Колдунья

I


Я точно не помню, сколько мне было лет: пять или шесть, я была совсем маленькой. Это были мои первые детские воспоминания, и они остались со мной на всю жизнь. Мы жили в большом доме в Астрахани: моя старшая сестра, я и наши родители.
В то лето я нечаянно подслушала разговор. Я носилась по дому, играла и, когда случайно услышала: «Врачи сказали: у Веры туберкулез, лучшее лекарство в этом возрасте – сосновый лес на полгода, может быть, на год или два», - я остановилась у двери в комнату, где разговаривали папа и мама, и стала слушать. Я не знала тогда, что такое туберкулез, но слово это показалось ужасным. Вера – это моя сестра, она на три года меня старше. Я притихла и прислушалась.
- Надо девочек увезти к тете Наде, в деревню, - говорил отец. – Там глушь, там сосновый бор.
- Да, конечно, - соглашалась мать.
- Пусть Алена тоже поедет. И Вере не будет одной скучно, и Алене будет хорошо на воздухе.
- Ты прав, пусть вдвоем там отдохнут, воздухом подышат. В селе, недалеко, школа есть, если задержатся там, Вера в школу будет ходить.
- Значит, решили. Я тете Наде телеграмму дам. А через недельку и поедем.
Я испугалась и побежала к сестре.
- Вера, ты знаешь, что я услышала? Только не рассказывай папе и маме. У тебя какой-то тубез, и нас повезут жить в деревню.
Вера уже училась в школе, была большой и самостоятельной.
- Алена, - сказала сестра, - не тубез, а туберкулез. Я слышала: так врачи говорили, когда делали мне укол в руку, а потом ранка распухла и покраснела. Мне сказали не мочить ее под водой, а я намочила. Наверное, от этого.
- А что, теперь нас родители там оставят у какой-то тетки?
- Глупенькая ты, Аленка. Это же хорошо. Станем жить в деревне, ходить в лес. Там сейчас столько грибов и ягод. Одни, с тобой вдвоем. Тетка, может быть, хорошая окажется. Будет нас отпускать гулять.
Я успокоилась немного, но слово «туберкулез» все равно не давало мне покою. По ночам мне снились страшные сны, как какой-то тубез с большими щупальцами обхватывает мою сестру и душит ее в своих объятиях. Я боялась за Веру, а самой тоже было жутко: и оттого, что тубез потом схватит меня, и оттого, что нас повезут в какую-то незнакомую деревню, к тетке Наде. Она мне представлялась злой, как Баба Яга, страшной и вредной. И вряд ли она нас будет отпускать в лес гулять.
Через неделю родители повезли нас на теплоходе, вверх по Волге, в деревню к тете Наде.
Мы приплыли поздно вечером. Автобусы от причала уже не ходили, и папа пошел искать машину. Мы все в нее уселись, и машина повезла нас в ночь, в неизвестность. Может быть, я с детства была трусихой, но эта поездка показалась мне ужасной. С двух сторон, выхваченные фарами автомобиля, к дороге склонялись деревья, и они, как черные чудовища, протягивали к нам свои лапы. Хорошо, что мы ни разу не остановились. Мне казалось, что стоит нам затормозить, и они сейчас же набросятся на нас. Мне было страшно и хотелось плакать, но я сдерживала слезы изо всех сил. Я заплакала только, когда на нашу машину налетела огромная птица с круглыми, как блюдца, глазищами. Она летела прямо на нас, смотрела в упор и взмыла вверх перед самым стеклом. Мы сидели с Верой и мамой на заднем сидении, они обе обняли меня, а мама сказала: «Не бойся, Аленушка, это просто филин».
Черный, бревенчатый дом стоял на краю деревни. Отец постучал, машина уехала, а мы с Верой стояли в стороне, обнявшись. Дверь открылась, и в проеме выливающегося из прихожей света, я увидела сгорбленную старуху в черном платке с выпирающими из-под него в разные стороны седыми прядями волос. Я вспомнила сказки про Бабу Ягу, вот такой она мне и представлялась. Было уже совсем поздно. Тетя Надя показала нашим родителям их комнату, а нам с Верой постелила в соседней.
Когда мы с сестрой проснулись, умылись и вышли в большую гостиную, в центре стола кипел самовар, а вокруг были расставлены чашки и блюдца. Отец и мать уже были за столом и разливали чай.
- Здравствуйте, девочки. Садитесь, сейчас я вас чаем угощу с конфетами, - сказала тетя Надя.
Утром, когда солнечный свет заполонил комнату, тетя Надя совсем уже не казалась Бабой Ягой. Она приветливо смотрела на нас, улыбалась и разливала из самовара кипяток. Только когда она встала, чтобы достать из шкафа конфет, я увидела у нее под черным платьем горб на спине, и ночные кошмары снова вернулись ко мне. Она сидела за самоваром во главе стола, и я забывала про ее ужасный горб, но стоило ей пройти мимо, мне становилось жутко от мысли, что нам с сестрой придется жить у нее, неизвестно сколько времени, может быть, очень долго, одним.
Родители побыли в деревне несколько дней и уехали, и мы остались втроем: я, Вера и тетя Надя.






II

Дом оказался просторным и светлым. В нем пахло уютом и деревом. Самоварное чаепитие стало нашим утренним ритуалом. А потом мы с Верой брали корзинки и шли в лес. Тетя Надя отпускала нас по грибы и по ягоды, только предупреждала: «Не уходите далеко. Вера – ты старшая, присматривай за сестрой». А сама тихонько улыбалась. И мне показалось, что она шутит над нами, когда говорит, что мы можем заблудиться. Лес-то был небольшой, и мы всегда обратно выходили или к деревне, или к дороге. Хотя поначалу он мне показался огромным и дремучим, и я крепко цеплялась за старшую сестру, и, когда она мне говорила: «Аленка, отстань, мы так никогда грибов не наберем», - я отпускала ее руку, но старалась не упускать ее из виду.
Тетю Надю мы с Верой стали звать баба Надя. Прошло несколько дней, и за ее доброй улыбкой я перестала замечать выпирающий из-под платья горб. В крыле дома был хлев, и там жила корова Чернушка. Мы часто навещали ее, а под вечер, когда садились ужинать, баба Надя говорила:
- Попробуйте, девочки, парного молочка. Это вам подарок от Чернушки. В городе вы такого, небось, и не пробовали.
Молоко было теплым, ароматным и пахло Чернухой.
Мы всегда встречали Чернушку у калитки. Каждый вечер, перед заходом солнца, стадо коров возвращалось с луга по пыльной деревенской улице, и все хозяйки выстраивались в ряд возле своих домов. Мы стояли с Верой перед забором и тоже чувствовали себя хозяйками. «Чернушка, домой», - кричала я, и Чернушка резво заскакивала через ворота во двор.


* * * * *

Прошла неделя, и мы с сестрой познакомились со всеми деревенскими ребятами. Днем мы встречались иногда на улице, но самое интересное начиналось вечером, когда мы с Верой после ужина потихоньку выбирались из дома и бежали в шалаш за околицей. Там и собиралась вся детворня. Деревня погружалась в тишину и в ночь, и только полная луна освещала нам путь. В большом шалаше нас собиралось человек десять. Старшему из нас – Вове – было уже двенадцать лет, а я была самой младшей. Думаю, что меня и приняли только из-за сестры. Когда на небе были тучи, и становилось совсем темно, на маленьком столике зажигали свечку, и все рассаживались вокруг.
Когда Вера взяла меня с собой в первый раз, она предупредила:
- Если забоишься или плакать будешь, я тебя с собой больше не возьму.
И я сидела в шалаше молча и слушала, что рассказывают старшие ребята.
А рассказы были страшные. У меня мурашки бежали по коже, но я сдерживалась и не плакала. Чаще всего рассказывал Вова и больше всего – про тетю Паню. Как вскоре я поняла из его рассказов, тетя Паня была деревенской колдуньей.
- Ровно в двенадцать часов ночи, - говорил он замогильным голосом, -тетя Паня появляется на перекрестке. Знаете, где это? – Это он уже обращался к нам с Верой. Мы молча кивали головами. – Она может обратиться в стог сена или явиться перед вами в облике собаки. Вы можете даже не узнать ее, но помните: если в двенадцать часов ночи вы вдруг окажетесь на перекрестке и увидите кого-то, знайте – это и есть тетя Паня.
- Вова, - уважительно обратилась к мальчику Вера, - а ты видел тетю Паню ночью?
- Видел, - вздохнул Вова.
Все вокруг зашептали:
- Расскажи, расскажи.
- Хорошо, слушайте, - и все затаили дыхание. – Решил я однажды проверить, правду ли говорят, что тетя Паня выходит по ночам. Вылез я тихонько через окно из дома около полуночи и пошел к перекрестку. Не успел я встать на пересечении улиц, как заухала сова и луна три раза перевернулась.
- Как перевернулась? – охнул кто-то.
- Так. Светила полная луна. На улице никого. И стоило мне оказаться на перекрестке, как луна закрутилась, три раза перевернулась и, как ни в чем не бывало, снова уставилась с неба.
- А дальше что? – прошептал детский голос.
- Дальше было самое интересное. Откуда ни возьмись, передо мной появился старик, не местный, незнакомый. Я застыл на месте, как вкопанный. Руками и ногами не мог пошевелить. Старик прошел мимо меня и исчез.
Вера чуть не вскрикнула:
- Как исчез?
- Так. Вы же знаете наш перекресток: в любую сторону повернись, далеко видно. Домов рядом нет. А тут он прошел, и нет его.
Девочки и мальчики сидели, прижавшись друг к другу. В свете полной луны мне показалось, что за Вовиными плечами вырос черный силуэт.
- А потом? – первой нарушила затянувшееся молчание Вера.
- Потом в глазах у меня все потемнело, и когда я пришел в себя, увидел, что сижу во дворе заброшенного дома недалеко от перекрестка.
- Врешь. Как же ты туда попал?
- Не вру. У тети Пани есть такая сила: кого она повстречает на своем пути в полнолуние, того может отправить хоть на край света. Мне еще повезло.
- Вова, а дальше что было?
- Старый дом, возле которого я оказался, был совсем черным. Двери и окна заколочены.
- Ой, мне страшно, - всхлипнул кто-то.
Хоть я и была самой маленькой, и мне тоже было страшно, я стискивала зубы, чтобы не закричать и не разреветься.
- Свет луны освещал небольшое крылечко, а за кустами и деревьями было черным черно. И тут, откуда ни возьмись, на пороге появился черный, огромный кот, мяукнул и исчез за закрытой дверью.

Когда мы с Верой вернулись домой, ни я, ни она долго не могли уснуть.
- Вера, ты спишь?
- Нет.
- Ты думаешь, это все правда, что Вова рассказывал?
- Конечно, правда.
- Вера, можно я сегодня с тобой лягу спать? Мне зябко что-то.
- Иди сюда, ложись.
Обнявшись, мы успокоились и заснули, но мне всю ночь снилась тетя Паня: то в черном платке, из-под которого выглядывали зловещие глаза, то в виде черной кошки с глазами тети Пани.



III


Тетя Паня жила на другом краю деревни и очень редко выходила из дома.

Когда на следующий вечер разразилась гроза, я поняла: это неспроста, и страхи, не дававшие мне покоя после Вовиного рассказа, подступили к горлу с новой силой.
В комнате было душно, и лишь в раскрытое окно, из сада, вместе с порывами ветра, вливался в дом свежий, грозовой воздух. Баба Надя боялась грозы: она нас усадила рядом с собой на диване, выключила свет во всех комнатах и радио. Мы с Верой прижались к ней с двух сторон, и я поняла по притихшей сестре, что она тоже боится. Ночное небо всполыхивало дальними зарницами, застучал о крышу ливень, и по зигзагам разрывающих молниями ночь и по нарастающему вслед за ними грому, я поняла, что гроза окружила нас со всех сторон. Баба Надя что-то шептала про себя и крепче прижимала нас. Вдруг ветер распахнул настежь окно, и в комнату влетел огненный шар. Я даже не поняла, что это такое. Он был похож на апельсин: такой же оранжевый, светящийся, как сжавшийся в комочек огонь. Он покрутился немного по комнате, завис перед нами, будто решая, что с нами делать, и вылетел обратно в окно.
Только после этого баба Надя запричитала: «Спаси, Господи. Спаси, Господи. Спаси, Господи», - и бросилась закрывать ставни. А потом обняла нас и сказала странную, как мне показалось, фразу: «Бог помиловал. Теперь все будет хорошо».
Утро налилось солнцем, безмятежным, чистым небом, будто губкой стерло со своего лица вчерашнюю грозу. Мы уже с Верой знали от бабы Нади, что к нам накануне залетела в дом шаровая молния:
- Если бы она хоть кого-то из нас коснулась, смерть бы пришла.
А вечером мы уже мчались с Верой наперегонки в шалаш рассказать нашим друзьям, как за нами приходила смерть в виде огненного шара, но пожалела нас и улетела восвояси. Мы ведь пока только слушали, как рассказывает свои зловещие истории Вова, как другие рассказывают. А тут такое. Теперь нам тоже было о чем порассказать.
Пока мы бежали, я думала: «Точно, Верка влюбилась в Вову, поэтому так торопится. Да и ладно, мне самой интересно: как нас будут слушать с разинутыми ртами про шаровую молнию».
В этот вечер снова налетели тучи и проглотили луну. Мы сидели почти в темноте, и лишь извивающийся язычок свечи выхватывал из мрака то одно, то другое лицо. Говорила, в основном, Вера, я только поддакивала. Нас слушали внимательно, а потом все посмотрели на Вову, и он сказал:
- А вы знаете, что еще прошлой ночью случилось?
И в ответ на молчаливый вопрос продолжал:
- Во дворе у тети Пани молния попала в дерево, а колдунья вышла, и сразу огонь угас, и гроза прекратилась.
- А ты был у тети Пани в доме? – спросила вдруг Вера.
- Там никто из нас никогда не был.
- А давайте к ней проберемся ночью через окно, - продолжала Вера, - и сами все увидим.
«Дура Верка, ясное дело, в Вовку влюбилась и хочет, чтобы он на нее обратил внимание», - подумала я.
- Я пойду, - тут же ответил Вова. – Так, ты Вера. Кто еще?
Я пискнула сквозь комок в горле:
- Я тоже пойду.
Куда же я без сестры?
Больше желающих не нашлось.
- Выберем ночь, когда будет полнолуние, - авторитетно сказал Вова.


* * * * *

В эту ночь мы потихоньку вышли с Верой со двора и встретились с Вовой в назначенном месте. Чем дальше мы заходили на край деревни, чем ближе подходили мы к черному, одинокому дому колдуньи, тем короче становились наши шаги. Наконец, там, где перед самым забором, вправо, вниз, в овраг спускалась тропинка, мы остановились. Ясная луна освещала обветшалый забор, покосившийся темный дом и обуглившееся, голое дерево во дворе.
- Идем или вернемся? Вы как, не боитесь? – спросил Вова.
Вера просто на себя была не похожа. Всегда серьезная и рассудительная, она ответила:
- А чего бояться? Пойдем, раз пришли.
Меня никто не спрашивал. Они смотрели друг на друга, как два героя, а про меня, наверное, забыли. Они двинулись вперед, и я за ними.
Собаки во дворе не было. Мы беспрепятственно распахнули калитку, пересекли двор и замерли под раскрытым окном.
- Я взял фонарик, - зашептал Вова. – Мы только посмотрим, что у нее в комнате: там должны быть сухие лягушки и змеи для колдовства и разные банки, и тут же назад. Понятно?
Вера утвердительно кивнула. На меня, по-прежнему, никто из них не обращал внимания. Хотя я тоже кивнула.
Сначала Вова подсадил Веру, потом меня, затем и сам влез в окно.
Он включил фонарик, и крохотный луч вырвал из темноты стол, скамью, печь, большой старый сундук и кровать, на котором, накрывшись цветастым покровом, спала ведьма. Мы не успели, как следует, оглядеться, когда старуха заворочалась, перевернулась и открыла один глаз. Фонарик выхватил закрытое веко и второй, широко открывшийся глаз, глядевший на нас в упор. Фонарик выпрыгнул из рук и погас.
Вова вдруг подхватил Веру, вытолкнул ее в окно и перелез вслед за ней. Впопыхах они опять забыли про меня. Я вжалась в угол и затихла. Зажегся электрический свет, и я увидела перед собой всклокоченную седую старуху в длинной ночной рубашке.



IV


Я мелко дрожала, опустив глаза в пол.
- Садись за стол, - вдруг сказала она громким голосом.
Не поднимая глаз, чувствуя одновременно и вину, и страх, я присела на краешек скамьи.
- Я знаю, кто ты. Двоюродная Надина внучка. Алена. Так?
- Да, - промямлила я, не поднимая глаз.
- Посмотри на меня. Чего потупилась? Испугалась что ли?
Я подняла глаза, ожидая увидеть злое, ведьминое лицо, и неожиданно уткнулась взглядом в ее улыбку.
- Видишь, я совсем не страшная. Чаю будешь?
Я еще не могла говорить. Я только кивнула.
Тетя Паня поставила самовар и молча сидела напротив, изучая меня.
- А ты храбрая девочка. Тебе никто об этом не говорил?
Я не могла вымолвить ни слова и покачала головой.
- Успокойся, Алена. Не бойся меня. Ничего я тебе плохого не сделаю.

Я опять вспомнила сказки про Бабу Ягу и подумала: то ли она меня теперь в печку посадит, то ли отпустит по добру, по здоровому. Лучше ее не злить. И тогда я окончательно подняла голову и посмотрела ей в глаза.
- Вот так, хорошо. Мы еще с тобой подружимся.
После этих слов мне стало спокойнее. Если ведьма хочет со мной подружиться, значит, кушать она меня сегодня точно не собирается.
Мы пили чай с пряниками. Тетя Паня подливала мне еще и еще. Я уже освоилась и огляделась. Наверное, в этом доме были другие комнаты, но там, куда я попала, кроме стола, за которым мы сидели, кровати в углу, печи и кованого сундука, другой мебели не было. Как и предсказывал Вова, по стенам были развешаны, правда, не лягушки и змеи, а сухие растения и корни.
- Ты зачем ко мне пришла-то ночью? – спросила тетя Паня.
Мне совсем уже не было страшно, и я ответила правдиво:
- Говорят, что вы – колдунья, и мы решили проверить.
- Понимаю и не сержусь на тебя. Приходи-ка ты ко мне днем, завтра. Придешь?
- Приду.
Мне почему-то очень захотелось вернуться к ней. Я ее совсем уже не боялась.
- Хорошо. Я буду тебя ждать. А теперь я тебя провожу. Ведь тебе через всю деревню идти.
Когда мы проходили через перекресток, я вдруг вспомнила Вовины слова: «Тетя Паня вдруг обернется в кого угодно, а потом ты очнешься, может быть, где-то рядом, а, может, на другом конце света». Мне стало жутко. Но ничего не произошло. Тетя Паня, в надвинутом на глаза черном платке, в черной кофте и черной, длинной юбке, шагала молча и уверенно к дому бабы Нади. Дойдя со мной до калитки, она меня обняла и сказала тихо: «Приходи завтра, я тебя буду ждать».
Наутро Вера прижала меня к себе и сказала:
- Прости, Аленушка. Как ты добралась?
- Выскочила вслед за вами и убежала.
Мне почему-то ничего не хотелось ей рассказывать.
На следующий день я бросила Веру в лесу, не волнуясь, что она будет меня искать, и побежала к тете Пане.
- Садись за стол, Аленушка, - сказала она. – Я тебя чем-нибудь вкусненьким угощу.


* * * * *

Я бегала теперь к ней почти каждый день. И чем чаще я приходила в ее дом, тем уютнее и спокойнее становилось у меня на душе. Я понимала, что Вера беспокоится: и о моих внезапных исчезновениях, и о том, что я уже не бегаю повсюду за ней хвостиком и не хожу с ней вечерами в шалаш.
- Алена, ты где пропадаешь?
- Гуляю.
- А почему ты со мной не ходишь?
- Не хочется.
- Я бабе Наде на тебя пожалуюсь.
- Ну, и пожалуйста.

Еще один раз, в последний, я все-таки пошла с Верой в шалаш. Вова опять всех пугал рассказами про тетю Паню, и я не выдержала:
- Все ты врешь. Никакая она не ведьма. Она хорошая. Она добрая.
Я в первый раз за все время наших посиделок что-то сказала. На меня посмотрели удивленно, даже Вова ничего не возразил. По пути домой Вера спросила меня:
- Алена, что с тобой?
Больше я в шалаш не ходила.
А к тете Пане бегала часто, в обход деревни, чтобы никто не увидел, со всех ног.
Однажды она спросила меня:
- Расскажи мне, Алена, а что с твоей сестрой случилось?
Я хотела спросить: «Откуда вы знаете?» А потом поняла: не надо спрашивать.
- У нее тубез. Нас с ней родители сюда отправили, чтобы она вылечилась.
- Возьми-ка вот этот корешок и эту травку и делай настой ей на ночь. Сумеешь?
- Да, тетя Паня. Извините, баба Паня.    
- Правильно, зови меня бабой Паней. Я ведь тебе как бабушка.

Я несколько дней поила Веру отваром и говорила: «Это тебе от бабы Нади, только она не велела говорить. Надо, чтобы я тебе его давала. И тебе станет лучше».
Когда мы бегали наперегонки, Вера иногда уставала, садилась и говорила: «Погоди немного, я отдохну». Я пугалась и обнимала ее. Потом, как ни в чем не бывало, она снова бежала и играла. Но я уже понимала: это и есть ее болезнь, это и есть страшный тубез.
Через неделю после бабы Паниных трав Вера переменилась к лучшему. И вот тогда она принялась за мной следить. У нее было много друзей в деревне, а там не спрячешься и не утаишься. Кто-то увидел, как я захожу к бабе Пане.
Как-то утром, за чаем, Вера сказала, то ли мне, то ли бабе Наде:
- Извини, Алена, я не могу больше молчать. Я знаю: ты ходишь к тете Пане. Она колдунья, и она тебя приворожила.
Баба Надя ответила неожиданно и для меня, и для Веры:
- Отвар-то, которым ты Веру каждый вечер поишь, от нее?
Как пойманная за руку воровка, я посмотрела в пол и сказала:
- От нее.
- Вот и хорошо, - вдруг сказала баба Надя. – Ты, Вера, пей этот настой. Он целебный. Он тебе поможет.
- Баба Надя, как же так? Я сначала скрывала от тебя, но теперь больше не могу. Аленка в опасности. Ведь эта тетя Паня – ведьма.
- Ничего она не ведьма и не колдунья, как вы все рассказываете, - разревелась я, - она хорошая, она одинокая только.
- Не спорьте, девочки, и, если хотите, выслушайте меня. Ни папа, ни мама вам этого не расскажут, да и сами они всего не знают. Хоть вы еще маленькие, но, может быть, поймете: и меня, и ее.



V

«Нас в деревне теперь только двое осталось с тех довоенных времен: я и Паня. У нее отец поляк, что ли, был, он всегда звал ее: «Моя панночка». Потом сгинул он куда-то, а к ней так и прилепилось это имя – Паня. Мы с ней вместе в школе учились, подругами были, не разлей вода. Обе закончили школу, нам лет семнадцать было, и обе здесь, в совхозе остались работать. Вот тогда-то и объявился в нашей деревне молодой агроном из города – Ваня. Уж так получилось, что обе мы влюбились в него, а он и ко мне ластился, и ее не оставлял вниманием. И тогда словно черная кошка между нами с Паней пробежала. До войны-то Паня, не знаю, откуда это в ней взялось, лечила всю деревню разными травами. Пока фельдшер из города приедет, хворь уже и прошла у недужного или больного. Уважали ее за это. А тут как-то встретились мы с ней за деревней, и она говорит мне:
- Надя, оставь Ивана, он – мой. Если увижу тебя с ним, клянусь, век будешь куковать в старых девах, и ни один мужик не захочет даже взглянуть на тебя.
Я тогда только посмеялась. И встречалась с Ваней потом не раз. И вот как-то были мы с ним в лесу, в том, что за околицей: я сижу на дереве, а он расставил руки, чтобы меня подхватить. Только не поймал, будто руки распахнул. Я ударилась оземь спиной, и с тех пор и горб у меня, и одна я жизнь кукую.
Иван женился на Пане, и она родила ему дочь - Свету. Когда началась война, Иван ушел на фронт в первый день. Похоронка на Ваню пришла в сорок первом. Паня потемнела вся лицом, но слезы на людях не показывала. Только теперь мало куда выходила из дома и ни на шаг не отходила от дочки. А уже после войны Света, ей было тогда шестнадцать лет, вдруг ушла из дома и, как в воду канула. Ее искали, конечно, но с тех пор даже весточки от нее не было, и неизвестно: жива она или нет. Вот тогда Паня перестала разговаривать, будто язык у нее отсох, почернела и скрючилась и стала сторониться людей.
Мне жаль ее теперь, хотя мы до сих пор избегаем друг друга. У меня вы есть, а у нее никого на свете».

* * * * *

Через месяц Вера выздоровела окончательно. Мы вернулись в Астрахань, и врачи долго удивлялись, как такое возможно.    




VI


Спустя пятнадцать лет папа взял меня с собой в деревню на похороны бабы Нади. Мама в это время болела, Вера уже вышла замуж, и у нее был младенец на руках. Так что поехали мы вдвоем.
Баба Надя прожила долгую жизнь. Ее любили, и поминала ее вся деревня.
После поминок я пошла на окраину, к дому бабы Пани. Дом словно врос в землю, окна и дверь были заколочены. Только на пороге сидел огромный черный кот, будто ждал меня. Он спокойно рассматривал меня, и в его зеленых глазах мелькнуло что-то знакомое, давнее, ведьминское. Он мяукнул на прощание и исчез за запертой дверью.
О бабе Пане никто в деревне ничего не мог сказать. Пятнадцать лет назад она неожиданно исчезла, будто и не было ее вовсе, и мало теперь, кто о ней вспоминал.


* * * * *

Прошло много лет с тех пор. Я давно похоронила и мать, и отца. Верин сын служит в армии. Но я до сих пор вспоминаю то лето в деревне, и иногда, когда я смотрю в зеркало, вдруг отвечают мне оттуда взглядом внимательные и строгие, ведьмины глаза бабы Пани.