотая. Золотая выглядела как самая новая, видимо, совсем не ношеная. А вот серая форма Клауса казалась порядком потертой, будто идущая в ход чаще всего.  Черная же, из грубой ткани, висела на плечиках в самом лучшем виде, хрустящая, накрахмаленная. Порывшись в одном из ее карманов, Клаус нашел сложенный мешок тоже черного цвета и толстую завязку к нему. Во втором кармане лежал твердый листок и карандаш. На листке красивым фабричным шрифтом было напечатаны два слова: «Последнее желание», а внизу листа мелкими дежурными буквами написано «Дело№».  Похоже, Клаусу повезло с серым цветом.
Клаус посмотрел на себя в зеркало, порадовался более-менее хорошему началу и вышел в гостиную к Харольду. В пурпурном длинном халате Харольд восседал на красном плюшевом диване как на троне. Рядом с ним чуть ниже стоял узкий стул серого цвета, который, похоже, и предназначался Клаусу.
Клаус присел на краешек стула и поднял глаза на хозяина дома. Тот торжественно кивнул, и Клаус понял, что беседа с Харольдом Седьмым началась. Отступать было некуда.

-- Меня зовут Клаус Вилленвей... Мы с женой Эдной живем в восточной части Юндерхейса в коричневом доме, рядом с желтым домом Маури Стокке, что держит рыбную лавочку неподалеку… Наверно, Вы в курсе?

Лицо Харольда ничего не выражало, и Клаус решил, что задавать вопросы здесь может только один из них, и явно не Клаус. Но нужно было как-то продожить.

-- Так вот, я бы ни за что не побеспокоил Вас, уважаемый господин правитель, если бы ситуация не стала критической.

Брови Харольда не полмиллиметра уползли вверх.

-- Нет-нет! Ничего такого…  Дело лишь в том, что Эдна, моя жена, уж год как плохо спит по ночам!

Харольд с интересом поддался вперед.
-- Ее что-то беспокоит? Возможно, муж? -- По его лицу пробежала мысль, и он даже улыбнулся от удовольствия. – Ее муж затевает мятеж?

Клаус дернулся  и свалился со стула. Он так и знал, что дело плохо. Но надо было взять себя в руки, не то придется сменить этот серый костюм на черный мешок.

Он поднялся и как можно непринужденнее сел на место. Хозяин дома держался чуть напряженно, глядя на Клауса во все глаза, будто кот на глупую мышь. Мышь нарочито развязно закинула ногу на ногу.
-- Ну, и стулья делает этот Олав, напишу жалобу обязательно!
-- Продолжайте про сон жены, пожалуйста!
-- Сон? Да… так вот сон! Спим мы с Эдной вместе, как принято в любой семье, согласно закону Юндерхейса. Отличный закон, уважаемый Харольд! Я всегда говорил, что наши законы самые лучшие!
-- Клаус, ближе к теме, пожалуйста!
-- К теме, ага. Так вот несколько месяцев назад мы стали замечать, как тесно спать в нашей кровати, а тут еще, знаете, мои ночные трели…
-- Трели?
-- Ну, понимаете, тема щепетильная. Трели ночные, ну такие, вы наверняка тоже не против попеть по ночам.
Клаус игриво хохотнул, кося глазом на Харольда. Тот продолжал держать каменное выражение лица.
-- Кхм.. Когда спят, то петь не могут.
-- Ну, конечно! Петь не могут, правильно! Я и говорю, уважаемый Харольд. Если бы я пел, Эдна может быть и спала крепче. Под колыбельные-то! А тут знаете, выходит все хыр да хыр…
-- Что за хыр?  - Харольд начал мелко моргать, как будто пытался прочистить мысли. - Клаус, вы путаете правосудие, рассказывайте по существу. Так что за ХЫР-ХЫР?  Имя ночной группировки? Говорите честно, не увиливайте!
-- Группировки?? Ой, конечно, нет! Что вы! Что вы! Я вам сейчас покажу… Слушайте…
И Клаус глубоко вдохнул воздух и звучно захрапел как паровоз.  На звук сбежались служанки и дети, каждый, конечно, бежал по половику своего цвета. Харольд махнул им, чтобы убирались прочь и крикнул Клаусу «довольно».
Этим же вечером Клаус  и Эдна собирали вещи. Харольд Седьмой благосклонно отдал семье Вилленвей большой коричневый дом старика Гутфрита.
И все началось. 




Глава 3.
Как Клаус кое-что нашел и о том, какое дело мужское, а какое женское.

Дом Гутфрита стоял на самом краю города. Можно сказать, на заднем месте. Но неопытные в делах недвижимости Клаус и Эдна и этому были рады. Новый дом был гораздо просторнее. Вместо двух спален, на которые рассчитывали супруги, внутри оказались еще две на третьем этаже, плюс огромная гостиная, кабинет и большой темный подвал, в котором можно было хранить все рыболовные снасти Клауса и старые чепчики Эдны. Как считали Вилленвеи, с домом им несказанно повезло. Особенно если учесть тот факт, что после разговора с Харольдом Клаусу не понадобилось надевать черную форму и отправляться в море.
Все было как нельзя прекрасно. И пока Эдна распаковывала вещи, Клаус затеял уборку подвала, считая это самым мужским делом. Нужно было освободить место под снасти, а тут у Гутфрита сам черт ногу мог сломить. Чего только не было: старые ноты, стопками нагроможденные в целые горы мусора, потрепанные тяжеленные книги, которые Клаус ни в жисть не отважится прочитать, мешки со старыми фраками (и откуда их столько?), сундуки с концертной обувью на тонкой подошве, какие-то календари старого времени… Однако было кое-что удивительное. Клаус нашел достаточно новый сундук с кучей приспособлений для любовных утех! Удивляло не то, что предметы были чисто для этой щепетильной темы, а скорее  - что они оказались у старика Гутфрита.
На самом деле, к моменту, когда его застала рука правосудия, Гутфрит настоящим стариком еще не был, было ему что-то около сорока-сорока пяти, но выглядел он уже довольно потерто и скучно. Штаны его всегда были подтянуты до самой талии или даже чуть выше. Коротким летом он носил сланцы поверх носков, хотя и старался иногда одеваться красиво, когда в баре устраивались женские дни. Тогда он обязательно облачался в старые фраки и костюмы, доставшиеся ему, похоже, от отца-музыканта, а тому от своего отца, а тому от своего… Но что толку, во фраке Гутфрит тоже подтягивал брюки до подбородка. Нет, конечно, все жители Юндерхейса не могли похвастать особой красотой нарядов, но ватные штаны никто не дотягивал так высоко и тем более не заправлял в них  толстые свитера. По разу бывало, конечно, с каждым, ну, с кем не случается, но Гутфрит всем давал фору по части штаноподтягивания и свитерозаправки, а потому называть его иначе, чем «старик Гутфрит» , никому и в голову не приходило. И кроме того! Клаус так привык видеть его всегда одного, обнимающего только свой Саксофон, не умеющего подкатить ни к одной жительнице Юндерхейса и всегда скромно молчащего в баре на еженедельной пятничной пьянке, на которой собиралась вся мужская часть города, что найти у него целый набор всяких штук было по крайней мере удивительно.
Какую пользу они могли принести старику, этот вопрос разжигал любопытство. И Клаус позвал Эдну. Женщина, как он думал, с высоты своей интуиции, наверняка, предложит правдоподобную версию.
Эдна, увидев кучу погремушек, бархатной одежды с подвязками и много чего еще интересного, порозовела от стыда и закихикала в кулачок.
-- Ну, и проныра старик Гутфрит! Надо же, скрывать от всех свое… эээ… хобби!
Эдна вытащила из большой кучи довольно новый комплект маленьких трусиков с лифчиком:
-- Ого! Неужели сам носил?
-- Думаешь? – подозрительно поинтересовался Клаус. Не хотелось ему думать о мертвом старике Гутфрите как о Гутфрите, носящем женское розовое белье. Но Эдна пожала плечами.
-- Вообще… Скорее нет, чем да! У старика какой размер был?
Клаус почесал в затылке. У всех в городе был примерно один размер. В холод жутко хотелось есть, и среди традиционных блюд подавались, как правило, самые жирные и чисто мужские, по мнению Клауса. Никаких тебе девичьих овощных салатов, только свинина, тонущая в жире, да шмат соленого сала, ну еще рыба с толстым брюшком. Так что размеры в Юндерхейсе были дай бог каждому. Все носили L, а то и больше, не важно женщина то была или мужчина. Хотя… служанки Харольда, пожалуй, и отличались худобой. Шутка ли, все время пребывать рядом с властью, эдак можно и похудеть от восторга. И Эдна методом женской логики, наложенной на пару фактов, предположила, что Гутфрит крутил роман с обслуживающим персоналом белого дома.
Клаус однако все еще сомневался.
--  Служанки не могут никуда выходить, законы Юндерхейса не позволяют!
-- Значит, Гутфрит мог заходить в дом Харольда!
-- Ты видела этих собак?
-- Любая женщина страшнее собаки, если ей нужно!
-- Ну, допустим. А дальше? Встречаться в этом доме под бдительным оком власти, да еще этому тихоне Гутфриту… Да ты шутишь!
Эдна уперла руки в бока, собираясь устроить дискуссию, и Клаус решил, что лучше закончить дискуссию сейчас.
-- Это да, в тихом омуте черти водятся. Это правда!
Эдна все еще держала воинственно руки на поясе.
-- Как ты права, дорогая! Этот музыкант - темная лошадка!  Помяни мое слово!
-- Ох, Клаус, каким  ты бываешь иногда проницательным!
Эдна удовлетворенно вздохнула и с улыбкой понесла свои внушительные размеры наверх продолжать женские дела. Зачем тревожить женщину, если с ней можно согласиться? После двадцати лет брака Клаус знал высшие истины, но так тяжело было им следовать иногда, что после дискуссии, поступив правильно и наладив мир в семье, он еще долго не мог успокоиться. И сейчас, ползая по подвалу, собирая старые вещи Гутфрита, он разговаривал с Эдной и продолжал гнуть свою линию. 
-- Да, что ты говоришь, Эдна! Видел я этот дом Харольда, спрятаться там негде, все ходят с торжественными лицами по половикам своего цвета, и как мог ворваться любовник служанки в эту обитель высшего порядка? Нет, Эдна, ты не права, что-то тут нечисто, дорогая Эдна…
Еще полчаса где-то Клаус объяснял свою точку зрения воображаемой жене, пока вдруг не натнулся на еще одну удивительную штуку. Отодвинув от стены очередной мешок со старыми нотами и собираясь на этой стене вбить несколько гвоздей, чтобы повесить свои сети, Клаус понял, что сделать это никак не сможет. За мешком в стене зияла дыра. Из дыры веяло холодом и сыростью.
Посвятив фонариком внутрь, Клаус смог увидеть только темную землю, на которой были оставлены следы тонких башмаков, принадлежащие скорее всего бывшему хозяину дома. Клаус видел эти башмаки в одном из сундуков… Ага, значит дыра ведет куда-то… В голове Клауса промелькнула сумасшедшая мысль. А не в дом ли правителя города ведет этот ход? Не по нему ли ходил Гутфрит к служанкам высшей власти? Какой скандал мог выйти! Однако побороть любопытство и закрыть ход, не пытаясь узнать, куда он ведет – было выше сил любого жителя Юндерхейса. В этом городе из любопытных событий происходило всегда одно и то же - ежемесячная отправка очередного мятежника в море. А потому у Клауса чесалось все тело, чтобы проверить ход. Но все-таки было страшно: вдруг догадка окажется верной. Мелькнула мысль позвать Эдну, чтобы посоветоваться. Мысль мелькнула и тут же трусливо сбежала: упрямая Эдна снова упрет руки в бока и будет стоять за полное зарывание хода. Мало ли что там! Нам не нужны неприятности! -- скажет любая женщина старше двадцати, да еще и жительница северных городов! На экстремальные поступки способны только представительницы женского пола с южной кровью, как известно.
Нет, уж лучше пока молчать. Завтра она уйдет в цирюльню к Кирстен Григ, вроде та собиралась взять Эдну на работу, тогда-то и можно будет проверить ход. А пока нужно сохранять спокойствие.
Клаус прикрыл мешком зияющую дыру, вылез из подвала и начал расхаживать по дому, как ни в чем не бывало. Садился на кресла, трогал деревянные ручки, вставал, шел на кухню попить воды, возвращался в гостиную, шуршал зачем-то в камине железной кочергой, поднимался в спальни, проверял кровати, взбирался на третий этаж и просто мерил шагами комнаты, что-то себе мычал и бормотал под нос, спохватывался и делал вид, что поет песенку. Продолжалось это часа два, пока Эдна весьма подозрительно не спросила его, что с ним.
-- Ты какой-то беспокойный! Опять что-то с Маури затеяли? Небось, снова в бар звал?
-- В бар?? Да неее, Эдна, со мной все в порядке! Честно!
-- Я вижу. Третий час покоя нету!
-- Я того…
-- Чего?
-- Того… я… ищу молоток! Вот!
-- Да он же у тебя за поясом!
-- Да где??
Эдна подошла к мужу и вынула молоток из ремня.
--Ой! А я и не видел!
-- Да ну?
-- Ну, пойду в подвал тогда, гвозди забью! Там столько нужно гвоздей забить!
-- Давай-давай… Смотри там мне, не дай бог в бар соберешься, опять Маури на себе притащит!
--  Да нет! Я в подвал! А кстати…
--  Что?
-- Ты завтра ко скольки в цирюльню?
-- К девяти…
-- Будильник заведи, а то проспишь!
-- В раздельных комнатах теперь, немудрено проспать-то!
-- Ну, и шутница ты у меня!
-- Ну-ну. Иди в подвал, давай.
-- Ну, иду…
-- Стой!
-- Что??
-- Я буду слушать, как ты гвозди забиваешь!
-- Да не собираюсь я в бар!
Клаус спускался в подвал и боялся даже посмотреть на мешок, прикрывающий черную дыру в стене. Так ему не терпелось. Взяв молоток и гвозди, он шарахал по стенам со всей силы, пытаясь заняться нужным делом и все-таки развесить снасти. Нет, Эдне пока рано знать.
Не женское это дело.

Глава 4.
Как Эдна ушла в цирюльню к Кирстен Григ, а Клаус полез в черный ход.

Клаус лежал с открытыми глазами уже целый час, слушая, когда наконец раздастся звон будильника в соседней комнате. За окном все еще было темно, светало в это время года в их краях не раньше полудня. Солнце лениво поднималось, расправляя лучи к обеду, чтобы медленно проползти по нижнему краю неба и в половине четвертого, накрывашись тучами,  закатиться поглубже за край земли. Юндерхейс итак стоял где-то на самом краю мира, почти на северном полюсе, и балансировал на этом краю уже давно один, с тех пор как город возглавил Харольд Первый. Мир куда-то исчез, и ни один путник не забирался так высоко на его острый холодный край. И все рассказы стариков о приезжих списывались на старческое слабоумие, а постановления Харольда о заговорах мятежников из соседних районов воспринимались жителями скорее как аксиома без доказательств. Да и он, Харольд, иногда любил сказать тонким проникновенным голосом:  «Мир давно умер, товарищи-граждане-подданные!». И граждане верили.  На санях и собаках невозможно было проехать и сотни километров, чтобы узнать, что там теперь находится, а им и не хотелось. В  Юндерхейсе было так хорошо и спокойно, что неповоротливая мысль, как и местное солнце едва вставала над сознанием, как тут же сонно закатывалась в бессознательные глубины.
За стеной наконец прозвенел будильник. Послышался звук пружин кровати и тяжелые шаги. Эдна проснулась. Еще каких-то шестьдесят минут, и можно будет спокойно спуститься вниз с фонарем, отодвинуть от стены мешок и нырнуть в подземный ход…
Клаус ворочался и не мог подыскать удобную позу. Нужно было делать вид, что он все еще спит, иначе Эдна могла придумать ему занятие, и было бы не отвертеться. Сегодня его выходной, хоть и понедельник -  график рыбалки Клауса на этой неделе намечался на вторник, четверг и пятницу, в остальное время его подменял напарник Йостен.
Хороший парень был бы этот Йостен, если бы не его жена Марта. Она любила приходить к мужу на рыбалку с кастрюлями супа, жареной свинины и вяленой рыбы, но иногда путала дни и носила еду Клаусу. Все было бы ничего. Суп получался наваристый, с жирком и приятными маслянными лужицами на поверхности, а свинина у Марты всегда выходила с золотой корочкой.  Но над собой Марте можно было и поработать.
Обычно она садилась рядом с тем, кому приносила обед и в первые две минуты держалась  незаметно, видимо, чтобы собраться с силами, и вдруг по невидимому знаку флажка начинала говорить. Марта выстреливала фразы, говоря стремительно и обгоняя саму себя, а о чем, Клаус и не слушал почти. Ей же для непрерывной интересной беседы достаточно было иметь тихого молчаливого слушателя.
Такие люди как Марта всегда находят тему. Все может выйти с погоды: похолодало или потеплело, а то и вовсе – давно не теплело, давно не морозило – тоже большой повод для начала разговора. После постоянства погоды можно перейти на общее жизненное постоянство или непостоянство. Ну, а дальше сам бог велел поговорить на личную тему семейной жизни. Да так подробно и математически можно подойти к личному вопросу, что пожелай Клаус все-таки услышать Марту, он бы с точностью мог сказать, сколько седых волос она нашла у Йостена, сколько раз он назвал ее неприличным словом или как часто он чешет в причинных местах. Подробности были коньком Марты и людей ее склада. И сделать скидку на ее особенную  натуру Клаусу было бы проще, если бы  в Юндерхейсе нашлась вторая Марта, и третья, и десятая… И отнесись Клаус к этой тенденции философски, ему было бы гораздо легче есть суп Марты и слушать ее рассказы.  Однако Клаус был простым рыбаком, а не философом, а потому разговорчивый образ  Марты преследовал Клауса даже в минуты сильнейшего напряжения, как сейчас.
Но вот, наконец, спасение! Громкий хлопок входной двери прозвучал как короткий апплодисмент терпению Клауса. Эдна ушла! Можно было начинать его страшно интересную миссию.
Клаус еще вчера вечером продумал, во что оденется и что возьмет с собой, а потому спустя каких-то  двадцать секунд уже перепрыгивал через ступеньки вниз по лестнице. На нем были надеты тонкий свитер и штаны в самую большую обтяжку для удобного продвижения внутри хода. Вчера он казался очень узким, и, возможно, Клаусу придется протискиваться ползком.  Включив свет в подвале и прихватив фонарик, он молниеносно отшвырнул мешок и с вожделением посмотрел на черную дыру в стене.
Вот она!
Итак, медленно просунув голову и выставив фонарь впереди, он протиснулся внутрь. Дааа… Бедный Гутфрит, надо безумно жаждать попасть  в дом Харольда (Клаус почему-то уже не сомневался в своей догадке), чтобы втискивать свое большое тело в этой узкий проход. Клаус еле-еле продвигался вперед, воткнув голову поглубже в плечи и съежившись как пугливый медведь.
Несколько метров ему дались с трудом, однако впереди, казалось, пространства было больше. Свод потолка и стен потихоньку расширялся и вот уже Клаус мог расправить плечи и выпрямиться во весь рост. Однако по-прежнему было сыро и однообразно, внизу  - земля , а наверху и по бокам -  замерзшая глина. Только градусы, похоже, с каждым метром менялись, и не в лучшую сторону. У Клауса начинали стучать зубы, когда впереди наконец появился какой-то свет. Еще несколько метров, и… узкий проход открыл вид на огромную снежную поляну. Высунув нос наружу, Клаус понял, как погорячился со своими тонкими штанами. Мороз тут был нешуточный, и его лицо вмиг покрылось инеем. Однако любопытство было сильнее, и Клаус ступил в холодное снежное поле.
Оглянувшись, он замер.
Вокруг не было даже намека на Юндерхейс, хотя, как полагал Клаус, прошел он всего каких-то сто метров. Лишь белое поле до конца горизонта. И только небольшая тропинка, идущая от хода, вела куда-то вперед. Ступив на тропу, Клаус шел по следам все тех же  узких ботинок. Куда же ты шел, старик Гутфрит?
Стуча зубами и покрываясь инеем, Клаус шагал вперед. Сверху падал тяжелый крупный снег, снежинки-тяжеловесы заслоняли собой весь мир, мешая ему смотреть под ноги. С каждой секундой, казалось, их становилось все больше и больше, и ему приходилось  разгребать воздух рукой, чтобы что-то увидеть.
Однако… что за черт!
Снег касался тропинки и исчезал. Не может быть!
Клаус нагнулся поближе, чтобы проверить. Да, так и есть! Снежинки едва садились на тропинку, как вмиг растворялись в воздухе. И снежные сугробы вокруг, мягкой подушкой лежащие до горизонта, не росли выше… Снег падал и падал, а подушка лежала на одном уровне. И сам Клаус стоял в этой снежной стене в своем черном шерстяном свитере… без единой снежинки.
Было странно и жутко холодно.
 Клаус посмотрел вперед на длинную тропинку, уходящую за горизонт, и решил вернуться в дом, чтобы собраться с мыслями и, черт возьми, надеть что-то потеплее.
Дело принимало подозрительный оборот.
***
Вытаскивая свое большое тело из узкого прохода, Клаус с ужасом услышал звуки шагов наверху. Это могла быть только Эдна!
Быстренько привалив мешок обратно и взяв в руки какой-то сундук, Клаус принял позу рабочего человека. Так его и нашла жена.
--  А что так рано? Кирстен передумала?
Голос Клауса предательски хрипел, все-таки заморозился он в этой дыре.
-- Цирюльна закрыта! Ты представляешь, муженек ее, оказывается, готовил заговор! Вчера вечером выяснили! Харольд зашел к нему в гости, а того дома не оказалось! Это в воскресный-то день! В общем,  цирюльня на замке, Кристен вся в слезах, собирает чемоданы, завтра в дом Харольда отправляется.  Повезло ведь, а она рыдает. Чего рыдать? Не пойму я! Не дай бог мужа-предателя! Таил за ее спиной что-то, а она…  А ты чего это тут?
Эдна замерла в позе вопросительного знака, глядя на оттаивающие красные щеки Клауса и на иней на кончике носа.
-- Да, я это… забыл сундук один разобрать!
-- А чего щеки с мороза? Где был?
-- Ой! Да в подвале холодом тянет – жуть! Надо утеплять срочно!
Клаус делал деловой вид и пытался незаметно смахнуть иней с носа. Но Эдна не унималась.
-- Ишь ты! Утеплять! А сам в тонких трико! Заморозишься там, что делать тогда?
-- Где – там?? А! Там… ну, а чего делать?
Эдна залилась краской стыда и пробормотала:
-- В том-то и дело, ничего не делать, что толку…

Эдна поднялась наверх и занялась привычными делами, а Клаус, чтобы не предаваться мыслям, что никакого уже им толку от его здорового мужского достоинства нет, и ничего им уже не поделать, снова обратил своего внимание на этот странный черный ход.
 Что за снег такой… Что за место? 
Надо обмозговать.
А с кем?
Ясное дело, с Маури!



Глава 5.

Как прошла беседа с Маури и о том, как Клаус решил стать героем.
В лавке у Маури толпа народу сновала туда-сюда. В Юндерхейсе толпой называют все, что выглядит больше одного человека. То есть два-три посетителя толпилось у прилавка, не давая Клаусу  возможности поговорить с глазу на глаз с владельцем. Еще полчаса пришлось томиться, пока Марта Крог, та самая Марта, жена Йостена, окончательно не выяснила у Маури, когда точно привезли эту сельдь, а потом несколько раз не пересчитала сдачу. Клаус, завидев Марту, делал вид, что они незнакомы - достаточно было встретиться с ней взглядом, как та снова бы открыла словесный огонь, и ее было бы не остановить.
Наконец Маури повесил табличку «ОБЕД» и запер дверь на ключ.
-- Ну, что случилось?
Самый верный товарищ Клауса отличался особый прямолинейностью, твердостью и умением быстро соображать, а потому сразу переходил к делу. Клаус втайне мечтал когда-нибудь стать таким же, а потому в разговоре с Маури старался держаться крепким парнем  и не вилять по-бабьи.
-- Какая-то чертовщина с домом Гутфрита!
Маури даже ухом не повел.
-- Всякое бывает. Что именно?
Тут-то надо было Клаусу собраться с мыслями, подойти взвешенно к теме и выложить все четко. А он…
-- Ну, ты понимаешь, старик… Марта не могла уснуть, и я пошел к Харольду просить дом, ну там, слава богу, все обошлось, в общем,  то-да сё, слово за слово,  отдал бывший дом Гутфрита, ну тот, что на самой окраине, короче, все было бы ничего, дом огромный попался, с двумя спальнями, кабинетом и подвалом! А в подвале – ужас! Куча мусора, мешков всяких, этот старик вообще не любил порядок, короче, всякие календари, пиджаки, обувь, и целый сундук разных там штук для любовных утех! Мы с  Эдной, как увидели, так  обомлели! А дальше – еще хуже,  в стене за кучей мусора дыра оказалась! Ты представляешь? Настоящий подземный ход! Ну, я Эдне не рассказывал -  женщина все-таки, ей про такое нельзя, вот и собрался сегодня с утра сам, взял там фонарик, оделся правильно, полез в дыру. А там! Жутко тесно, холодно, прям сразу видно было, что дело – дрянь, короче, лезу я, и вдруг впереди свет! Вылез на какую-то чертову снежную поляну, а вокруг никого! Ни Юндерхеса, ни Шмундерхейса, а ведь я всего-ничего прошел, понимаешь? А дальше вообще кошмар. Вижу – тропинка, я - по ней, сам дрожу весь, такого мороза никогда не встречал, снег валит как оголтелый, снежинки с бычью голову, ну хорошо, с кроличью, иду я, ни зги не видно, и тут смотрю! Снег-то вроде падает, на дорожку, на поле, а только коснется - и бах! Нет его, понимаешь? Нету снега!!! Все ровно!!! Я на себя гляжу, а на мне тоже ни единой снежинки! Подлетают, собаки, чуть садятся и пшик!  в воздухе - и нету их!!!!
Клаус разгорячился, руки дрожали, выворачивая шапку туда-сюда на десятый раз, уши красные, волосы дыбом – смотреть страшно. Однако Маури был крепким парнем, и только и сказал:
-- Ну… разберемся!
И достал из-под прилавка  пятилитровую бутылку с какой-то темной жидкостью и разлил по двум кружкам. Клаус посмотрел на едва начатую бутылку и понял, что разбираться приятель намерен серьезно.
На первой кружке крепкий парень Маури собирался с мыслями, на начале второй он закатал рукава рубашки и сел в нужную позу, и где-то на третьей  начал вникать в проблему.
-- Тут старик, дело, конечно, темное, но на все можно найти ответ, так?
-- Так…
-- Вот смотри, Гутфрит хранил принадлежности, скажем, романтического порядка, так?
-- Так…
-- Но это еще не доказательство того, что он ими пользовался… Правильно я говорю?
-- Вроде правильно…
-- Значит… Нельзя утверждать, что Гутфрит был как-то иначе связан с этими штуками, кроме как – просто хранил в большом сундуке в своем подвале. Верно?
-- Ну, верно…
-- Мыслишь логично, старик! Идем дальше… Этот сундук с принадлежностями может быть совсем не связан с тайным ходом, и даже больше тебе скажу… Утверждать, что он как-то связан – неправильно, потому что наравне с этим сундуком, Гутфрит хранил и другие сундуки с менее интересным содержимым, и делать предположения, что сундуки с обувью, календарями и старыми книгами как-то связаны с тайным ходом – также безосновательно и голословно! А потому можно спокойно забыть о сундуке любовного содержания и перейти к основной теме нашей встречи, а именно – к теме потайного хода. Следишь за мыслью?
Клаус допил четвертый стакан и как-то легкомысленно кивнул. Маури было и этого достаточно.
-- Выделим несколько неизвестных в нашей задаче. Первое – снежинки. Падая, исчезают. Второе – безлюдное поле. В ста метрах по подземному ходу от дома Гутфрита нет  намека на Юндерхейс. И третье – следы на тропинке. Кому принадлежат и куда ведут?  Нужно идти логическим путем, правильно?
Клаус мотнул головой, еще немного, и, похоже, идти он сможет только очень неровным логическим путем, опираясь на мудрое плечо старины Маури.  Маури же был несгибаем.
-- Итак, снежинки. Что у нас такое снежинки? Вода, правильно? А какое свойство имеет вода? Испаряться, верно? И методом логики мы делаем вывод, что снежинки исчезают в воздухе силой испарения!!! Выпьем же за это!
Шестую кружку Клаус поднимал с тем же усилием, с каким держал глаза открытыми. Добраться бы до третьего неизвестного – все, о чем сейчас он мечтал. Крепкий парень Маури держался потрясающе. Поставив локти на магазинную стойку, он мертвой хваткой вцепился в ворот слабеющего собеседника и крепко держал второе неизвестное в своей речи.
-- Снежное поле, следствие идет за тобой! Что у нас снежное поле? Окружность! Чем Уже окружность, тем меньше радиус! Чем меньше радиус, тем меньше диаметр, чем меньше диаметр, тем меньше видно! А потому, выйди за круг диаметра и увидишь Юндерхейс! Так выпьем за логику! Ура!!!
Маури грохнул кружкой о стол и упал рядом со спящим Клаусом. Еще пару минут он что-то бормотал про третье неизвестное, ставя вопросы ребром и приправляя свои рассуждения крепким словцом, пока не заснул крепким сном.
Крепко им может достаться от Эдны.
***
Поздно вечером их разбудил громкий стук в дверь.  Не найдя мужа в подвале, Эдна по зову своего сердца отправилась сначала в бар, ожидая встречу с благоверным, но не найдя Клауса, поддавшись женскому чутью, повернула к лавке этого пьяницы Маури.
На третье минуте долбежки в дверь на пороге лавки показался ее владелец, его помятый вид говорил сам за себя, и, погрозив ему пальцем, Эдна взвалила мужа на плечи и потащила домой. Клаус пытался делать какие-то знаки Маури, чтобы тот приходил к нему в среду для расследования дела на месте. Маури успел кивнуть в знак согласия и снова ушел в небытие.
Клаус страдал от жуткого похмелья и стыда за то, что висел на плече жены, которая распекала его вовсю по  дороге домой, но иначе представить себе беседу с лучшим другом он и не мог. Да и пережитый стресс на утренней прогулке в этой дыре не мог привести ни к чему хорошему.
 Однако лежа уже в своей кровати и считая вертолеты над головой, Клаус дал себе слово обязательно выяснить, что за чертовщина ворвалась в его жизнь, скромного обычного рыбака. Клаус чувствовал себя почти героем, которому суждено изменить жизнь этого города. Он представлял себя стоящим на площади Юндерхейса и вещающим в толпу об опасностях, которые ему пришлось пройти, чтобы открыть то чудо, которое притаилось в недрах его подвала. Клаус видел себя в венках и медалях в центре толпы, смотрящей на него  с огромным восхищением и восторгом! И вот тогда, среди всего этого, глядя на Клауса в буре оваций и аплодисментов, его жена Эдна наконец поймет, какой важный и большой человек живет рядом с ней и посмотрит на него совершенно другими глазами! 
Ох… Какие только мысли не приходят на ум от плохой ягодной настойки  и давно не исполненного супружеского долга.

Глава 6.
О том, как герой решает обойти ураган «Эдна»  и дело Фроуда Грига.

На следующее утро в доме у Клауса собрались грозовые тучи. Эдна ходила, набрав в рот воды, и Клаус отправился на работу не в лучшем расположении духа. Еще и голова раскалывалась после вчерашнего…. Однако рыбалка должна привести его настроение в нужную форму. Обычно, стоило сесть в лодку, добраться до места и расставить сети, как тут же начинали клевать только приятные мысли. Вот и сейчас, сидя в лодке, Клаус старался медленно и глубоко дышать, сосредотачивая свое внимание исключительно на море, и ему становилось спокойнее. Умиротворение разливалось по всему телу и, заплывая в мозг, ласково щекотало все мысли. Правда, мыслей со вчерашнего дня у Клауса осталось катастрофически мало: все пространство левого и правого полушария потеснило огромное жирное любопытство – КУДА ВЕДЕТ ЭТО СНЕЖНОЕ ПОЛЕ? И нужно было дотерпеть до среды, чтобы весь законный выходной посвятить этому важному делу. С Эдной вот придется туговато. Она весь день проведет дома, и спрятать от нее свою затею Клаус никак не сможет. Тем более, как он надеялся, компанию ему все-таки составит Маури, а с появлением в их доме его старинного друга Эдна может тут же сменить свое холодное молчание на горячие споры. Но Клаус дошел до той степени экзальтации, что готов был пустить проблему «Эдна» в свободное плавание. Героя не может остановить ничто, даже женщина!   
С тех пор, как Клаусу с женой нечего уже было делать в койке, кроме как делить территорию,  он все больше испытывал желание не перечить ей, но и в то же время поступать по-своему. Легче было замять вопрос и ждать, когда само рассосется, чем прислушиваться к голосу Эдны и вникать в предмет. Конечно, посмотри Клаус на Эдну другими глазами, как раньше, двадцать лет назад, он бы даже рот открыл, слушая дорогую милую красавицу Эдну. А сейчас… Сейчас Эдна занимала главенствующее место в его доме и стояла на первом месте среди всех первостепенных предметов быта, к которым Клаус был безумно привязан, как человек северного характера. Взять хотя бы ящик для инструментов или его любимое кресло. Как бы он смог прожить без них? Они были неотъемлемой и важной частью жизни Клауса Вилленвея. Но кто будет вникать в проблемы ящика и кресла?? Конечно, у Эдны был крутой характер, и она могла порой сказать «как отрезать», но с годами Клаус привык слушать ее голос пространно, без придыхания, будто метель за окном…. И потому всегда согласно кивал в ответ, лишь бы не раздражать метель еще больше, и любовно погладив ручку кресла, оставлял ящик для инструментов в полном покое. Бывали, правда, моменты, когда нужно было что-то ответить важное, и Эдна, затаив дыхание ждала его ответа, и лучше ответа правильного, и тогда Клаус поступал так, как собирался поступить завтра, когда появиться Маури. Пускать все на самотек и смотреть, куда повернет метель…
К концу дня Клаус пришел в самое благонравное расположение духа,  полностью прогнав плохие мысли и примирившись с завтрашним ураганом «ЭДНА», и, насвистывая песенку, весело шагал в рыбную лавку Пауля Лимма, чтобы оставить там большой улов и получить кровно заработанные деньги. Однако недалеко от реки, по пути к Паулю, на центральной площади он наткнулся на большую толпу жителей Юндерхейса. Обычно на площади устраивали публичную расправу над мятежниками. Подойдя поближе, Клаус заметил в толпе Кирстен Григ в новой дорогой ярко-зеленой накидке. Да, похоже, это был суд над ее мужем, Фроудом…
Клаус, закинув подальше на спину мешок с рыбой, присоединился к толпе. По обыкновению процесс длился часа полтора: пока правитель города не скажет речь, не допросит толком преступника, не вынесет приговор, осужденного не бросят в море. А толпа собралась именно поглазеть на то, как черный мешок с телом и булыжниками плюхнется в воду и пойдет ко дну.
В центре площади возвышалась сцена, на которой обычно ставили маленький  столик и большое красное кресло, предназначающееся для главного судьи и правителя города – Харольда Седьмого. К появлению Клауса рыхлое тело правителя уже успело принять торжественную позу, втиснув себя во внутренности кресла. Судья вещал в толпу вкрадчивым низким голосом.
-- Справедливым законом Юндерхейса и высшей справедливостью я  объявляю заседание по делу Фроуда Грига открытым!
В толпе прокатились жидкие аплодисменты. Харольд застыл в ожидании, и толпа зааплодировала жирными хлопками с криками «Ура Харольду!», кто-то даже  громко свистнул. И судья продолжил.
-- Итак, господин Фроуд Григ, готовы ли Вы говорить правду и только правду?
-- Готов…
-- Тогда начнем… Помните ли вы прошлое воскресенье?
-- Помню, господин правитель Харольд Седьмой…
-- Называйте меня СУДЬЕЙ Харольдом, перед вами судья, который будет судить вас по закону города Юндерхейс. Правитель остался за стенами суда, дайте ему передохнуть наконец! – Харольд мелко хихикнул собственной шутке и снова сделал торжественное лицо.
-- Хорошо, господин судья.
-- Так помните Вы прошлое воскресенье?
-- Хорошо помню…
--  Расскажите суду, как вы провели этот день.
-- Ну… Я встал в половине десятого, когда Кирстен начала громыхать посудой на кухне, она всегда…
-- Говорите только о себе!
-- Хорошо… Я встал, позавтракал, выпил кружку молока, оделся и вышел на улицу…
-- Таааак. С этого места можно поподробнее. Сколько было времени, когда Вы вышли?
-- Одиннадцать, наверно… Я точно не помню… Это важно? Надо спросить у Кирстен!
-- Кирстен уже дала все показания суду, постарайтесь обойтись собственными силами!
-- Уже дала? Ну, хорошо… Мне кажется, было одиннадцать…
-- Дальше продолжайте.
-- Дальше… Дальше я повернул направо к дому Олава,  торговца мебелью, и зайдя за угол, я постоял там минут пять…
-- Зачем Вы там стояли?
-- Чтобы удостовериться, что Кирстен не следит за мной из окна и не сможет увидеть, куда я направляюсь…
-- Очень интересно! Куда же Вы направлялись?
-- В дом Келды Ингрид…
-- Келды-врачевательницы?
-- К ней, господин судья…
-- И для чего вы пошли к Келде?
-- Ну… Просто… Дело в том… Я….
-- Не виляйте, говорите прямо!
-- Мы с Келдой пре… Пре….
-- Преступники?? Преступники!
-- Нет! Мы просто пре… пребываем в связи!
Толпа ахнула. Кирстен закрыла лицо руками. Клаус кого-то больно ударил мешком с рыбой. Всё забеспокоилось, пока судья не стукнул громко судейским молотком по столу.
-- Тишина в суде! Фроуд Григ, Вы хотите сказать, что ходили к Келде только лишь для того, чтобы предаваться любовным утехам?
-- Ну, не совсем…
-- Это уже ближе к истине! Суд спрашивает, Вы, Фроуд Григ затевали мятеж с Келдой Ингрид?
-- Кто… я???
-- Вы!
-- Что Вы, господин судья!
-- Но Вы же только что признались, что ходили к Келде не только за любовными утехами!
-- Да!
-- Так что же еще вас связывает?
-- Ну, эта… любовь.
Толпа снова ахнула, но Кирстен в этот раз не двинулась. Она стояла с равнодушным лицом, будто находилась совсем в другом месте. Харольд снова изо всех сил стукнул молотком.
-- Если любовь – то, конечно! Суд зря пригласил Вас, господин Григ! Крутить любовь на стороне не возбраняется законами Юндерхеса… – Харольд говорил возвышенным голосом, патетически закатывая глаза. Он улыбнулся снисходительной улыбкой, и по лицу Фроуда пробежала радость. Из толпы послышался чей-то вздох облегчения. И Харольд, занеся свой молоток над  столом, громко провозгласил:
-- Законом Юндерхеса и высшей справедливостью постановляю! Фроуда Грига бросить в море!
И бах – молотком по столу!
Толпа закричала. К Фроуду подскочили двое и быстрым проверенным движением накинули ему  черный мешок на голову. Пара булыжников, завязка – и вот уже Фроуда тащат к морю. Толпа мчится следом. Всплеск волн – и общий рев восторга.
Через минуту Клаус уже тащил свой собственный мешок в лавку к Паулю тяжело и без свиста. Забрать деньги, прийти домой и сесть у теплого камина – все, о чем он мечтал.   
Только бы добраться до любимого кресла и... Эдны.
Глава 7.
О том, как началось странное путешествие Клауса Вилленвея и его друга Маури.
Клаусу приснился сон, будто там, за снежной поляной, ждал его Харольд, сидя в красном кресле и любовно поглаживая черный мешок, а за его спиной страшно мертвой гладью раскинулось море. Вокруг не было ни души, ни ветра, и молчаливый приказ судьи, протянувшего ему мешок, Клаус принял также безропотно. Сев внутрь, он подкатился ближе к Харольду, чтобы тот смог дотянуться и завязать покрепче. И оказавшись в полной темноте, Клаус стал медленно раскачиваться в том направлении, где, как ему казалось, его ждет море. Сделав последний рывок, он покатился вниз, и легкость, принявшая на секунду его в свои объятия, сменилась жестким ударом.
Он свалился с кровати.
За окном уже светало. С минуты на минуту должен прийти Маури, он всегда вставал с петухами. И сейчас, должно быть, уже побывал в своей лавке, успел продать полдюжины килограммов сыра, повесил табличку «СКОРО ВЕРНУСЬ», и наверняка, уже идет своими твердыми уверенными шагами в их сторону.
Клаус на этот раз оделся тепло. Никаких легкомысленных трико, только штаны с начесом, теплый жесткий свитер, один и второй, и тулуп. Ходить тяжело, конечно, зато он сможет положить на лопатки эту чертову поляну.
Внизу Эдна уже топила камин, и, увидев Клауса так рано в полной экипировке, сделала круглые глаза, но вспомнив о его неумолимой вине, привела глаза в порядок и отвернулась, как ни в чем не бывало. В дверь постучали. На пороге показался невозмутимый Маури,  из его правого кармана торчало длинное горлышко винной бутылки. Маури никогда не приходил в гости с пустыми руками, и Эдна про это знала. Подскочив к двери, она нарушила обет молчания и сказала пару ласковых о том, кто здесь пьяница и куда бы ему пойти.
--Ишь, по гостям шастает! Лавку небось бросил, знала бы Лайма, как ты хозяйство ведешь!
Маури стоял на пороге полный достоинства, глядя исключительно на Клауса, который наблюдал ситуацию весьма отстраненно, памятуя о своем вчерашнем обещании пустить вопрос в свободное плавание и не придавать так уж много значения Эдне. Та же, видимо, только начала свою песню.
-- Ну, чего стоишь на пороге? Метлой тебя выгонять что ли?
Маури повернулся к ней боком и одним краешком губ проговорил:
-- Я к товарищу пришел. Не кричите, пожалуйста.
-- К товарищу! Товарищ твой стоит вон, онемел, нужен ты ему больно!
Маури внушительно посмотрел на Клауса. Тот было открыл рот, да вышло только:
-- Ну… 
-- Видишь! Так-то ему гости нужны! А это что?? Батюшки-святы!
Эдна уставилась на карман Маури. Мауру  взял за горлышко свое добро так сильно, что вряд ли можно было вырвать бутылку из под этой руки.
-- Вот ведь, пригрели врага! И как тебя Лайма терпит! Сдала бы Харольду давно,  я не удивляюсь, если ты тайно в лавке своей мятежом промышляешь! Преступное ты рыло! Вот кто!
Верхняя губа Маури приподнялась, будто флаг, и из его рта  медленно, почти философски выкатилась бомба:
-- Вы, госпожа Эдна, похоже, давно не видали нежной мужской руки… Моя Лайма каждый день порцию ласки получает. А ведь когда жена довольна, и муж имеет право по гостям ходить. А если мужу не дают спокойно дела с товарищем обсудить, какой ласки вы хотите с такими правилами в доме?
Эдна затихла. Враг нанес поражение в самое слабое место. И Эдна расправила плечи, выпрямила спину и, медленно покачиваясь, удалилась на кухню со строгим равнодушным лицом. Но в конце концов не сдержалась и все-таки так звучно хлопнула дверью, что посыпалась штукатурка.
Дорога была свободна. Можно было брать штурмом подземный ход.
Перед тем, как лезть внутрь, Клаус согласился выпить по стаканчику, чтобы набраться храбрости, да и на морозе всегда полезно разогнать кровь. Выпили все же пару стаканчиков. Жар разлился по телу, и чтобы не свариться (предусмотрительный старина Маури, судя по его раздувшейся фигуре,  умудрился надеть как минимум три свитера и трое штанов), было решено быстрее идти на мороз к снежному  полю.
Спорили, кто полезет в ход первым. Казалось бы, первым должен идти хозяин, а потом гость, но Маури был старшим в команде, и, значит, хотел взять на себя удар. Однако Клаус сейчас тоже вынашивал героические планы, и потому как первопроходец считал логичным лезть вперед первым. В общем, пока рядились, выпили еще по стаканчику, и Маури, основательно объяснив свою  позицию, согласился прикрывать тыл друга.
Полезли внутрь.  В огромных тулупах и шапках было так тяжело идти, что каждый сантиметр давался с трудом. И, почувствовав, как стенки хода наконец расходятся, Клаус сперва был так рад, что может дышать полной грудью, что не заметил перемены…. И только на выходе ощутил мощную волну света и тепла. Выглянув наружу, он онемел.  Вместо зимы здесь был палящий зной… Вместо снега – горячий воздух, зеленая трава и яркое солнце! Маури, подперев Клауса сзади, что-то промычал, и Клаус пробкой выскочил наружу.
-- Ну и жара! – Маури ворчал, стаскивая с себя свою тысячу свитеров и штанов. -- Что за дела ты устроил, Клаус Вилленвей??
-- Дык это… здесь зима была… -- Клаус тоже стягивал с себя кучу одежды, успевая оглядывать местность. – Вот!! Смотри!
Маури посмотрел в ту сторону, куда указывал приятель.  Тропинка, судя по всему растаяла, но на ней по-прежнему оставались следы узких ботинок, будто кто-то аккуратно вынул из-под них снег, оставив на тропе  тот же самый отпечаток.
-- Дело дрянь, старик, -- почесав в голове, сказал Маури. – Если следы остались, а вместо снега выросла трава, вопрос, кажется, еще запутанней, чем я предполагал. – И Маури достал бутылку, которую припрятал в кармане и отхлебнул глоток.—Тут, брат, логика бессильна!
Клаус смотрел на него, не мигая. Что же было делать? Вернуться назад, прикрыть ход мешком и даже мыслью не возвращаться к нему? И это в тот момент, когда Клаус решил пойти по героическому пути?
-- Ладно, брат, не дрейфь. Надо начать с малого – осмотреть здесь все хорошенько, а потом уже идти по-большому! – Брови Маури прямым углом взлетели к вискам,  и на его лице показалось самое решительное выражение.
И вот в трусах, майках и валенках на босу ногу они выстроились на тропинке, и гуськом, озираясь, почти на цыпочках,  пошли вперед. Вокруг до самого горизонта росла только зеленая порядком выгоревшая трава, и только изредка попадались маленькие сиреневые цветы, которые никогда не встречались в Юндерхейсе. Там, правда, вообще ничего не росло, кроме живота и усов местных жителей.
С каждой секундой Клаусу и Маури становилось все жарче, казалось, будто земля разгоралась под ногами все сильнее, и сквозь валенки они чувствовали себя как на дне раскаленной сковороды.  Им страшно хотелось пить, и Маури допивал остатки вина, с каждым метром шагая все более слабой походкой. Из-за горизонта не показывалось ничего, кроме той же самой травы, которая желтела каким-то неестественным цветом все больше, а с земли все сильнее поднимался пар. Клаус  мечтал о том холоде и зиме, которые он так проклинал в прошлый раз. Но каленый воздух не предвещал ничего, кроме жареной земли впереди. Солнце ударяло в глаза, в голову, ноги и руки, однако их белые тела не краснели ярко-розовым загаром как кожа любого северянина, попавшего на солнце, а иссиня-белой вороной выделялась на желтом фоне горящего ада. В каленом воздухе, до которого можно было дотронуться рукой и почувствовать его тяжесть, не кружилось ни стрекозы, ни мухи, ни бабочки.
Кроме Клауса и Маури здесь не было ни души.
Пока из-за горизонта, будто мерцающий мираж, показалось что-то темное, встающее над землей среди двигающегося пара неподвижным и внушительным зданием. Прищурив почти ослепшие глаза, ошалевшие от солнца, Клаус смог разглядеть неровности огромной махины, которая приближалась к ним, будто разинув здоровенный рот с переломанными зубами. Что-то похожее на горы… или лес… Клаус, не отрывая взгляд от огромной глыбы, крикнул Маури, что он думает, там такое?! Но тот, опьянев от жары и вина, уже и не мог выдавать собственные версии, он шел как молчаливый бычок за своим хозяином, без веревки, но с вечной привычкой ходить на привязи.
Клаус обернулся и увидел своего приятеля в совершенно нерабочем состоянии духа. На Маури в этом деле уже  можно было не рассчитывать.  И Клаус, краем уха слушая неровные шаги позади, старался храбро двигаться вперед, не выпуская из виду далекий призрак. Понемногу метр за метром – и уже можно было различить в нем какие-то высокие, тонкие перепонки, похожие на ветки… Да, так и есть. Это был лес.
Позади послышался какой-то глухой звук. Клаус обернулся, на траве лежал Маури. Он что-то бормотал, но, похоже, вот-вот готов был провалиться в пьяный сон. Клаус потормошил его, пытаясь привести в чувство. Тот открыл глаза и удивленно уставился на приятеля. И снова закрыл их.
Взвалив на свою большую спину обмякшее тело Маури, Клаус медленно и тяжело пошел по тропинке. Тропа предательски вела в лес, и похоже, придется войти в него. Герою нельзя поворачивать назад.
Наконец он добрался до первых деревьев - внутри была тень, уже хорошо. Привалив к дереву Маури, он сел передохнуть. Пот катился градом, и жажда стала невыносимой. Может быть, в лесу найдется вода… Хотя лес этот вызывал какое-то странное чувство. Стволы деревьев  казались какого-то жутко черного цвета, Клаус никогда таких не видел. Каждое дерево будто было создано по одному шаблону: ровное, с прямыми ветками, без природных изгибов и недочетов. Каждое было точно остальные, все братья-близнецы.
Клаус наклонился к стволу одного из них и острием ногтя сделал пометку, обычную полоску в пару сантиметров. И о чудо…Полоска заросла обратно. Клаус сделал еще одну, и та снова исчезла, ствол был девственно чистым. Снова чертовщина как с теми снежинками! Что за странное место?? Клаус оглянулся вокруг. Ни одного звука… Ни шума листвы, ни пения птиц, ни трескотни кузнечиков… Кристально мертвая тишина… Только тропинка с человеческими следами казалась единственно разумной идеей в этом странном мире. Клаус решил, что пока он будет видеть эту тропинку, он не повернет назад. Позади его ждет только жизнь рыбака Вилленвея с женой, с которой он уже давно не…. Да что говорить, впереди было куда интереснее!
И, взвалив на плечи Маури, он снова тронулся в путь.
Надо идти вперед. Там его ждал большой странный лес -  второй уровень необыкновенного путешествия героя Клауса Вилленвея.

Глава 8.
Шишки, лысый зверь и о том, как тяжело иногда бывает подставлять дружеское плечо.

С каждым шагом Клауса, лес сжимал свое кольцо. Тропинка становилась уже, а ветки наклонялись все ниже, и Клаусу иногда приходилось останавливаться, опускать Маури, расчищать ветки со своего пути, скручивая их друг с другом и ломая. Однако стоило пройти освобожденный участок и оглянуться назад, как ветки снова оказывались на своем месте. 
Клаусу казалось, что прошло несколько часов, как он шел по лесу, но солнце, судя по пробивающимся лучам, все еще было в зените. Остаться в лесу на ночь не особо хотелось – слушать тишину днем было гораздо приятнее, чем оказаться наедине с ней ночью. И хоть бы Маури подал признаки жизни, все было бы легче, но вся его стокилограммовая тушка так бессильно висела на Клаусе, что надеяться на скорое возвращение его из мира грез, было весьма опрометчиво. 
И Клаус, уставая тащить на себе лучшего друга, садился передохнуть все чаще и чаще. Правда, в этом лесу не было пеньков, так что приходилось располагаться прямо на земле, хотя земля здесь, надо признаться, была гораздо чище, чем бывал пол в доме Вилленвеев. Никаких веток, листьев, а тем более муравьев. Листья, похоже, никогда здесь не опадали, а всегда торчали на ветках ровными зелеными треугольниками. 
Клаус все-таки поискал грибы, он считал, что в любом лесу они должны расти! В его детстве все сказки про лес начинались с того, что кто-то шел в лес за грибами. И сейчас Клаус решительно ползал по земле в поисках чего-то, похожего на шляпки с ножками. Вдруг бах! – что-то больно стукнуло его по голове. На земле лежала огромная шишка. Задрав голову, он еще раз получил по лбу. Сверху, откуда ни возьмись падали огромные тяжеленные шишки размером с кулак! Одна, две, три, десять… и целый дождь из громадных шишек над головой путников! Шишки что есть мочи молотили бедного Маури, но укрыться было нечем, и Клаус, схватив приятеля, побежал сломя голову вперед по тропинке. Шишечный дождь все сильнее грохотал по телу беглецов, и чем больше Клаус набирал скорость, тем больше ударов шишками получал. 
И раз! – как резко началось, так тут же прекратилось! Будто сверху у кого-то закончились снаряды… В лесу  воцарилась тишина. Клаус остановился, положил Маури на траву и облегченно выдохнул. И только он успел подумать, как, однако, прекрасна эта тишина, как вдруг – бац! И что-то ударило его со всей силы по плечу, и тут же отскочило в сторону! Клаус не верил своим глазам. Абсолютно лысый зверок с большими ушами смотрел на него злым недовольным  взглядом. Такой взгляд Клаус видел у Олава, соседа, что торговал мебелью, у которого энное количество лет назад Клаус отбил Эдну. С тех пор только таким взглядом Олав смотрел на Клауса. Зверок прыгнул на Маури и понюхал его лицо. Тот подвигал носом и громко чихнул. Зверок взвизгнул и прыгнул на лицо Клауса. Клаус тут же почувствовал вонючий запах протухшего сыра и брезгливо отбросил эту вонючку на землю. Вонючка ощетинилась, насколько это возможно сделать, будучи абсолютно лысой, и зашипев, снова прыгнула на Клауса, повиснув зубами на его левом ухе. Клаус с криком отшвырнул эту гадость, и, снова схватив Маури, побежал, что есть мочи. Зверь дико взвизгнул высоким фальцетом будто и, правда, был Олавом, некогда певшем в церковном хоре, и помчался за ними. 
Они бежали как два спортсмена из разных видов спорта, Клаус – немного вырвавшись вперед с тяжелой ношей на спине, точно участник биатлона, а зверь – с небольшим отрывом чуть позади, большими скачками, будто совершал бег через препятствия. Клаус  с каждым рывком терял скорость: сказывались все съеденные рульки и килограммы сала на брюшке. Лысый зверь остервенело догонял жертву.  И вот – меньше трети метра оставалось ему до Клауса… Он уже пускал слюни, готовый запустить свои вонючки-зубы в голень противника, как из кустов выпрыгнул точно такой же лысый, но костлявый и даже, кажется, еще более уродливый зверь с красным родимым пятном на спине. Оба бегуна встали, как вкопанные. Зверь с пятном принял стойку и понюхал воздух. Зверь-вонючка пугливо сжался в комок, и, пригибая голову, уже нисколько не обращая внимания на Клауса, медленно приближался к зверю с красным пятном. Тот зашипел на него и выпустил густой красный дым. Вонючка покрутил  мордой, и, вдыхая в себя облачка дыма, упал замертво. Зверь с красным пятном встал на задние лапы и вдруг сказал:
-- Надо быть осторожным, дядя, в чужом лесу. Не трогайте лишнего, и вас не тронут!
Клаус, выпучив глаза, уставился на зверя. Тот продолжал серьезно смотреть на Клауса, видимо, ожидая ответа,  и Клаус не заставил себя долго ждать.
-- Да он сам полез! Вы уж меня простите,  но с таким запахом мог бы постараться не прыгать на прохожих! Воды, я вижу, у вас нет, и помыться негде… Но ведь это не повод на людей бросаться!
Красное пятно зверя вдруг посинело, и он, весь мелко затрясшись, сказал:
-- Ну и шутник ты, дядя! Давай проходи дальше, пока наши тебя не зацепили. А этот твой, - и он показал лапой на Маури, - еще не скоро очнется, а тащить тяжело. Пройдешь лес – оставь его у черного камня. Там его не тронут, к камню из нас никто не подходит. Нельзя нам к камню…
И зверь, выпустив синий дымок, произнес «Прощай, дядя!» и растворился в воздухе.
Клаус пожал плечами и пошел дальше. Он уже начал привыкать к местным порядкам, и старался ничему не удивляться. Все это было так далеко от привычной жизни Юндерхейса, что, честно признаться, тем и нравилось ему здесь. Вот если бы Эдна узнала, где он сейчас, ни за что бы не поверила, это как пить дать. Не дай бог подумала бы, что он с ума сошел, или замыслил что… К Харольду бы пошла, наверно...А что было бы дальше? Известно что.
Так что теперь ему одна дорога – вперед и только вперед.
Лес все больше редел, и сквозь звенящую тишину Клаус услышал какой-то глухой шум. Чем дальше он шел, тем звук все больше набирал силу, и вот уже пробивался какой-то знакомый плеск… Неужели вода??? Редеющие деревья приоткрыли вид на черную беспокойную реку. Клаус делал последние шаги из леса, счастливо вслушиваясь в звуки воды. Как же он хотел пить!
Тропинка продолжалась до самой кромки воды. Слева стоял огромный черный камень, про который, видимо, и рассказывал Зверь-Большое Пятно. Клаус прислонил Маури к камню и потрогал воду. Ледяная. Он пригнул голову и попробовал на вкус… И тут же выплюнул –  она оказалась точно такого же вкуса, как запах зверя-вонючки. Видимо, тот как раз только что принял ванну.  В воде показался чей-то хвост и Клаус попытался его схватить. Хвост увильнул. И через секунду вместе с хвостом из воды вынырнула рыбка. На вид рыбка оказалась -  тот же самый лысый зверок, только с хвостом, но с тем же  красным пятном на спине. Рыбка грозно сверкнула глазами, и Клаус отдернул руку. Лучше, и правда, не трогать местных – авось дойдешь-таки до конца.
Тропинка обрывалась у реки, а что это значило? Дальше нужно плыть!
И Клаус, скинув с себя валенки, поудобнее посадив Маури, и напоследок оглянувшись на лес, нырнул в ледяную воду.  Плыви, Клаус Вилленвей, впереди столько всего интересного!
Глава 9.
О том, что лучше трезво относиться к своим достоинствам, и зачем нужны голуби.
Проплыв всего несколько сотен метров, Клаус понял, что идти по лесу было куда проще. Ледяная вода сводила все тело, и казалось, вот-вот и оно перестанет слушаться. Клаус не считал себя плохим пловцом, и потому тогда на берегу, не задумываясь, нырнул в воду. Однако сейчас в голову закралась мысль, что надо все-таки выбирать более трезвый подход к собственным достоинствам и недостаткам. А не то субъективное отношение к жизни  не доведет его до добра. С чего он вообще решил, что ему по зубам вся эта затея? Даже Маури свалился раньше него!   И вот, только отплыв от берега, Клаус мучился от назойливой мелкой трусливой мысли. А не завернуть ли обратно? Не мог же он вот так глупо замерзнуть насмерть в этой реке в каком-то неизвестном месте, где шишки падают с бычью голову и лысые звери взяли моду разговаривать, как люди.  Повернуть обратно или не повернуть? – разрывался Клаус, теряя силы с каждой секундой.
И в тот самый момент, когда он готов был отказаться от своих героических планов, его руки уперлись во что-то твердое. Ровная поверхность воды впереди оказалась плотной, будто камень, и Клаус, недолго думая, прыгнул на нее сверху, полежал пять секунд в ожидании,  и, потрогав еще раз каменную гладь под ногами,  распрямил спину и пошел. Отличная прогулка! – думал он, глядя, как его ноги шагают по гладкой, как гладильная доска, воде. Правда, он не был уверен, что в любую секунду его опора снова не превратится в ледяную воду и его ликованию не придет конец.  Тут, похоже, нужно держать ухо востро и быть готовым к любой неожиданности, хотя и здесь можно было найти некоторое постоянство. Под ним ясно проплывали лысые рыбки, наподобие той, которую Клаус  видел на берегу. В общей своей массе это были рыбы среднего размера, такие Клаус ловил каждый день. А то, что вода оказалась крепче картона, так особо необычного Клаус тут ничего не видел. О крепкой воде он был хорошо наслышан от Маури, и не удивился бы, если приятель, как всегда, научно и методично, смог бы объяснить эту упрямую речную твердость, оказавшуюся весьма кстати одинокому путнику из маленького северного городка, который чувствовал себя в воде, как рыба, знающая воду не больше двух, а то и вовсе - одного раза в год. 
И шагая метр за метром, глядя на лысые переливы рыбок под ногами, он не заметил, как вышел на берег. И, обнаружив неподалеку продолжение тропинки, Клаус пошел вперед. Суша его тоже не очень порадовала. Тропинка шла по раскаленному песку, и с босыми ногами тут было делать нечего. Гутфриту (или кто тут шагал в этих узких ботинках?) повезло больше, будь на Клаусе сейчас его валенки, которые он оставил у черного камня вместе с Маури на том берегу, было бы гораздо проще не терзаться мыслью о том, как быстро подгорят его пятки. Только он подумал об этом, как впереди на тропинке показалось что-то темное. Приблизившись, Клаус с изумлением увидел огромные болотные сапоги, которые тут же не преминул натянуть. Зачем добру пропадать, когда оно может пригодиться хорошему человеку? И хотя сапоги немного жали, но все же жизнь в них казалась куда милее, и Клаус с воодушевлением шел дальше.
Скоро по краям тропинки среди песка стали попадаться какие-то тонкие стебли растений, все больше и больше разрастаясь по полю. Чем дальше он шел, тем зеленее становилась местность, тем выше была трава, и тем тяжелее было по ней идти, пока совсем не исчез песок, и не началось что-то, напоминающее болото.
В Юндерхейсе было одно маленькое болото. Оно обычно растаивало к середине июня, и в июле снова покрывалось коркой льда,  однако и месяца хватало, чтобы на болото успевали прилететь утки, и местные охотники стягивались туда по мановению волшебной палочки. Клаус обычно приходил на  болото вместе с Брокком Гамсуном, тем самым охотником, чья жена Алва сейчас живет в служанках в доме Харольда. Но с прошлого лета, после того, как Брокк растрепал всем о том кинофильме, который якобы оставили приезжие, и того бросили в море, больше Клаусу и не с кем было пострелять уток. А ведь он так любил, бывало,  ранним утром прийти с ружьем, в длинных кирзовых сапогах,  в охотничьей куртке, чтобы ходить тихо-тихо на цыпочках, шикать друг другу, кричать собаке «Ату!» и, так и не убив ни одну утку, сидеть у костра с Брокком и есть свиную колбасу, приготовленную вчерашним вечером Алвой, говорить о том, как хорошо они поохотились, хотя бывало и получше, вспоминать старые анекдоты, судачить о местных жителях и полушепотом делиться воспоминаниями о тех, кто ушел в море… Хорошо было на болоте в Юндерхейсе, однако не было больше Брокка, и, возможно, это было одной из причин какого-то детского упрямого нежелания Клауса поворачивать домой, когда на дворе уже стемнело, и мать зовет его звучным голосом из окна.
С каждым шагом болото становилось вязким, и начинало понемногу засасывать ноги Клауса в свой огромный рот, набитый зеленой противной кашей. «Тропинка», по которой теперь шел Клаус, выглядела как полоска следов от ботинок на поверхности  трясины цвета детских какашек. И как ни противно было идти, куда страшнее казалось  то, что все тяжелее и тяжелее Клаус мог вытаскивать ноги из этого дерьма. Настроение его упало ниже нуля. Если в реке был шанс повернуть назад, то тут он не был уверен, что сможет чисто физически развернуться. Стоило замереть на секунду, как его ноги начинали предательски уходить все ниже и ниже.
Чертова прогулка! Чертыхался он во всю мощь своих больших легких стакилограммового крепкого мужчины лет сорока и даже не заметил сперва звук, который хлопал где-то неподалеку, продолжая шагать вперед, хлюпая и громко понося того, кто придумал это болото и вообще этот гребаный мир, и подземный ход дома Гутфрита, и самого Гутфрита... Вдруг на его плечо что-то капнуло. Он оборвался на полуслове и посмотрел наверх -  целая стая серых голубей кружилась над ним с каким-то угрожающим гульканьем. Клаус ускорил шаг, и ему еще раз прилетел голубиный привет. Клаус выругался, и вдруг услышал хлопающий звук где-то почти у себя в ушах. Орава голубей громыхала крыльями над его головой, пытаясь совершить какой-то маневр. Клаус, вконец переключив внимание на  крылатых минометов, почувствовал, как его ноги уходят на дно, и он уже был не в силах двинуться с места.  Барахтаясь и пытаясь вырвать ноги из вязкой тины, Клаус громко вскрикнул - несколько голубей как по команде вцепились ему куда-то в спину. Его тело как будто поднялось на миллиметр… И все выше и выше. Голуби вцепились ему в голову, в плечи, руки и тащили изо всех сил наверх! И вот он уже висит в воздухе, проплывая над болотом, и летит куда-то вперед. Еще сотня метров жадной зеленой трясины внизу, как поверхность земли сменяется на белое снежное поле…  Голуби спускаются ниже и бросают свою ношу в снег.
Клаус плюхается в сугроб, и, получив меткий прощальный  привет от вожака стаи куда-то в лоб, моет лицо, руки, ноги в снегу, и наконец озирается вокруг. Здесь ужасно холодно. Зима… В его майке и трусах тут делать нечего, и надо скорее куда-то идти.
 Клаус находит тропинку со следами. Тропинка - это единственное, что всегда неизменно рядом с ним в этом странном месте. Он встает на нее и шагает вперед, не отрывая взгляда от знакомых узких следов. Вдруг через несколько метров тропинка упирается в дыру в большом снежном сугробе. Клаус заглядывает внутрь. Темно и узко, глиняный потолок и земля внизу… Что-то похожее он уже видел. Клаус шагает внутрь и осторожно идет вперед. Его переполняют чувства, и в груди теснится комок ожидания.
Скоро он узнает, зачем он проделал весь этот путь.
Скоро… Скоро Клаус Вилленвей положит конец этой неразберихе!

Глава 10.
О том, как Клаус узнал, куда ведет дорога со следами от острых ботинок.

Черный ход сужался, в точности как тот, что был в доме Гутфрита. Все темнее становилось внутри, но Клаус, будто слепой крот в своей норе, шел уверенно, не поддаваясь панике,  чувствуя, как стенки подземелья все крепче сжимают его в своих темных объятиях. Скоро сверху послышались какие-то звуки. И свет.  Впереди пробивался свет, и мощный поток теплого воздуха. А еще знакомый запах… Запах жирных пончиков с ягодным повидлом, которые Клаус так любит. И вот – белый проблеск выхода. Клаус перевел дух, выскользнул наружу и очутился в подвале, до смеха похожем  на подвал дома Гутфрита! Вот огромные сундуки, набитые каким-то скарбом, вот мешки, под завязку наполненные бумажными внутренностями, а вот и снасти на стенах! Клаус не верил своим глазам. Он оказался в том же самом подвале, из которого несколько часов (или дней?) назад вылез с Маури. Он снова был дома.
Сверху послышался грохот подбрасываемых углей в печь.  Клаус повернул ручку двери и пошел вверх по ступенькам. Запах пончиков, ударивший в нос порядком изголодавшегося Клауса, выбил все мысли из его головы, передав управление желудку. Возле печи сновала Эдна… Клаус вдруг обратил внимание на ее удивительную пышную грудь, крутые плодородные бедра, озорную двадцатилетнюю ямочку на левой щеке и неповторимую плавность движений. Клаус смотрел во всех глаза, и сердце его наполнялось радостью, а в груди росло что-то такое большое, что поместиться в ней никак не могло. Эдна повернулась к Клаусу, и... не сдвинула брови,  а напротив, расплылась в лучезарной улыбке.
-- Пончики уж остыли, ждут тебя, не дождутся! – Эдна взмахнула ресницами и мягко порозовела. Ее полные руки указали на стол, любовно собранный, и стул, на котором предусмотрительно лежала его любимая шерстяная «попогрейка». – Садись… дорогой!
Клаус замер от неожиданности. «Дорогим» Эдна в последнее время называла только ценник на продукты в лавке Маури. А лет сто назад, в самом начале их двадцатилетнего пути, дорогим был Клаус, но давно он не слышал это слово в свой адрес. Однако, что поделать, слышать это было приятно,  на душе у Клауса потеплело и он сел к столу. Эдна устроилась рядышком, примостившись на самом крае стула. Пока Клаус забрасывал в себя пончики, она смотрела на него странным каким-то влюбленным взглядом, изредка краснея и опуская глаза. Клаус наблюдал за ней краешком глаза и продолжал трескать пончики, которые на редкость удались Эдне, поражая своей мягкостью, пышностью и румяностью, точно были сделаны с ней из одного теста.  Когда последний пончик исчез с тарелки, Эдна убрала посуду и застенчиво произнесла:
-- Ты наверно так устал? -  она таинственно понизила голос, и поправила прядь своих волос. -   Я постель приготовила….
Клаус, стараясь не выдавать удивления по случаю столь непривычной заботы, поднялся наверх. Спальни выглядели в точности теми же, что Клаус видел их в последний раз, однако казались наполненными свежим воздухом, радуя глаз удивительной новизной. Кровать Клауса была застелена чистым бельем, и будто надушена. Недолго думая, он стянул с себя всю одежду и готов был плюхнуться на кровать, как в проеме двери увидал Эдну.
Что с ним произошло такое, он так и не понял, но через минуту его руки уже расстегивали ее большой лифчик, аккуратно вынимая оттуда две молочные дыньки. Час любовной схватки – и вот уже Клаус мирно спит, прижимая к себе мягкое тело женщины, которую он называл Эдной. На его губах хранится счастливая улыбка удовлетворенной жизни, и он еще не знает, что в эту секунду его жену точно так же обнимает совершенно чужой человек -  Клаус Вилленвей.
***
Сколько он провел времени вне дома, Клаус так и не понял. По всем подсчетам несколько часов. Когда они спускались с Маури в подвал, было около двух часов дня, а вернулся он к девяти вечера. Однако в мире, где можно пешком ходить по воде, всякое могло случиться, и часы, проведенные там, могли натикать здесь в дни, недели и месяцы. Так думал Клаус, отхлебывая горячий чай из любимой чашки и любуясь на то, как Эдна снует на кухне. Жена же вела себя в точности, как и вчера. С ее лица не сходило счастливое довольное выражение, она смотрела на него блестящим взглядом влюбленной женщины, а потому спросить у нее, сколько времени он отсутствовал, язык не поворачивался. Ночь любви, заботливо приготовленные пончики, влюбленная Эдна - каким-то чудесным  образом в их доме воцарились покой и гармония, и ломать неожиданное счастье неосторожным словом  Клаус боялся. Долго ли пробудет Эдна в таком состоянии, Клаус не знал, и по своей воле не хотел накликать беду. И ему оставалось только молчаливо гадать, сколько времени прошло и каким образом он попал снова домой, выйдя из подвала по подземному ходу, пройдя через лес, реку, горячий песок и болото.
И все было бы ничего, со всем можно было бы смириться и радоваться новой жизни, если бы с ним вернулся Маури. Душа Клауса болела за брошенного товарища, и терзаемый угрызениями совести, он решил завтра же собраться в путь. А сегодня с утра нужно было выйти в город, дойти до дома Йостена, чтобы выяснить, кому из них сегодня предстояло выйти в море. Йостен не будет молчать, если Клаус пропустит хотя бы один рабочий день.
Шагая по Юндерхейсу, Клаус испытывал какое-то смутное чувство легкого неузнавания привычных вещей. Когда смотришь на знакомые предметы, и будто видишь их впервые. Чувство-антоним дежавю. Возможно, в научном мире неврологии или парапсихологии оно тоже имеет свое название, но для Клауса эти науки были неведомы, и ему приходилось только гадать, отчего он чувствует полнейшую неловкость. По сути, в городе все было тем же, и дома, и снежные тропинки, протоптанные жителями, и жидкие деревья с длинными голыми ветками, однако все Клаус будто видел впервые, отмечая для себя удивительное одноцветие коричневых домов, среди которых одинокими осенними островками выделялись желтые  будто надутые дома зажиточных лавочников. Добредя до дома Йостена, Клаус не встретил ни единой души, чему не удивился. В их маленьком городке было так мало народа, что иногда можно было целую  неделю не встречать соседей, конечно, если не происходило Главное Событие Города.
На стук в дверь открыла Марта. Ее глаза сморщились в улыбке и вместо длинного приветствия с бесконечным потоком слов, она только доброжелательно кивнула Клаусу и пригласила войти. Йостен ходил по дому еще в нижнем белье, будто совсем не собирался на работу. Вскинув глаза на неожиданного гостя, он довольно приятно улыбнулся, точно был рад видеть напарника и вежливо спросил:
-- Дорогой Клаус, что привело тебя в мой дом в то время, когда ты должен закинуть свои сети в море?
Клаус облегченно выдохнул. Значит, он ничего не пропустил. Значит, сегодня четверг, следующий день после среды, в которой они с Маури полезли по ходу. И Клаус ничего не нашел лучше, как ответить:
-- Давно не видел тебя, старина Йостен, хотел зайти поздороваться…
-- Это всегда приятно, дорогой Клаус! Иди, поставь чая для гостя, - Йостен подтолкнул жену к кухне и радостно уставился на Клауса. – Вот какую приятность затеял, дорогой Клаус! Проходи же, не стой в дверях!
И Йостен, слегка наклонив голову как послушный дворецкий, замер в ожидании, когда гость соизволит пройти в гостиную. Клаус скинул валенки и прошел в комнату. Пока Йостен надевал приличествующую одежду, Марта принесла в комнату чай. Клаус знал, что вот-вот она заговорит с ним и внутренне смирился с  этим. Однако долгое время тишину в комнате нарушали только часы. Было около часа. Клаус следил за минутной стрелкой, ожидая, когда Йостен выйдет из комнаты и можно будет ему сказать, что Клаус заскочил только на минутку поздороваться. Он уже жалел, что не сумел быстро сориентироваться и выскочить сразу же, как только выяснил важный для себя вопрос. Но Йостена все не было. Чего он так долго возился, Клаус и понять не мог. Йостен никогда не надевал что-то торжественное, и вообще не проявлял столько рвения в общении с ним. Вел он себя сегодня довольно странно. Стрелка на часах так и продолжала стоять на месте, и Клаус решил сам нарушить молчание. Указав на часы, он сказал:
-- У вас, видно, часы сломаны. Стрелка не двигается!
Марта удивленно посмотрела на часы и, пожав плечами, спокойно произнесла:
-- Эта штука, которую Вы Клаус называете часами, называется сувенир, и стрелка там не может никуда двигаться. Это сувенир!
-- Но ведь я слышу тиканье! Значит, это часы!
-- Ну, конечно! Тиканье – обязательное условие для этого сувенира. Как Вы называете его? ЧА-СЫ?
Клаус посмотрел на Марту, пытаясь проверить, не больна ли: ничего из того, что могла произнести прежняя Марта, сегодня из нее не вырвалось. Марта стояла с чистым безмятежным лицом и здоровым блеском в глазах. Однако вся эта муть про часы показалась Клаусу странной шуткой, но он до того был рад, что Марта не пытается увлечь его своими бесконечными разговорами, а просто отвечает на его вопросы, что махнул рукой на предмет спора. Черт с ним, с сувениром.
Наконец из спальни вышел Йостен. Он был одет в сюртук, бабочку и туфли с острыми носами. В точности, как те, по следам которых Клаус шел еще вчера…  Клаус поморгал, пытаясь стереть навязчивый образ туфель, но они по-прежнему блестели во всей красе, шагая в его сторону. Не доходя до Клауса, Йостен протянул руку куда-то в сторону шкафа и щелкнул какой-то кнопкой. По комнате разлились звуки музыки… Запрещенные пластинки! – всколыхнулось в памяти Клауса. Неужели Йостен хранит у себя запрещенные законом Юндерхейса  музыкальные пластинки? Харольд давно собрал у жителей этот вредный носитель звука, как Йостен сумел сохранить его? Да и зачем? Каждый житель Юндерхейса знал, что слушать пластинки, привезенные сотни лет назад жителями из чужих городов, запрещено. Они де могут нести скрытый смысл и посылать в головы слушающим вредные сообщения. И каждый, кто слушает их тайком, нарушает закон, и обязан быть наказан по всей строгости закона города Юндерхейса.
В глазах Клауса стояла картина казни Фроуда Грига, и он готов был прямо сейчас рвануть из дома Йостена, чтобы не стать соучастником преступления по слушанию пластинок. Однако бежать было мало - за сокрытие преступника, хранящего у себя  пластинки, ему тоже полагается суровое наказание. Клаус сидел с раскрытыми от ужаса глазами и не слышал, что ему говорят…
-- … прекраснейшее исполнение Бетховена! Исключительное исполнение! Вы согласны, дорогой Клаус?... Клаус? Куда Вы?
Клаус рванулся к двери. Нацепив еле-еле валенки и накинув тулуп, он выскочил из дома Йостена и помчался, куда глаза глядят. Он мог пережить лес с лысыми разговорчивыми жителями, реку с каменной поверхностью и болото с голубями, но стать на темную дорожку и пойти против закона – это было страшнее всего… Клаус бежал без разбора вперед, подальше от дома с пластинками, пока вдруг не встал как вкопанный.
Впереди спокойно и не торопясь, шел старик Гутфрит.
 
Глава 11.
О том, как некоторые люди умеют запутывать ситуацию.

Гутфрит приближался к Клаусу, как ни в чем не бывало. Проходя мимо, он кивнул ему мелким кивком и побрел дальше. Клаус секунду заворожено смотрел ему в спину, пока не решился его окликнуть:
-- Секундочку… Одну секунду!
Старик развернулся с недовольным и каким-то несчастным видом.
-- Что такое, господин Клаус?
Клаус, немного отдышавшись, подошел поближе и краешком пальцев в толстых рукавицах дотронулся до плеча Гутфрита. Тот недоуменно взглянул на проделанный маневр, и глухим голосом, но не без нотки сарказма спросил:
-- У Вас все хорошо, Клаус?
Клаус взял себя в руки и сделал непринужденное выражение лица.
-- Да, конечно. Хотел узнать, куда Вы направляетесь?
-- А куда тут можно направляться? - Гутфрит тяжело вздохнул и окинул местность безнадежным взглядом. - Болтаюсь как муха в прокисшем молоке. Бззз… Бзззз, как муха, понимаете?
Клаус сделал вид, что все понимает.
-- Может, в гости зайдете? Давно не виделись… После того, как Вас того самого…
Клаус запнулся на последнем слове и уставился на старика.
Гутфрит посмотрел на него странными глазами и сказал:
-- Темните что-то, Клаус Вилленвей. Мы с Вами намедни виделись, точно тогда, когда Фроуда Грига в дальнее плавание отправляли. Вы с мешком рыбы стояли тогда, и когда Фроуд сел в лодку, дали мне свой мешок, чтобы руки для аплодисментов были свободны. Очень Вы тогда эмоциональны были… До сих пор руки болят, столько времени ваш мешок тяжеленный держать.
Клаус изумленно ловил каждое слово Гутфрита. Что-то он несет… Что за дальнее плавание? И вообще мертвому негоже вот так по улицам шастать. Клаус решил с этим хорошенько разобраться и потащил старика домой. Дело с пластинками у Йостена подождет.
***
Эдна отчего-то нисколько не удивилась, увидев Гутфрита в своей гостиной. С благодушным видом гостеприимной хозяйки, она предложила ему чай с тремя кусками сахара, и, сделав торжественное лицо жены, не мешающей мужу заниматься своими важными мужниными делами, удалилась на кухню. 
Старик громко пил чай, отхлебывая из чашки, и обжигаясь, дул на кипяток. Клаус не знал, как начать.  Не спрашивать же в самом деле мертвого человека, отчего тот живой ходит. Чувство приличия Клаусу не позволяло. Нет, его совсем нельзя было отнести к щепетильным особам, которые краснеют в ответ на грубое слово, и которые заходят к теме издалека. Мысли Клауса всегда шагали ровной тропинкой к цели, попадая прямиком на язык, но в отношении людей, появившихся с того света, он испытывал некоторое стеснение. И сейчас он ждал какого-нибудь совсем крохотного повода, чтобы задать вопрос. И только когда старик допил чашку чая, высоко поднимая голову, чтобы проглотить оставшиеся на донышке крупинки сахара, Клаус осторожно осведомился:
--  А у вас тоже сахар любят кушать?
Гутфрит  недоуменно пожал плечами:
-- У нас? У нас, у Гутфритов всегда много сахара кушали. Бывало, отец придет с концерта, и в чай по шесть кусков кладет. Усталость сахар снимает. Только, Клаус, -- голос старика напрягся -  ведете Вы себя уж очень странно. Я к Вам зашел чаю попить только лишь потому, что скучно мне тут у вас шибко, и раз уж мы говорим начистоту, то хотел бы я Вас спросить, чего Вы такое затеяли? Сидите, тайком на меня поглядываете, а сами дрожите от нетерпения. Вы что-то хотели у меня спросить, верно?
Клаус облегченно выдохнул. Ворчание старика выдало в нем того самого Гутфрита, которого Клаус знал год назад. И надеясь на адекватный разговор, набрав побольше воздуха, он подошел прямо к делу:
--  Буду говорить прямо. Многое может показаться странным, но и Вам в Вашем положении не следует требовать очевидных вещей и формулировок. Так сказать, Вы сами не в простой ситуации находитесь…
Гутфрит смотрел на Клауса подозрительным взглядом и совсем не подавал виду, будто понимает, о чем речь. Клаус несколько смешался.
-- Нет, конечно, с высоты вашего знания Вы можете позволить себе видеть свою ситуацию незамутненным взглядом, однако нам, простым жителям города кажется не вполне логичным лицезреть Вас снова на наших улицах после того, как Вас коснулась рука правосудия, и весь город стал очевидцем, как эта рука закинула ваше тело подальше в море… И вот сейчас Вы являетесь на наши глаза, как ни в чем не бывало, точно на Пасху, и даже глазом не моргнете, вводя нас, простых смертных, в заблуждение! И как позвольте нам вести себя при встрече с этим…  аномальным явлением?
С каждым словом Клауса на лице гостя появлялось то выражение недоумения, то растерянности, то усмешки, точно ему рассказывают занятный анекдот. Под конец его брови скосило под резким углом, а из его груди вырвалось какое-то клокотанье, будто лавина нецензурных слов не могла прорваться сквозь баррикаду воспитания и приличий. Пока Клаус наконец не понял, что старик смеется. 
-- Ну даешь, Вилленвей! Рассмешил старика! Сказки тебе надо писать, Андерсена!
И продолжая трястись от смеха, он встал, накинул тулуп и шапку и вышел, громко хлопнув дверью. Последней  фразой, которую услышал Клаус в распахнутой двери, было что-то типа «ну и мозги у них, чего только не услышишь в свой адрес…»
Клаус сидел, весь сгорбившись, нервно теребя сахарную ложечку. В последние несколько дней его будто преследует полоса неудачи: все его попытки вывести события в осязаемую плоскость идут прахом.  Все началось, конечно, с подземного хода.  Но жалеть об этой находке Клаус не собирался, столько интересных минут ему доставила эта странная прогулка. Он больше жалел о том, что никак не мог до конца уяснить себе, что такое произошло в его отсутствие, из-за чего их жизнь с Эдной так круто изменилась, откуда в ней появилось столько неожиданной привлекательности, отчего он вдруг накинулся на нее после стольких месяцев безразличия… А Йостен с Мартой? Их тоже не узнать. Никогда от Йостена нельзя было ожидать чего-то большего, чем обычное пожатие руки, тихого кивка и секундного разговора о работе. И это его клоунское одеяние в смокинг, бабочку и концертные ботинки…  А про Марту и говорить нечего. Ну, когда она могла удержать в себе поток слов, если рядом был столь подходящий собеседник. Но и Марта вела себя так, точно была идеальной хозяйкой дома, принимающей гостя. Нет-нет, что-то тут не так, и говорить нечего…  Надо собрать все воедино, и постараться сделать хоть какой-то вывод, а не то голова его лопнет от непонимания. Лимит странностей, который вмещал мозг Клауса Вилленвея, скоро подойдет к концу и тогда пиши пропало…
А еще! Бог мой! Он забыл про пластинки, которые Йостен заставил его послушать. И как теперь быть? Жить, находясь в постоянном страхе, что кто-то сдаст Йостена, и тот сознается, кто слушал пластинки в его доме, и тогда Клаусу не отвертеться. Надо самому идти к Харольду. Самому сознаться, и за чистосердечное признание, возможно, ему скостят вину…
 Сколько мыслей роилось в голове Клауса, несущихся со всех ног от страха, и одна из них мчалась быстрее всех, при этом яростно показывая ему язык. То была мысль про только что ушедшего Гутфрита. Старик выскользнул из его рук, не то что, не принеся ясность в миропорядок Клауса, но и оставил после себя еще больше неразберихи. Клаус видел своими глазами, как живой Гутфрит, из плоти и крови, глотал его чай с тремя кусками сахара, гремел ложечкой и причмокивал как живой, точно был тем самым стариком, что год назад в баре наигрывал мелодии под их пятничные посиделки. Как объяснить его появление? И связано ли это как-то со следами остроносых ботинок, похожих на концертные ботинки старика музыканта, по которым Клаус шел по той тропинке? Как разобраться со всем этим и найти логичный ответ? Клаус качал головой, не зная ответа ни на один вопрос…
Самое главное, с ним не было Маури, взвешенный подход которого (пусть с определенными огрехами) всегда действовал на Клауса продуктивно. Воспоминание о Маури больно кольнуло совесть. И Клаус решил, что завтра уж точно, прямо с утра, он вооружится всем самым необходимым и отправится искать своего лучшего друга на ту сторону от подземного хода. А сегодня он еще успеет сделать одно важное дело…
Повидать Харольда Седьмого.
Глава 12.
О том, как жизнь делает неожиданные повороты, а также несколько слов о музыке.
Первое, что поразило Клауса – при виде него собаки у дома Харольда не встали на дыбы, а приветливо замахали хвостом, будто увидели старого знакомого.  Из дома выскочила Алва Гамсун в ярком платье чуть выше колена и радостно закивала Клаусу, чтобы тот шел в дом, не обращая внимания на собак. Клаус осторожно двинулся к крыльцу, сторонясь псов, которые заливались от счастья и прыгали на гостя, пытаясь лизнуть его лицо. Алва  широко ему улыбалась, и кричала собакам «Кыш!», называя их смешными прозвищами «Шалунья», «Лакомка», «Прыжок», «Разыграйка», «Вафелька»…  Ступив на порог дома, Клаус ахнул. Все дамы белого дома были одеты в абсолютно разноцветную одежду, точно летние бабочки, и ходили совершенно вразброд, шагая, куда пожелав, по огромному пестрому ковру. Отличить служанку от жены теперь Клаус никак не мог, у всех были яркие праздничные лица, непохожие друг на друга. Все громко разговаривали и смеялись, точно находились  не в доме большого лица, а в лачуге простого обыкновенного человека.  Клаус было подумал, что ошибся домом, такая резкая перемена произошла с ним с того момента, когда он приходил к Харольду впервые.  Однако другого белого дома в Юндерхейсе и быть не могло, а потому, прогнав минутное помутнение, он отдался на милость судьбы, стараясь ничему не удивляться.
На этот раз его не повели в гардеробную, чтобы облачить в форму специального гостя, а совсем по-простецки направили в гостиную. Кирстен Григ (та самая, чей муж ходил к Келде-врачевательнице) подвела его к большому красному дивану с  бархатной обивкой и, озорно подмигнув ему, выпорхнула из комнаты. Клаус огляделся в поисках узкого серого кресла для посетителей, но его и в помине не было. Кроме большого красного дивана, к которому его подвела Кирстен и который в прошлый раз занимал сам правитель, вокруг не оказалось ничего мало-мальски похожего на то, где можно было присесть. И Клаус продолжал стоять,  настороженно поглядывая на внушительный диван, и не осмеливаясь занять место чиновника.
Наконец в комнату тихо и едва заметно вошел человек,  напоминавший Харольда. Его скромное одеяние и спокойное выражение лица совсем не выдавали в нем того хозяина дома, который в прошлый раз нагонял страх и ужас. Человек подошел к Клаусу и крепко взял его за руку. Клаус судорожно сглотнул - не каждый день его рука оказывается в такой экстремальной ситуации.  Человек потряс его руку и сердечно сказал:
-- Очень рад! Очень рад Вашему появлению, Клаус! Садитесь же! – и он показал рукой на красный диван, храня на своем лице самое приятное выражение.
Клаус сел. Теперь ему казалось странным, почему он не мог это сделать раньше.
Человек сел с краю, так что стал занимать совсем мало места в этой комнате, и, склонив голову как маленькая птичка, снизу вверх посмотрел на гостя:
-- Слушаю Вас, дорогой Клаус!
-- Я не хотел отрывать Вас от Ваших важных дел…
-- Каких таких дел? – Харольд широко улыбнулся, и Клаусу даже показалось, что тот ему подмигнул, - я совсем не загружен, дела у нас идут как нельзя лучше! Не тревожьтесь на этот счет!
-- Да? Ну тогда я хотел сказать…  Вы должны знать…
Клаус покрылся испариной, стараясь отвести взгляд  от лица Харольда, с виду правитель был таким благодушным, будто все, что его тревожило – это как бы угодить гостю и облегчить его страдания.  И глядя в эти ясные глаза, совсем не хотелось говорить то, что Клаус собирался сейчас произнести. И уперев взгляд в окно, он выдавил из себя:
-- Вы должны знать, что Йостен Крог вместе с его женой Мартой и мной сегодня утром у него дома слушали запрещенные пластинки… Бетховена…
Окно, на которое смотрел Клаус, скрылось в мутной завесе, и через секунду-другую снова вынырнуло наружу, а по щекам Клауса потекли слезы напряжения последних нескольких часов. Клаус прикрыл лицо руками, в ужасе представляя слова Харольда, которые он сейчас произнесет,  и, заранее смирившись с ними, он уже совсем не стыдился плакать вот так открыто перед этим человеком. Все закончится очень скоро, и теперь нет смысла скрывать свою слабость, когда никому уже нет дела до человека, который слушал запрещенные пластинки, и дорога которому – в море!
Сквозь рыдание Клаус услышал, как по комнате поплыли какие-то удивительные звуки. Клаус отнял руки от лица и помутневшим взглядом посмотрел в ту сторону, откуда исходил звук… В двух метрах от него на большой тумбе стоял квадратный проигрыватель и двумя круглыми колонками смотрел в упор на Клауса, издавая красивую музыку вроде той, что они тогда слушали у Йостена. Харольд стоял тихо рядом с проигрывателем, прикрыв глаза и медленно водя в такт рукой, точно скромный дирижер на маленькой сцене. На его лице замерла безмятежность, и губы беззвучно шептали в унисон «та-ти-та-ти-та-та-та-та». Вдруг он открыл глаза, призывно посмотрел на Клауса и в полной экзальтации прошептал:
-- Второй ноктюрн Шопена… Ммм… Как тонко! Как тонко чувствовали тогда, дорогой мой Клаус!
Харольд явно наслаждался моментом, и Клаус в отчаянии пытался понять, к чему идет дело… Неужели этот человек под звуки музыки с этим выражением благодушия на лице произнесет его приговор. Вот так легко…
Харольд подошел к Клаусу и вдохновенно проговорил:
-- Клаус, почувствуйте же момент! Какой пассаж! Вы это слышите!
И присев рядом, он прикрыл глаза, полностью отдаваясь волне удовольствия. Клаус из последних сил ждал развязки… И музыка казалась ему набатом, предвещающим его участь…
Когда игла доползла до середины, как в судороге рванула до конца и плюхнулась на железный крючок, все стихло, а Харольд вымолвил:
-- Не знаю, почему вас так поразил Бетховен у Йостена. Шопен! Вот истинный гений!  Сколько чувственности, трогательных моментов… А вы плачете… Вот возьмите – и Харольд вынул из кармана свой платок и подал его Клаусу, - а вы плачете над Бетховеном!
Клаус принял платок и напряг слух. Не то он ждал от Харольда… Но возможно… Еще не время…
Харольд достал сигару и предложил гостю. Тот осторожно взял предложенное. Сигара была далеко не высшего сорта, такие продавались в дешевой лавочке Маури.  Харольд с наслаждением выпускал колечки дыма и вслух напевал пассажи только что прослушанного.
-- Эх, надо бы позвать этого Вашего Йостена в гости, -  он крепко затянулся и со всей силы выдохнул, - дать ему… - он еще раз затянулся и выдохнул, - послушать Шопена! Может, у него и есть что – так только одна пластинка эта, Бетховена. Конечно, от безысходности можно и его послушать! Вы, Клаус, только Бетховена у него слышали?
Клаус закашлялся. Харольд  налил ему из графина воды и бережно подал стакан:
-- Маленькими глоточками! Эти сигары, конечно, не лучшие… Но мне много и не надо… Вы не сердитесь, Клаус, других у меня нет…
-- Я.. кхы-кхы… не.. кхы-кхы… не сержусь, господин правитель!
-- Правитель? – Харольд хихикнул. – Нет, уж увольте, правители все кончились. Правитель! Чего скажете!
Харольд, посмеиваясь, вышел из комнаты. Вернулся он через пару минут с каким-то огромным книжным томом и несколькими пластинками.
-- Вот! – все добро он протянул Клаусу с хитрой улыбкой. – Тут все о Шопене, вся истинная правда о гении, и пара пластинок с лучшим собранием, передайте господину Йостену. Да попросите зайти ко мне, очень мне интересно узнать его мнение!  А сейчас, - Харольд зевнул, - пора спать. Не обессудьте, дорогой Клаус! Но у меня режим! Спокойной ночи и передавайте привет Эдне! Та рулька, которую на прошлой неделе она передала мне с Вами, когда Вы приходили  о доме просить, до сих пор не выходит у меня из головы! Ве-ли-ко-лепная! Мои нижайшие поклоны супруге!
Ну, - Харольд сердечно пожал руку Клаусу, - пока! Заходите почаще!
И Харольд, напевая себе под нос пассажи из ноктюрна Шопена, исчез в недрах дома. К Клаусу выскочила Кирстен, и весело порхая над ним, помогла одеться и провела к выходу. У двери уже собралась разноцветная гудящая толпа в коротких платьях и, расцеловав его в обе щеки, вытолкнула на улицу.
Клаус стоял посреди прыгающих от радости псов и чувствовал, что если прямо сейчас ему не скажут, что такое творится с этим городом, он просто сойдет с ума!
И только он так подумал, как…

Глава 13.
О том, как открылось, зачем Гутфриту был нужен мешок с любовными принадлежностями и про вопросы бытия.

…Как вдалеке мелькнула сгорбившаяся фигура Гутфрита. Он шел против ветра, быстрыми шагами, держа руку козырьком и вглядываясь в тьму вечера. Вдруг, завидев спешащего к нему Клауса, остановился на секунду и побежал к нему со всех ног. На бегу он махал руками, точно боялся, что Клаус повернет в другую сторону. Но Клаус и сам отчаянно мчался ему навстречу, опасаясь упустить Гутфрита -  это был его самый важный ключ к выходу из этой полной темноты непонимания.  Наконец на расстоянии двух метров они ударили по тормозам и встали друг перед другом как вкопанные. Гутфрит дышал как паровоз, и, пытаясь что-то сказать, поднимал указательный палец вверх, точно предупреждал, что собирается произнести что-то важное. Клаус  громко откашливался и, согнувшись, упирал руки в колени, однако все его внимание было сосредоточено на этом указательном пальце, а каждая клеточка его тела превратилась в алчущую ушную раковинку. Клаус никогда не пытался услышать человека так, как сейчас, и именно о таком внимании Клауса к своим словам всегда мечтала Эдна. Но, увы, Эдна никогда не умела так заинтриговать мужа, как этот мужик с подтянутыми до подбородка штанами.
Наконец Гутфрит привел себя в порядок и, подняв палец еще выше, произнес:
-- Я все понял! Да-да, - Гутфрит придал голосу большей торжественности, - наконец все встало на свои места!
-- Неужели? Я бы так не сказал, господин Гутфрит! Честное слово, - перед глазами Клауса пронеслись только что увиденные картинки белого дома, -  понять тут что-то никак невозможно!
-- А Вы, Клаус, посмотрите на все шире!
Клаус огляделся. Его взгляд уперся в маленькие домики и узкие тропинки. Все ему казалось знакомым, и снова будто увиденным впервые.
-- Как ни смотри, ничего не выходит! Только голова кружится и крыша едет!
Старик усмехнулся:
-- Вы, Клаус, смотрите узко, молодость вам мешает… Мо-ло-дость!
Клаус хмыкнул. Математически старик, когда того бросили в море, был старше его на пару-тройку лет, и если принять этот факт во внимание, спустя год его отсутствия на бренной  земле, их возраст почти сравнялся. Однако спорить сейчас было некогда, и Клаус отложил это дело до конца разговора. Старик же весь раздулся от важности и покашливал, будто еле сдерживался.  Было видно, что он что-то такое хочет сообщить Клаусу, что так велико по размеру потрясения, что даже не помещается внутри Гутфрита и прорывается сквозь его привычный поток медленной ворчливой речи.
-- Так вот, - старик положил руку на плечо Клаусу и заговорщически придвинулся к самому его лицу. Клаус почувствовал совершенно живой запах пота сорокалетнего мужика, сделавшего длинный забег. – Когда я вышел от Вас сегодня утром, я не был близок к истине. Ваше поведение, Ваши слова о том… как это было, дайте-ка вспомнить… «нам, простым жителям города кажется не вполне логичным лицезреть…» Лицезреть! Надо же было придумать! Каков слог, а? Однако, извините, продолжу… «…лицезреть Вас снова на наших улицах после того, как Вас коснулась рука правосудия, и весь город стал очевидцем, как эта рука закинула ваше тело подальше в море…» Закинула в море! Эти слова должны  были натолкнуть меня на истину! Однако чего только не насмотришься тут, и я в моем конченном несчастном положении нынче принял Ваши слова за очередную особенность гхм… местного менталитета. И махнув рукой, сделал себе пометку не заглядывать больше в Ваш дом, как еще один повод искать выход из сложившейся ситуации, из этого глупейшего жалкого состояния, в котором я нахожусь. Хотя, Вы знаете, все это безнадежно, все эти мои попытки…  Так вот днем я отправился к морю, туда, где я мог посидеть спокойно, представляя, что нахожусь там, где должен, помечтать о той жизни, которую я вел… И глядя на водную гладь, я вспомнил Ваши слова, и меня осенило! В море! Бросить в море!  Вы понимаете, Клаус, что я Вам сейчас говорю? Вы понимаете теперь, что произошло с вами?
Клаус побледнел…. Его губы беззвучно произнесли что-то невнятное. Гутфрит наклонился поближе, чтобы расслышать, и Клаус прохрипел:
-- Я что… умер?
Гутфрит сжал его плечи и… засмеялся низким старческим голосом. Он так долго трясся, что его старая лисья шапка съехала на глаза. Сквозь бледность на щеках Клауса проступила краска злости. Клаус молчал и ждал, когда этот невыносимый старик затихнет.
Гутфрит, утирая брызнувшие от смеха слезы, пискнул фальцетом:
-- Неужели Вы, Клаус, думаете, что так выглядит рай? – И он показал рукой на покосившиеся домики и на сломанные ветки деревьев. – В какой Библии Вы видели картинки рая с этими жалкими лачугами? Я уж не говорю про сугробы снега и мороз в сорок градусов. А может, это АД? – Гутфрит подмигнул Клаусу и снова захихикал.
-- Так что… Чистилище?
-- Увы-увы-увы! Не угадали! – Гутфрит развел руками и смягчил выражение лица. – Можете не переживать, Клаус, Вы все еще живы, и пока будете тут разгуливать, - он небрежно обвел взглядом вокруг, - будете жить долго-долго. Только счастливо ли, вот это вопрос… Но Клаус, перестаньте уже делать такие невинные глаза, будто ничего не понимаете. Снимите наконец свои розовые очки, и скажите, похож ли этот город на Юндерхейс?
-- Похож… и не похож.
-- Вот! Именно! И похож, и нет! В том то все и дело!
-- Так это что… не Юндерхейс?
-- Клаус, вы соображаете даже лучше, чем я думал! Это – он снова обвел глазами домики – черт знает что! И уже год как я болтаюсь здесь как зверь в клетке. И сейчас мы пойдем в местный бар, и я расскажу все, что об этом знаю, а Вы, Клаус, признаетесь мне, какая муха Вас укусила, что Вы полезли в этот подземный ход?

***
В баре оказалось гораздо больше народу, чем Клаус себе представлял. По его подсчетам был вечер четверга, а этот день особо не пользовался большим спросом у жителей Юндерхейса. Однако памятуя о словах Гутфрита о том, что Юндерхес  - не Юндерхейс, Клаус подозрительно смотрел по сторонам и пытался отыскать еще большее различие местных с его близкими горожанами.  Посетители бара были одеты в точности, как тогда вырядился Йостен. Смокинги, бабочки, остроносые ботинки. Женщины, которых в Юндерхейсе нельзя  было застать в баре, кроме как на специальных женских вечеринках (согласно закону Юндехейса, заверенному еще Харольдом Первым), тут же они наравне с мужчинами выпивали, заливались смехом, громко разговаривали и одеты были в катастрофически короткие платья.
За стойкой бара стоял молодой парень с лицом Мортена, сына Олава, того самого, который давно точит зуб на Клауса за то, что тот умыкнул у него Эдну. Мортен из Юндерхейса унаследовал отцовскую нелюбовь к Вилленвею и всегда смотрел на него исподлобья, точно молодой бычок на ощетинившегося старого волка, еще не до конца понимающий из-за чего сыр-бор, но уже готовый накинуть его на свои молодые острые рога. Мортен за стойкой бара, завидев Клауса, улыбнулся во всю ширь молодой тридцатидвух-зубовой челюсти и радостно кивнул на два свободных места у стойки. Увидев замешательство Клауса на столь  непривычный прием молодого  бычка, Гутфрит многозначительно округлил глаза и улыбнулся, будто только что к ним сошел сам Иисус в знак доказательства правоты слов старика.
Они сели на предложенные стулья, и Мортен изысканно налил обоим виски, виртуозно смешав его с какими-то разноцветными жидкостями. Поставив перед ними длинные стаканы, он еще раз лучезарно улыбнулся и спросил у Клауса, как его здоровье, и отчего он не заходит к ним. Клаус что-то пробурчал невнятное и отвернулся к Гутфриту. Тот сидел с блаженным видом с отпечатком вселенской истины на лице.
-- Ну-с, Клаус, Вы сами все видите. Если бы я не подвернулся Вам под руку, очень скоро Вы бы сами дошли до всего. Но рука провидения столкнула нас на той тропинке! Это счастливый знак, я верю в то, что моя звезда наконец очнулась  и послала мне Клауса Вилленвея, чтобы помочь выбраться из этого несчастного места.
-- Так что случилось, Гутфрит? Как Вы очутились здесь после того, как Вас бросили в море?
-- Стоп, Клаус! Нельзя задавать неверный вопрос, на него Вы никогда не получите никакого ответа, даже неверного. Вы хотите сказать, что какого-то человека, похожего на меня, бросили в море?
-- Да, я видел собственными глазами. Около года назад, после того как Харольд зашел к Вам в дом и встретил слишком много гостеприимства, он счел Ваше поведение подозрительным,  Вас судили, и запихнув в мешок вместе с двумя черными булыжниками, бросили с размаху в море. Я воочию видел, как мешок пошел ко дну…
-- Так-так… - старик почесал в затылке. - Это что-то новое. Значит, какой-то человек там все-таки был… И его бросили вместо меня, пока я тут… Ох… Мои страсти не довели меня до добра.
-- Да ну, какие у Вас могут быть страсти? – махнул рукой Клаус, но тут же осекся, вспомнив находку в подвале дома Гутфрита. И, понизив голос, пойти шепотом спросил:
-- Можно Вам задать нескромный вопрос?
Старик сделал хитрое лицо и, сощурив уголки глаз, сказал:
-- Клаус, все, что здесь происходит, по меркам нашего родного города, один сплошной нескромный вопрос. Спрашивайте, ничего не бойтесь.
Клаус крякнул, прочистил горло и быстро-быстро заговорил:
-- Дело в том… Я нашел в подвале Вашего бывшего дома сундук с гхм… принадлежностями для любовных утех. Вы меня, конечно, простите, но в наших с Эдной глазах Вы всегда были эталоном приличия… И мы даже представить не могли, что Вы можете таким заниматься. Да и с кем! Никто никогда никто не видел Вас рядом с женщиной, да и мы думали, Вы человек скромных порядков…
-- Так и было! – Гутфрит усмехнулся. – До того момента, пока я не  обнаружил сюрприз в собственном  подземелье. Как-то я решил навести ревизию в своих старых нотах, и мне понадобился мешок, который с самого моего детства висел на крючке в самом дальнем углу подвала. Но сняв мешок, я увидел тоже, что и Вы. Ход! Конечно, я не сразу решился посмотреть, что там. Отец воспитывал меня скромным, тихим гражданином Юндерхейса, и не сказать, чтобы я был подвержен любопытству, но Клаус, однажды придя с казни Брокка Гамсуна, я с ужасом обнаружил в себе это странное желание… Желание смыться, раствориться в воздухе, забиться как мышь в нору! И я не нашел ничего лучше, как вооружиться фонариком и пойти по подземному ходу. Я прошел лес, реку, болото, и снова оказался у подземного хода, который вел, как оказалось, снова в мой дом… Это был мой дом,  я был удивлен, но вместе с тем ужасно рад, что попал домой. После продолжительной прогулки по лесу дикими лысыми обитателями, я понял, что бежать можно только домой. Честно сказать, эти лысые звери тогда произвели на меня гораздо более сильное впечатление, чем казнь Брокка, так что я был счастлива, что смог выйти сухим из воды. И вот я взял Саксофон, ноты и пошел вот сюда, в бар, как делал это каждый день, но  что-то мне казалось странным. У меня было такое чувство… как это называется? Точно смотрю на все новыми глазами, все вроде старое, а вижу по-новому. Но я не допускал мысли, чтобы… И только зайдя сюда, я понял, что дело плохо… В баре туда-сюда, как у себя дома, сновали эти дамы в платьях, шириной с мою ладонь, а парни, все как на подбор были разодеты в длинные смокинги и бабочки, но я тогда прошел и сел на свое место на сцене и начал тихонько перебирать песенку, которую хотел исполнить первой. И все еще происходящее виделось мне туманно, пока вдруг не увидел вон там, - старик показал на стену с каким-то темным ящиком на ней, - то, за что Брокка тогда кинули в море… Ящик, показывающий кинофильмы! Запрещенные пленки, которые ни в коем случае нельзя смотреть! И тогда мне стало ясно, что я поспешил с мыслью, что вернулся домой.
-- Гхм… - Клаус озадаченно смотрел на ящик, в котором танцевали длинные женские ноги, высоко поднимая яркие юбки и показывая узкое кружевное белье под ними. Клаус вспомнил свою мысль и выстрелил ей в Гутфрита:
-- А как же мешок с любовными принадлежностями?
-- Ах, мешок! – старик отчего-то вдруг покраснел. - Оказавшись здесь, я поначалу немного расстроился, а потом, наблюдая за местными порядками, понял, что можно извлечь  выгоду из моего положения. Да, и местные жительницы не очень-то отказывались от моей персоны… - в глазах старика появился блеск воспоминаний. - Вы понимаете, Клаус, здесь  все проще. Видите, как у них тут все устроено! – Он презрительно глянул на хохочащую разноцветную толпу и выпятил нижнюю губу.— Все наперекосяк. Хотя много хороших минут доставил мне эти… «местные особенности». Но тоска по родному городу не давала покоя. И знаете, здесь совсем нет порядка! Вы, Клаус, видели местного Харольда? То-то и оно, - старик покачал головой и хмыкнул, - когда город находится в руках слабого человека, и нет никаких правил, можно докатиться и до такого. Я так скучал по  стойким порядкам Юндерхейса, по строгим лицам, по романтической мрачности нашего города и однажды, собравшись в путь, я полез обратно. Зная дорогу, я быстро добрался до дома. Там все было так, будто я и не уходил. Мое отсутствие никто не заметил, будто меня не было несколько часов, и я стал наведываться сюда, когда тело требовало чего-то яркого. Но найти общий язык с местными мне не удавалось, и я возвращался домой, в наш любимый Юндерхейс. Иногда я кое-что дарил возлюбленным. Тут так принято, дарить подарки друг другу, чуднО, согласен. Так вот я покупал кое-что в нашей лавке романтических предметов  у Юхана, а хранил их в мешке. Кое-что брал и шел сюда. Так и жил, дай бог памяти, - Гутфрит загинал пальцы, - да, ровно восемь месяцев, пока вдруг не наступил тот день, когда сунув нос в ход, уже представляя себе, как снова скоро окажусь дома, я почувствовал невидимую стену. Вижу стенки хода, а пройти не могу, точно стена не дает. Я подумал, что это все временно. Ну, мало ли, что тут может случиться, все мудрёно устроено, ведь раньше мог выходить и входить спокойно. Но на следующий день все было также, и через день, и через неделю… И около года прошло с тех пор, пока ко мне не пришел Харольд и попросил меня съехать из моего дома с подвалом, дескать, семья пропадает какая-то, просил сильно. Мне взамен обещал дать желтый дом неподалеку от своего, я и согласился. В отчаянии я был, и думал, что никогда не пробить мне эту невидимую стену в подвале, чтобы вернуться домой.  А потом я узнал, что в мой дом поселили Вас, Вилленвеев. Вот так все и случилось, вот она история несчастного человека, вылезшего в подвал за лучшей жизнью.
Клаус молча переваривал сказанное, отгоняя от себя набегавшую мысль…
А хочет ли он, Клаус Вилленвей, вернуться домой?

Глава 14.
О том, как бороться с хандрой и как быстро можно стать другим человеком.

Гутфрит успел допить свой коктейль, выкурил пару сигарет, а Клаус все молчал. В его голове никак не укладывался один момент, который определенно нравился ему, когда он считал этот город Юндехейсом. Этим моментом была Эдна. Совершенно другая, с ее новым огнем в глазах и теплом приятно пахнущего тела, которое он чувствовал как в первый раз, будто между ними не было этих двадцати лет. Эдна, на которую он посмотрел совершенно другими глазами, которая наконец перестала казаться лишь предметом домашней обстановки и прекратилась в объект любви. Эта Эдна оказалась не той женщиной, с которой он заключил брак в маленькой церкви неподалеку от городской площади два десятка лет назад. Клаус чувствовал себя так, точно тянул из воды тяжеленную сеть с рыбой, а, подняв на поверхность, увидел, что сеть до отказа набита огромными жабами. На него навалилась усталость и хандра, названия которой он и не знал как совершенно простой рыбак, не мыслящий в столь тонких материях. Если бы он мог разбираться в таких вещах, он бы понял, что хандра и усталость были лишь следствием  полной безнадежности, которую он с такой острой силой ощутил, осознав, что ничего нового не случилось в его жизни с настоящей Эдной, и, наверняка, она ждет его давно дома со своей словесной дубинкой наперевес.
Вдруг в глазах его появился новый блеск и, хитро взглянув на скучающего Гутфрита, Клаус проговорил заговорщическим голосом:
-- Итак, уважаемый господин Гутфрит, я все уяснил из Вашего рассказа, и вся история кажется теперь более-менее понятной, но один вопрос остается не ясным… Может ли всякий человек, сюда попавший, остаться здесь просто так, как  обыкновенный житель, но без того, чтобы его обязательно бросили в море в Юндерхейсе? Ведь Вас судили, и бросили в море, и, если я правильно понял, именно тогда Вы не смогли пройти через ход и будто бы почувствовали некую стену, когда пытались выбраться отсюда?
-- Это, Клаус, еще не доказанная истина. Я не видел того человека, которого вместо меня бросили в море. Вы говорите, он был на меня похож?
-- Не то слово! На нем были Ваши штаны, подтянутые до.. гхм… в Вашей манере исключительно он был одет! И лицо Ваше, и голос тот же, правда, говорили Вы немного не то, что обычно говорят на казнях у нас. Вы все время были вроде как добродушны и любезны. Всё улыбались, будто радовались тому, что с Вами должно было произойти. И повода-то радоваться не было… Хотя… Я Вас тогда не знал так хорошо, что списал все на старость… Думал – старик уж, чего с него взять, может, и не понимает уже, к чему все идет. Короче, вели Вы тогда себя, точно не жили в Юндерхейсе и не знали, что после казни бывает…
-- Хм… Дело кажется темным, хотя… - Гутфрит почесал в затылке, - есть кое-что, что Вы, Клаус совершенно упустили из виду. Если Вы видели человека, похожего на меня в Юндерхейсе, то можно легко догадаться, кого можно было увидеть здесь. Вы знаете, кого я имею в виду?
-- Не знаю… Маури что ли?
Гутфрит кивнул нехотя:
--Конечно, и его. Правда, со вчерашнего дня на его лавочке висит табличка ОБЕД, и вроде исчез он куда-то… Но, - старик махнул рукой точно то был предмет совершенно неинтересный, -  я говорил не про Маури!
-- А… про меня?
-- Именно!  – старик ехидно посмеивался. – Про Вас, дорогой мой господин Клаус. Нашу встречу помните? Когда Вы меня домой к себе потащили? Вы изумились, глядя на меня, точно привидение увидели, а я Вам напомнил, что виделись мы  намедни, когда отправляли Фроуда в плавание. Вы тогда ничего не поняли. А сейчас наконец догадались, почему не могли помнить то, как я держал Ваш мешок с рыбой тогда, когда Вы так отчаянно аплодировали Фроуду? Можете сказать, почему не помните сей инцидент?
Гутфрит затаил дыхание. 
-- Потому что это был не я, а другой Клаус?
-- Ум Эйнштейна, не меньше!  - старик воздел руки к небу. - Конечно же, это был местный Клаус Вилленвей! Большой Чудак, скажу я Вам, но внешне вылитый Вы!
-- Так прямо и вылитый?
-- Как две капли воды! Как вы говорите… «Манера одеваться» исключительно Ваша! А лицо преглу… предобрейшее, Ваше лицо. Только Вы мне казались каким-то очень восторженным. Ну, точно, как они! – и Гутфрит опять презрительно махнул головой в сторону входящей в раж веселящейся компании неподалеку. – Вы посмотрите на них! Будто жизнь их сплошное веселье, будто счастье у них кругом! Я за этот год от этих счастливых лиц готов уже сам в море броситься, а Вы говорите – может ли кто здесь по свой воле остаться? Да кто Вас выгонит? Они и слова грубого не могут сказать! У них в голове одна глупость, вечный праздник! Им не до Вас! Только, - Гутфрит строго посмотрел на Клауса, - зачем это Вам? Я бы на Вашем месте прямо сейчас, не раздумывая, бросился в подземный ход и бежал бы без оглядки отсюда, домой, в родной Юндерхейс! А не то случится с Вами та же история, что со мной, и что тогда делать будете? Тут уже выбирать не приходится. Одно здесь остается – жить с этими... Смотреть на их вечные улыбки на лице, мириться с мягкотелым Харольдом. Бегите! Бегите, пока есть возможность! Хотя… - Гутфрит будто спохватился и сжал руку Клауса, словно думал, что тот и, правда, сейчас убежит, - Вы должны сначала подумать, как можно вытащить и меня отсюда… Не бросайте меня, Клаус, прошу Вас! – глаза старика увлажнились, готовясь оросить щеки слезами, хотя подобное увлажнение глаз иногда считается побочным действием чрезмерного алкоголя в крови.
В вопросах помощи Клаус всегда был мягок. Ведь он думал о себе, как об отзывчивом человеке, и всегда, когда Йостен просил его подменить ввиду хвори или неожиданного приступа лени, Клаус никогда не отказывал. А когда уж Маури попросил его занять денег заявив, что Лайма ждет ребенка, а потом оказалось, он просто пустил всю получку на виски и не мог признаться Лайме в содеянном, тут Клаус отдал все, что у них к тому моменту было скоплено с Эдной (немного, но все же отложено на черный день), после чего стены их дома содрогались еще пару месяцев от контр-аргументов Эдны. Но то был близкий друг, и Клаус не считал поддержку друга показателем отзывчивости, а вот помощь чужим людям, таким как Йостен, Клаус записывал в свои лучшие поступки, и любил перебирать в памяти эти моменты помощи как свои драгоценности, а потому никогда не упускал случая помочь, если его кто-то просил. И сейчас он не мог не проникнуться бедой Гутфрита, хотя и тайно уже дал себе слово при этом сделать все возможное, чтобы не покидать его новообретенный дом, где его ждала хоть и чужая, но такая Эдна, и совместная новая жизнь,  которую он давно не встречал в своем собственном доме в Юндерхейсе.
И пусть будет другой город,  пусть будут эти восторженные лица. Черт с ним, с Юндерхейсом, с его планами показаться соседям и особенно Эдне большим героем, открывшим для них что-то новое. Эти желания и мысли сейчас выглядели смешными, недостойными и очень далекими, будто он и впрямь, переступив порог нового дома, стал другим человеком.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 15.
О том, как ради цели и стены пытаются пробить, а также немного любовной лирики.
Тут же в баре было решено идти домой к Клаусу, проверить работу подземного хода. Так ли был усерден старик, когда пытался пройти через так называемую невидимую стену? Конечно, он клялся и божился, что не может проникнуть в ход, но, кто знает, ведь могло случиться такое, что Гутфрит не до конца говорил себе правду. Быть чистым перед собой в своих мыслях и одновременно поступать так, как ближе к телу – кого миновал такой грех? Где в Юндерхейсе старик мог найти столько женской ласки? А если привык к удовольствию, то уж и отвыкать тяжело. Но строгие порядки Родины настолько могли впитаться во все существо Гутфрита, что совесть порядочного гражданина с каждым днем просыпалась нешуточная. И вот в какой-то момент старику нужна была весомая причина не возвращаться домой, в родные края. И так возникла невидимая стена. Об этом и думал Клаус, открывая дверь в дом второго Клауса Вилленвея.
С ясной улыбкой и чистыми глазами их встретила Эдна в выбивающейся красной шелковой сорочке из-под  туго перетянутого халата. Клаус по привычке напрягся. Каждый раз, приходя домой из бара, он не мог не испускать из себя воздух, пропитанный алкоголем, и даже если бы попытался, острый нюх Эдны на эти дела сработал бы с чуткостью своры полицейских собак. Еще долго после его прихода дом содрогался от раскатов звучного голоса его жены. Эдна не стесняясь, высказывала свои соображения на счет будущего Клауса, пророча ему недобрый конец беспробудного пьяницы.  И сейчас Клаус рефлекторно ожидал подобных предсказаний и от этой женщины. 
Эдна же лишь поинтересовалась о самочувствии мужа и предложила ему выпить угля, чтобы наутро мутило поменьше. И сочувственно покачав головой, она выкрутила бедрами восьмерку и призывно поплыла в спальню. Клаус заворожено смотрел ей в след и в тысячный раз давал себе клятву сделать все возможное, чтобы не давать никаких шансов на возвращение в его жизнь предыдущей Эдны.
В подвале Гутфрит накинул на себя верхнюю одежду, чтобы быть во всеоружии, если вдруг подземный ход позволит ему покинуть это место. И что-то беззвучное прочитав про себя, поцеловав крест на груди, он тревожно посмотрел в глаза Клаусу и, видимо, прочел в них наилучшие пожелания, потому что, даже не сказав ему ни слова, вдруг круто повернулся и шагнул к ходу. Секунду-другую он не решался подойти ближе.
Гутфрит медлил. Десять секунд, двадцать, тридцать… минута. А он все стоял, прикованный к месту и широко распахнутыми глазами смотрел куда-то в глубину хода. Оттуда веяло холодом, и Клаус встал подальше. Вообще эта дыра в стене казалась ему теперь скорее противником, и не будь рядом Гутфрита, и не дай Клаус слово ему помочь, прямо сейчас он забил бы ход досками, а лучше бы зарыл навечно, чтобы никто не мог ни проникнуть внутрь, ни выйти оттуда….
Наконец старик сделал движение. Он шагнул маленьким шажком вперед, еще одним.. И остановился на расстоянии не более ладони до хода. Крохотным движением, будто против сильного ветра, он вытягивал голову и плечи вперед, и вот уже казалось, что голова старика находится внутри между краями отверстия в стене, и Клаус уже готов был сказать старику «Получилось!», когда вдруг лоб Гутфрита напрягся, а голова немного ушла в плечи, точно его темя прижало куском шифера.  Плечи Гутфрита давили на шею и голову, а голова как непослушная дама, возмущенно противилась. Гутфрит издал натужный звук, какой иногда вырывается, когда поднимаешь что-то тяжелое, вдруг отпрянул, бросился головой вперед, и бах! – голова снова с силой ушла в плечи.
 Клаус ринулся к Гутфриту, схватил за плечи и дернул на себя, оторвав  от хода. На лбу старика виднелось красное пятно с едва выступающими капельками крови, будто ссадина коленке. Старик молчал, глаза его потускнели, вид его был жалок. Клаус прижал его к себе одной рукой, а другую протянул вперед, пытаясь достать дыру. Рука прошла насквозь. Старик почувствовал маневр Клауса и резко повернулся лицом к дыре. Вытянуть руку до конца он не смог, в основании хода она уткнулась в воздух. Кончики пальцев его побелели, будто на что-то с усилием надавливали. Он протянул вторую руку и уперся всей пятерней в воздух. Навалившись всей своей массой на руки, он толкал воздух, точно пытался открыть массивную дверь. Лицо его исказила упрямая гримаса, глаза наливались кровью, зубы сжались, и сквозь них он выпустил какой-то звериный рык. Клаус понял, что пора прекратить.
-- Хватит! Остановитесь!
Старик резко отшатнулся.
-- Мне никогда не выйти отсюда.
-- Не расстраивайтесь, все может еще выйти…
-- Уже год  такое. Не обманывайте меня, Клаус, ничего не выйдет.
-- Гутфрит, только подумайте, зачем Вам Юндерхейс? Дыра! Хуже некуда! А здесь. Сами говорили, много «милых особенностей». Бросьте свой патриотизм!
Гутфрит посмотрел на Клауса каким-то чужим взглядом, порыскал глазами на его лице и пробормотал:
-- Все из-за того человека, которого бросили в море вместо меня! Все из-за него! Ход закрылся год назад, все совпадает… Если бы я тогда был там…
Старик осекся. Он вопросительно посмотрел на Клауса, точно только что увидел ускользнувшую от него деталь.
-- Погодите, Клаус. Это получается, если бы я тогда был в Юндерхейсе, а не здесь, то меня бы вместо него…
Клаус кивнул. Такова была участь жителей Юндерхейса.  По лицу Гутфрита промелькнуло что-то, похожее на недоумение. Он как-то озабоченно улыбнулся.
-- Надо же… А ведь  сейчас уже спать пора! Пойду-ка я домой, Клаус!
Кряхтя, он встал на ноги, и даже не взглянув на дыру в стене, пошел по лестнице тяжелой поступью. На душе Клаусе было неспокойно. Он никак не мог понять, помог ли он старику, и можно ли этот случай записать в добрые поступки, или наоборот? Безумная улыбка старика не предвещала ничего хорошего. И закрыв дверь на легкую щеколду, которая еле болталась на двери, и как Клаус догадывался, здесь не особо стремились запирать засовы, он решил, что пора действительно спать. Завтра, он собирался все-таки сходить за Маури, но в свете открывшихся фактов, надо было это дело обмозговать, а потому хорошо выспаться.
Он поднялся в свою спальню. За стеной было тихо, но ноги Клауса сами понесли его. Он медленно приоткрыл дверь в соседнюю спальню, и почувствовал запах каких-то чудных цветов или духов… Эдна, старая Эдна, давно не смазывала виски и шею духами, и Клаус уже привык к ее естественному запаху тела, которое с годами ни у кого не приобретало душистый оттенок. Запахи в комнате новой Эдны сразу ударили в голову, и Клаус, на автомате, точно мышонок на запах сыра, приблизился к мягкому очертанию на кровати. Его руки скользнули под одеяло и нащупали двухпалубное торжество женской гордости. Мягкий пухлый зад, который даже на волнах сна качался как каравелла. Клаус дрожащей рукой погладил верхнюю часть бедра, и точно нащупал рычаг. Машина любви была запущена.
Если бы эта ночь очутилась в Юндерхейсе, она бы очень удивилась, заглянув в спальню дома Вилленвеев. На кровати в любовной схватке возились двое. Одна из них была Эдна, северная женщина с тяжелым характером, а вторым был Клаус, восторженный мужчина с чересчур, по местным меркам, счастливым лицом.

Глава 16.
О том, что бывает ни хорошо, ни плохо, а просто ясно, а также что делать, когда остро нуждаешься в друге.

Если бы не Маури, Клаусу бы ничто не помешало прямо с утра заколотить ход. А лучше – засыпать землей, будто никогда его и не было. А на дверь в подвал повесить тяжелый замок и потерять ключ, чтобы ни у кого никогда не было шансов появиться с той стороны. И, кроме того, сам Клаус боялся, как бы с ним не случилась болезнь Гутфрита, и в один прекрасный момент в нем не взыграл патриотизм. Заколотить! Не дать себе отступить! Но для этого нужно было сначала вызволить Маури из «промежуточной полосы» – так Клаус для себя охарактеризовал всю местность с болотом, рекой, лесом и лысыми разговорчивыми зверьками. Другого слова ему на ум не приходило, расстояние между Юндерхейсом и новым городом казалось чем-то «между», будто перекладинка на весах. И чаша этих весов перевешивала не в пользу его родного города, а нагруженная бОльшим количеством гирек тянула в сторону Вандерхейса . Вандерхейс – именно так назвала Эдна этим утром  город, спросив у Клауса, не хотел бы он отметить праздник Вандерхейса с семьей Олава, которая так отчаянно звала их в гости. Клаус уже не удивлялся тому, что враг Олав в здешних местах давно простил его бессовестный поступок, и представлял себе этого жуткого сноба со всей восторженностью принимающего своего противника у себя дома. Клаус даже улыбнулся от такой забавы, сказав Эдне, что очень даже согласен.
-- Почему бы и нет? Только я позабыл, когда праздник? Сегодня?
-- Что ты! Конечно же, нет! Праздник состоится, когда кого-то из жителей отправят в дальнее путешествие. В прошлый раз, ты помнишь,  не так давно, при отплытии Фроуда Грига, мы так чудесно провели время с Маури и Лаймой?
-- Помню, конечно… Да-да… С Маури… А это дальнее путешествие Фроуда… мне просто интересно твое мнение, куда именно он отплыл? Ну, в общих чертах?
-- Как куда? – Эдна широко улыбнулась, - в Город Черного Камня!
-- Ну, конечно, туда.. А куда же еще. Я так и думал… – Клаус почесал в затылке и с деланным видом спросил:
-- А этот город черного камня… Для чего они туда отплывают... А? Там что, так хорошо?
-- Какие странные вопросы ты задаешь, - Эдна тревожно заглянула в его глаза и, убедившись, что с ним все в порядке, снова лучезарно улыбнулась - в Городе Черного Камня не бывает ни хорошо, ни плохо, там просто ясно!
-- Ясно… Да, я знаю, конечно, что там просто ясно… Знаю.
Клаус решил быстрее закончить разговор, пока  он не сошел с ума или  окончательно себя не выдал. Нужно было быть осторожным. Неизвестно, что могло крыться за этими восторженными улыбками местных жителей. И, Клаус заторопился и, сказав, что ему позарез нужно что-то разобрать в подвале, поспешил ретироваться.
Складывая в мешок необходимые вещи, чтобы легко пройти все препятствия в Промежуточной Полосе и без проблем добраться до Маури, он размышлял о только что услышанном. Получалось, что в тот момент, когда в Юндерхейсе закидывают мешок с телом в море, в Вандерхейсе они называют это «отправлением в дальнее путешествие». С юмором люди, нечего сказать. Хотя и старик говорил об этом как действительно о проводах Фроуда Грига в далекое путешествие. С аплодисментами и бурей восторга. Но могло быть и так, что местные по своему обыкновению подходили к этому благодушно и радостно, как ко всему, что здесь происходит, и просто закидывали мешок с телом в море под фейерверк и аплодисменты. Почему бы и нет? В Юндерхейсе это происходило под звуки разъяренное толпы, а здесь под звуки музыки. Какая разница? Но только… Клауса будто дернуло током. Если в Юндерхейсе бросали кого-то в море, и тут делали то же самое, то почему старик Гутфрит все еще разгуливает по Вандерхейсу? Этот вопрос Клаус решил выяснить в первую же очередь, как только заберет Маури с Промежуточной Полосы.
Все было готово, и Клаус полез в ход. Выпростав тело наружу, он ощутил тепло. Промежуточная Полоса была тем постоянна, что меняла погоду на прямо противоположную, стоило Клаусу ступить на ее землю. И здесь снова была жара. Клаус сложил одежду в заранее подготовленный мешок, нашел тропинку со следами, которые на этот раз вели не ко в ходу, а в обратную сторону, и быстрым шагом пошел по ней.  Надо было спешить, находиться здесь было небезопасно, в любой момент мог появиться Клаус Второй, который снова мог занять место рядом с его новой Эдной.
Зная что делать, Клаус быстро преодолел болото и реку и оказался на берегу. Завидев впереди черный камень, он бросился бежать. Где-то там должен быть Маури!
Клаус порыскал глазами вокруг. Камень стоял на месте, а вот Маури как ветром сдуло. Конечно, за это время можно было десять раз очнуться и столько же раз снова впасть в забытье, а с профессиональным подходом Маури и того чаще. И заглядывая за каждое дерево, Клаус страдал от уколов совести. В то время, как он набирался новых впечатлений в Вандерхейсе и проводил незабываемые ночи с Эдной, его друг должно быть натерпелся от местных неожиданностей. Еще не факт, что эти неожиданности не повлекли за собой страшные последствия… На этой догадке совесть Клауса едва не лишилась чувств и поспешила отогнать жуткие мысли. Клаус глубоко вздохнул и попытался думать, как старина Маури. Куда бы он пошел, когда проснулся? Рядом не оказалось Клауса, кругом странная местность, но была тропинка, по которой наверняка Маури и пошел. Так как Клаус его не встретил по пути, значит, пошел он в совершенно другую сторону. К Юндерхейсу. Это мысль привела в отчаяние Клауса. Идти в ту сторону совсем не входило в его планы. А бросить Маури, где бы он ни находился, он не мог. И взяв волю в кулак, Клаус побрел по тропинке с каждой секундой удаляясь от Вандерхейса и Эдны…
Вдруг из-под его правой ноги выпрыгнуло что-то знакомое. Лысый зверек с красным пятном!  Он прыгнул прямо на тропинку, будто стремился загородить Клаусу дорогу, и строго посмотрев на него, произнес:
-- А мы, дядя, только Вас и ждали! – в его голосе Клаусу почудились укоризненные нотки, и  в ответ по привычке, когда его распекала Эдна, он ответил:
-- Я собирался раньше, только так получилось…
Клаус ненавидел сам себя за этот виноватый тон, но ничего поделать не мог. Сила многолетней привычки выработала определенную систему поведения, которая довлела над Клаусом,  а не он над ней. Зверек кивнул, точно принял извинения, и продолжил:
-- Пришлось Вашего товарища проводить, куда следует, и теперь Вы вряд ли его уже увидите.
Внутри у Клауса все похолодело.
-- Как… совсем не увижу? – голос Клауса дрогнул.
-- Да не волнуйтесь Вы так, - лысый зверек затрясся, что походило скорее на смех, - с ним все в порядке! Насколько можно быть в порядке, находясь в Юндерхейсе.
С души Клаус готов был свалиться камень, однако внутренний голос подсказывал, что он не очень то должен доверять каждому лысому зверю на свое пути. И Клаус подозрительно спросил:
-- А когда это случилось?
-- Точно сказать не могу, это у вас на часы смотрят. Нам все равно!
-- Если бы Маури добрался до Юндерхейса, то в Вандерхейсе Маури бы снял табличку «ОБЕД»,  или нет?
Зверек прикрыл глаза и зевнул:
-- Не знаю я этих Ваших порядков. Обед, завтрак, нам это все равно! Я свое дело сделал. Приятель Ваш доставлен, а Вы, будьте так добры, не задерживайте движение. – И он махнул лапой на дорогу, - НАШИ скоро пойдут, нечего затор создавать.
И, пшикнув газом, он прыгнул куда-то вверх. Когда газ рассеялся, зверка не было в поле зрения.  Клаус стоял на тропинке, вопросительно глядя то в одну сторону, то в другую. Ему так хотелось удостовериться в том, что с Маури все в порядке, и, да что таить, рассказать ему все о Вандерхейсе и Эдне, что он в нерешительности замер посреди дороги. Невозможно было представить, что он снова окажется в Юндерхейсе, но и не увидеть Маури он не мог…
Думай, Клаус Вилленвей, соображай!

Глава 17.
О том, что у страха глаза велики, а также о том, что случается, когда оставляешь дом ради интересной жизни.

Вдруг позади послышался какой-то гул. Клаус обернулся и обомлел. Табун лысых зверей широкой стеной надвигался на него. Оглушенный Клаус стоял на месте и заворожено смотрел на них. Их острые морды были совсем не похожи на почти человеческое лицо его давнего знакомого с красным пятном. Эти звери казались большим сосредоточием злости, которая придавала бОльший запал их движениям. Будто сама животная агрессия шла стеной, и каждому стоящему на ее пути грозила опасность просто раствориться в энергии зла, волной исходившей от этой лысой стаи. И плюнув на размышления, Клаус быстрым шагом пошел вперед. Зверь с пятном предупреждал его о том, что надо бы ему уйти с дороги, но чисто по-дружески мог бы и дать более полное представление о том, ЧТО это будет.
Прибавляя шагу, как-то быстро Клаус проскочил лес, но все еще слышал шум за спиной. Выскочив на поляну, он уже откровенно бежал без оглядки. Толпа гудела все ближе и ближе. И что оставалось делать бедному Клаусу, когда впереди он увидел спасительный выход в Юндерхейс? Не проникнуть внутрь. Увы… Клаус все еще не решался увидеть старую Эдну и Харольда Седьмого. С разбегу он остановился как вкопанный у самого входа и обернулся к приближающейся толпе. Толпа надвигалась с той же скоростью, но вдруг Клаус резко отшатнулся… Вместо звериных морд на него смотрели тысячи лиц Эдны…  Глаза его вылезли из орбит, и тело само юркнуло в спасительный ход. Клаус сидел внутри, как забившийся в нору пугливый зверь, и, переводя дыхание, пытался успокоиться. Все здесь казалось не тем, к чему привык обыкновенный житель Юндерхейса, однако табун яростных зверей с анфасом Эдны можно было бы списать на еще одну особенность местной фауны, и примириться с этим, как с тем, что у рыб вместо рук растут плавники, а уж выражение лица среднестатистической рыбы вообще оставляет желать лучшего. И настроив себя таким образом, Клаус решил высунуть нос наружу, но быстро вернулся назад -  тысячи лиц Эдны надвигались в его сторону с безумной  искаженной остервенелой гримасой. Он уже чувствовал их страшную вонь, как у того первого зверя, и нечего больше было ждать, этот табун совсем не предвещал ничего хорошего. И, сделав в голове зарубку – предъявить лысому зверю претензию за недобросовестное информирование прохожих в их лесу, Клаус ринулся по ходу все дальше внутрь, и в считанные секунды достиг подвала.  Выскочив наружу и покружившись как бешеный зверь, которого только что укусила оса, он поднял подвернувшийся под руку сундук и припер к выходу. Нагромоздив еще парочку сверху и приникнув ухом к стене у хода, он только тогда отдышался.
Он снова стоял в своем доме, куда так отчаянно не хотел возвращаться. В приглушенном свете подвала не было ясно, был ли сейчас день или ночь, и предсказать, что его ждало наверху, не представлялось возможным. Клаус представил себе яростное лицо Эдны, точь-в-точь, как у тех безумных зверей, и нервно сглотнул. И, хоть и не считал себя особо верующим, Клаус зачем-то прочитал коротенькую молитву, какую знал с детства и пошел по ступенькам. Одна, две, три… Дверь. Распахнув ее, он обнаружил, что в доме ночь. Клаус поднялся в свою спальню и увидел ее такой, какой оставлял пару дней назад. Смятые простыни, сбившееся в кучу одеяло. С того момента, как они с Эдной разъехались по разным комнатам, она ни разу не заглядывала к нему в спальню, а потому кровать его была всегда расправленной и будто застеленной два месяца назад. Клаус никогда не отличался аккуратностью.
 Походив по комнате, он решил все-таки заглянуть к жене. После того, как он хорошо провел время с новой Эдной, на сердце Клауса было неспокойно, ведь в определенной степени это можно было посчитать изменой. Хотя Маури бы, наверняка, на его месте нашел бы правдоподобное объяснение тому, что никакой измены не было, ведь там и тут была почти что одна женщина, с редкими крохотными различиями. Клаус старался думать в точности, как Маури, и внутренне привыкнуть к мысли, что измены не было,  стремясь привести выражение лица к совершенно обычному. Могло оказаться, что Эдна не спит, и уж тогда по его лицу  она сделает выводы и пиши-пропало. Проще было, конечно, лечь спать и увидеть ее лишь утром, однако что-то внутри Клауса ёкало и кололо, точно он и, правда, все это время в Вандерхейсе испытывал чувство тоски от разлуки с близким существом.
Клаус приоткрыл дверцу и сперва увидел зажженный ночник в изголовье кровати. Его мягкий свет падал на неподвижную фигуру.  Черты лица Эдны выражали мягкое забвение, на лице сияла легкая улыбка, будто еще с вечера забытая на губах, а полные руки широко обнимали подушку, в точности как они это делали с Клаусом, когда много лет назад они еще спали, обнявшись. Клаус давно не видал старую Эдну в таком спокойствии и блаженстве, в последнее время она сохраняла суровое выражение лица, как бодрствуя, так и уплывая в самый глубокий сон. Эдна что-то простонала и ее губы выпятились немного вперед. Клаус, точно застуканный на месте, быстренько прикрыл дверь. Ему казалось, что он только что увидел нечто, не предназначенное для его глаз, точно взглянул на человека в тот момент, когда он, находясь один в комнате, полез ковырять в носу.
Клаус чувствовал какую-то настороженность внутри, и все никак не мог уснуть. После увиденного в спальне Эдны его что-то глодало, но он никак не мог понять что. Что-то ему явно не нравилось. И не найдя ничего лучше, Клаус встал, оделся и вышел на темную улицу Юндерхейса. Надо было все-таки разыскать Маури.
***
В доме Маури окна светились ярким светом. Изнутри доносились какие-то крики, и, подойдя ближе Клаус обнаружил дверь открытой. Маури никогда не устраивал дома разгульные вечеринки и уж тем более не закатывал семейные скандалы, а потому нечто подобное и сейчас не могло случиться… Клаус толкнул дверь и замер на пороге. Лайма сидела на полу у разбросанных вещей, прижимая к себе детей, и громко в полный голос, обнажив десна, рыдала навзрыд. Клаус не первый раз видел такую картину в Юндерхейсе, когда утром, днем или глубокой ночью, вот так была распахнута дверь, а женщины, стоя на коленях, сотрясали стены рыданиями. Единственная причина подобного – Харольд Седьмой.
Лайма вытерла лицо рукавом и, громко всхлипнув, прохрипела:
-- Его не было целый  день, и табличка на дверях лавки о том, что он ушел, провисела целый день. Когда он появился под вечер, как говорят те, кто видел его шагающим по улице, то вел себя очень странно. Озирался по сторонам, разговаривал сам с собой, говорил про какие-то дикие истории про лес, подвал,  зверей с лицом Харольда… Пришел в лавку он очень поздно, и просто снял табличку, запер дверь и пришел домой.  Это было час назад… Я уже давно уложила детей, но все ждала наверху в спальне, когда он придет. А он ходил внизу, как загнанный зверь. Ты знаешь, Клаус, Маури всегда отличался жестким характером, был выдержанный, и ничто не могло вывести его из себя или заставить нервничать. Но…. сегодня ночью он шагал по дому, точно не мог успокоиться, я не собиралась его тревожить и задавать ему вопросы, что стряслось… Он никогда не любил этого, и я просто ждала наверху. А потом этот ужасный громкий стук в дверь, и какая-то возня. И я не выдержала, конечно, накинула халат и бросилась вниз, но они его уже уводили... Люди Харольда. Ведь это.. – Эдна с надеждой посмотрела на Клауса, - могло быть ошибкой? Он ни в чем не виноват! Я… - Эдна приложила руки к груди, точно там было что-то важное, - чувствую это! Клаус, почему ты молчишь? Неужели ты веришь в то, что Маури мог…- Эдна не сдержала рыдание, и, закрыв лицо руками, снова убийственно заголосила. Дети сидели с тихими немыми лицами, точно находились далеко отсюда. Клаус отвел детей в детскую, и помог Эдне подняться в спальню.  Бережно укрыв ее, он потушил везде свет, закрыл покрепче дверь и отправился туда, куда его звала совесть.
В дом Харольда Седьмого.
Настоящего Харольда.
 Глава 18.
О том, как нужно разговаривать с «большим» человеком, а также о том, как иногда в нас рождается что-то новое.

В доме у Харольда, конечно, все спали.  Даже собаки, завидев Клауса, нехотя поднялись на лапы и сонно залаяли. В доме долгое время все было тихо, пока наконец за занавесками не вспыхнул тусклый свет, и на крыльцо не вышла Алва Гамсун в ночной сорочке, которая посветив перед собой лампой, буркнула Клаусу что-то недовольное, однако вышла вперед и загнала собак. Клаус прошел в дом. Алва бросила в него очередную порцию недовольства, закончив обещанием разбудить хозяина только для того, чтобы тот «посадил Клауса, куда нужно». Клаус прошел в комнату для переодеваний и взял серую форму, предложенную другой зевающей служанкой. Подождав пока он оденется, и даже не отвернувшись, а безразлично глядя на его белое голое тело, она  отвела его в гостиную. В его глаза бросилась мрачность обстановки, по сравнению с той, которую он увидел у Харольда в Вандерхейсе. Здесь будто тысячу лет не вытирали пыль и не одергивали занавески, не давая солнечному свету осветить углы.
Клаус втиснул себя в низенький стул для посетителей и начал перебирать в уме все события, что с ним произошли за последнюю неделю. Ничего странного он больше не замечал во всем этом, будто давно перешел в другую систему координат, и все его желания сейчас сводились к одному: каким-то образом вызволить Маури. Его не смущало даже то, что никто не делал такого до сих пор, никому и в голову не могло прийти к Харольду посреди ночи, чтобы ходатайствовать за друга. Более того, здесь мало кому приходило в голову вообще прийти к Харольду. Все это было чревато одним и тем же последствием, о котором жители старались поменьше думать.
Наконец послышались тяжелые шаги, и в гостиную медленной поступью вошел Харольд Седьмой.  Его лицо хранило торжественное выражение лица, и Клаус подумал, что наверняка, это выражение не покидает его даже в самом глубоком сне. А уж до какой степени это выражение, должно быть, заостряется, когда он ложится в койку вместе со своими женами, подобранными у своих мошенников-верноподданых…
Харольд молча сел и воззрился на гостя. Его брови чуть скосил угол, и этот угол показался бы Клаусу еще неделю назад предвестником самой беспощадной катастрофы, а сейчас этот излом бровей, казалось, просто еще больше уродовал старое морщинистое лицо толстого обрюзгшего человека. 
Харольд, видимо, так и не дождавшись от гостя извинительных слов, грозно провозгласил:
-- Вы пришли ко мне глубокой ночью, так сказать, осмелились побеспокоить, и молчите! Это усугубляет Ваш поступок, господин Вилленвей!  Говорите же!
Клаус понял, что нужно  вести себя так, как от него ждет этот толстяк, иначе он не то, что не поможет Маури, но и сам составит ему компанию.  И Клаус скорчил самую просительную рожицу и сказал умоляющим голосом:
-- О, боже мой, я прошу нижайше меня простить, господин главный правитель! Я не знаю слов, которые смогут искупить мою вину, и готов ответить по всей строгости законов за мой проступок, но только самые благородные чувства привели меня сюда, в лоно великой инстанции справедливости!
Клаус украдкой глянул на Харольда, лицо того порозовело и глаза заблестели. Клаус продолжил:
-- Увы, я как человек самого скромного порядка, не могу претендовать на полное извинение и тем более поощрение, но уверяю Вас, и в мыслях не было ничего дурного, и даже, наоборот, из цели благопристойной, на благо города моего Юндерхейса, дабы преумножить истину Ваших решений, я пришел дать всяческие показания по делу Маури, о которых знаю исключительно из первоисточника…
Харольд расплылся по дивану, будто тающее желе, и даже с некоторой долей интереса внимал Клаусу, на его лице блуждала самодовольная улыбка, но в глазах по-прежнему царил холод и полное безразличие к происходящему. Однако чтобы не расслаблять собеседника, для профилактики, он резанул воздух фразой:
-- Однако я Вас не звал! Если бы мне понадобились Ваши показания, Вам бы дали знать. Но раз уж пришли, я могу выслушать, но принимать к сведению болтовню каждого жителя – это было бы нелепо, согласитесь, для меня как для предводителя высшего суда. Но Вы, насколько я вижу, все верно понимаете, и, может быть, сможете быть мне полезным. Говорите дальше!
Клаус сделал еще более преданные глаза, хотя, казалось бы, больше было некуда, и с жаром, со всем проникновением продолжил:
-- Я не знаю всей вины Маури, но с полным откровением хочу поделиться всей информацией, что мне известна! Несколько дней назад Маури пришел ко мне с удивительным известием. Якобы в своем доме он обнаружил подземный ход, по которому можно было пройти и оказаться в другом городе. Он рассказывал, что в том городе все носят яркую одежду, женщины ходят в бар не только в свои дни и носят при этом ужасно короткие платья, и самое главное – они слушают запрещенные пластинки, которые несут вредную информацию! Он сказал, что эти люди хотят прийти в наш город Юндерхейс, чтобы подчинить его своим порядкам! Маури тогда так переживал и говорил, что не может побеспокоить Вас, Харольд,  пока не выяснит все и найдет способ избавиться от них! Он был, как безумный, все говорил про каких-то людей, про  лес, по которому надо идти, чтобы прийти в тот город, про лысых зверей, которые говорят человеческим языком и носят маски с Вашим лицом!  Подумать только, что за нелепица! Он вел себя ужасно странно, и в тот момент я испугался, что мой старинный друг сошел с ума. Но тогда я сделал вид, что поверил ему, потому что лучше было его немного успокоить в тот момент… Я сказал ему, что мы пойдем туда вместе, что я помогу ему, но сначала нужно все хорошенько обдумать. И я взял с него обещание, что он подождет несколько дней. Все это время я думал, что делать, пойти ли к Келде-врачевательнице или пойти сразу к Вам, Харольд, чтобы Вы смогли поговорить с Маури и возможно, он пришел бы в себя, ведь Вы так хорошо влияете на людей и умеете внушать правильные мысли!
На последних словах Харольд, слушающий Клауса с довольно скучным видом, немного приободрился и проговорил:
-- Конечно, нужно было сразу идти ко мне. Хотя мои подданные не должны создавать мне проблем и постоянно бегать со своими разговорами, но… - Харольд поднял свой жирный пальчик вверх, - в особо важных случаях, угрожающих власти города, я готов призвать высшие силы справедливости и разобраться в вопросе!
Клаус опустил голову и потупил глаза в знак высочайшего уважения и нижайшей преданности. И глядя на свои побелевшие косточки на пальцах от долго сдерживаемой злости, закончил свою речь словами:
-- Исключительно ради высшей справедливости я, Клаус Вилленвей, пришел сюда! Исключительно ради нее!
Харольд вальяжно откинулся на спинку дивана и, зевнув, сказал:
-- Хорошо, Клаус, теперь можете идти домой. Завтра…  - Харольд открыл глаза и посмотрел на часы, - ровно в полдень Ваш Маури будет брошен в море.
Руки Клауса сжались еще сильнее. Он сделал голос ровным:
-- Но ведь это легкое помешательство. Если начать лечить прямо сейчас…
-- Клаус, перестаньте! Конечно, помешательство. Вчера его не было в лавке весь день, а потом он рассказывал людям про лес и каких-то лысых зверей с лицом Харольда, прошу заметить! И это помешательство, даже в легкой степени, это… -  голос Харольда стал жестким, будто трехдневное заветренное жирное мясо, - это не повод! Все, что выходит за рамки порядков Юндерхейса, подвергается наказанию! Его не было в лавке весь день – это выходит за рамки порядка! Он сошел с ума – это НЕ ПОРЯДОК!
Харольд потер глаза, точно пытаясь стереть их злое выражение,  но, так и не сумев, просто громко зевнул.
-- Идите, домой, Клаус. И больше не приходите среди ночи. Это тоже не порядок! Завтра в двенадцать, если хотите.
И Харольд встал и, неуклюже пошатываясь, пошел к выходу. В дверях показалась служанка. Харольд, проходя мимо, зацепил ее рукой где-то в районе зада. Служанка же стояла с немым лицом по стойке «смирно», похоже, единственно желая, чтобы гость поскорее убрался.
Клаус переоделся, и отправился восвояси. Эта ночь была новым рождением Клауса. В эту ночь родился Клаус Вилленвей. Клаус-Жестокий убийца.
Глава 19.
О том, с чего начинаются перевороты, а также несколько практических советов, как избежать неминуемой смерти.
Думал ли Клаус, что Харольд изменит свое решение относительно Маури, когда шел к нему, нельзя точно сказать. Клаус поддался собственной импульсивности и не загадывал наперед, а просто делал то, что подсказывало существо, которое росло в нем с каждой секундой, вытесняя прежнего Клауса Вилленвея. И утром накануне казни это существо прочно взяло в свои руки бразды правления и будто нажимало на нужные рычаги в теле бывшего рыбака.
Итак, Клаус едва сомкнул глаза этой ночью. Встав в начале седьмого, он отправился в подвал, чтобы собрать  необходимые снасти. Выбрав самую большую и прочную сеть, он аккуратно сложил ее в мешок, взял костюм для ныряний и маску. Нырять в такое время года бывший Клаус не отважился, а новый даже ухом не повел, а просто делал то, что должен был.
В доме было тихо, Эдна все еще спала, но Клаус об этом будто бы и не вспоминал. Он громко и размашисто ходил по кухне, складывая в сумку кружку и термос, наполненный кипятком, пузырек со спиртом, который Эдна прятала на черный день в самом труднодоступном месте, видимо, храня его подальше от мужа и его друга Маури. Рука Клауса нашарила пузырек и, даже не дрогнув, бросила его во внутренний карман куртки. Еще немного полотенец – и все готово. Хотя чего-то, казалось, не хватало. Клаус мысленно прокрутил от начала и до конца свою операцию, и поймав нужную мысль, направился вверх по лестнице в свою спальню. Выбрав в шкафу более-менее новые теплые свитер и байковые штаны, шапку и мелочевку типа носков, майки и… нет, трусы – это уже перебор. Клаус решил, что без них можно и обойтись, и захлопнул сумку.
Выходя из дверей, Клаус столкнулся с Эдной, которая с изумлением посмотрела на него, видимо, прикидывая, пришел ли Клаус только что или только собирается выйти. Клаус бросил ей «С добрым утром» и с решительным видом пошел по ступенькам. Позади послышалось растерянное «Угу…». Клауса сейчас не заботило ничто, кроме одной единственной цели, однако задней мыслью он  отметил себе, что в былые дни Эдна могла бы устроить подробный допрос, куда и зачем и почему в такую рань отправляется ее муж.  Сейчас же на ее сонном лице взгляд Клауса отметил довольно спокойное отношение к происходящему, а в глазах прочитал то же блаженство, которое вчера ночью можно было отметить во всей ее спящей фигуре. Однако  сейчас не время было для этих  сентиментальных раздумий, и Клаус подчинился существу, которое повелевало не медлить ни секунды.
Город все еще окутала темнота ночи, и только где-то на самом краю неба вдалеке всходила заря, осветляя горизонт легким голубоватым окрасом. В полдень уже будет достаточно ясно, и толпа горожан, собравшихся на публичную расправу, сможет насладиться каждой деталью в яркой беспощадной белизне, режущей глаз отражением в снежной, а потом и морской глади.
Клаус торопился, боясь встретить ранних пташек, хотя встретить северных жителей, спешащих по утрам куда-то, особенно в Юндерхейсе было делом почти невозможным – так уж была устроена их ленивая сонная натура, но риск все-таки был. И Клаус шел стремительно, подгоняемый ветром и какой-то важной мыслью, не дающей ему ни на секунду остановиться, подумать, взвесить и повернуть назад. Клаус шел мимо площади, на которой через несколько часов его лучшего друга должны были посадить в мешок, чтобы навеки затянуть веревкой у его основания, пока время, рыбы и море не разорвет эту преграду смерти и не выпустит на волю останки заточенного тела.
На площади было тихо, однако Клаус знал, что через несколько часов весь город каким-то неизвестным способом будет знать о предстоящей казни и потянется сюда за единственным хлебом для воображения – убийством. Весть о казни всегда проносилась по городу молниеносно, несмотря на медленную жизнь Юндерхейса. Будто сам дьявол разносил новость, шепча ее в уши детей своих. На деле же это выглядело как разрастающаяся сплетня от соседа к соседу, от владельца лавки к посетителям, от посетителя – в семью, от семьи к соседу, и замыкался круг. Правда, в последнее время Харольд пытался поставить разглашение главной новости города в определенную систему, и даже назначил одного из своих верноподданных глашатаем, который стучался в каждый дом, приглашая посетить интересную казнь и увидеть воочию, как произойдет восстановление справедливости по законам Юндерхейса. И даже вроде накануне писался специальный текст для оглашения, который проходил согласование у самого главного правителя, и каждый раз вроде в него вносились какие-то правки, но когда дело доходило до самого оглашения, жители уже знали новость, и давно толпились на площади, ожидая, когда состоится главное событие города. И глашатай, зайдя в пару-тройку домов, присоединялся к ожидающим, и просто подходил к каждому и читал текст новости, который так тщательно он писал всю ночь.
Клаусу повезло. Новость еще не успела добраться до ушей соседей, и площадь была голой, как коленка трехлетнего ребенка. Однако Клаус уже придумал историю, если вдруг он встретит кого-то: рыбак всегда мог сказать, что идет на море с полным набором снастей, чтобы ловить рыбу. Что может быть  проще? Однако кого-то могло смутить, что он хочет пропустить казнь своего лучшего друга, начались бы расспросы, а Клаус не умел врать, и потому спешил скорее добраться до моря по темноте.
Море беспокоилось. Дул сильный ветер, и грести на лодке было непросто. Понадобилось около часа, чтобы добраться до укромного места, скрытого ото всех острым выступом скалы. Клаус привязал лодку и начал переодевание. Ветер дул все сильнее, и на волнах лодка казалась бумажным корабликом, который вот-вот потопит стремительный поток огромного весеннего ручья. Наконец засунув свое порядком замерзшее тело в нырятельный костюм и надев маску, Клаус проверил прочность веревки, за которую была привязана лодка, хорошенько уложил мешки, чтобы они не свалились за борт при очередной качке, и,  взяв сети, нырнул в воду. Смертельный холод охватил все тело Клауса, но существо внутри него этого даже не почувствовало. И точно подводная лодка, Клаус плыл к тому месту, куда обычно падал мешок с телом. Внизу под ним громоздились еще не до конца съеденные и разложившиеся тела, булыжники, вперемежку с костями, и в некоторых останках Клаус еще мог узнать своих соседей, живущих бок о бок с ним еще совсем недавно. По мере приближения к месту назначения, тела становились все более узнаваемыми, и все целее выглядели мешки, некоторые даже казались совсем нетронутыми, оставаясь крепко перевязанными веревкой. Из одного мешка торчала голова Брокка Гамсуна, его открытые глаза были еще целы и с каким-то неподвижным изумлением смотрели на проплывающего Клауса. Еще несколько метров,  и вот, наконец, самый новый мешок, лежащий одиноко чуть ближе к берегу, чем все остальные. По расчетам Клауса он означал то место, куда мог упасть и мешок с Маури. Клаус подплыл поближе, развязал веревку и, приоткрыв немного, нервно отшатнулся. На него сквозь воду смотрело искаженное в гримасе ужаса лицо Фроуда Грига, последнего преступника Юндерхейса. Клаус всплыл на поверхность, отдышался немного, собрался с силами и снова нырнул – нужно было расставить сети так, чтобы потом можно было одним движением вытащить пойманный мешок наружу.
Повозившись немного и несколько раз выныривая, чтобы подышать, и пару раз бросаясь с ярким фонариком на довольно агрессивно настроенных рыб, Клаус установил сеть, и вынырнул. Вдалеке доносились какие-то голоса. Да, народ уже собирался. И через час или два, с Маури будет покончено. А пока нужно ждать. Клаус отправился на лодку, немного погреться и собраться с силами. Если у него не будет сил, он не сможет осуществить, что задумал. А задумал он то, о чем  потом будет вспоминать весь Юндерхейс, как о безвозвратно ушедшем прошлом.
Глава 20.
О том, как бывает, когда мы смотрим лишь на поверхность, не замечая подводных камней. А также немного гнева.

Клаус прождал около двух часов на лодке, пока наконец казнь не подошла к своему торжественному финалу, и Клаус понял, что пора, когда услышал приближающиеся возбужденные голоса. Он быстро ринулся в воду и по глубокому дну пробрался к месту, где были расставлены его сети. Скоро в них попадет рыбка.
Он подплыл к краю обрыва и затаил дыхание, боясь быть замеченным улюлюкающей толпой. Однако море, точно сообщник, волновалось с каждой секундой все сильнее, перекрывая даже крики возбужденных людей своим разъяренным воем дикой волны. В воздухе стояла шумовая завеса животной стихии, которая, казалось, достигла апогея, когда прямо мимо носа Клауса как жирный восклицательный знак промелькнул большой черный комок и со всего размаху плюхнулся в море, в двух метрах от человека, сидящего в засаде. Толпа испустила победный вой, и еще несколько камней полетело в сторону тонущего мешка, точно  изрыгающему вопли существу с несколькими конечностями было недостаточно того вулкана ярости, который был выброшен вместе с жертвой.
Клаус втянул в себя побольше воздуха и нырнул в воду: мешок все еще видно было с поверхности, но он уже схватился за сеть, готовясь потянуть за собой. От мешка исходила рябь, точно внутри барахталась большая рыба. Наблюдая за тем, как мешок опускается в сеть, Клаус заметил, как поднимающиеся вверх пузырьки воздуха становились все меньше и меньше. А сеть была еще так далека… Сантиметры за сантиметрами, секунда за секундой… Казалось, это никогда не случится… И вот! – большая рыба угодила в сети.
Клаус потянул за края и, заарканив жертву, скорее поплыл прочь от толпы, в сторону оставленной лодки. Сквозь сетку он чувствовал, как в мешке тело еще дергалось, и Клаус старался грести все быстрее и быстрее, но кислорода ему уже не хватало, и он вынырнул наружу, глотая струи воздуха. Оглянувшись назад, он обнаружил Мортена, слоняющегося по краю обрыва и с остервенением закидывающего в море камни примерно в то место, куда пару минут назад бросили жертву. Мортен повернул голову куда-то в их сторону, и Клаус быстро приник к стенке обрыва. Стараясь не высовываться,  он обеими руками попытался вытащить наружу свою ношу как-то так, чтобы дать воздуха в том месте, где по его определению находилась голова утопленника. Одной рукой схватившись за острый край обрыва, второй держа мешок, он вцепился зубами в веревку, пытаясь разгрызть узел. Еще несколько секунд – и веревка уступила клыкам нового Клауса, и его рука проникла внутрь, чтобы нашарить что-то похожее на макушку Маури. Наконец он нашел то, что искал,  и попробовал выпростать наружу. В глаза его бросилась синее лицо и закатившиеся глаза. Клаус яростно потряс Маури, точно тот был всего лишь пустым кошельком, от которого там много ждали, и веки его чуть дернулись. И снова замерли. Клаус решил, что лучше не медлить и не церемониться, и, отпустив обрыв, ударил освободившейся ладонью со всего размаху по синему помертвевшему лицу. Тот, точно по команде, открыл глаза и уставился на Клауса. Через секунду, словно плохо смазанная машина, он закашлял хриплым булькающим голосом, выплевывая в лицо спасителю соленую воду и какую-то сероватую жидкость, похожую на останки завтрака. Клаус только приложил к своим губам указательный палец, призывая испражняться потише, и постарался притянуть Маури поближе к обрыву. Наконец, утопленник затих и воззрился на Клауса совершенно недоуменно, испуганно вращая глазами и выстукивая нервную дробь челюстями.
Еще пару минут Клаус прислушивался к тому, что происходило на берегу, пока окончательно не понял, что опасность миновала. Жители Юндрехейса закончили казнь и отправились в город продолжать жить своей жизнью, терпеливо ожидая очередного развлечения.
Когда они добрались до лодки, оба продрогли не на шутку. Клаус  предложил другу порцию спирта, который Эдна хранила как зеницу ока, и Маури принял ее даже лучше, чем новость о своем спасении. Клаус тоже отхлебнул немного, и, невозмутимо скинув костюм и натянув сухие трусы, он сказал:
-- Эта чертова казнь – дерьмо полное!
Маури согласно кивнул головой и тоже, приняв важный вид, произнес:
-- Если рассуждать логически, хуже дерьма не придумаешь!
-- Да, старик, надо полагать… Но, - Клаус сдвинул брови и совершенно новым жестким взглядом посмотрел Маури прямо в глаза, -  я знаю одного парня, которому придется выгрести дерьма покрупнее!
Маури стрельнул глазом в сторону берега и вопросительно поднял левую бровь.
Клаус придвинулся поближе к приятелю и, будто вытаскивая из себя каждую букву длинными калеными щипцами, проскрежетал:
 ХА
РОЛЬД
СЕДЬ
МОЙ
Черты лица Клауса резко обострились, крылья носа казались острее лезвия ножа, выпуская из ноздрей резкие струи воздуха, точно принадлежали не человеку, а дикому зверю. Такое лицо Маури видел совсем недавно, в дикой толпе лысых ревущих зверьков, от которых он убегал со всех ног, сразу после того, как очнулся у черного камня. И заглянув в глаза новому Клаусу, Маури понял, что тот, с кем он имеет дело теперь, владеет более ясным представлением о том, как будут развиваться события в дальнейшем. Подумав так, Маури предпочел просто тихо одеться и ждать распоряжений. В их связке наступила перестановка, и он понял, что вернув себе жизнь, он навсегда потерял статус старшего товарища. Однако глядя на человека, который его спас, Маури понимал, что в том, какие перемены, похоже, грядут, лучше быть простым исполнителем, простым солдатом, чем нести ответственность за  очевидный мятеж. Душа Маури была хоть и эксцентричная, но слабая, и в минуты жизненных перестановок частенько уходила в пятки.
***
Им пришлось отплыть еще дальше от города, чтобы переждать день. Было холодно, но ветер и море затихли, точно успокоенные развязкой сегодняшнего дня. Клаус и Маури сидели в тишине, стараясь не привлекать внимание неожиданно далеко забредших невзначай путников. 
И только глубоким вечером, в кромешной темноте, они добрались до дома Клауса. Маури ждал на крыльце, пока Клаус проверял, спит ли Эдна. Та же, слава богу, уже утопала в подушках и одеялах, развалившись на всю кровать с этой своей новой блаженной улыбкой, томно закрытыми глазами и негой во всем теле. Клаус крепко закрыл ее дверь, и впустил Маури в дом. Было решено переждать пока в подвале.
В голове Клауса уже созрел план, однако для его исполнения ему нужна была все-таки помощь Маури, а для этого необходимо было посвятить его в свои планы и дать хотя бы один день передохнуть и набраться сил. Плюс ко всему для его осуществления Клаусу нужны были люди Юндерхейса, и он приготовил для них то, о чем они даже не мечтали. И кроме того, он все еще помнил свое обещание, данное Гутфриту, и готовился его выполнить, намереваясь этим убить двух зайцев одновременно. «Хотя нет… убит будет только один заяц!», - с легкой иронией думал Клаус, собирая постель и еду на завтрашний день для Маури. Вид его друга оставлял желать лучшего, и Клаус остро почувствовал свою вину в том, что произошло с ним. Не потащи он тогда приятеля с собой в подземный ход, не покинула бы выдержка его друга (звери с лицом Харольда, шутка ли, такое в Юндерхейсе высказать),  и не нарвался он бы на немилость Харольда… Клаус решил, что просто обязан искупить свою вину, подарив не только Маури, но и той толпе, что провожала в последний путь его яростным улюлюканьем, то, что он обрел совсем недавно. 
Свободу гнева.

Глава 21.
О том, как тяжела мысль об измене, немного о любви к родному городу и планах Клауса

Что может быть прекраснее такого мироустройства, где все люди живут по одному закону, полностью подчиняясь человеку, в лице которого они видят сосредоточие высшего разума и справедливости?  Пожалуй, город Юндерхейс мог похвастать таким беспрекословным подчинением и законопослушностью. Если не считать бесконечных мошенников, которых с завидной частотой бросали в море, в городе все считались примерными гражданами, и за всю историю не случалось ни одного преступления. Никто не нарушал правил, установленные еще Харольдом Первым. За исключением несчастного Брокка Гамсуна, никто не позволял себе смотреть запрещенные пленки, или слушать пластинки,  а тем более - отказываться от встречи с правителем, если выпадала такая честь, или красить дома в чужой цвет. Мужчины вели себя благоразумно, а женщины беспрекословно исполняли свой долг, приходя в дом Харольда, если вдруг их муж оказывался мошенником. Все в городе знали цену закону и, казалось, ничто не могло их заставить пойти против него. Их жизнь была идеально выстроенной, пусть и с небольшими огрехами, но в каком городе не найти своих недостатков? Ведь именно за недостатки, порой, мы любим своих близких. А родной город иногда очень напоминает спутника жизни. Не будь у него этих широких бочков и не позволяй он себе грубое словечко за ужином, а она не умей так громко есть щи или переваливаться с одного бока на другой, точно большая утка, разве можно было испытывать к объекту любви столько тепла? Недостатки позволяют жалеть, а потому так легко чуть-чуть свысока смотреть на предмет страсти, и чувствовать себя чуточку лучше, жалея и принимая этого неуклюжего бедолагу. Будь он совершенным, как можно было бы жить рядом с ним и чувствовать себя в чем-то хуже?  Как жить рядом с идеальным образцом, когда у тебя самого полно недостатков? А так, когда оба равны, всегда можно почувствовать единение своих и чужих минусов, и жить в любимом городе, где все чуть-чуть кривовато и косовато, в абсолютной любви и гармонии. Хотя со временем и недостатки стираются, и все в любимом предмете кажется ладно и правильно, и даже страх закрадывается в душу при одной мысли об изменении, даже если эти изменения и в лучшую сторону.
Клаус знал, что сегодня ему предстоит стать тем, кто полностью перевернет с ног на голову порядки в этом городе и наступит на горло местному мироустройству,  заставив жителей восстать против самих себя и своей привычной жизни. Ну, или по крайней мере, попытается это сделать.
Утром, когда он спустился вниз, Эдна уже порхала по кухне. Ритуально поздоровавшись, но проскочив мимо и отправившись сразу в подвал, чтобы узнать, как дела у Маури, Клаус обратил внимание на то, что Эдна подкрасила лицо и уложила прическу. Это вернуло его к воспоминаниям о новой Эдне, которую он встретил в Вандерхейсе. Скоро они должны были снова увидеться, но Клаус уже как-то слишком легко относился к этой мысли.
 Маури спал еще сном младенца, и, проверив наличие у приятели еды и питья и оставив записку о том, чтобы тот вел себя тихо до вечера, пока он не вернется, Клаус поднялся на кухню к Эдне. Нужно было позавтракать, чтобы набраться сил для его непростой миссии. Глядя на старую Эдну в этой ее новой эйфории (причину которой он так и не мог понять до сих пор), он отмечал в ней много неожиданной мягкости и даже притягательности, что удивило его и на долю секунды поставило в тупик: это шло вразрез с его планами, в которых старая Эдна до сих пор не фигурировала.
Клаус сел за стол и приступил к завтраку. Эдна стояла со знаком вопроса на лице, однако отчего-то не решилась задать этот вопрос, а поставила перед ним горячую чашку с молоком и тарелку с только что испеченными пирожками. Клаус с изумлением обратил внимание на то, что вся посуда была из праздничного сервиза, который Эдна не доставала очень давно. Этот сервиз Клаус подарил Эдне на их десятилетие и вот уже несколько лет Эдна не находила повод раскрыть его, однако сегодня сервиз был вынут и использован по назначению. Пора было узнать, отчего случились такие перемены и Клаус, запихивая пирожок в рот, спросил прямо:
-- Кого-то ждем в гости? К чему праздничные тарелки?
Эдна покачнула бедрами, будто ее спросили не про тарелки, а, как минимум только что пригласили на танец, и, подплыла поближе к Клаусу:
-- Это все настроение! Праздничное!
-- Отчего оно у нас такое праздничное? – Клаус продолжал жевать пирожок, стараясь не замечать призывных покачиваний  бедрами. Вот еще, в такой важный день не хватало соблазниться на старую жену.
-- Как отчего? – Эдна расплылась в довольной улыбке. – Ведь разве не праздник, когда муж и жена снова спали в одной постели? И не просто спали!
Эдна зарделась как девочка, но Клаус так неуверенно держался, что Эдна приняла это за стеснение и решила  помочь преодолеть его с Божьей помощью.
-- Святые Угодники, да ведь тут нечего стесняться! Что как говорится, естественно, то не без… Да не смотри ты на меня так! Прошло два дня, и хоть ты и пытался избегать этой темы, ускользая из дома, я все равно помню, как ты оседлал меня точно дикий зверь! - Эдна аж поерзала плечами от удовольствия. - И так неожиданно! Да я даже не знала, что и подумать сначала, ты вдруг стал таким Клаусом. Таким! Зверь! Животное! Дикий кабан! Только еще лучше!!
Эдна в порыве бросилась к мужу и, обхватив его голову своими большими руками, прижала его к своей мягкой груди. Голова Клауса, лежа внутри огромной пышной подушки, пыталась соображать, что же такое Эдна говорит. Как могло такое случиться? Что она сочиняет?
И, еле выпростав голову из потрясающих дурманящих объемов, Клаус встал и грозно спросил:
-- Ты хочешь сказать, что пока меня не было.. Вернее, не то, что не было… Я был…  Но не важно… Так все это время ты тут занималась черти чем?? То есть… как это сказать… ты думала, что я…? И… как там было? Зверь, говоришь? Кабан? Животное??
Эдна округлила глаза и немного отступив назад, как от нечто, от  чего исходила опасность, утвердительно кивнула.
Клаус схватился за голову. Этого он не мог предугадать. Когда он мял зад новой Эдны и таскался по барам Вандерхейса, его жена здесь устроила вертеп со вторым Клаусом! Содом и Гоморра! Да пусть хоть он был трижды похож на него, не значит это абсолютно ничего!
Его кулаки так сжались, что ногти с болью вонзились в собственную ладонь. Эдна стояла с побелевшим лицом и мелко моргала. Не то она ждала утром, когда смотрела в зеркало  и воротила свои милые пикантности в волосах, рисовала лицо и готовила ярко-красные губы. Не то, совсем не то… Подобрав губу, она все-таки решила, что еще не все потеряно, и, призвав всех святых в свидетели, с чувством и силой, на которую способна только крупная северная женщина, спросила:
-- Это что это такое получается? Сначала скачешь на мне как бешеный, а сейчас в отказ?! Спьяну был, небось, а я, дура старая, и не заметила! Подать мне сюда, братца-собутыльника твоего, Маури!! Ах да, в море он… точно… улизнул от меня!!! – Эдна размашисто вытирала помаду с лица и метала в Клауса возмущенные взгляды. Из кроткой женщина снова показалась фурия.
Клаус опустил голову и только и смог, что прохрипеть:
-- Да помню я все, помню.  Теперь я пойду…. Этот сервиз, - он махнул рукой на стол, - не убирай. Сегодня действительно праздничный день. Скоро будет пир.
Сквозь поникшие черты его лица вдруг показалось то странное выражение чего-то неминуемого и высшего, что так сейчас было не к месту, и что тогда так поразило Маури, что даже Эдна, вдруг забыв о своей обиде, с благоговением вытянулась и провожала мужа удивленным взглядом, когда он круто повернувшись, решительным движением накинул на себя куртку и вышел из дому. В кармане его болтался ключ от подвала, в котором со вчерашнего дня сидел Маури. С Эдной и тем, что она тут устроила, он разберется позже, а пока нужно делать свое дело, не вызывая подозрений.
Пока он не устроит Большую Беседу со всеми остальными, никто не должен знать, что в своем подвале он держит живого мятежника.

Глава 22.
О том, как победить врага и что будет, если враг почувствует себя побежденным.
В баре еще было тихо. В такое время дня сюда заглядывали только самые большие любители пропустить по стаканчику, однако судя по тому, сколько народу здесь сидело с довольно уставшими лицами, Клаус понял, что сейчас было не просто утро, а утро выходного дня, и эти лица здесь пребывают со вчерашнего вечера. Из толпы у стойки Клаус выхватил взгляд Олава и немного сконфузился. Надо же было так - наткнуться на врага в тот момент, когда он собирался привлечь жителей Юндерхейса к политическому перевороту. Но менять планы из-за такой мелочи было бессмысленно. Не выпустить же Маури обратно в море, не заткнуть подземный ход, чтобы продолжать жить как порядочный гражданин славного города Юндерхейса? Голос внутри Клауса только громко хихикнул от этой мысли и направил его прямо в гущу собравшихся, туда, где сидел Олав.
В толпе кого-то поздравляли. Подсев поближе, Клаус понял, что поздравления звучали в адрес Саймона Стокке, которому Харольд законом высшей справедливости передал лавочку Маури, да и заодно его желтый дом. Все хлопали по плечу Саймона и выпивали залпом содержимое кружек, неровной рукой разливая останки на себя и рядом стоящего. Клаус попросил Мортена плеснуть ему тоже кружку пива и присоединился к беседе в том месте, когда как раз Олав говорил что-то насчет будущего Саймона и больших перспектив.
-- …Ведь мы, лавочники, - Олав ударил себя маленьким кулачком в узкую грудь, - не зря едим свой хлеб! Знали бы вы, сколько нам выпадает на нашу долю! Ведь покупатель, по сути, что? Свинья – ваш покупатель! Ты маешься за прилавком весь день, стоя на своих ногах с утра до ночи, вышибаешь себе ломаный грош на краюху хлеба, а эта свинья может стоять перед тобой и полчаса выбирать ничтожную табуретку. И внутрь заглянет, и сверху сядет, и каждый гвоздик нажмет, точно всю жизнь на ней сидеть собирается, не вставая! И смотрит эта свинья на тебя и так по-скотски спрашивает: «А почему вот здесь краска слезла?». И показывает своим толстым пальцем на угол, где только что, вот только что ногтем ковырял! И, говорит, скидку то дай, а то краска тут совсем никудышная. А я смотрю этой свинье в рожу-то и ничего не могу сказать поперек, ведь уйдет, да еще по всему городу растреплет, скотина такая! А мне потом что с бухгалтерией своей делать? И приходится свинье этой скидку, да еще впридачу баллон краски на табурет бесплатно, и подумаешь, что угол недокрашен, и что с того? Ты сидеть на ней будешь, а не в музей выставлять! А мне прибыль терять, да свинье этой в рот заглядывать! Нет, труд лавочника только лавочник ценит! Выпьем Саймон, выпьем за то, чтобы меньше свиней попадалось, а если попадется, так пусть только в копченом виде, да пожирней! – и на последних словах Олав ударил кружкой о кружку Саймона и вылил в себя все содержимое. Народ победно закричал  и тоже хлопнул кружками.
-- Да ведь эдакую табуретку продавать – сущее преступление! – слова Клауса прозвучали весьма неожиданно, точно он прочитал слова из чужого спектакля, после чего никто не мог и слова вымолвить. И только Олав хитро прищурил глаза, будто давно ждал этого момента. Он допил последнюю каплю из своей кружки и, повернувшись к толпе лицом, не глядя на Клауса, произнес:
-- И эта свинья всегда себя правой чувствует! Вот! – он воткнул пальцем в воздух в ту сторону, где стоял Клаус, и все еще не поворачиваясь к нему, точно к пустому месту, поднял глаза вверх и жертвенно произнес:
-- Да услышит нас Харольд Седьмой и предки его, нас, плебеев низкого содержания, да рассудит по высшему закону!
-- По высшему и рассудит. Бросит тебя в море на съедение рыбам, там свиней нет, только покойники, да и те все молчат нынче - про краску никто не спросит. Дай бог, рассудит Харольд.
Клаус говорил медленно и равнодушно, и вообще с виду, казалось, что ему совсем было скучно все происходящее, и потому он был здесь - в других местах было еще тоскливее. Олав же, напротив,  ерзал и дергался от каждого слова противника. Не выдержав, он повернулся к нему лицом, и, заглянув в его холодные глаза, еще больше задрожал.
-- Нет, вы только послушайте! Угроза! Это прямая угроза! А каково будет, если я прямо сейчас пойду к вседержателю суда и закона нашему многоуважаемому Харольду Седьмому и расскажу о сем неуважении, проявленном при свидетелях! Вы слышали? Нет, вы слышали? – Олав заглядывал в лица присутствующих, ища поддержки. Все же стояли, едва шевелясь, равнодушно следя за происходящим, больше ожидая того, когда наконец можно будет продолжать опустошать кружки, нежели стремясь узнать, к чему приведет эта заварушка. Только Мортен, казалось, забросил свои дела и поддался вперед из-за свое барной стойки, видимо, для того, чтобы вовремя прийти на помощь отцу. На его лице показался агрессивный оскал, точно он собирался вонзить свои зубы прямо в горло  обидчику. Именно это движение и заметила равнодушная толпа, и только в этом почувствовала нечто занимательное и предвещающее новое интересное событие. Все немного оживились и обступили этих двоих, образуя небольшой ринг.
Олав стоял в левом углу и двигался, как маленькая обезьянка, переминаясь на коротких ногах. В правом углу Клаус, расправив плечи, вытянулся вверх, на его лице появилось то неумолимое выражение, которое не предвещало ничего хорошего сопернику, однако в движениях он был спокоен и сосредоточен. Не дав сопернику собраться, он начал наступление:
-- Уважаемый Олав, Вы говорите, что готовы пойти к Харольду Седьмому? Что ж, я с удовольствием составлю Вам компанию. И эти люди тоже, ведь все мы были свидетелями Вашего признания о продаже товара жителям Юндерхейса некачественного содержания. А, как мы все знаем, подобное отклонение от правил может привести к тому, что сегодня вы продаете плохой товар, завтра вы слушаете запрещенные пластинки, а послезавтра вы – мятежник! Как говорит наш уважаемый Харольд, все начинается с малого! Что можете сказать на этот счет?
-- Я… ведь не то имел в виду… Это несправедливо… По крайней мере, я же не просто продал товар, я бесплатно всучил краску этой сви.. этому человеку! Я простой лавочник! И никаких пластинок у меня нет!
-- Простой лавочник? Ни один лавочник не застрахован от ошибки! Вспомните старину Маури, к примеру. Просто лавочник сейчас гниет на дне моря, и, тоже вроде был простым жителем Юндерхейса, ходил в лавку, справлялся с бухгалтерией, как другие лавочники, как те, что совсем недавно влились в эту среду, -  Клаус многозначительно посмотрел на Саймона, который все это время продолжал простодушно приканчивать остатки пива. На последних словах Клауса он поперхнулся, а зрители нервно зашикали на него.
Олав, заметив реакцию толпы, громко завопил, будто сила децибел его слов могла означать их внутреннюю силу:
-- Да ведь он и был мятежником! И сумасшедшим! Говорил про каких-то лысых зверей! А кто поверит, что сумасшедший не устроит мятеж! Один черт знает, что в голове этих сумасшедших! Ей-ей, сумасшедший – это и есть потенциальный мятежник! Поделом ему!
-- А если нет? Если все увидят своими глазами то, о чем говорил Маури, то что? ВСЕ, - Клаус строго оглянулся на присутствующих, - МЯТЕЖНИКИ?
Толпа сильно заволновалась. Из ринга разговор вышел на зрителей. Собравшиеся не могли понять, как такое случилось и что теперь делать. Мортен прикусил губу, прикрыв свой оскал. Клаус поднял руку в знак тишины.
--  Каждый из нас может стать тем, кого бросают в море. Никто не застрахован, и таков закон наш. Но что вы мне скажете, если узнаете, что Маури говорил истинную правду о том, что видел? И что он был в том же уме, что и мы с вами? Что вы скажете, когда воочию увидите не только лысых зверей, но и другой город, в котором нет мятежников? В такое трудно поверить, правда? Я был там, и я могу показать вам, что там вообще никого не бросают в море! Это странно звучит, я понимаю, но ради того, чтобы больше ни один лавочник, ни один житель нашего города не стал называться мятежником за то, что он говорит правду, я предлагаю пойти со мной прямо сейчас!
Толпа молчала. На лицах, в которых только что сквозило равнодушное любопытство, сейчас воцарилось нечто, похожее на страх и желание. Будто давно спрятанное боялось выйти на свет и озарить мысли вспышкой своего существования. Будто еще с рождения похороненное ожидание стучалось из своей могилы, мечтая выйти на волю, и подавая сигналы о том, что оно еще живо. И все громче и громче звучал этот стук, все ярче разгорались лица, и глаза пылали все жестче и смелее.
-- Это мятеж! – слова Олава утонули в общем возбуждении, в котором на деле не было ничего сакрального и святого, это было всего лишь животное желание жить. И именно это самое сильное человеческое желание уловил Олав и, словно борясь со стихией и осознавая свою беспомощность, изо всех сил еще раз выкрикнул: Мятеж!!!
Олав кричал, но никто его не слышал. Все обступили Клауса и слушали его, затаив дыхание, лишь изредка как по команде качая головой. На губах их шевелились вопросы, и впервые за всю их жизнь, на эти вопросы они получали ответы.
Олав махнул сыну рукой, и провел ребром ладони по горлу.  Мортен, выставив свою тяжелую челюсть, удовлетворенно кивнул.
Олав  исчез в дверях.


Глава 23.
Начало Большого Похода, а также о том, из чего получается время и как управлять толпой.
Юндерхисты шли уверенно и слаженно, точно рота солдат. Впереди, как предводитель войска, выступал Клаус. Все лица были серьезны и сосредоточены. Отворив дверь  домой, Клаус ввел свою ватагу и уверенно будто тысячу раз это делал, дал знак Эдне уйти с дороги, которая вдруг тоже, как по команде, подобрала свою величавость, сделалась тише воды,  и, точно почуяв дыхание войны,  забилась в дальний угол гостиной, угрюмо взирая на то, как десятки грязных сапог топчут ее половики.
Клаус вел своих людей в подвал. Вид мятежника, которого только вчера похоронили в море, ввел всех в ступор. В их движениях пропала решительность, и немой вопрос повис в воздухе. Клаус поднял руку над головой и призвал к тишине.
-- Вы видите перед собой чудо! Человек, которого должны были судить по законам высшей справедливости Юндерхейса, оказался жив! Вы спросите меня, как это получилось? Я вам отвечу, что причина – в вас! Маури стал лишь первым из вас, кого мне удалось спасти! На очереди – все невинные жители Юндерхейса, которого может коснуться правая рука Харольда Седьмого! Сейчас вы увидите то, что заставит вас усомниться в собственном рассудке. Но если мы придем к выводу, что все мы сошли с ума, то идти нам на казнь вместе! Однако у нас есть выбор! Увидеть своими глазами то, о чем говорил Маури и поверить в его и свою невиновность!  Быть невиновным навсегда? Разве такое может быть? Я говорю: ДА! И этот человек – Клаус указал на Маури – живое тому подтверждение!
Толпа закричала и ринулась к Маури. Клаус на долю секунды подумал, что толпа хочет его растерзать, однако со всем пылом, с которым они бросали его в море, с той же страстью они приветствовали его, обнимая, точно вчера не жаждали его смерти.
Наконец утихомирив толпу, Клаус провел небольшой инструктаж относительно того, как себя вести в Промежуточной Полосе.  Кто такие лысые звери, как идти через лес, и какие неожиданности могут произойти на реке и болоте. В глазах собравшихся Клаус все же видел недоверие, страх, но больше было любопытства и того самого проснувшегося огня свободы, который вырвался на поверхность еще в их пьяном бреду за барной стойкой. Сейчас в этом огне горели все законы и правила, которыми они жили всю свою жизнь под началом Харольда Седьмого. И, Клаус был уверен, после Большого Похода в этом огне и углей от их прежней жизни не останется.
Сделав последние наставления, Клаус выстроил всех по очереди, поставив в конец своего верного собрата Маури, как главного помощника по всем военным  вопросам. Первым в ход пошел он сам.
Снаружи была жара. Юндерхисты, как по команде скинули свою одежду, и аккуратно свернув ее и уложив под мышку, пошли вперед. Клаус просчитался, никто не был так удивлен происходящему, как некогда Клаус и Маури, скорее, наоборот, они принимали все как должное, ведь об этом им было уже рассказано Клаусом, а людям с северным характером достаточно слов своего предводителя. Харольд Седьмой или Клаус – разница была лишь в именах, отношение к человеку, который указывал им путь, было тем, которое можно назвать рефлекторным. Достаточно было взять их под крыло – и каждое слово воспринималось как бесконечная истина.
В лесу они сделали привал. Воспользовавшись отдыхом, Клаус показывал всем, насколько отличались местные деревья от того, к чему они все привыкли в Юндерхесе. Проводил ногтем по стволу и, как фокусник, демонстрировал моментальное зарастание коры в девственно нетронутую. Юндерхисты кивали головой, и, по-прежнему, не выдавали большого изумления, которого ждал Клаус. У всех были ровные лица, на которых также зарастали полоски мысли и изумления в чистую ясную картину полного подчинения и веры.
После привала по программе вся команда получила порцию падающих шишек, но и тут все мысли юндерхистов по сути сводились к одному: избегать снарядов. Наконец, у реки они снова обнаружили лысого зверя с пятном, который обратился к Клаусу, как старому приятелю:
-- Не думали Вас снова увидеть! Да еще с такой командой туристов! Вы что это, аттракционы нашли? В прошлый раз от наших еле убереглись, чего опять в эти края потянуло?
В голосе зверя Клаус явно прочитал издевку, однако ответить на нее означало навлечь гнев единственного консультанта по местным вопросам. И спрятав гордость, Клаус спросил как можно более дружелюбно:
-- Идем в Вандерхейс перенимать опыт, так сказать… Будьте так любезны, не подскажете, ВАШИ в ближайшем будущем не обещают прогуляться? А то не хотелось бы им.. как бы точнее выразиться… помешать!
Лысый зверь важно надулся и, подперев лапой поясницу, протянул:
-- Это, как сказать, насколько наше будущее для вас ближайшее! У вас же все, как у людей, все в какое-то будущее шагаете, все куда-то бежите, все времени мало. У нас тут времени нет, будущего нет, прошлое когда как случается. Вот вы тут наследили давече, моего помощника газом пришлось припшикнуть, вот и след в истории, и время случилось, а у меня вон, - лысый ткнул лапой в филейную часть, - суставы болеть стали. Как время двинется, так сустав сильнее режет. Думаете, зря я вас тут караулю? Не дай бог, с нашими сцепитесь, так время так двинется, что ого-го! Что я потом с суставами делать буду? И это - я! А что остальные? У многих все еще хуже, с каждым временем не молодеем! А вы говорите – ближайшее будущее! Никакого будущего, никакого прошлого, я вам говорю! Ходите тут, время торопите. 
-- То есть можно смело идти, никого не предвидится?
Зверь пошевелил усами и проворчал:
-- Никого пока. Если обратно пойдете, меня здесь сыщите. Помогу вам перебраться, а то нет у вас совести.
-- Сыщим, обязательно! А можно еще вопрос?
-- Можно. Если обещаете быстрее убраться отсюда.
Клаус согласно кивнул.
-- Говорите!
Клаус указал в сторону черного камня:
-- Зачем это нужно?
Зверь ехидно сощурился.
-- Неужто не знаете, зачем нужны камни? Уж у вас-то все жители, - зверь с каким-то странным чувством посмотрел на команду Клауса, - всё знают о камнях!
У Клауса были мысли на этот счет, но он хотел бОльшей точности и задал вопрос прямо:
-- То есть, Вы хотите сказать, этот камень похож на те, что у нас используются для совершения правосудия?
-- Правосудия? Я вас умоляю! Хотя называйте, как хотите. Кстати, вы помните, что я Вам говорил в прошлый раз? Хотите избежать столкновения с нашими, сидите у камня. Наши его не любят. Его любят только Ваши! Ха-ха-ха!
И зверь по обыкновению пшикнул газом и исчез.
Клаус оглянулся на своих людей. Те стояли с тяжелыми лицами. Они увидели то, о чем говорил Маури. И что это значило? Что Маури не сошел с ума, и то, о чем он говорил в Юндерхейсе, было правдой, а значит, правый суд Харольда Седьмого был не очень правым… А что может быть страшнее силы толпы, которая остро чувствует несправедливость? Когда каждый ощущает единство возмущения с соседом, стоящим рядом, и это коллективное бессознательное ждет только приказ, чтобы выплеснуть свой гнев на обидчика… 
Клаус понял, что первое дело сделано, и пора было приступить ко второму. Показать его людям другого Харольда и совершенно другую жизнь. И кроме всего прочего, из головы Клауса не выходил Гутфрит, именно он должен был стать его вторым советником в новом городе.

Глава 24.
Праздник празднику – рознь, а  также о том, как вредно иногда подолгу сидеть в мягком кресле.
В Вандерхейсе все было по-прежнему. Те же расслабленные лица с вечной улыбкой на устах, бесконечное добродушие и предупредительность. Соседи принимали Клауса и жителей Юндерхейса, будто членов своей семьи. Конечно, им и в голову не приходило, что эта команда людей с напряженными взглядами выглядит инородным телом среди этого веселого хаоса. Менталитет Вандерхейса не допускал подобных мыслей. В их лучезарном сознании все хотели лишь одного – предаваться счастью, как единственно верной забаве, а потому даже представить себе не могли, что может существовать другой небосвод, затянутый тучами и облаками, отражающими сумрак лиц и мыслей.
  Первым, кого встретил Клаус и его люди, была новая Эдна. Не задавая лишних вопросов, как истинная Вандерхистка, она широко улыбнулась и предложила друзьям Клауса отведать «ватрушек, испеченных к Великому Празднику». На последних словах Эдна кинула на Клауса взгляд, полный  какой-то глубокой гордости. Видимо, ее совсем не интересовало, что делала огромная толпа этих мужчин в их подвале, она принимала все происходящее как должное и не противоречила ничему.  Клаус с тоской вспомнил дни, когда старая Эдна не упустила бы случая отпустить резкое словечко по любому поводу и вытащить на поверхность всю истину без остатка. С новой Эдной все было гораздо проще, конечно, но это напоминало ему хлеб без соли. Полезно, но, на вкус скучновато, а если есть много – то и совсем отвратительно.  Новая Эдна улыбалась во всю ширь своих полных губ и продолжала уговаривать гостей разделить с ними праздничный обед.
-- Ну, попробуйте хоть по кусочку! Редко, когда собираются все друзья по случаю Великого Отплытия!
У Клауса мелькнула нехорошая мысль. Отплытие – знак нехороший, если представлять Юндерхейс. Он подошел к Эдне и, ласково погладив ее вдоль спины, точно кошку, вкрадчивым голосом спросил:
-- Скажи, дорогая… А чье отплытие отмечает город?
Эдна улыбнулась еще шире, хотя это казалось невозможным, и торжественно произнесла:
-- Твое, конечно!
-- Мое…
-- Твое, милый Клаус! Дорогой Харольд сегодня утром возвестил всех о том, что ты наконец это заслужил! Сейчас на центральной площади идут приготовления и через несколько часов соберется народ,  чтобы проводить тебя в путь!
-- Так-так-так… А что будет, если я откажусь?
-- Как так откажешься? Ты не можешь! Ты помнишь, как корабль Маури вернулся совсем недавно? Маури развернулся на полпути, и теперь он никогда уже не попадет к Черному Камню! Никогда, понимаешь??
-- Понимаю…  То есть он навсегда останется в Вандерхейсе…
-- Конечно! Так же, как старик Гутфрит! Год назад как отказался отплывать, и теперь ему никогда не попасть туда, куда он должен был! Милый… - Эдна ласково потрепала Клауса по щеке, - ты же знаешь, какая это честь… Мы все счастливы, что тебе так повезло!
-- А ты не будешь по мне скучать?
-- Как странно ты говоришь… Как я могу скучать, зная то, что скоро ты достигнешь берега Черного камня?
- Да, конечно… Да-да, берега Черного камня… Так когда состоится эта процедура? То есть этот праздник?
-- Ближе к закату, все случилось так быстро… Говорят, еще не все готово, но люди Харольда стараются сделать все быстро!
-- Не сомневаюсь… Но у нас еще есть время. Все за мной! – Клаус махнул рукой своим людям, и они тронулись в путь.
***

-- Дорогой мой Клаус! Как я рад тебя снова видеть! Но разве ты не должен готовиться к самому важному событию в своей жизни? – Харольд широко выставил руки для объятий, чтобы покрепче сжать в них Клауса. В его доме была суматоха. Все носились с какими-то яркими лентами, бусами, юбками, шарфами, стоял такой визг и хохот, что Харольду приходилось почти кричать, чтобы гости смогли расслышать все, как полагается. Он по очереди с удовольствием пожал руку каждому вошедшему, кого-то потрепал по плечу, с кем-то пошутил, кому-то сказал теплое слово, в общем Харольд Седьмой из Вандерхейса вел себя как самый лучший хозяин своего дома и как никудышный правитель города. Никаких тебе взвешенных слов и гордой осанки. Рубаха-парень – так про себя окрестил его Клаус, когда снова садился на тот самый огромный пурпурный диван, в котором сидел не так давно, слушая пластинки с ноктюрном Шопена.
-- Как я рад! Как сердечно рад видеть вас у себя, мои дорогие друзья! – Харольд стоял перед толпой собравшихся, как на сцене. – Вы не поверите, но только сегодня я думал о том, что пора уходить на покой! О, сколько блаженства принесет мне покой! Ведь я смогу вот так просто побыть  с Вами, поболтать о том о сем не только в этих стенах! А этот мой красный стул, обитый бархатом! Как я мечтаю посидеть на жестком деревянном стуле у барной стойки! Нет-нет, я решил, что пора подумать о преемнике… Преемнике!  Вы только послушайте, как это страшно звучит! И вот сейчас, именно сейчас, когда вы пришли ко мне (и я еще не знаю, что привело вас ко мне), я решил! Никогда  не будет в Вандерхесе Харольда Восьмого! Все! Мы начинаем новую жизнь!  Никогда больше у вас не будет Харольда!
Харольд в пылу восторга посмотрел на собравшихся, но их лица были молчаливы и темны, точно в глазах их была бесконечная ночь. И Харольд, немного растерянно поинтересовался:
-- Так что привело вас?
-- А что может привести нас к правителю города, в котором все идет исключительно хорошо? – Клаус обращался к Харольду, но все слова его были направлены на людей, стоящих за его спиной. - Только желание засвидетельствовать свое почтение и восхититься Вашей особе, столь непохожей на всех других правителей городов. Так сказать, удостовериться и своими глазами увидеть, что Харольд Седьмой города Вандерхейса – самый достойный правитель! И вряд ли городу Вандерхейсу будет лучше, если Вы променяете свое красное мягкое кресло на жесткий стул у барной стойки!
Харольд немного порозовел от удовольствия, но в глазах его прочно поселился огонь свободы, который вспыхнул в нем как озарение. И огонь этот не хотел  затухать.
-- Как приятны мне слова ваши, но, положа руку на сердце, признаюсь, что Келда-врчевательница давно прописала мне стулья пожестче для моей… моей хвори, а потому прямо сейчас, пока не наступил закат и не пришло время Вашего, Клаус, праздника, отправиться в бар! В бар! На жесткие стулья!
Харольда было не остановить, однако никто и не собирался. Люди из чужого города имели право только принимать порядки чужого дома, но менять их… На это они пока были не способны. Да и зачем? Толпа шла стройными шагами туда, куда их вели, и хоть и странным казалось ей все происходящее, но юндерхисты могла принять все странности в обмен на те удовольствия, которыми не мог похвастать Юндерхейс.
Клаус знал, что люди, которым он хотел показать другой мир, уже готовы были остаться в нем, и дело было за малым – всеми возможными способами сделать все, чтобы он никогда не увидел берег Черного Камня. 
Чего нельзя было сказать о Харольде Седьмом.
О Настоящем Харольде.

Глава 25.
О том, как все закончилось.

Оставив юндерхистов на попечении Харольда Вандерхейского  с его новым увлеченим простой жизнью и барной стойкой, Клаус с Маури направились к Гутфриту – союзнику, на которого возлагались большие надежды.
Гутфрит открыл гостям в  праздничном смокинге и самом праздничном расположении духа – весь город собирался на главную площадь провожать Клауса, и старик не был исключением. Увидав на своем пороге Клауса, он было приподнял брови, но мрачное выражение лица гостя все сказало за себя и Гутфрит бросился в его объятия.
-- Клаус, наконец-то! – Гутфрит тискал Клауса и не хотел отпускать, точно боялся, что тот снова исчезнет и на его месте окажется лучезарный Клаус из Вандерхейса.
-- Ну-ну, Гутфрит, у нас срочное дело!
Клаус прошел широкими шагами в дом, за ним, как тень вошел Маури. Старик крепко закрыл дверь и, понизив голос, поинтересовался:
-- Это дело как-то связано с Вашим сегодняшним отплытием, Клаус?
-- Именно! Знаете ли, очень это некстати получится!
-- Очень некстати! Конечно, это отплытие весьма не вовремя… Ведь Вы, верно, пришли в наш скромный городок не за тем, чтобы проститься с ним навеки?
Старик подмигнул Маури и сально хихикнул, но тут же посерьезнел и грустно сказал:
-- На Вашем месте я бы отправился домой. Местная жизнь так далека от идеала… Но Вы все знаете, в прошлый раз я сказал Вам больше, чем следовало бы.
-- Нет-нет! Как раз кое-чего Вы не договорили!
-- Неужели?
-- Гутфрит, я обещаю дать Вам возможность снова обрести Юндерхейс, если Вы прямо сейчас, не медля, расскажете мне, каким образом Вам удалось избежать Отплытия? Ведь в Юндерхейсе Вас кинули в море!
-- О… так вот зачем Вы пришли… Однако как же мне вернуться обратно? Вы помните стену, которую мне ничем не пробить? Да и…, - старик как-то испуганно посмотрел на Клауса, - нужен ли я там? Если вдруг Харольд Седьмой поймет, что я жив…
-- О, Гутфрит, не беспокойтесь об этом. Обрести Юндерхейс – не значит вернуться в то место, где живет Харольд Седьмой Тот Самый. Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. То есть, всего навсего нужно не Вам вернуться в Юндерхейс, а весь Юндерхейс отправить сюда.  За исключением одного человека.
-- План весьма занимательный!
-- Да, но выполнить его мне будет сложно, уходя в Дальнее Плавание, или как они это называют?
-- Клаус, это самое простое, что Вы можете сделать. Просто не плыть! Как сделал однажды я… Я ведь совсем не знал тогда, что означает это отплытие, и просто не явился на площадь.
-- И что было потом?
-- Ничего особенного. Просто появилась стена на выходе из подвала, Вы помните…
-- А что говорили в городе?
-- А что они могут сказать? Дорогой Гутфрит, это было Ваше решение, но мы ценим его, Вы должны понимать, что отныне никогда не попадаете к Черному Камню.
-- А что за Черный Камень, кстати? В курсе?
-- Никто не говорит. Все трепещут перед ним и только.
-- То есть вот так просто можно отказаться, но потом никогда не попасть в Юндерхейс?
-- Да, но ведь Вы сами говорили – по плану Магомет должен прийти к горе, так?
-- Так-то так… Только кто-то должен забрать остатки Магомета из Юндерхейса, а успею ли я добраться туда? Дело идет к Отплытию. Если я выйду в Промежуточную Полосу и все случится, кто знает, что будет?
-- О, могу предположить, что войти в Вандерхейс Вы уже не сможете… Также, как в Юндерхейс…  Дело, похоже, дрянь…
-- Дело тут ясное. Маури пойдет один за остальными!
Маури вздрогнул. В его глазах мелькнула сцена с толпой лысых зверей, наступающих на него с лицом Харольда. Вынесет ли он это второй раз? Маури сделал неуверенное лицо и пролепетал:
-- Ну, если нужно, я, конечно, того…
Клаус повернулся к приятелю и, внушительно посмотрев в его глаза, произнес:
-- Ты должен, Маури. Лайма сейчас, верно, у Харольда… Как ты думаешь, кем он ее назначил?
Фигура Маури выпрямилась, черты лица его отвердели, и глядя куда-то перед собой, он кивнул головой.
-- Отлично! – Клаус решил, что пора двигаться дальше. Картина вырисовывалась вроде ясная.
Но стоило выйти за порог дома Гутфрита, как первый встречный горожанин, глядя со всей страстью Вандерхиста, на Маури, объявил, что Харольд только что объявил всем, что вместе с Клаусом в Дальнее Плавание уходит и Маури, ему даровали право отплытия. Люди Харольда обещают скоро закончить приготовления! Счастливый день в Вандерхейсе! Впервые двое уходят к Черному Камню!
Клаус глянул на застывшего Маури и понял, что Харольд Седьмой Настоящий разошелся не на шутку. Ярость Клауса достигла предела. Но страх – остаться навеки в Промежуточной Полосе все-таки останавливала ослепший разум. И тут его осенила чудесная мысль. Мысль, которая может прийти только в городе Вандерхейс.

***
Харольд Вандерхейский налегал на барную стойку и что-то энергично рассказывал Мортену. Клаус ринулся к нему, протискиваясь сквозь толпу подвыпивших вандерхистов, смешанных с юндерхистами, последние из которых уже успели  хорошенько вкусить местных порядков и вовсю обнимались с прекрасными вандерхистками, разодетыми в яркие короткие одежды. Клаус отметил для себя эту хорошую новость и наконец добрался до Харольда.
-- О, Клаус, как приятно снова Вас видеть! Но почему Вы еще не одеты? Совсем немного осталось до Отплытия!
-- Я как раз по этому поводу, уважаемый Харольд!
-- Что такое? Вы хотите, чтобы я попросил моих писчих помочь Вам с речью? Они будут весьма любезны…
-- Нет, дело в другом…
-- Да? Я слушаю, Вас, милый Клаус!
-- Харольд, Вы знаете…  - Клаус посмотрел на разомлевшее от вина лицо Харольда Вандерхийского, и прислушался к себе. Ничто внутри него не дрогнуло. – Я очень, очень рад тому, что Вы выразили мне такую честь и решили, что я наконец готов к тому, чтобы отправиться к Черному Камню…  И я очень рад, что Вы поняли, что лучше всего будет, если я сделаю это вместе с моим лучшим другом! Сердечно Вам признателен! – Клаус взял за руку Харольда и трогательно заглянул в его глаза. Тот еще шире улыбнулся, и его глаза заблестели.  Клаус придвинулся ближе и глубоким голосом, который принадлежал тому человеку, который давно уже руководил поступками рыбака Вилленвея, этим голосом он проговорил:
-- Дорогой Харольд, я так рад и так признателен, что готов отдать Вам самое дорогое, что у меня есть – право отплытия к берегу Черного Камня!
Губы Харольда все еще улыбались, но в глазах стояло непонимание.
-- То есть как, простите, отдать мне право отплытия?
-- О, это очень просто! Я готов смириться с тем, что никогда не смогу отправиться туда, куда должен, и дать Вам такую возможность! Вы это заслужили!
Харольд улыбался и мелко моргал.
-- То есть, Вы хотите сказать, что я могу вот так просто сесть в лодку и поплыть к Черному Камню?
-- А почему нет? Сегодня днем Вы решили навсегда покончить с Харольдом Седьмым и променять свое бархатное кресло на стул у барной стойки. И я говорю Вам, зачем? Если Вы можете пойти дальше? Туда, куда Вы должны?
Харольд неуверенно и с какой-то тоской смотрел по сторонам: на танцующих Вандерхистов, на женские обнаженные плечи, на большой экран в дальнем углу, и медленно, но верно на его лице рождалось новое выражение. Свободы.
-- Вы, Клаус, удивительный человек… И почему я раньше об этом не думал…
-- Раньше у Вас было много дел, а сегодня Вы поняли, что Вандерхейс готов идти дальше без Харольда Седьмого!
-- Да-да, но почему я раньше не мог подумать, что смогу вот так просто отправиться туда, куда должен? Ведь это так просто… Стоит захотеть, верно, Клаус?
-- Да! Именно! Это очень просто!
-- Но… - Харольд смущенно посмотрел на Клауса, - Вы отдаете мне свое право добраться к Черному Камню, Вы уверены?
-- О, это нелегко мне далось, но все же, я чувствую, что должен подарить эту возможность Вам!
-- Да, конечно, можно было бы отправиться всем вместе, но к концу дня удастся подготовить только две лодки… Я заказал вторую для Маури, я знал, что у него появился шанс уйти вместе с Вами. И я так хотел, чтобы друзья не разлучались!
Клаус согласно кивнул. Именно «чтобы не разлучались», хотел Харольд Седьмой, а вот чего хотел Тот Самый Харольд? Кулаки Клауса сжались, но нужно было держать себя под контролем. Дело еще было не закончено.
-- Вы правы, мы с Маури разлучиться не можем. Дружба – великая сила! И поэтому во вторую лодку Вы спокойно можете посадить кого-то еще. Я считаю, что больше всех этой чести заслужил Олав, мебельщик!
-- Олав?
-- Он! Совсем недавно он говорил мне, что готов пойти за Вами! Он очень, очень Вас ценит! Я считаю, он заслужил отправиться вместе с Вами.
-- Надо же… Ну, конечно, если он так ко мне привязан, его нужно предупредить скорее! Совсем нет времени!
-- О да! Мортен, - Клаус окликнул отпрыска Олава из Вандерхейса, - нужно срочно найти твоего отца!

Мортен, давно прислушивающийся к разговору, быстро поставил стакан, который протирал вот уже добрую половину беседы Харольда с Клаусом, и восторженно кивнул. Он был счастлив за отца, и готов был бежать быстрее ветра, лишь бы Олав успел отплыть вместе с Харольдом.
Клаус смотрел на беснующуюся толпу в центре зала и удивленно спрашивал себя, почему он раньше не замечал, как просты иногда бывают люди. Будь они Вандерхистами или Юндерхистами, не важно.

Надо было спешить на площадь. Жаль, он не увидит, как мешок с Харольдом Седьмым Тем Самым со всего размаху упадет в море. Увы, он  не узнает, как испуганно затрясутся руки Олава, когда Клаус из Вандерхейса и толпа Юндерхистов будут надевать на него черный мешок и закидывать в него черный булыжники. Зато он увидит, как этот прекрасный человек Харольд Седьмой из Вандерхейса сядет в красивую лодку,  и как его потрясающая лучезарная улыбка будет озарять своих подданных, пока он не скроется далеко за горизонтом. Он увидит, как Олав из Вандерхейса обнимет на прощанье своего любимого сына и свою жену, тайком утирающую маленькие слезинки счастья, а потом помашет всем широкой ладонью и отправится туда, куда должен.

А потом придет время наконец идти домой.

К Эдне .

К Той Самой, которая Настоящая.