Cкользкое утро

Постепенно, ближе к утру невинные мечты и бестелесные фантазии из эфемерных,  платонических сфер  стали перетекать к вещам более плотским, пошли к низу, в пах и телесное взяло верх. Несморкаев дрожащими руками расстегнул засаленную ширинку служебных штанов и порывшись некоторое время извлек оттуда небольшой, я бы сказал даже маленький отросток детородного органа, свойственный скромными размерами своими почти всем  утонченным и экзальтированным натурам, включая мелких чиновников к коим Несморкаев табелем о рангах и причислялся.
Далее мой требовательный читатель, автор просит прощения, так как перейдя из области высокой философии собирается дать единственный  и спасительный выход, бесплотным, любовно- эротическим терзаниям своего литературного героя, и опишет сцену, которая может покоробить некоторых лживых умников и лицемерных зануд, совершенно отрицающих постыдный по своей низменности акт мастурбации, якобы, если кто и грешит сиим мерзким рукоблудием, разбрасывая свое семя, то это конечно не они, эти светочи высокой морали, одетые во все белое. Что ж,  лицемерам- лицемерное, а правду  никуда не деть. Оставим эту промблему на их безмятежной совести и перейдем к нашему герою, так как он приближался к главному….
…. А Несморкаев в это время уже во всю ивановскую судорожно теребил свой нефритовый стержень, его узкая почти девичья ладонь умело выводила извечный ритм желания, стремления к соитию и оплодотворению.
За давно не мытым окном над крышами Петербурга робко, а может даже нехотя, зачинался очередной осенний день, который ничего приятного не сулил, кроме промозглого ветра и  сыростьи вдоль черных каналов и пустых улиц.
Несморкаев увеличил скорость, его фантазии стали смелее, в них он дошел до того, что посмел прикоснуться губами к обнаженному плечику Настеньки. Далее он становился откровенно безрассудным. Его жаркие сухие  уста  тянулись к хрупкой и прекрасной в своей молочно- мраморной белизне шее Мармеладовой, и в тот момент, когда он мысленно сгорая, еще даже не успел лобызнуть ее выю, которая почти материлезовалась и стала реальностью, как в голове перед ним возник на краткий миг образ Настиной ножки, в белой туфельке,  едва приоткрытой ажурными оборками розового платья, почти по щиколотку.
 После такого откровенного вида он не смог себя более сдерживать, голова закружилась, он зашатался, и чуть было не упал, так как дрожащие ноги опутали упавшие кальсоны. Несморкаев изливал свое семя, такое же жидкое и пустое как  белесый туман, плодящий разве что чахотку и плесень в проходных Питерских дворах и подворотнях.