Счастливый дурак

     Дача Василия Степановича, на улице Лесной, стояла крайней. Если смотреть со стороны крыльца, то по ту сторону высокого забора непреступной стеной росли старые угрюмые ели. Гулять в таком лесу ни хозяевам дачи, ни другим дачникам и в голову бы не пришло. Даже мальчишки, катаясь на велосипедах, редко доезжали до их ворот. Хотя была в этом вопросе и другая причина. Каждый раз, когда на улице слышался шум, к воротам подбегала собака и хриплым, неприятным голосом лаяла на нарушителя тишины. О размерах этой собаки можно было только догадываться. Иногда лай переходил в злобное рычание и нетерпеливое царапание когтей о каменные плиты. В эту минуту даже вид самораздвигающихся железных ворот казался ненадёжной преградой для серьёзного намерения собаки. Незваный гость, опасливо оглядываясь, на цыпочках, некоторое расстояние пятился назад, а потом быстрым шагом уходил в глубь дачного посёлка. Пёс тоже покидал свой пост у ворот. Ложился у порога своей добротно сколоченной будки и, высунув язык, дремотно, с полным равнодушием поглядывал на красивого петуха и двух куриц. Петух же, на правах хозяина, похаживал по дорожкам между грядок, своим видом подтверждая значимость своего положения. Курочки покорно следовали за ним, хоть и держались на некотором расстоянии.
     Василий Степанович копаться на грядках не любил. Мало того, считал это занятие некой причудой жены, раз и навсегда размежевав предназначение самой дачи. Для себя он оборудовал маленький кабинетик на третьем этаже дома, немного смахивающий на старинный терем. В своё время, экономя землю под постройку, замахнулся на два этажа. Жена тут же заявила, дескать, второй этаж следует отвести под спальню. Такой поворот его несколько разочаровал. Теперь для своего уединения пришлось подняться ещё выше. Стройка подвигалась ни шатко, ни валко. За это время успели не только родиться внуки, но и подрасти. А мечта о спокойном летнем отдыхе на даче всё ещё брезжила впереди. Как только возвели крышу, понемногу бумаги в картонных ящиках перекочевали на дачу. Жена недобро косилась на них, всё больше раздражаясь. При очередной перепалке, супруга обещала кинуть «весь этот хлам» в костёр. Чтобы этого не случилось, хозяину срочно пришлось перетащить ящики в свою чердачную комнатёнку, именуемую женою «голубятня». В неё она даже не заглядывала, считая, что и без того у неё полно забот. Зато хозяин в своём «кабинете», чувствовал себя, как на защищённой территории. Тут было светло, как ни в одной из комнат нижних этажей. Солнце всходило и стены словно раздвигались. Лёжа на своём стареньком диване, поднявшись на локоток, свободно можно было обозревать весь дачный посёлок. Правда, немного портил настроение скрип дивана. Василий Степанович морщился, как от зубной боли и, опустив голову на подушку, поворачивался на другой бок. Теперь перед глазами стоял массивный письменный стол.
     «Сколько же ему лет?.. – неожиданно возник в голове вопрос. – Это ж его подарил переезжавший на новую квартиру сосед по коммунальной квартире. Ага, в этот год Зина Кольку вынашивала. Ещё ворчала на меня, что из-за этой «громадины» детскую кроватку негде будет поставить. Зря расстраивалась. Пока она в родильном доме лежала, нам квартиру дали. Сына уже в двухкомнатную, в новом доме, в микрорайон привезли… Да-а, годы быстро летят. За этим столом потом Коля уроки делал. Зина ему под попу подушку подкладывала…»
     Взгляд переместился на неровно сложенные разные по величине картонные ящики с «хламом».
     «Вот ещё головная боль! Надо бы разобрать эту баррикаду. Перебрать все эти бумаги. По крайней мере станет ясно: что нужное, а что пойдёт Зинке на растопку печки. А что, прямо сейчас и возьмусь…»
     Диван взвизгнув, застонал и, слегка погрузневшее тело Василия Степановича переместилось на стул с высокой старинной спинкой. Он слегка поёрзал на жёстком стуле, пробуя его на прочность, улыбнулся вспоминая, как каждый раз вставал на защиту стула, когда жена намеревалась его выбросить.
     «Это наш фамильный трон!» - подняв вверх указательный палец, с какой-то торжественной непререкаемой важностью говорил муж. Когда звучали именно такие нотки в его голосе, Зина понимала: переубедить этого упрямца в этот раз не удастся, но может быть потом… С тем и уходила на кухню. Трёхлетний сын в споре держал сторону отца. В чине «законного наследника», водружал на плоское сидение старенького стула свой детский стульчик и, рискуя упасть, взбирался на вершину пирамиды. Отец торжествовал. Сияющие глаза сына были для него лучшей наградой.
     Теперь этот «трон» здесь.
     «Где же ему ещё быть, как не тут?.. – Немного горькая улыбка тронула губы, - Ну, с какого ящика начнём ревизию? А в общим-то , какая разница с чего начать? Вот, с верхнего и начну…»
     Василий Степанович ножичком вспорол желтоватую полоску клеящей бумаги. Отвернул картонные крылышки и начал вынимать потёртые папки с выцветшими надписями на обложках. Опустевший ящик переставил на пол, тем самым превратив его в ящик для мусора. Покосившись на него, хозяин криво улыбнулся.
     «Разжаловали тебя, друг. Понизили в должности. Бывает. Ты, брат, не грусти. Жизнь – штука переменчивая…»
     Папки аккуратно выстроились на полках самодельного шкафа, приятно пахнущие сосной. На столе осталась только раздёрганная стопка разных по величине и цвету бумаг. Вот, в них-то и предстояло разобраться напоследок.
     - Ага, понятно, - вслух произнёс Василий Степанович.
     Привычку разговаривать с самим собой он скрывал даже от своих домашних, считая своё поведение неприличным. Но совсем отказаться от неё тоже не мог, понимая, что одиночество тогда станет совсем невыносимым.
     - Интересно-интересно. Колькины детские рисунки. Надо отдать их Светланке с Ванюшкой. Пусть полюбуются на папины художества… А это как сюда попало?
     Среди рисунков, нарисованных детской рукой, выделялся один. Шариковой ручкой, чёрными чернилами, уверенной рукой взрослого человека, на четверти листа плотной бумаги, была нарисована пирамида строгим треугольником. Подножьем пирамиды служила кисть крупной мужской руки. Пальцы сложены фигой, направленной вверх. Подушечка, сильно выдвинутого большого пальца, раздваивалась и напоминала пухленькую детскую попку. Из канавки тянулась вверх ромашка. В центре раскрывшегося цветка, на самом «солнышке», стоит оловянный солдатик. Как и полагается стоять военному человеку, выправка и мундир у него в полном порядке: мундир без единой складочки, старинное ружьё со штыком. В одном только подвох: вместо головы – породистый половой член. Вокруг «макушки» сияние в виде расходящихся лучей.
     Удивление как-то быстро растаяло, уступив место неудержимому хохоту. Утирая выступившие слёзы, Василий Степанович с интересом рассматривал каждую деталь пирамиды, сотрясаясь всем телом от очередного приступа смеха. Краем сознания отмечая тот факт, что давно уже так откровенно, что называется «от души», не хохотал. Всегда чьё-то присутствие сдерживало его. А теперь, в своей «голубятне», он мог расслабиться и даже дать волю чувствам. Перевернув рисунок, как переворачивают фотографию, намереваясь прочитать надпись на обратной стороне. И в самом деле, там были написаны слова знакомым почерком жены. «Истинный портрет В.».
     Прочитав надпись, Василий Степанович обижено поджал губы.
     «Нарисовать такое у неё хватило времени, а имя моё только одной буквой обозначила…»
     Жалобно скрипнул диван, приняв на себя тело грузнеющего мужчины. Взбитая подушка ласково приняла на пухлую грудь седеющий затылок. Обида постепенно улеглась. На её место накатили раздумья.
     «Говоришь: это мой истинный портрет? Посмотрим…»
     Василий употреблял слово «посмотрим» в том случае, когда было над чем поразмыслить.
     «Ну и что же ты хотела этим сказать? Понимаю, что это было не сегодня и даже не вчера. Но всё же?.. Фига! Скорее всего - упрёк…»
     Где-то в глубине его самого закипало раздражение. Медленно так, всего лишь редкие пузыри взлетали вверх. Но, он знал себя, и старался не допустить сильного бурления. С некоторой долей примирения, произнёс вслух:
     - Да не скупой я, не скупой, а бережливый. Ты, моя разлюбезная, давно бы всё добро по ветру развеяла… А так, всё у нас, как у людей. Правда, уже и лет за плечами немало, но хоть внукам останется…
     Сообразив, что его слова могут быть услышаны домочадцами, прикусил губу, взглянул на дверь и прислушался. В доме было тихо. Во дворе кокотали куры и суетливо стрекотала сорока, высказывая своё недовольство петуху, сторожившего корм для своих подружек.
     Раздумье плавно перешло в видение. Перед его мысленным взором предстала жена в стареньком, выцветшем халатике. С неизменным передником и полотенцем на левом плече. Даже теперь он не мог её представить сидящей, а тем более лежащей в холодке. Весь день в работе. Даже поздно вечером, уже в ночной рубахе, вспомнив о чём-то, спешила доделать.
     «Эх, зря мы так, зря. Все радости жизни оставляли «на потом». А когда это «потом»? Живём, ведь, теперь. Не заметили, как и состарились. Кто виноват? Сам же и виноват. Сам, как тот маятник, мотался без передыху, и ей крылышки подрезал…»
     Василий Степанович закурил. Курил он редко. Только в те минуты, когда невесёлые мысли подступали со всех сторон. Сделав несколько затяжек, решительно потушил сигарету. Пятернёй взъерошил чуб, как это он делал в годы своей молодости, и глянул на своё отражение в помутневшем от времени зеркале.
     «Вот он, весь ты! В старом зеркале – старая рожа! Ну, и что теперь будешь делать? Никаким богатством уже не откупиться от старости… Ду-урак! Как есть – дурак! Ну, что уж теперь… Ладно. Пойдём дальше.
     Что тут ещё нарисовано? Ромашка. Это понятно, судьба. А, ведь, умница она у меня… Конечно умная. С какой стати я бы стал жить с глупой бабой?.. Не такая, как другие. Не пилила, не зудила. Потихоньку, как брыкливого телка, к стойлу приучала. Будто не у неё, а у меня умная мысль в голове зародилась. А я, ослеплённый радостью, не замечал этой её маленькой хитрости. Да-да, не криви душой, признай грешок. Радовался. А она, знай, нахваливала: вот, мол, какой у меня Вася хозяйственный! Всё в дом…»
     Неожиданно стало жарко. Это растревоженная совесть краской ударила в лицо.
     «Ну, что, получил? Стыдно стало? То-то же! Ладно. Пойдём дальше.
     Солдат. Это понятно. Вот, только голова у него, того… И это сияние… Неужели она догадывалась о моих шалостях на стороне? Если да, то почему молчала? Почему не закатывала истерики, как её сестра Николаю? Не-ет, моя умная. Гордая! Опуститься до упрёков ревнивой жены – это не про неё. А то, что в её душе кипело, знала только она одна… Бедная ты моя… Как я виноват перед тобой… Даже этот рисунок спрятала, с глаз подальше. Интересно, помнит ли она о нём? А впрочем, какая теперь разница… Сколько нам ещё жить осталось? Десять? Двадцать лет? Да что там ещё считать? Всё едино: лучшие годы уже позади… Ну, не-ет! Теперь всё пойдёт по-другому. Сколько там у меня на сберкнижке? Всё! Едем в город. Пусть покупает всё, что её душа пожелает…»

     Рисунок жены Василий Степанович вставил в рамочку, поставил на рабочем столе в своём кабинете. Только самые близкие по духу сослуживцы удостаивались чести увидеть лицевую сторону картины. Смеялись. Иные просили подарить. Василий Степанович криво улыбался и отрицательно мотал головой, приглаживая редеющий чуб.
     «Раньше бы мне было найти это художество. Глядишь, по-другому сложились бы некоторые моменты в моей биографии… Теперь, пока ещё стойко стоит мой «оловянный солдатик», всё для неё. Только для неё. Что и говорить: дурак я, дурак. Но, надо признать: счастливый дурак!..»
     Василий Степанович посмотрел в зеркало, погрозил своему отражению. Присчурясь, улыбнулся.
     «Ничего, прорвёмся! Какие наши годы…»

                6 августа 2009 г.