Кисляк Леонтичин

     Однажды бабушка с внуком гуляли по берегу озера. Шли не спеша, часто останавливались. Бабушка рассказывала о цветах, о деревьях. Внук, то удивлялся, то хмурил брови, но в конце рассказа всегда говорил:
     - Я всё понял. А это растение чем полезно?
     Бабушка, склонив голову на бок, долго смотрела на отмеченное вниманием внука растение, ласкала его взглядом и, собрав морщинки у глаз, начинала новый рассказ.
     - Начнём с того, что это просто красивое растение. Не правда ли?
     Внук подставлял ладошки под листики, осторожно гладил их, будто здоровался за руку с новым другом, готовый слушать о его достоинствах хоть до вечера, полагая, что плохих растений нет в природе. Надо только открыть его тайну.
     Очередной рассказ бабушка не успела закончить. Её окликнула женщина в розовой панамке.
     - Как хорошо, что я вас встретила! Здравствуйте Мария Васильевна! Меня попросили погулять с Игорьком, а его хоть привязывай. Честное слово, правду говорю. Куда глаза глядят, туда и бежит. Твой, вижу, спокойненький. Пусть они вместе поиграют. И мы посидим в тенёчке.
     - Лёня, знакомься. Это Игорь. Сын дяди Валеры. Он ещё маленький. Ты возьми его под свою опеку. Только не позволяй рвать растения и ломать ветки с кустов. Объясни мальчику всё, что знаешь, как я тебе рассказывала.
     Лёня смерил оценивающим взглядом Игорька и усмехнулся, будто откусил лимон.
Новый знакомый ему явно не понравился. Лопушками торчащие ушки мальчика вовсе не желали слушать объяснения. Кривенькие ножки поминутно сворачивали с тропинки, а перепачканные ручки, казалось только для того и существуют, чтоб хватать всё подряд. Лёня то и дело забегал вперёд, упреждая его безрассудные поступки.
     - Надо нам почаще с вами гулять. Смотри, мой Игорёк слушается вашего внука. Что-то там рассматривает. А–а, они муравейник увидели. Надо сказать, чтоб не трогали…
     - Не беспокойтесь, не тронут. Лёня, видите, уже рассказывает о них.
     - Хороший у вас внук. А мой такой бегучий, минутки на мете не постоит.
     - Ну, зачем на парнишку напраслину возводить? Стоит же, слушает, что-то спрашивает, значит интересуется. Даже присел, чтоб лучше разглядеть. Ребёнок к новому тянется, только надо ему в этом помочь. Однако, нам с Лёней, пора домой идти.
     - Нам тоже пора домой. Игорёшка! Иди сюда! Ручки вымоем, и домой пойдём. Мама заждалась уже нас.
     Мальчик неохотно стал спускаться по тропинке к озеру, поминутно оглядываясь на Лёню. Пока мыли они руки, Мария Васильевна с внуком вышли на дорогу. Игорёк выпрямился, посмотрел им вслед и громко заплакал. Уходящие услышали плач и оглянулись.
     - Мы завтра сюда придём! Приходи и ты! Вместе будем гулять! – помахал рукой новому знакомому Лёня.
     Игорёк в ответ помахал обеими руками и теперь уже послушно поковылял по тропинке вслед за бабушкой.
     - А мне поначалу показалось, что Игорёк тебе не понравился. Или я ошиблась? – спросила Мария Васильевна.
     - Это правда. Он мне не очень понравился. Честно скажу, я не хотел с ним гулять.
     - Почему?
     - Какой-то он некрасивый, глупый, везде лезет…
     - «Некрасивый», говоришь. Красоту человеческую не враз разглядишь. Красота – это, как в бутоне цветок. Её ещё вырастить надо.
     - Может просто подождать?
     - Если речь идёт о цветочном бутоне, то, действительно, лучше не мешать ему расти. Человек не видит, а просто догадывается, какую большую работу проделывает растение прежде, чем откроет свою тайну.
     - А в человеке где хранится его тайна?
     - Я так думаю, в сердце его хранится. Хотя, тайны разные бывают. У одних людей тайна нежным беленьким цветком расцветает, а у других черным пауком на свет выскочит.
     - Игорька же видно. Не больно-то приятно смотреть на его оттопыренные уши и кривые ноги.
     - Это не так уж и важно. Израстётся – исправится. Мама и бабушка любят его и находят, что эти изъяны даже забавны. Не в этом дело. Погоди, вечером я тебе сказку расскажу, а ты уже сам рассудишь: что можно красотой назвать.
     - Договорились. Я буду ждать тебя.
     Когда поужинали и папа сел за компьютер, а мама включила телевизор, бабушка с внуком уединились в детской комнате. Старушка взяла корзинку с нитками и, усевшись уютно в кресле, начала вязать.
     - Бабушка, крючок в твоих руках, как волшебная палочка или как танцовщица в индийском кино, что мы вчера смотрели.
     - Сам крючок – это всего лишь железка. За многие годы рука сама уже, без особых усилий, вывязывает задуманный узор, Это просто. Надо только запомнить, что и как делать. А ты чем думаешь заняться?
     - Я буду сказку слушать и рисовать.
     - И что же ты хочешь нарисовать?
     - Я ещё не знаю.
     - Слушай сказку, а потом решишь. В одном селе жили себе муж с женой.  И было у них два сына. Старшего Семёном звали, а младшего Федором. Сёмушка худеньким, щупленьким рос. С рождения всякие болячки к нему липли. Мама частенько звала дальнюю родственницу, бабку Леонтиху, полечить малыша. Не раз Смертушка к нему подбиралась, а Леонтиха не пущает. Травками окуривает, заговоры шепчет, ликам святым поклоны кладёт, и через левое плечо на порог плюёт. Бывало, что днями и ночами от него не отходила. Ближе родной матушки стала. А та, тем временем второго сынка принесла, крепенького, норовистенького.
Проснётся, ещё и глаза не откроет, а уже ор во всю избу. Проголодался, значит, Федя. Сёмушку хоть весь день не корми, не напомнит о себе. Вот тогда-то Левонтиха и услышала от матушки слово недоброе.
     - Какой-то он квёлый. И жить не живёт, и умереть не торопится. Федька, годом моложе его, а в росте скоро перегонит. Видать хваткий будет мужик. А с этого Кисляка, какой прибыток? Лишний ломоть хлеба со стола. Вот наградил Господь! До веку обузой на шее висеть будет…
     Ужаснулась Леонтиха, услышав такое. Про себя подумала: «В такой утробе не детей, каменья носить». А вслух попросила:
     - Старая я уже стала. Тяжело через всё село к твоему порогу бегать. Может лучше будет, если б Сёмушка на моей печи грелся. Мы бы с ним как-нибудь поладили.
     - Услышал таки Господь мужнины слова. Давеча он о том же толковал.  «Забрала б, - говорит, - бабка Леонтиха этого Кисляка и нянькалась бы с ним дома, а то, неровен час, к нам жить переберётся».
     «До чего же глупая и зловредная молодуха, - подумала старушка. – Не то, что слово молвить, свою дурь в себе утаить не может... Ну, да будь по-твоему…»
     Ничего на слова хозяйки не ответила Леонтиха. Взяла Сёмушку на руки и в свою избу подалась. Как они жили, старый да малый, никому до того дела не было. Федькина матушка ещё несколько раз в тягостях ходила, но всё до срока, мёртвеньких приносила. Потом исхудала, пока вовсе не ссохлась. Фёдор, на правах единственного сына в семье, о брате и слушать не хотел. Если случайно на дороге встренет Семёна, осыплет брата обидными словами, закидает насмешками, а то и вовсе ради куража толкнёт его.
     - Не горюй, птенчик мой, - утешает парнишку Леонтиха. – Завтрашний день светлей вчерашнего. Тебе с ним не наперегонки бегать. Себя блюди, по совести живи. А Боженька в нужный час согреет милостью своею.
     Время катилось, как камушек с горки. Подрастал Семён, а Леонтиха прихварывала. Только люди на селе будто бы не замечали, что трудно ей уже чужие хвори изгонять. Свои одолевают. Укажет Семёну, какую травку взять, да какие слова при этом сказать, а сама на печь.
     Однажды послала парня с кувшином в лес, за болото, родниковой воды принести. Сняла с шеи свой крестик, поцеловала распятие и Семёну отдала.
     - Будешь через болото идти, не зевай. За дверью возьми палку мою. И не противься ей. Куда поведёт, туда иди. Не мешкай, птенчик мой. Скорей ворочайся.
     Идёт Семён, а про себя думает: «Чудит бабушка. Совсем старая стала. Зачем-то палку в руки мне вложила. Чтоб на неё опереться, наклониться надо. А по болту идти, так вдвое длинней надо…» Но он привык слушаться бабушку. Что бы там ему при этом не подумалось. Делал так, как ему велено и всё тут.
     Поочерёдно нога вперёд другой выступает, путь сокращает. Подошёл Семён к болоту, остановился. «На селе говорят, будто бы по болоту ночами привидения бродят. Людей в это гиблое место калачом не заманишь, а я, дурень, сам иду», - усмехнулся мыслям своим парень и полез рукой под рубаху. Достал бабушкин крестик, поцеловал. В ту же минуту ему почудилось, что не палку он держит, а  друга за руку. А в ушах бабушкины слова послышались: «Не противься ей. Куда поведёт, туда иди».
     Осторожно ступает Семён. Палка дорогу кажет. Мутная вода хлюпает, а ноги выше щиколотки не вязнут. Шаг за шагом трясину одолел, на берег вышел. Глядь, тропинка зверем протоптана. И он по ней пошёл. В скором времени тропинка к родничку вывела.
     - Чистая водичка. Сам попью и в кувшин наберу. Да-а, хороша водица! Такой водички попить – вдвое здорову быть…
     Попил Семён, лицо умыл, в кувшин воды набрал и обратно тропинкой зашагал. Так легко ему стало, будто только что в путь пустился. К заходу солнца домой воротился. Смотрит, а бабушка Леонтиха на крылечке сидит, его дожидается.
     - Ишь ты! Румянец на щеках играет. Сроду в тебе силы такой не бывало. Видать всё сполнил, как я велела.
     - А как же, бабушка. С такой палкой топь болотная, что стёжка полевая. Иди, да посвистывай.
     Насуровилась тут старушка.
     - Эко выдумал! Дьявольского свисту, чтоб от тебя никогда боле не слыхала! Не смей поганым свистом рот поганить! В твои уста слово Божье вложено. Словами мысли засеяны, а от доброго семени хлеба зреют. Силу для добрых дел дают. Всё по слову Божию, птенчик мой, деется. Это помни. Не забывай. Крестик мой на груди носи, а свой – мне в руки вложи. Сегодня всё решилось.
     - Что решилось, бабушка?
     - А то и решилось, что с сегодняшнего дня тебе предстоит людей утешать, хвори врачевать, боль заговаривать, да и многое другое делать придётся. Будешь по лугам, по лесам, по болотным топям ходить. Ни холод, ни голод над тобой силы не возымеют. Но только до той поры, пока в грех не впадёшь. Запоганишь душу – вдвое с тебя взыщется. Помни это, птенчик мой.
     - Выходит, мне предстоит вместо тебя знахарем стать?
     - Мой крест понесёшь! А я вместо тебя в могилу лягу.
     Услышав такое, стало лицо Семёново белей рубахи белой. Но он совладал с собой. Поцеловал бабушкин крестик, в избу вошёл, перед образами на колени опустился и долго молился. Просил благословления Господня. А бабушка Леонтиха с того памятного дня и года не прожила. Всё, что знала, Семёну передала и легла отдыхать после трудов земных.
     Живёт Семён в бабушкиной избёнке. И к той избёнке со всей округи народец  идёт, у хозяина помощи просит. Он на водице из кувшина травы настаивает, а того больше сам с узкого горлышка глотнёт и нового человека в избу зазывает. Силу, что с водой к нему придёт, болящему отдаёт.
     Однажды, уже под вечер, Фёдор в горницу вошёл. Сел на лавку и ухмыляется.
     - Что смотришь? Угощай брата. Али не рад гостю?
     - Хлеб на столе. Картошка ещё тёплая в горшке. Ешь, коли голоден. А более нечем тебя угостить.
     - Ой, ли? Людишки дорогу к тебе протоптали, а ты бедным прикидываешься.
     - Люди с горем своим ко мне идут, а от меня надежду несут. Откель богатству взяться?
     - И мне надежду, по-свойски, подари.
     - А в чём нужда твоя? Хвори в теле твоем не вижу. Если скуки ради, покуражиться пришёл, то знай, недосуг мне. Сам видишь, люди ждут.
     - А ты прогони людишек. Скажи: брат пришёл.
     - У моих ворот люди не на гулянку собрались. От меня помощи ждут, а ты прогнать советуешь. Не гоже так. Супротив совести поступить – Бога забыть. Не будет этого, Фёдор. Говори, зачем пришёл и ступай себе по добру, по здорову.
     - Вот как ты брата родного приветил! Паршивцам всяким честь и место, а единокровного брата взашей, за порог гонишь?
     - Побойся Бога, Фёдор! Не гоню я тебя. Только и ты умерь свой норов. Толком говори: какая нужда тебя в мой дом привела?
     - Будто ты не знаешь?
     - Откуда ж мне знать, коли ты загадками говоришь?
     - Отступись от Лукерьи. Жениться я на ней хочу.
     - Собрался жениться, так женись. Я-то тут при чём?
     - Второй раз сваты отказ принесли. Так прямо и сказала: «За брата его, Семёна, сею минутой, пошла бы, а за Фёдора не пойду. Чем быть Федькиной женой, лучше в омут головой!» Так, вот, мысли свои и выложила. Матушки своей не убоялась и людей не постеснялась. Ох, и припомню я ей эти слова! – скрипнул зубами гость. – Ну, так, как делить её будем, братец?
     - Вот незадача! – Смутился Семён. – По соседству с нею росли, а перемолвиться времени не нашли. О сватовстве и мысли не было. Истинную правду тебе говорю.
     - Не было, так и не надо. Ты там пошепчи на воде или приворотного зелья дай. Пособи, коли ты брат мне.
     - Брат я тебе единоутробный, только греха на душу не возьму. Кто в чей дом войдёт, одному Богу решать. Не искушай. Пусть будет так, как Судьбою начертано.
     Рассердился Фёдор. Обозвал брата словами непотребными и в сердцах дверью хлопнул. И с тех пор затаил на Семёна обиду. «Не пашет, не сеет, а готовенькое имеет. Маменька его Кисляком звала. Кисляк он и есть! Каждую осень говаривала, что до весны не дотянет. А он скрипит, да гнётся и всё никак не переломится. Поди, с Нечистым якшается, тем и пробавляется».
     Стал Фёдор расспрашивать людей о брате. Много пустых слов выслушал, но одно словцо всё же задело его. Кто-то случайно увидел, как Семён с кувшином к болоту шёл. Решил сам подглядеть. Целую неделю в канаве ночевал. Наконец, утром, только забрезжил рассвет, стукнула калитка. «Ага, сегодня я о тебе всё узнаю», - криво усмехнулся Фёдор и крадучись пошёл следом. А Семён идёт себе, позёвывает. В одной руке кувшин держит, в другой – не по росту короткая палка.
«Дураком был, дураком остался! Хоть бы топор за пояс заткнул в лес идучи. Жердочку в руки взял. Гусей пасут, и то длиннее несут. Нахлебаешься болотной водицы, а я погляжу на тебя…»
     Подошёл Семён к болоту, перекрестился. Бабки Левонтихи крест поцеловал и, без тени страха, ступил босыми ногами в воду. Сам идёт, а палку впереди себя несёт. Уже до середины дошёл и закатанных до колен штанин не намочил.
     «Ишь, ты! Дурак-дурак, а брод знает, - думает про себя Фёдор. – Теперь и я знаю…» Не раздумывая, закатал штанины и пошёл следом. Семён тем временем на берег вышел и, не оглядываясь, пошёл лесной тропинкой. «Ничего, далеко не уйдёшь! Уж я-то Кисляка догоню». И только так подумал Фёдор, как ухнулся в болото по пояс. От берега недалеко отошёл, рад бы вернуться, да не тут-то было. По грудь бедолагу засосало. К горлу болотная вода подбирается. Испугался сердешный. Стал на помощь звать.
     - Кричи, не кричи, а кроме меня никто тебе не поможет.
     Оглянулся Фёдор и обмер. Вспомнил страшные истории, которые с детства слышал от стариков про здешнее болото. И про косматую старуху слыхал. Будто бы она по болоту ходит и лаптей не замочит. Но лучше с нею не встречаться. Не зря говорят: припечёт - кочерге поклонишься. Вздохнул и стал просить старуху:
     - Матушка, пожалей меня! Помоги выбраться из болота!
     - Жалостью меня не проймёшь, - холодным голосом ответила она.
     - Неужто у тебя сердца нет?
     - Моё сердце давно болотной тиной стало.
     - А чего же ты хочешь?
     - По селу побродить, живой кровушки испить.
     У бедного Фёдора волосы на голове зашевелились. Страх разум сковал. Ещё минута-другая и навсегда под водой скроется его голова. И на берегу ничего хорошего его не ждёт.
     - Так ты мою кровушку хочешь выпить?
     - Нет. Мне сладенькой хочется. А твоя, от зависти и злости горше полыни.
     - Обещалась помочь, а теперь торгуешься. Не к лицу это старому человеку.
     - Незачем мне о возрасте думать. Я сколько прожила – не помню, и сколько ещё гляделками хлопать буду – знать не хочу. Ты о себе заботу имей. Ведь не с доброго умыслу в болото полез. Тебе ли меня корить? Но, ежели хочешь ещё какое-то время на солнышке погреться, проглоти эту горошину.
     Старуха вынула из уха белую горошину, точь в точь такие пауки весной катают, и протянула ему на ладони.
     - Ну, разевай рот. Проглотишь, той же минутой на берегу окажешься. Только обещай мне, держаться подальше от брата своего.
     - А что так?
     - По малолетству он мальчонкой хилым был, а теперь мне не одолеть.
     - Матушка, помоги с болота выбраться! Я Сёмку ногтём задавлю!
     - Кулаки у тебя пудовые, а мозги дубовые. Разевай рот, говорю. Чай вместе и одолеем.
     Открыл Фёдор рот. Глазом не успел моргнуть, как горошина в рот попала и в глотку нырнула. Открыл глаза, а он уже на берегу стоит. Посмотрел на себя и сплюнул.
     - Вот незадача! Мокрый, грязный весь. Придётся задами да огородами домой пробираться. А где старушка? Тю ты, наваждение какое-то! Может и не было её вовсе? Привиделось мне всё со страху…
     С того дня совсем задурил Фёдор. Отца родного бранными словами поливает. День пашет, а три пляшет.
     - Вовсе с пути сбился, - жаловалась соседкам матушка.
     - А ты б у сына старшего помощи попросила, - советовали ей.
     - Я его и грудью-то не кормила. Левонтиха, как приняла у меня его, так и вошкалась с ним. Не с руки мне теперь к нему идти.
     Фёдор уже и дня не мог прожить, чтоб с кем-нибудь не поссориться. Через малое время оказалось, что и рублика занять не у кого. Все, как чумного, стороной обходят. Он же, чтоб досадить людям, придумал себе забаву. Ходит по селу и на каждые ворота плюёт. С пьяных глаз не разглядеть ему, что в пузырящейся слюне таится чёрненький паучок. Прошла неделя, другая и зашептались бабы у колодца:
     - Дети по ночам плачут. Еле утра дождалась. Стала постель перетрясать, а там паучишка. Чёрный такой, лапки мохнатые. Я его давить, а он на дыбки стаёт. Свёкор поленом его хрясть.
     - И у меня такое лихо. Откуда только такая напасть? Сроду не было…
     Фёдор услышал такую новость и со злобинкой подкинул словечко.
     - Ведьмак наслал! Теперь вот вы где у него! – свирепея, затряс кулаком над головою.
     А дня через три сельчане с кольями ввалились в избу Семёнову. Связали бедолагу, кинули на воз и в чистое поле вывезли. Кто убить грозится, кто – утопить, кто – на костре изжарить. Только Лукерья шла за возом и горько плакала.
     - Не виноват Сёмка! Это Федька его оговорил!..
     Рассерженные мужики вскорости связанного по рукам и ногам Фёдора привезли. Положили братьев рядышком и начали думать: что с ними делать дальше. Пока думали, с Фёдором стало твориться что-то неладное. Он то корчился от боли в животе, то просил соседей отодвинуть от него Семёна. Но мужики над ним только смеялись и грозились завязать рот платком. Услышав такое, Фёдор завыл по-собачьи, выпучил глаза и изо рта повалила пена. Люди испугано отпрянули назад.
Только невесть откуда взявшийся старичок, вынул из-за голенища нож и, что-то шепча, очертил круг вокруг Фёдорового тела. Затем почесал в бороде и, на всякий случай, очертил кругом Семёна. В третий круг вошёл сам. Сверкая глазами, будто кошка из-под лавки, начал плясать и выкрикивать непонятные слова. Вскоре кто-то заметил, что со стороны села ползут несколько сот чёрных пауков. В ужасе люди кинулись наутёк, но самые смелые и самые любопытные всё же остались. Уж очень им хотелось узнать: к кому пойдут пауки.
     А старик всё плясал в своём круге, что-то выкрикивал охрипшим голосом. От этого крика Фёдора скрючило пополам и изо рта выкатилось что-то наподобие голубиного яйца. Отдышавшись, облегчённо вздохнул и попытался выкатиться из круга. Подоспевший отец помог ему выбраться за черту и торопливо начал развязывать верёвки, поминутно поглядывая на увеличивающееся яйцо. Наконец оно лопнуло. Из яйца выползла паучиха, стала на дыбки и запищала пронзительным голосом. Пауки устремились к ней. На глазах у изумлённых сельчан, они кинулись в объятья матери и сбились в огромный клубок. Чёрный шевелящийся клубок вдруг завертелся на месте и на какой-то миг исчез. Вместо него в круге оказалась косматая старуха и по-собачьи скалила зубы.
     Сами собой развязались верёвки на теле Семёна. Он встал, но из круга не вышел. Поднял руки к небу и что-то прошептал одними только губами. То же самое проделал и старичок. Словно сговорившись, они повернулись к старухе и указали на неё руками. В тот же миг грянул гром, ударила молния. От старухи осталась только кучка обгоревшего тряпья. Незнакомый старичок, не сказав больше ни слова, ушёл в поле по свежей стерне. Семён же подошёл к брату и положил руку ему на лоб. Что говорил, никто не слыхал. Только Фёдор от его слов заплакал, стал на колени и попросил прощения у сельчан. Добрые люди простили обиды.  Обсуждая увиденное, пошли каждый на свою улицу. Следом за ними пошёл отец с сынами. К ним присоединилась Лукерья.
     - Сёмушка, засылай сватов, - шепнула девушка.
     В ту же минуту маленькая рука Лукерьи утонула в широкой ладони Семёна. Фёдор горько улыбнулся и, глядя себе под ноги, свернул на тропинку к своему огороду. Отец поспешил за ним следом, но, будто вспомнил что-то, оглянулся и крикнул:
     - Сынок! Прости нас! За всё прости!
     Семён светло улыбнулся и ответил:
     - Я давно уже простил! Мы с Лушей приглашаем вас на свадьбу!
     Отец ещё долго смотрел вслед молодым. Глаза туманились от слёз, а на душе было светло и радостно.

                11 апреля 05 года.