Марьяна, часть 7

Марьяна и Вилен проснулись от крика: в своей комнате дрались Карл и Кюнге. Никто не знал, почему они избивали друг друга пряжками и ногами. Валька сквозь стекло в двери видел: сильный рыжий гитлеровец свалил на пол худенького Карла и нещадно бил его ремнем. Его лицо было залито кровью, и он утробно стонал. Марьяна обмерла, когда Вилъка, распахнув дверь, заскочил в комнату, желая заступиться за Карла. Он встал перед коротышкой Кюнге, сузил глаза и твердо произнес: "На-а-йн!" Рыжий офицер, выпучив от удивления глаза, ткнул здоровенным кулаком в лицо Вильки, и тот улетел в открытую дверь, чувствуя, как теплая струя потекла по его губам.
Марьяна, онемев от страха за сына, схватила его за плечи и помогла подняться.
- Что ж ты, сыночек? - шептала, прижимая его к себе. - Там же рыжий зверь...
- А Карл хороший, мама. Я видел его глаза: там были слезы. А фашисты не плачут.
- Правда, сынку, - промолвила Марьяна, вытирая тряпицей кровь, сочившуюся из его носа. - Он совсем другой. Будто наш.
Вилька подошел к рукомойнику и плеснул в лицо холодной водой. Боли он не чувствовал - его жгла обида, его сжигала ненависть к рыжему гестаповцу.
- У-у-у, бандит! У-у-у, громила-горилла! - шептал, поливая лицо водой. - Поди уж! Будет время... Разберемся...
В углу, на своей постели, охала и творила молитву парализованная Анна Тимофеевна. С постели она не вставала.
- Що за наказание оця немчура! - вздыхала она, закатывая глаза и шевеля здоровой рукой на высохшей груди. - Ты, доню, ховай от лиходеев свою красу, данную тоби богом. Нехай им лихо! Обидеть могут... - Она шевельнулась и застонала. Переждав боль, снова заговорила: - Возьми из сундука мою квитчасту спидныцю и темненьку кофту, а на голову повяжи хустынку. И щоб рвана була и грязна.
- Хорошо, мама. Сегодня же и переоденусь. - Марьяна сняла с вешалки полотенце и подала сыну.
- О боже, Вилечка. Что же ты сунулся не в свое дело? Ведь враги там...
- Пожалел Карла. Он добрый, мама. Может, наш разведчик?
- И правда... - Марьяна подняла на сына темные печальные глаза: - Будто и не враг нам: иногда дров наколет, воды принесет. И зла к нам никогда не питал. - Она посмотрела на закрытую дверь, за которой было уже тихо, и добавила: - Они между собой, как  настоящие враги. Вон что!
- Давеча мою руку погладив, - снова отозвалась Анна Тимофеевна. - И сказав... и сказав вроди бы "мутир."
- Это, бабушка, по-нашему "мама".
- Ох ты ж лышенько! Неужто? - заблестела она глазами. - Такое хвашисты не скажуть. Ой, не скажуть! Це я добре знаю.
- Не все немцы звери, мама. Среди них есть и добрые люди.
- Хай так, донечко моя золота, - забеспокоилась Анна Тимофеевна. - Хай так! Но тоби ховатысь нада. Хтось може донести подлым ерманцам, що ты жинка червоного командыра. Сынки воюють. Той же Коршуняка скаже.
- Думаю, он не скажет об этом немцам. Соседи все же. Его Никитку летом учила русскому языку. Дружит он с Вилей. Деньги Демиду занимала и немалые.
- Дык не отдал жа.
- Может, мама, это и спасет нас. -  Марьяна задумалась. - Ничего плохохо людям ведь мы не сделали.
- Горбатого только могила исправит... - Вилька нахмурил брови, выпятил полные губы и был так похож на молодого Илью, словно тот пришел в избу из своей молодости. Марьяна это заметила - и тоска по мужу заполнила ее. Она сникла и мысленно устремилась за ним, своим суженым...
- Твоя краса, донечко, очень заметна, - снова  донесся  до  нее  голос свекрови.
- Ховать ее надобно. Ховать под тряпье.
Марьяна с благодарностью посмотрела на добрую женщину,  заменившую ей мать. Она её полюбила всем сердцем.
- Отныне завязывать буду лицо до самых глаз. Да и зеленкой вымажу.
- То-то, - с облегчением вздохнула Анна Тимофеевна. - Хто такое отродье рожает? Бог настановляет, що всякие люди должны жить с добротой в серци.
- Поймут и эти. И когда-нибудь, через годы, будут стыдиться своего прошлого.
- Побьють ерманца, истинный хрест, побьють.. В еванглии о том говорено. - Анна Тимофеевна перекрестилась.
Марьяна поправила на свекрови тонкое байковое одеяло, плотнее закутала ее исхудавшие ноги.
- Не озябли, мама?
- Ни, доню. Ноне жарко.
- И правда, все горит. Будем спать, а то услышат нас те... - и показала глазами на дверь, за которой спали гитлеровцы. - Кто воды хочет?
- Не-е-т... - сонливо протянул Вилька, зевая. - Неохота ночью в огород бегать.
- А ты, онучек, с порожка.
- Спать надо. - Марьяна задула лампу и, ступая босыми ногами по сшитому из цветных лоскутков дорожке, неслышно подошла к кровати.
В окна заглядывал яркий диск луны.
Марьяна переложила подушку на другую сторону кровати, чтобы лунный свет не падал на ее лицо, тихо легла и задумалась.
"Сивуха не зря остался в селе. Носить почту мог бы и хромой Гончарук, и тетка Акулька, тот же быстроногий Павлик. А Федор - здоровый мужик, крепкий телом. Значит... значит... - по телу пошел озноб. Марьяна потянула одеяло и прикрыла ноги. - Значит, он подпольщик. Если это так, она должна найти к нему дорогу. Или он к ней... А, может, рано еще. Проверяет. - Она перевела взгляд на сына. - Только чтоб Вилька не знал. Если что - и сам потянется за ней. Ему-то еще рано воевать с оккупантами, а она обязана быть в такое трудное время с партизанами. Не сидеть же дома и ждать у моря погоды. Каждая потерянная минута - потерянное дело, потерянная польза для людей".
Разволновавшись от нахлынувших мыслей, долго не могла уснуть, выстраивая в голове серьезные планы и думая в скором времени их осуществить. Ее дорога - к партизанам, ее участь - бить захватчиков.

Продолжение: http://www.proza.ru/2010/04/14/563