пушкин К

П У Ш К И Н      (рассказ-миниатюра)

   У Оли был день рождения. Справляла она его на съемной квартире, вернее сказать, в квартире своих знакомых, которые уехали отдыхать, а ключ оставили ей, чтобы она поливала цветы и выгуливала собаку. Поскольку Оля считала себя амбициозной девушкой, то справлять Д.Р. в комнатке в общежитии ей показалось неприличным. И она устроила праздник с размахом, вполне соответствующий её широкой натуре.
   Гостей было много, выпивки и закуски тоже. Когда праздник достиг своего апогея, гости стали сыты, ленивы и принялись потихоньку присматриваться друг к другу. Разговоры на общие темы увяли. Напротив меня сидел Женя Петров – молодой, как и я, человек, любимец женщин. Кроткий взгляд, миниатюрные усики, он всегда со вкусом одет, тщательно выбрит до синевы, и от него пахнет дорогим парфюмом. Однако за всей этой мягкостью и миловидностью скрывается тайная сила, острый ум и умение внушить окружающим самое благовидное впечатление о себе. В общем, опасная смесь.
   Нас разделяла утка, фаршированная гречневой кашей и  черносливом. К сожаленью хозяйки, утка оказалась не так уж хороша, и её только разворошили, да так и оставили, благо выбор закусок и без того был богат. Скорее всего, она была данью традициям и украшением стола - и не более того, впрочем, хозяйская собака вполне её оценила, на следующий день. Собаки, в отличие от людей, более терпеливы и чаще получают по заслугам.
Есть уже не хотелось, пить тоже, гости рядом со мной о чём-то громко спорили. Только я и Женя не принимали участия в разговоре (мы чужие на этом празднике жизни). Скорее всего, я и он тоже были украшением Ольгиных именин, как и злополучная утка, он как красавец-мужчина, а я как художник. «Карма такая», - подумал я, отстранено глядя поочередно то на утку, то на Женю. Однако чья конкретно карма, я как-то не мог определиться с выбором. Мысли лениво и тупо ворочались в пьяной голове, как бревна в застывающей от мороза воде, им явно было там тесно. Мне как-то не удавалось сосредоточится на чем-либо, ну хотя бы на последнем желании, мелькнувшем у меня, впрочем желать не очень-то и хотелось.
  Я посмотрел на Женю через группу бутылок и тарелок с недоеденными салатами и недопитыми бокалами. Всё как-то смутно виделось, и только его лицо, словно лик какого-нибудь херувима, явственно проступало из всеобщего бедлама. Он смотрел на меня с интересом и даже с сочувствием. «Наверное, ему скучно, как и мне», – догадался я, он явно мне импонировал. Особенно его взгляд - кроткий и чистый, как у младенца, убийственной силы взгляд. Женя потихонечку курил за столом, скучал и стряхивал пепел под скатерть. «Надо завязать разговор», – опять с трудом догадался я, другие мысли неохотно расступились, чтобы дать место этому озарению, и снова сошлись. Я решительно забыл, что хотел. Женя терпеливо ждал, когда же я открою рот, чтобы что-нибудь сказать, а уж он расстарается, подхватит нить разговора.
   Мне много приходилось слышать от Ольги о любовных Жениных похождениях, о разбитых им сердцах и о прочей бабской чепухе. Естественно, в моём сознании оформился образ такого блистательного гусарского офицера, шагающего от победе к победе. Поскольку я никогда не имел такого послужного списка и не обладал ни в малейшей степени его обаянием, я страшно ему завидовал и очень хотел с ним познакомиться поближе, и вот час настал. А я уже не в рабочем состоянии, в отличии от него. (А он неглуп и не похож на человека, который станет рассказывать постороннему, пусть даже собутыльнику невольному, о своей личной жизни, хотя кто знает...) Это была слишком длинная мысль.
   Женя докурил сигарету и теперь был занят поисками предмета, который можно использовать как пепельницу. (Интересно, как он выкрутиться, – подумал я с интересом).  Наконец, он пристроил окурок на краю чьей-то тарелки и снова взглянул на меня взглядом сообщника.  «Гениально! – озарило меня. - Если что, он не курил». Мне стало стыдно.
Я взглянул на него, он потупился. «Чувствует себя виноватым», - опять догадался я. Общество по-прежнему болтало и веселилось, только разбилось по группам. И только мы с Женей скучали, нас не замечали. Предполагаемый мой собеседник, освободившись от своей маленькой проблемы, налил себе немного вина и посмотрел на меня. Я тоже налил, мы отсалютовали друг другу бокалами и выпили. (Всё равно, подумал я, чуть больше, чуть меньше, какая разница). «Хорошее вино», - сказал я, радуясь завязке разговора. (Вино, по правде сказать, оказалось никакое). Женя состроил уважительно-кислую мину. Но мнения моего не поддержал, вслух во всяком случае. «Обидно», – мысли опять принялись ворочаться и толкаться в голове. Он ждал.
   Я с трудом додумался: «Надо спросить про Пушкина - его знают все и любят. Пушкин - это наше всё, и вообще - сила!» Тут я зауважал себя. А Женя всё томился. «Пушкин - сила!» - радостно выдал я ему (мост проложен). Собеседник радостно закивал головой. «Вот как там у него: в пустыне мрачной и сухой...» - я посмотрел на Женю, ожидая продолжения. К тому же мне вдруг показалось, что именно эта строчка из стихотворения Лермонтова. Мне стало стыдно, и Жене стало стыдно, оттого что мне стало стыдно, а может, от чего-то другого. И я мрачно посмотрел на Женю, он покраснел и потупился (Не знает, – озарило меня). Тут мне сделалось неловко от своего открытия.
   «Ну, тогда вот это: мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог...» - гости стали с некоторым удивлением оборачиваться и смотреть на меня. А я горячо посмотрел на то место за столом, ожидая увидеть трогательный в своей непосредственности  Женин взгляд. Пустота! Жени уже не было за столом, и я осёкся. Зато подошла Ольга и принялась убирать поднос с уткой. «А где Женя?» - спросил я. «А он увидел знакомую и пересел на другой конец стола», - констатировала именинница. Мне сделалось окончательно скучно, и я с трудом встал и вышел из-за стола. Нетвёрдой походкой я прошел на балкон, где шумно обсуждали чьё-то скандальное поведенье на прошлых именинах. «Смешно, им смешно! О чём же им ещё говорить, ведь не о Пушкине же. Пигмеи!» - отстранено подумал я озирая с высоты четвёртого этажа раскинувшуюся передо мною детскую площадку. Площадка была украшена полуголой скульптурой деревянной русалки, по замыслу архитектора заимствованной из сказок Пушкина. Я отвернулся (бред какой-то).

                Конец.     (Богданофф. Кирофск.)