Вдовий сын

     Мама очень не любила если кто-то говорил о её детях «Ганя Маньчина» или «Коля Маньчин». «Мои дети не байстрюки. У них был законный отец», - возмущённо поправляла она сказавшего. Но слова вошли в привычку и их упорно повторяли при каждом удобном случае. Волей-неволей с этим приходилось мириться. Но, если б дело было только в пустом звуке? Эти горькие слова выделяли нас, детей, среди сверстников, как сирот. А маму – как судьбой обиженную вдову. Меня с Николкой это обращение не обижало. Просто мы больше других чувствовали свою незащищённость не только со стороны острой на язык детворы, но и учителей, которые могли обозвать и унизить, как только кому в голову взбредёт. Не раз по этому поводу были размолвки между родителями и учителями. На рукоприкладство учителя отвечал рассерженный отец. Это было в шестидесятые годы. Сельская школа жила по тем же правилам, что и улица. Писать или жаловаться никто даже и не пробовал. По пьяному делу чей-то кум, сват или брат за милую душу отмутузят учителя из ревности или по иной причине. И ничего, в другой раз наука будет. Учительницу женщины у водопровода иной раз такими словами честят, аж гуси на ставке гогочут. Не всех, конечно, учителей брали в оборот. И не «за так просто», а по особому случаю.
     Помню, и я приходила домой зарёванная. Мама слушала мои обиды, потом обнимала меня за плечи и мы плакали вместе.
     В пятом классе нашим классным руководителем был приезжий молодой учитель. Вместе с женой, тоже учительницей, снимал квартиру у одной старушки. В отличии от других учителей, он, поверх хромовых начищенных до блеска сапог, носил галоши. Сельчане «такую моду» считали верхом интеллигентности. Приезжий учитель не допускал в разговоре «непечатных выражений», с людьми предельно вежлив и аккуратен до щепетильности. Этого требовал и от учеников. И если при письме в тетради «скребло перо или расплывались чернила, или, не дай Бог, появлялась клякса, он не ругал. Красивым, округлым почерком писал в верхнем углу обложки «Заменить тетрадь». Я до появления записи успевала исписать всего несколько листов. Мама вздыхала и давала деньги на новую тетрадь. Но, однажды, мама перечеркнула карандашом запись учителя и велела мне писать домашнее задание в этой же тетради. Учитель посмотрел тетрадь и выгнал меня из класса. Со слезами на глазах я пошла к маме, на ферму. Мама вымыла руки и, прямо в синем халате и резиновых сапогах, пошла в школу. Урок к тому времени закончился. Мама нашла учителя в учительской. Я осталась стоять под дверью. Но сколько не прислушивалась – ни словечка не услышала. Когда мы спускались по лестнице, мама только всего и сказала мне:
     - Иди в класс и старайся там, учись.
     С того дня записей на моей тетради больше не появлялось. Когда дописывала тетрадь по арифметике до последней страницы, после проверки получала новую, подписанную учительской рукой. За счёт школы или сам учитель мне покупал тетради, я не знаю.
     Помню и тот дождливый, осенний вечер, когда я несла из школы две пары (себе и брату) кирзовых сапог. На следующий день учительница объяснила классу, что таким образом  рабоче-крестьянская советская власть заботится о сиротах. (Может быть в нынешнее время, прочитав эти строчки, кто-то насмешливо хмыкнет. Дескать, велик подарок – кирзовые сапоги! Но, в те годы в таких сапогах ходили и конюхи, и учителя. По непролазной грязи на сельских улицах в такой обуви ходить было в самый раз.) Мы и за это были благодарны. Я носила вещи с маминого плеча, а брату моему к зиме в школе выдавали синюю фуфайку и солдатскую шапку.  Бабушка радовалась и нахваливала новую одежонку. Говорила, что если б в 1947 году у них было всё это, то их бы считали самыми богатыми на селе. Мама вздыхала и, похлопывая сына по худенькому плечику, приговаривала:
     - Ты, главное, расти побыстрее. Пойдёшь работать и купишь, какое сам себе захочешь.
     С этими доводами в семье соглашались все. И мы, дети, понимали, что нам за другими не угнаться. Просто носили то, что было.
     Ссорились ли мы с братом? Конечно ссорились, как и все дети в семьях. В нашем доме не умели кривить душой. Говорили то, что думали и прямо в глаза. Особых всплесков нежности не проявляли. Наверное, стеснялись своих чувств или по простоте своей не умели красиво высказать. Вся любовь к близкому человеку вкладывалась в заботу: накормить, укутать, посадить на тёплое удобное место. Ещё лучше помочь в работе.
     Бывало стоит мой брат среди своих сверстников, а я смотрю на него со стороны. Явно чувствую, что нас связывает некая тёплая ниточка. Прислушиваюсь и мысленно про себя поддерживаю всё, о чём он говорит. Уверена, что и я бы поступила точно так же. Хоть и не показывала этого, но всегда гордилась своим братом.
     Николай был юрким мальчишкой, острым на язык, простодушным и смешливым. С ним охотно дружили соседские мальчики. Какая-то притягательная сила в нём была. Мама всегда удивлялась тому, что к нему шли, просто посидеть на завалинке, одноклассники с другого конца села. Ради такого удовольствия километра 3-4 отмахать надо было. Когда учился в городе Черновцах в училище на механизатора широкого профиля, ребята приезжали в гости из соседних районов. Не могу припомнить такого случая, чтоб мой брат носил «фонарь» под глазом. Хотя на пригорке, за дорогой, трава была вытоптана, как на выгоне. Там каждый вечер мальчишки боролись. Правил, конечно же, не знали. Каждый показывал то, что сам умел. Строили догадки и тут же эти «приёмы» опробовались и перенимались другими. Борьба никогда не перерастала в драку. Самых вспыльчивых просто не принимали в компанию. А если приняли, то изволь не задираться.
     Сорок лет с хвостиком прошло с того времени, но есть моменты, вспоминая которые подкатывает ком к горлу. И самое первое – это когда мы с братом играли под цветущим кустом дикой смородины. Я играла неумело сшитыми тряпичными куколками, а Коля – грубо вырезанными деревянными игрушками. Дома никого не было. Перед уходом мама строго-настрого наказывала нам, чтоб не брали в руки нож и спички. Но брату всегда хотелось что-то мастерить и без ножа никак не обходилось. Я, рискуя быть наказанной, позволяла ему некоторые вольности. Всё бы ничего, но Коля случайно наступил босой ногой на ставший на ребро нож. Мне до сих пор больно вспоминать те минуты, когда я пыталась остановить кровь… И конечно же виню себя в случившемся.
     Потом, когда я лежала в районной больнице, брат мой, тайком от мамы, на попутных машинах приехал в город и нашёл меня. Двенадцатилетний сельский мальчишка поехал в город искать сестру! В узелке привёз яблок. Больше взять ему было просто нечего. Я ела те яблоки пополам со слезами. До сих пор перед моими глазами худенький мальчик в полосатой выцветшей рубахе, коротковатых, протёртых на коленях штанах и в сандалиях на босую ногу. Он сидел на скамейке в больничном саду и рассказывал сельские новости. Мне хотелось обнять его, сказать что-то самое-самое тёплое и не могла пересилить робость свою. Да и он, смутившись, увернулся бы или вовсе убежал. А мне так хотелось растянуть дорогие для нас обоих минуты.
     Помню, как Коля, каждый день без выходных, поднимался в шесть утра и бежал на ферму. И так все летние каникулы после седьмого класса. Коля пас колхозное стадо коров, чтоб к зиме купить себе одежду, но главной его мечтой был велосипед. Все семьёй мы кидали мелочь в копилку и, наконец, купили таки ему новенькую «веломашину». Настоящий, новенький, немного высоковатый для него велосипед. Брат вперёд всех бежал из школы домой, а потом до самого вечера копался в нём. Любовь к технике – это у него с рождения и на всю жизнь.
      Три года проучившись в училище механизаторов города Черновцы, Николай вернулся в село. Уже на следующий день парень шагал через поле на тракторный стан. Бригадир Девятый посмотрел на худенького выпускника училища, чвыркнул слюной сквозь зубы и указал толстым, как сосиска пальцем на стоящий в сторонке трактор «Беларусь», «Петушок», как в нашем селе его называли. Мужики пряча улыбку посматривали. Они-то знали, что этот тракторишка уже около года стоял, как заколдованный. Никому не удавалось его завести. Даже самые опытные трактористы, проспорив не одну бутылку водки, пристыжено отходили в сторону. Где ж тут справиться с ним пацану? Целую неделю Коля копался в железных внутренностях «Петушка». Мужики подходили к нему и советовали бросить эту затею.
     - Девятый в насмешку подсунул тебе эту рухлядь.
    Другие же мужики одобряли его настойчивость и даже заключали пари. И не напрасно. Однажды всё же забилось железное сердце трактора. Не веря глазам своим, мужики выбежали с мастерской на тракторный двор. Даже председатель колхоза пожал руку молодому трактористу. В тот же дань эта весть облетела село. А как гордилась сыном своим мама. Всё вздыхала, что отцу не привелось порадоваться за него. На «Петушке» Николай проработал до самой армии.
     Служить ему пришлось в Германии, (НДР), в танковых войсках. Домой вернулся старшиной, этаким франтом. Сельские девчата носы расплющивали об оконное стекло, когда он шёл по улице. Недельку отдохнул и подался на тракторный стан. Работал старательно. Вдовьему сыну надеяться, кроме как на себя, было не на кого. Но, однажды, беда случилась. Ему в тот день велели опрыскивать ядохимикатами сахарную свеклу. Никаких средств защиты конечно же не выдали. А когда с ним обморок случился, уже другой председатель стал выговаривать бригадиру:
     - Что ты хлюпика на трактор посадил?..
     Отлежался Николай и через пару дней уехал из села. Навсегда. Я с мужем и детьми приезжали к нему на свадьбу. Как познакомился он с Валентиной, этого я не знаю. Зато знаю, что её родственники из нашего села. Потом уже из маминых писем узнавала, что брату жить в доме жены «примаком» очень даже не сладко. Что жена, что тёща, из тех людей, которые считают себя чуть ли не главными в этом мире. Все перед ними виноваты, должны и обязаны выполнять все их прихоти. А жених, которому не на что было купить даже кольца на свадебную церемонию, и вовсе доброго слова не стоит. То, что он, прослужив три года в армии, вернулся с медалями на груди и пустыми карманами, в расчёт не шло. Иных слов близкие ему женщины говорили много, да лучше б они им в глотке застряли…
     Ещё от первого «холодного душа» Николай не оправился, как второй целит в него ледяными брызгами. Стали поговаривать люди, что рожавшая чуть ли не каждый год жена, ещё и на сторону бегает. Очень не хотелось верить горьким словам ушедшего в работу мужу. Но однажды застал жену «на горячем». «Наклал по загривку» кавалеру. Влетело по полной программе и жене. Домой в тот вечер он не вернулся. Несколько месяцев жил со сторожем, в коморке. Работал шофером на бортовой машине. Тогда только Валя поняла, что натворила. Избавившись от сторонней беременности, начала искать встречи с отцом своих детей. Николай скучал по детям, но перешагнуть через обиду не мог. С получки с кем-нибудь передаст детям деньги и опять за руль. Мужик он работящий. На работе его уважали. (Это маме рассказывали работавшие с ним люди.) Четырёхкомнатную квартиру выделили. Но семейного тепла в доме не было. Дочки по всем вопросам обращались к маме. Даже когда он вернулся в семью, легче ему не стало. Он в доме нужен был только как добытчик.
     Николай с семьёй жил в городе Попасная – 2, Ворошиловградской области. Проще говоря – на Донбасе. Чтоб ему проведать маму, нужно почти сутки на поезде ехать. Ко мне, в Сибирь, он так и не собрался. А к маме почти каждое лето наведывались. Об одном таком гостевании мама в письме описывала.   
     В один из дней мама мыкала (дёргала) фасоль. В её отсутствие произошла размолвка между мужем и женой. Николай вышел на огород сильно расстроенный.  Лёг в борозду и лежит. К маме подошла невестка и стала просить, чтоб свекровь уговорила сына встать с холодной земли. Мама почуяла неладное, подошла к нему, попыталась разговорить его.
     - Мамо, я умереть хочу. Она меня в грош не ставит… Пусть попробует без меня прожить… - ответил сын.
     Я уже не раз убеждалась в том, что если искренне чего-нибудь пожелать, то Боженька услышит просьбу. Так и случилось. Год или два прошло с этой роковой минуты. У Николая врачи обнаружили рак крови. Как раз на 1 Мая, брат мой, Вередин Николай Васильевич, умер. Жена потом ворчала. Дескать, сыну день рождения испортил. И не в малой степени расстроил все её планы. Что называется « лафа кончилась». Надо идти работать. До этого Валя работала то продавцом в магазине, то на заводе. Числилась, на самом деле работала по несколько месяцев между декретными отпусками. Теперь вся ответственность за семью на неё легла. А по-настоящему работать она не привыкла. Детей же было пятеро. Первым родился сын – Саша. Потом: Люба, Вера, Надя и Таня.
     Перед самой кончиной брата сыграли пышную свадьбу старшей дочери. Николай присутствовал при венчании. Тогда это только в моду входило. Валентина закатила «пир» всем на зависть. О том, что долги некому будет возвращать, конечно же, не думала. Зато похороны мужа, по словам мамы, «были бледненькими».
     Писем от брата я не получала. Николай писать не любил. Писала Валя, но только в тех случаях, когда рождалось очередное дитё или какой-то юбилей. После такого письма я готовила посылку. О том, что они получили посылку, узнавала от мамы где-то через пол года. Сказать «спасибо» им было недосуг. А прислать открытку хотя бы, им и в голову не приходило. Зато после смерти брата зачастили письма. «Бедная, несчастная вдова» оплакивала мужа. Из писем выходило, что они очень любили друг друга и жили душа в душу. От «большой утраты» она теперь болеет, по этой причине работать не может и просит выслать денег. Я читала те письма, но, как мама говорила, «сердца на неё не было». Поначалу посылала деньги и посылки. Потом рассердилась. Всю свою жизнь я работала по сменам. Сама детей поднимала. Ни мамки, ни няньки рядом не было. Кое-как избавилась от «непутящего» муженька, так теперь я должна везти на себе «лодырюгу, в три обхвата». К тому же начались «перестроечные времена». Зарплату не давали, самим жить было не на что. Я перестала слать им подарки. «Обиженная» невестка скрыла от меня даже день смерти моей мамы. Только через два месяца страшную весть мне сообщила родственница.
     Ещё при жизни Николая, мама не раз жаловалась мне в письме, что невестка упрекала её за те две подушки, что мама дала мне в приданое. Многодетной семьё свекровь отдавала всё лучшее, что было в доме. Но где ей было «насытить бездонную яму». Я сама по себе не жадная. На всю эту «возню» смотрела с горькой усмешкой и не вмешивалась. Бог ей судья. По слову покойного брата моего, Валентина сполна хватила горюшка. Дочери её, по примеру матери, тоже рожали без меры и в семейной жизни не очень счастливы…
     Смерть брата я переживала очень тяжело. Если сравнить, то я по матери не так плакала. В основном вспоминается он мне мальчишкой, для которого любая работа не была в тягость. До армии и после, в любой компании, стоило ему переступить порог – становилось тесно. Такой хохот стоял, аж окна дрожали. До сих пор в селе вспоминают, как он на спор плясал…
     Теперь, в сотый раз смотрю фильм «В бой идут одни старики», на Л. Быкова, а вижу брата своего. Смеюсь и плачу, а потом ещё долго листаю семейный альбом. Светлый был человек, Николай Васильевич Вередин. Добрая ему память.

                24 марта 2006 г.