РусскаяЗемля. Главы 1-2

Русская Земля

        Часть 1. Глава 1. Мальчик в колодке.

      Муха с цепкими лапками, наглая, сытая, толстая, в который уже раз за сегодня прилетела, чтобы напиться моей крови. Словно знала, что тяжеленная колодка препятствует ее согнать, что я не то, что рукой и ногой дотянуться до нее не в силах, но даже есть и пить самостоятельно не могу! Словно зверь лесной, угодивший в ловушку охотничью, рвется на свободу, но не в силах преодолеть высоких стен темницы своей, так и я сижу обездвиженным, словно живой деревянный чурбак!
     Маленькое чудовище сидело на моей левой щеке спокойно и уверенно: я все равно не мог согнать мерзкую тварь со своего лица. Только нервное подергивание мышц иногда заставляло подлую зверюгу убраться прочь, и то ненадолго.
      Сейчас мне хотелось убить не только эту муху, но и всех прочих кровососов на свете! Как представлю весь тот гнус, что слетается по ночам терзать мое измождённое тело, мешая спать, так остервенение заставляет волосы на голове становиться дыбом. От постоянного душевного напряжения, от мысленного представления себя свободным, - у меня даже уши стали двигаться вверх-вниз сами собой, как у той старой шаманки из урочища Делюн-Бордок, что в верхнем течении Онона, - на моей дорогой родине.
     А всего более мне жаждалось вдоволь намочить руки в крови тех людей, что заставили меня сносить подобные нестерпимые мучения день за днём, час за часом. Какое нелепое удовольствие находили они в моем унижении и боли? Лучше бы убили сразу!
      Но нет: мучения маленького, жалкого пленника доставляли им наслаждение! Твари, если Небо пошлёт мне терпения и даст спасение от мук, я всех вас разорву, загрызу, превращу в кровавое месиво мышц и костей, всю кровь из вас выпущу без остатка! Выпущу вам кишки и развешаю их на деревьях вдоль дороги, чтобы все вокруг видели, как я отомстил обидчикам!
     Или нет: я не убью вас сразу: я заставлю вас и ваших близких пройти через стыд, позор и унижения столь страшные, что вы сами запросите скорой смерти! Когда ваши дочери и жены лишатся чести, а ваших вопящих детей конские копыта будут топтать у вас на глазах, а вы не сможете помочь, - это будет самою страшною пыткой! Я отомщу! Клянусь великим Небом!
    Моим предком был сам гордый Бортэ-Чино из Хэнтэя, что у горы Бурхан-Халдун, и было это много поколений тому назад, но имена всех моих предтеч я помню с детства. В десятом колене потомком Бортэ-Чино был Боржигидай-Моргэн, с фамильным именем Мон, - его сына звали Тороколджин-багатур, от внука которого Бодончара и пошел род Борджигинов, - от него и исходит ветвь отца моего. От крови  Тороколджина и пошли четыре племени ойратов. Ургийн бигич, - фамильные списки прадедов, - мать мне от самого рождения постоянно, по десять раз на дню, повторяла, взращивая мою гордость от сознания древности нашего рода.
   Вы же, низменные души, истязатели этой жалкой плоти, имена своих дедов назовете с трудом, потому и посадили меня в эти колодки, чтобы потешить свою ничтожную гордость жалких букашек! Но моей гордыни вам не сломить!
     Великое Небо, пошли мне сил выжить! Раздавить врагов, выжечь их селение, всех детей и внуков их уничтожить, чтобы следа от их гнусного рода не осталось на земле! Не дай мне умереть прежде, чем свершится моя месть!
      Порой я впадал в забытье, теряя ход времени. Пробуждался только от укусов очередной мерзости, да когда меня изредка решали накормить. Еду давали так часто, что руки мои за последние два месяца стали холодными, тонкими и прозрачными, словно кусок льда. Вены выступили на конечностях, кости почти торчали наружу, кожа висела жалкими тряпочками, мясо высохло на костях.
      Мое тело стало телом маленького девятилетнего старика. Сил не было постоянно. Голова кружилась все чаще. Черные пятна в глазах создавали иллюзию бреда.
       Все чаще приходила мысль: недолго осталось терпеть. Придёт или освобождение или смерть. Как будет угодно создателю мира. Все в его воле.
       Когда сознание сущего становилось вовсе невыносимым, приходили мечты и воспоминания о недавнем светлом прошлом. Как изменилось все со смертью отца! Словно злой дух сглазил нашу семью, наш род, и все благополучие пошло прахом.
      Отец мой, из древнего гордого племени тайчиутов, был могучим багатуром.  Все его уважали в наших краях. За понимание других людей, за воинскую доблесть, за древность почтенного рода, за силу характера…
     Мне посчастливилось стать старшим сыном такого выдающегося человека! Гордость за мое первородство нередко переполняла меня в детстве, как только научился понимать, что к чему. Когда понял, что Хасар, второй сын матери моей, и Бектер с Бельгутаем, сыны отца от второй, младшей и менее любимой жены, - всего лишь младшие сыновья, и именно мне написано на роду продолжить старшую линию рода.
     Помню, как сейчас: мы скачем наперегонки вдвоем с отцом по бескрайней весенней степи, на могучих быстроногих скакунах, быстрее ветра. Отец изредка оборачивается, машет мне рукой: догоняй! И я, рискуя свалиться с неоседланного коня, еще маленький и слабый, не в силах отказаться от брошенного вызова: пришпориваю своего жеребца изо всех сил, только чтобы на миг поравняться с отцом. Но он вскоре вновь уходит вперёд, и, приостановившись,  снова дразнит меня издали, зовет за собой…
      Когда он учил меня натягивать огромный тяжеленный лук, явно не подходивший мне тогда по размерам, я был полон священного трепета: хороших стрелков издавна ценили в наших краях. С огромным трудом мне удалось удержать лук, с напряжением всех сил, но натянуть тетиву удалось далеко не сразу. Отец смеялся надо мной, дразнил, трепал по волосам, - и обещал тихонько, что вскоре всё получится. В следующий раз…
     Настоящий мужчина с трех лет на коне скачет, с пяти лет держит в руках лук и стрелы, а в семь начинает мыслить о будущей жизни, к девочкам присматриваться. Так мне отец говорил, заставляя стремиться к реализации древних обычаев нашего  племени. Вот мне в девять лет будущую жену уже подыскали, а другим мальчикам и того раньше нареченных находят. Только моя судьба не заладилась: жить мне, видать, одиноким, если выживу.  Не отдадут за меня, нищего и гонимого, такую сказочную красавицу ясноглазую.
      Матушка моя Оэлун, из племени унгиратов, любила отца безмерно.
     Его и впрямь трудно было не любить: высоченного роста, широкоплечий, с красивым гордым лбом и быстрыми горящими глазами, он вызывал вздохи многих женщин, почти всех, кто видел его хоть раз. От отца исходило непередаваемое ощущение силы мужской, гордости и обаяния. Он умел так смотреть на своего собеседника, что тому казалось: отец все понимает, все потаенные мысли и желания другого человека. И, доверившись ему, люди открывали ему свои души и сердца. Даже самые старые мужчины-старейшины, убеленные сединами и обогащенные долгим опытом жизни, - и те восхищались мудростью отца моего.
     Конечно,  мать гордилась таким мужем. Самым лучшим мужчиной на свете: самым ласковым, самым нежным, самым сильным. Когда отца не было дома, она тихо шептала мне, что я похож на отца. А раз так, значит, предо мной лежит большой путь! Что я должен стараться быть достойным отца и предков, чьи имена должны стоять в моей памяти нетленной вереницей.
      Мужем матери, в свое время, должен был стать совсем другой человек: из иного племени. Но она не любила меркитского багатура Эке-Чиледу, неласкового и некрасивого, с грубым голосом и дурным запахом изо рта, - потому и позволила себя отбить моему прекрасному отцу, полному обаяния, энергии и молодой силы. Он-то ей с первого взгляда приглянулся…
      Мать, сколько ее помню с самого раннего детства, казалась похожей на юную прекрасную девушку: гибкая, как ветвь ивы, стройная, как береза, с летящей походкой, как восточный ветер, с двумя длинными танцующими косами-змеями и ласковым взглядом глубоких глаз с поволокой. Во всем улусе краше матери не было. Во всем народе лучше ее не найти до сих пор!
     Где ты теперь, милая моя мама? Жива ли еще? Попала ли в дом к дурному человеку, взявшему тебя силой, или умерла от голода в бескрайних степях? Прости меня, мама, что я не смог защитить тебя от злых родственников, оказавшихся хуже настоящих врагов! Родственники часто опаснее явного недруга: всему виной подлая зависть человеческая…
    Конечно, невеста моя милая тоже собой хороша: нежна, изящна, разговаривает так, будто песню поёт, но фигура у нее еще не оформилась по-настоящему. Десять лет ей всего исполнилось, как отец нас сосватал с ней. Мне тогда было на восемь месяцев меньше. Но она сразу мне понравилась. Девочка она еще совсем, невеста моя. Невинная,  нежная, как цветок полевой. Только не быть мне уже, видно, женихом ее: не отдадут красавицу за нищего пленника, посаженного по злой воле в колодки.
     После того, как удалось добиться договорённости о сватовстве, отец радовался сильно: будущий союз обещал быть удачным и выгодным. И я был горд и доволен по-своему, по-мальчишески: девочка происходила из того же унгиратского рода, что и моя мать Оэлун, которую я от рождения почитал прекраснейшей из женщин.
    Чтобы мы с невестой еще до свадьбы сроднились друг с другом душами, чтобы познали все потаенные наши помыслы и чаяния, отец, по старому обычаю, оставил меня в семье моей милой невесты до самого совершеннолетия.
     Только не сложилось так, как отец хотел. Мирная моя жизнь в семье будущей жены и доброго тестя скоро кончилась. Мне пришлось заботиться о матери и второй жене отца, и о своих меньших братьях: детство мое кончилось.
     Потому что всего через несколько дней после отъезда моего из стана тестя, пришло страшное известие о неожиданной смерти батюшки. Вернувшись в родной улус, он занедужил тяжело и всего лишь через три дня скончался. Как могло получиться, что совсем молодой, в цвете лет, здоровый мужчина вдруг скончался скоропостижно от необъяснимой хвори? 
     Отравили отца, не иначе! Что-то ему в еду добавили. Или опоили. Но кто? Неужели семья моей нареченной невесты так зло пошутила над  будущим сватом? Быть того не может? Но кто еще мог извести отца?
     Лишь позже мы узнали: по пути в родной улус отец неразумно останавливался ненадолго на татарской стоянке. Гордость заставила его пойти на этот шаг, выказав уважение татарам. Не стоило ему доверяться подлым татарам, врагам нашим! Надо было их становище мимо проехать, стороной обогнуть: не любят они наш род еще с тех времен, как победил отец вождя татар Темучина-Уге. Честно отец победил своего соперника, но иной способ избрали татарские змеиные души для отмщения.
    Слухи быстрее птиц над землей летят: давно все степные татары знают о том, что это мой отец повинен в разгроме Темучина. Татары - гордый, мстительный и злопамятный народ. Именно они убили отца, нет в том сомнений! Они лишили меня счастья и будущности, вынудив сделаться изгнанником. Из-за них я стал пленником подлого Таргутая, раньше притворявшегося другом и союзником отца. Именно он лишил меня самого главного богатства гордого тайчиута,  - свободы! 
       Почему так быстро переменились к моей семье люди, как только отец ушел от нас в иной мир? Почему практически в считанные дни большинство сторонников отца оставили наше становье в поисках иных покровителей? Почему люди столь себялюбивы и трусливы? Буквально через три дня две безутешных вдовы остались в совершенном одиночестве, пребывая в горе, еще усилившемся от обиды, нанесенной предательством недавних приверженцев отца.
     Как мужчина, я прекрасно понимаю душевные движения изменников: они искали защиты для себя, покровительства для своих семей, лучших пастбищ для своего скота,  а из нашего становья надолго, - или, навсегда, как полагали предатели, - ушла Сила! Всю ее отец забрал с собой на тот свет.
    Так что же было делать трусам близ вдов и сирот, проливающих слёзы? Они искали место под солнцем для себя, но их поступок показал мне подлинную сущность истинной натуры человека! Если бы предателем оказался один человек, или два, - но нет: они все скопом оставили наш род, потому что более не считали пребывание здесь безопасным и выгодным для себя!
     Таков человек: он ищет траву зеленее, небо - синее и пух - мягче, не гнушаясь утратой гордости, растоптав совесть под давлением сиюминутных потребностей. Истинно порядочных, честных и верных мужчин на свете мало! Если я выберусь из этих колодок, если Небо пошлёт шанс мне обрести свободу и независимость, превыше всего на свете я стану ценить тех, кто умеет хранить верность, даже в ущерб собственной выгоде!
     Низкодушный Таргутай, отдаленный родственник отца моего, осмелился объявить себя новым хозяином наших обширных земель. Называя себя подлинным вождем племени тайчиутов, он счел себя вправе безнаказанно присвоить наши владения, полагая, что на него не найдется управы в этом мире.
      И он был прав в своих расчетах: все наши родственники и старые друзья отца, - все они трусливо отвернулись от моей осиротевшей семьи, как шакалы, поджавшие хвосты при виде гордого барса. Но Таргутай не был истинным властелином! Настоящий повелитель никогда не поступит низко по отношению к тем, кто слабее его.
    Но Таргутай не погнушался лишить вдов и сирот последних средств к существованию: еще недавно наша семья питалась мясом и молоком, но, после того, как этот вождь отнял у нас весь скот и даже коней, что оставалось делать? Изгнание из привычного мира, из родного становища, из знакомых с детства мест, - что может быть страшнее, чем остаться без крова над головой и без куска пищи? Грабить мы не могли. Разве мог я, сын Есугэя-багатура, поднять руку на чужое добро, отнять, украсть? Да скорее земля с небом местами поменяются, чем я соглашусь на грабеж чужого становища! Нищенствовать стыдились, да и кто бы из этих недавних друзей согласился нам помочь? 
    Первые дни совершенно голодали, скитаясь по голой степи и моля небо о скорой смерти. Голод и унижение почти лишили нас воли. Пешие скитания под палящим солнцем и проливным дождем, в дни мороза и испепеляющей жары, сменили недавнее благополучие  и процветание рода. Женщины выкапывали коренья, мы, мальчишки, ловили сусликов и жарили их на костре. И не было ничего вкуснее этой пищи, дававшей нам возможность прожить еще день. Мы жили одним днём, и каждый прожитый день казался последним. Спасения не приходило ниоткуда. 
    Но беда не приходит одна: подлый Таргутай, полагая, что скоро мои годы возрастут и мысль о мести крепко засядет в моих мыслях, - он был прав в своих предположениях: дня не проходило, чтобы я не молил небо послать на его голову лютую смерть, - устроил на меня охоту. Он уже тогда предчувствовал исходящую от меня, маленького и слабого, будущую опасность. Он видел во мне законного соперника, наследника отца моего, и понимал: рано или поздно свершится моя месть.
    Таргутай был неглуп и дальновиден, этого мне у него не отнять, несмотря на всю мою ненависть к такому родственнику. Ведь в других родах, после смерти одного из достойных мужей, весь род стремится стать на защиту осиротевшей семьи. Почему же нам так не повезло с Таргутаем? Если бы он был еще хитрее, он мог бы сделать меня своим должником на всю жизнь, если бы проявил хоть каплю тепла и гостеприимства. Никогда бы я не помыслил даже отнять у него власть, если бы испытывал к нему чувство благодарности. Но он ошибся.
     Однажды его преследования увенчались успехом: мы не успели уйти далеко, не уничтожили угли вчерашнего костра, и вооруженный отряд родственного недруга, по следам наших босых ног, запечатлевшихся  в засохшей грязи, смог наконец выйти  к нашему ничтожному стойбищу. Женщины замерли в страхе, но не они, жалкие и слабые, были нужны Таргутаю: только я интересовал его. Сама моя свобода уже казалась Таргутаю скорым поползновением на его власть.
     Тогда я побежал, бросив всех своих на произвол судьбы, справедливо полагая, что именно в моей поимке заинтересован враг. Я бежал босиком по колючей траве, разбивая ноги в кровь, петляя, как юркая серая ящерица, между холмов и низин. Я мчался со скоростью ветра, и дыхание мое порою прерывалось, а сердце билось так, словно вот-вот выскочит из груди. Ветер свистел в ушах, но я опережал ветер, и просил души всех великих и гордых моих предков: дайте мне уйти от предателя! Дайте мне выжить!
    Бежал я долго, много часов, и все не падал: словно второе дыхание открывалось именно в тот момент, когда я готов был упасть на землю бездыханным навеки, - такова была сила моей воли. Свобода - вот что самое важное для тайчиута. Свобода или смерть! Я думал, что Таргутай, изловив меня как жалкого суслика, повелит убить, чтобы избавиться навеки от возможного соперника. Однако, я был неправ: Таргутай замыслил худшее.
    Наконец, не заметив небольшого углубления в иссохшей, жаждавшей первых дождей земле, я с разбегу грохнулся оземь и ударился всем телом о растрескавшуюся землю. Сбил левую щеку в кровь, разбил локоть и колени, но ничего не сломал. Зато, пока поднимался, успел чуть передохнуть. Даже колотье в правом подреберье, неизменно возникающее при долгом беге с препятствиями в виде камней и холмов, немного убавилось.
       И я вновь побежал, потому что не мог остановиться и унизиться, добровольно сдавшись врагу, который был уже совсем близок. Все равно меня ждет один конец: позорная смерть от руки дальнего родственника. Что может быть хуже? Неужели сам Таргутай не понимает позора сложившейся ситуации? Пройдёт время, и те люди, которые сейчас молчат, ни словом не осуждая его, после начнут смеяться над ним, устроившим гон маленького мальчишки.
    Таргутай и его слуга скакали за мной на конях, и они бы давно поймали меня, если бы я не бежал такими странными лавирующими зигзагами, похожими на вспышки своенравных молний в небесах. О подобных способах бега когда-то рассказал мне отец, но я никогда не думал, что мне пригодится знание о том, как успешнее убежать от погони.
       Врагу приходилось петлять за мной из стороны в сторону, постоянно меняя направление пути. Ох, и заставил я Таргутая помучиться в погоне: кони его устали от прыжков из стороны в сторону, и сам вождь, надеюсь, устал скакать в седле, как маленький неутомимый играющий ребенок. Показал я ему, как умею бегать!
       Но, в результате падения, я потерял драгоценное время, позволив врагу приблизиться ко мне почти вплотную. Надежды на спасение больше не оставалось: расстояние между мною и конём Таргутая все более сокращалось, и не было более шансов увеличить разрыв и, заставив врага потерять меня из виду, скрыться в какой-нибудь расселине или пещере.
      Я реально оценивал свои слабевшие с каждой минутой силы, и потому решил прекратить эту нелепую бессмысленную погоню взрослых мужчин за маленьким мальчиком. Я знал, что возможности спастись для меня нет более: враг близок.
     И тогда решил броситься под копыта коня Таргутая: пусть он меня растопчет своими сильными копытами, - лишь бы мне не пасть жертвой оружия моего врага! Пусть конские копыта заберут мою молодую жизнь, - все меньше унижения: один миг, и я встречусь с отцом!
    Только не суждено было сбыться моим надеждам: я замер на месте, давая Таргутаю возможность направить коня прямо ко мне. Враг понял меня превратно: чуть замедлил свою езду и перенаправил каурого скакуна в мою сторону медленной ленивой рысцой, думая, что я решил сдаться. Но он ошибался!
     Когда Таргутай приблизился ко мне на расстояние половины полета стрелы, я перестал хранить неподвижность, отпустил ствол деревца, за которое уцепился, чтобы немного отдохнуть, передавая ему свою усталость и взамен забирая его многолетнюю силу. Мысленно поблагодарив дерево частицу его мощи, напитавшей меня, я вздохнул глубоко, - и устремился стремительным броском прямо к Таргутаю, спокойно сидевшему на коне с видом уверенным и властным. Враг, несомненно, не ожидал неожиданной атаки.
      Я понесся к нему со скоростью яростной стрелы отравленной стрелы, и голос мой, еще детский и звонкий, почти как у девчонки, летел над окрестными степями, долетая до самых облаков в синих небесах: «Й-е-эх!». Цель моя была проста: неожиданно оказаться под копытами коня Таргутая, чтобы конь, от испуга, встал на дыбы и принялся топтать меня копытами от неожиданности и удивления. Но расчет мой не оправдался.
     Когда я вплотную приблизился к обомлевшему от непонимания происходящего врагу, прекрасно видевшему, что я - не вооружен, и, как следствие, не должен вести себя столь бессмысленным образом, - его конь вдруг встал на дыбы, - как я и рассчитывал, - но так высоко, что в итоге сбросил на землю своего седока. Таргутай, не удержавшись в седле, полетел через голову на землю и замер неподвижно на какое-то время. Конь отпрянул в сторону, никого из нас, ни меня, замершего в ожидании, ни неподвижного Таргутая, - не растоптав: он прошёл добрую выучку.
    Мои мысли на краткий миг пришли в разброд, и этим воспользовался доверенный слуга Таргутая: он, скакавший на коне след в след за конем господина, вмиг спрыгнул с коня и схватил меня за руку. Вдали тем временем показались еще несколько всадников, чьи кони были хуже скакуна Таргутая и шли медленнее. Но теперь они неуклонно приближались.
     Как дикий зверь, я рванулся из рук ничтожного, осмелившегося удерживать меня, сына Есугэя. Но руки слуги отличались крепостью и несокрушимой силой, как ствол дуба. Тогда я попытался боднуть моего пленителя головой в живот, не пожалев своей головы. Тот прогнулся от боли, но не ослабил своей волчьей хватки.
    Я вцепился зубами в его руки, хотел отгрызть ему кусок плоти, но он ударил меня коленом, рванул другой рукой за волосы. И в этот момент Таргутай пришёл в себя: подхватился с земли, - не разбился насмерть при падении, какая жалость, - и ринулся на помощь своему верному слуге.
     Стремясь лишить  остатков воли, враги избили меня до полусмерти и ударили чем-то твердым по голове. Но не торопились убить. Когда в глазах моих мир посерел и все пространство подернулось бело-черными пятнами , возблагодарил Небо за скорую смерть и забылся в забвении, как я полагал, небытия.
      Однако, вскоре я пришел в себя и понял: я до сих пор не умер. Весь перетянутый веревками, я был приторочен поперёк к седлу телохранителя Таргутая, словно куль с товаром. Все избитое, израненное тело мое мучительно сотрясалось от бешеной скачки.  Таргутай, очевидно, приберёг для меня иную, более медленную и мучительную смерть.
    Тем временем, меня доставили в становище вождя тайчиутов, которым именовал себя Таргутай. По пути я гадал: какая казнь ожидает меня? Но я ошибался, не в силах понять мыслей подлой души: Таргутай, видя меня плененным и ничтожным в моей слабости, более не жаждал моей смерти. Он уверился в моей слабости и неспособности причинить ему малейший вред.
     Почувствовав себя сильным и непобедимым, Таргутай решил просто посмеяться надо мной, лишив меня свободы так, как не должно поступать ни одному кровному родственнику по отношению к другому. Узы крови для него ничего не значили.
     На тело мое нацепили тяжеленную, тяжелее меня самого, колодку из двух деревянных обтесанных досок, между которыми располагалась узкая прорезь для шеи. Эти две доски стянули между собой, лишив меня нормальной подвижности: отныне даже муха, комар, овод, - все, кого я был не в силах согнать с себя, - колодка препятствовала, - являлись для меня более сильным врагом, которого я не мог победить. И такое мучительное унижение продолжалось изо дня в день, так что вскоре я стал молить небо о даровании мне скорейшей смерти, но она все не приходила. Зато мне часто стал чудиться отец, убеждавший меня хранить гордость и терпение: спасение может прийти оттуда, откуда его совсем не ждешь. Только нужно еще немного потерпеть.

      Часть 1. Глава 2. Яга на болоте

     Когда я очнулся, солнце стояло в зените: его лучи били мне прямо в лицо, проникая ласково сквозь ветви деревьев. Не сразу удалось вспомнить: как я оказался здесь, в этом странном лесу, где ни души человеческой нет? Что со мною случилось? Потом вспомнил: дверь неизвестные сорвали, ворвавшись в опочивальню без стука; как я бежал по темному коридорам, плыл по темной реке на лодке с одним веслом, мчался потом по ночному  лесу, словно загнанная лань.
      Перед самым моим падением мне привиделись мерцающие болотные огоньки, которых местные люди очень боятся, полагая их душами умерших. Мол, если встретишь на болоте голубые мечущиеся огни, так остается молиться богу о спасении души: тело уже спасти не удастся, жди скорой смерти…
    Но я в те бабские сказки отродясь не верил, все подвергая сомнению. Вот жив же, вопреки всяким приметам! А красивыми огоньки те были, словно крошечные факелы, - это именно они помогли мне пережитую опасность позабыть: отвлекся так сильно, что и ветки торчащей не увидал. Мог бы и насмерть разбиться. Потерял бдительность, перестал тщательно осматриваться по сторонам…
     Огляделся: голова моя примостилась на коряге, поперёк тропинки лежащей, руками я тоже в эту корягу вцепился при падении. Обувь вся мокрая, грязная, вода проникла сквозь тонкую кожу заморских удобных сандалий, которые я носил в быту, - не на пирах, но в своей опочивальне, а так же выходя из княжеских теремов на просторы заднего двора, поиграть с собаками охотничьими. Любил я собак сильно: не только породистых да длинноногих, но и простых, обычных, лохмато-пушистых и ласковых. Нередко беспородные собачки и на охоте оказываются полезными, тут все зависит не так от крови божьей животины, как от выучки хорошим псарём.
     Одежда порвалась во многих местах, - кафтан, слава богу, цел, а рубаха по вороту вся изодрана, словно в кулачном бою дрался и по кустам колючек пьяным валялся. Засунул руку за пазуху: кошель с золотом на месте, не потерял в запале ночного побега. Цепь золотая, громоздкая, висит на шее, словно камень.
    Усмехнулся: два креста на мне надето, - первый крест - тоненький, из простого металла, на тоненьком шнурке потертом, - надет на меня при крещении в церкви, когда был я еще младенчиком. Он, этот крест, отродясь со мной и в быту, и в бою. Второй крест, на толстой златой цепи, - напоказ выставлен для подданных, чтобы показать тягу к вере и богатство княжеское. Этот крест, даром, что освящен в самой Киево-Печерской лавре, мне не к душе пришелся: слишком тяжел и вульгарен. Истинная же вера не требует такой вычурности и нескромности. Этот крест братец Лев подарил, - мол, негоже князю с простым крестиком жить, - потому он мне и не дорог.  Старушки-няньки шептались: негожее дело, крест дарить! Дурная примета! Однако, крест Льва на одежду всегда надеваю сверху, напоказ, а мой старенький крестик всегда со мной, и в бане, и на охоте.
    Невероятно болела и пульсировала шишка на левом виске. Дотронулся рукой до головы: вроде бы цела, кости все на месте. Только висок болит: чуть сильнее ударься я вчера, и более не проснуться бы на мне на этом божьем свете. А мир сегодня так хорош, как в день творения: кажется, что не осень ранняя на дворе, но весна - красна только что пожаловала, с теплом да лаской.
     До чего же зелень восхитительная вокруг: трава высокая вздымается окрест меня, деревья низко ветви наклонили надо мною, словно создав естественный шатёр. Запахи в лесу стоят странные: пленительные и одновременно неприятные, - близость бескрайних гибельных болот ощутима.
     Иногда меня раздражает болотистая местность: хочется очутиться в сухой степи, где никто о болоте и слыхом не слыхивал. А в далекой Аравии, якобы, на многие версты - одни пустыни песчаные, ни ручья, ни реки можно за несколько дней не встретить. Там глоток воды - дар божий. Нам этого не понять здесь.
    Возле меня на траве валялся мой дивный меч из арабской стали: отец мне его подарил давным-давно, в пору светлой юности. Купил отец мой князь Даниил этот меч у купцов сирийских, много золота за него отдал, не пожалел для сынка.
     Меч не раз меня из передряг выручал: в бою под Ярославом раз на меня трое венгров кинулись разом, а стоило кругом себя с размаху мечом провести по воздуху, - и ни одного врага рядом не осталось, - двое полегли вечным сном, а третий прыжком в сторону отскочил и умчался искать более беззащитного противника.
       Потом еще раз была неприятность под Галичем, в лесу за городом, с лесными людьми, собиравшимися прощупать толщину моего кошеля, но получившими удары ледяным лезвием, вскоре обагрившимся кровью одного из них. Прочие разбежались, как зайцы, не пытаясь более испытывать судьбу. Потому как я не только был обучен меч держать в руках, но и мои руки словно из той самой дамасской стали выкованы были: сильные, перевитые крепкими мышцами, гибкие, как змеи весенние.
      Вся юность прошла в непрестанных упражнениях с лучшими мастерами не только нашими русскими: даже один воин из Италии пару лет со мной занимался, пока я не перерос в мастерстве своего учителя. Тогда Маттео Фичино уехал других юношей учить мастерству, в саму Византию.
      Надеюсь, и сейчас еще сила в моих мышцах сохранилась: не дай бог, встречу на пути лихих людей, тогда и проверю: сделался ли я в Литве за последние годы настоящим бездельным князем, или все еще остаюсь настоящим воином.
     Раздумался, что дальше делать, но не знал сам, куда свой путь направить.
    К жене, которая ныне гостит у родственников в дальнем поместье? Нет, туда нельзя: первым делом убийцы именно к Рамуне устремятся в поисках сбежавшего князя, не захотевшего стать безответной жертвой. Уверен, Рамуне не обидят: ни брат мой, проявлявший к ней неподдельный интерес, ни сами литовцы, чтившие ее как любимую дочь их единственного короля Миндовга.
      К старшему брату, за помощью? Даст ли Лев мне воинов, или найдет повод для отговорок? Вдруг именно он и прислал убийц, а вовсе не литовские вельможи, жаждущие власти? Нет, ко Льву нельзя, пока сохраняется неопределенность в том, кто именно хотел видеть меня мёртвым.
     К младшему брату Мстиславу? Но он вечно зависит во всем от Льва: у него совсем не такой самостоятельный нрав и характер слишком простой и доверчивый. Не сможет Мстислав мне так помочь, чтобы о том не узнал Лев. Что же делать? Не возвращаться же назад в Латаву, где, возможно, меня до сих пор ждут убийцы? Наверное, местных жителей уже известили о скоропостижной кончине Шварна Даниловича от неизвестной кончины. Или я в реке утонул, перепив медовухи, которой отродясь в рот не брал.
     Что же делать, что делать мне, вчера еще бывшему князем великого княжества Литовского, а сегодня превратившемуся в гонимого человека без роду и племени, который никому не доверяет? Куда идти, где искать спасение, к кому обратиться в поисках пристанища? Насколько проще быть обычным человеком! Если ты - князь, ты у всех на виду, нет у тебя ни друзей настоящих, ни жизни собственной тайной. Даже личная жизнь князя для подданных является предметом обсуждения за трапезой.
      Раз не у кого просить защиты и поддержки, - не обращаться же мне к князьям других княжеств, или, тем паче, в Орду с просьбой найти моих несостоявшихся убийц, вынося сор из избы, - придется стать изгоем. Волком-одиночкой.
     Можно, конечно, попытаться разведать, что здесь происходит, в самой Литве, но мне и без того понятно, что случится: стоит мне исчезнуть на пару дней, а уже местные мои земли приберет под свою власть Тройден, тогда как русские волости окажутся под рукой Льва. И никто из них не захочет возвращать новое достояние. Таковы они оба: каждый потенциально готов стать убийцей ради увеличения своей власти.
     Получается, при любом раскладе мне хода назад, в Литву, нет. Даже в Холм тыкаться не стоит: народ там хороший, но вполне может статься, что уснув вечером в Холме, больше я уже не проснусь никогда, - много там сторонников брата Льва, с легкостью помогут довершить темное дело начатое. Если убийство в Латаве оплатил именно Лев. А если нет? Все равно не стоит возвращаться в Холм, раз не могу никому там доверять.
    Голова моя кругом шла от новизны и необычности ситуации. Страха, подобного вчерашнему безотчетному невыразимому ужасу, больше не было, и предчувствия дурные все куда-то отступили. Словно успокоение снизошло на измученную душу, и тихий покой, и равнодушие ко всему. Мне казалось: все самое страшное - позади!
    Я остался жив, не позволив лишить себя жизни, как ягненка на заклании, а что перестал быть князем, - так на все воля Божья. Я чувствовал почти юношей, которому еще только предстоит выбор пути. Впрочем, ранее никто моего мнения о моей будущей жизни и целях не спрашивал: родился в семье князя, значит, вечно предстоит служить долгу.
      Следовательно, суждено мне в сей жизни прожить две разные части судьбы: владетеля многих земель и хозяина чужих жизней, - и простого человека, способного полагаться лишь на себя самого. Богу угодно проверить меня на прочность, - постараюсь с честью вынести новое испытание. И будь что будет!
     Я найду себе новый путь, новую жизнь, новую цель. Я попытаюсь выжить как простой человек. Я не хочу быть игрушкой в руках неизвестных сил, возомнивших мою жизнь разменной монетой. Конечно, нужно найти Рамуне, узнать, как она, забрать ее, если захочет, но не сразу: вначале мне нужно просто «исчезнуть», чтобы само имя мое забыли. Выждать до зимы, а потом разыскать жену.
     Не уверен, что красавица и гордячка Рамуне, хотя и искренне любившая меня всю нашу совместную жизнь, согласится разделить мой новый путь скитальца и одиночки. Она привыкла быть княгиней. Она не захочет быть никем, потерять законное имя. Не лучше ли ей быть вдовой и княгиней, чем спутницей никому не известного человека? Время покажет. Не стоит загадывать.
     Шатаясь, я встал, и оказалось, что с трудом моих сил хватает на то, чтобы удержаться на ногах. Славно я вчера ударился головой! Чудилось, что мир вокруг меня зыбится и плывет из стороны в сторону. Между ветвей, в прогалине неба, мне причудилась радуга, разноцветная и сказочная. Вот еще одна из примет народных: мост на небо, мост к светлому счастью. Мост к новой жизни старого седеющего князя Шварна.
     Приграничные земли между Литвой и русскими княжествами, - край болот и озёр. Впрочем, болотистая местность, по моему мнению, все же преобладает. В местных лесах природа сберегла свой первозданный облик, не то, что в местности под Киевом, скажем, где во времена, предшествующие монгольскому вторжению, уже лесов почти не осталось, - слишком поляне ретиво свою хозяйственную деятельность проявляли. Не то, что кривичи или дреговичи. Потому в этих лесах сохранилось столько редких видов животных и растений, которых человек не поторопился истребить .
   Животные здесь водятся вполне привычные русским людям: лоси, олени, кабаны, волки, бобры, но в чащах, говорят, навстречу может выйти и огромный устрашающего вида зубр. Иным местным цветам и травам я и названия не знаю. Зато деревья - все близкие, знакомые, что береза милая, что сосна и ель ароматные, что дуб раскидистый гордый.
    Сейчас вокруг меня затаилось множество сосен, невысоких, с раскидистыми лапами игл. Сосны все  были невысокими, - верный признак того, что болота рядом: именно сосны чаще всего растут в таких гибельных местах.
    Я пошел вперед, опираясь на выломанную сосновую ветку, крупную и надежную, которую я очистил от иголок, неловко орудуя неудобным в таких случаях мечом. Меч в ножнах по-прежнему бил меня по телу.
     Есть хотелось сильно, но еды с собой никакой не было. Хорош бы я был, если бы надумал с собой взять торбу с едой, спасаясь от убийц в ночи! Полагаю, что подобная предусмотрительность ни одному человеку ни свойственна, да и, правду сказать, бежал я лишь потому, чтобы не даться живым в руки незнатным убийцам, вознамерившимся пустить кровь одному из потомков Рюрика. Лучше сгинуть на болотах, или быть задранным диким зверем, но не пасть от рук предателей безропотной жертвой!
     Чем дольше я шел, тем сильнее урчало в животе: словно двое-трое грустных гусляров уселись там, как на княжеском пиру, и завели монотонный напев. Как нарочно, в голову неотвязно лезли мысли о пирах и самых лучших блюдах, которые мне когда-либо доводилось отведывать. Вспомнился пир по поводу коронации моего отца в Дрогичине. Я сам читал ту грамоту от Пары Римского, привезенную папским послом-нунцием, - в соответствии с той бумагой отец мой объявлялся русским королем, а земли его, - Русская Земля, - как мы ранее называли их, - Русским королевством.
    Мне нелепое переименование нашей земли в какое-то «королевство» казалось смешным и ненужным. Языки-то я хорошо знал, - они мне с легкостью давались. 
    Знаю немало слов по-монгольски, так как это знание - вящая необходимость по мнению еще отца моего. Это Лев и другие братья не смогли  и десятка слов одолеть на монгольском, который неправильно татарским величают: напротив, великий злодей и мудрый Чингисхан сам всей душой не любил татар, убивших его отца, хотя и включил потом их тумены в свое непобедимое войско. Знаком мне и современный вариант греческого языка, на котором в Византии изъясняются, и франкский, и несколько слов на «вульгарном» итальянском.   Запомнил итальянские фразы вместе песнями, благодаря моему фехтовальщику, - слух у меня был хороший, самый лучший  из всех сыновей князя Даниила. Нередко при дворе отца, в ранней юности, если сразу не могли найти переводчика для послов, я самолично «толмачил», и неплохо справлялся. И читать в состоянии на тех языках, но вот с писанием - трудности, мало опыта. Если бы не был князем, стал бы с юности толмачом, наверное.
      Понимал преотлично и ту жалкую пергаментную грамотку на латыни: немало помучил меня польский ксёндз, которого отец приглашал для обучения языку великого Цицерона. Только, по молодости лет, не понимал, что вся затея была связана с необходимостью охранить престиж отца в Европе, чтобы глупые гордецы из немецких и франкских земель, считали его равным себе не только по мощи и количеству земель, - но и по наличию королевского титула. С волками жить, - по-волчьи выть, так говорят.
      На том стародавнем пиру вино дорогое рекой лилось. Медовуху в бочках на площадях выставляли, чтобы народ мог выпить за здоровье своего новоявленного короля Даниила. Помню целиком зажаренных в печах поросят, гусей, уток, зайцев, щедро обсыпанных съедобными травами: многие пирующие так наелись «от пуза», что на следующий день страдали животиками. Караваи хлеба благоухали изумительно, словно повара и в хлеб научились добавлять нечто для запаха и усиления аппетита.
    Тогда я впервые попробовал подлинно хорошего вина, подаваемого только на наш княжеский стол. То есть вино, разумеется, я и раньше пил, но с нежеланием, полагая, что оно ни в какое сравнение не идёт с нашей русской медовухой и сбитнем. Однако, испробовав присланное самим римским Папой вино из папских погребов, я понял, что и вино может доставлять приятные мысли и легкое, чарующее возбуждение.
     С такими мыслями я шел по лесу и час, и другой, и третий, но не было чаще лесной ни конца, ни края. Так весь день прошел в дороге. Голод начал сказываться большей слабостью. Под вечер головокружение усилилось. А день все не кончался: все так же смеялось ласково солнышко сквозь ветвистые прогалины, освещая косыми лучами узкую тропу, по которой я шел теперь осторожно, более медленно, чем вчера, чтобы не совершить подобной ошибки: не оступиться да не упасть в болото. Наконец закат явился: небо на западе порозовело, даже красным стало местами: то к ветру, видимо.
     Пока совсем темнота не легла на землю, наскоро выбрал место для ночлега: поляна, созданная самой природой, приглянулась мне. Между сосен, ставших более высокими, чем те, что окружали меня еще с утра, - значит, уходил постепенно прочь от болот, - встретилось это место с невысокой травой, совсем лишенное деревьев, - естественная просека. Спешно нарвал кучу травы, почти всю поляну очистив от поросли.
   Всю сорванную траву утрамбовал в один стожок длинный: получилось нечто, напоминающее лесное ложе. Под голову вместо изголовья еще больше травы насыпал: твердовато, конечно, зато запах оглушительный!
    Незаметно ночь пришла: звездная, теплая, безветренная. Хотя какой ветер может быть в лесу? Здесь всегда тишь да божья благодать…
     Луна, все такая же круглая, как и вчера, смотрела мне прямо в душу, словно читая в ней. Рисунок созвездий виделся нечетким, словно иным: воздух в лесу напоминал некое марево. Обратив лицо к небу, я задумался о божьих путях, о создании мира, - чтобы не думать о своих насущных потребностях, о том, что хочу есть и пить, и словом с человеком иным перемолвиться. За прошедший день мне казалось, что я уже одичал.
    Уснул незаметно, словно провалился в бездонный колодец лунного света. Спал эту ночь, в отличие от вчерашней, прошедшей в беспамятстве, преотлично. Сны видел разноцветные, яркие, удивительные, - давно уже такие мне в тереме не снились. Почему-то в последние годы все больше черно-белые видения приходили ночами.
    Видел во сне ослепительно прекрасные степи с невысокой травой и прекрасными цветами полевыми. Прекрасное озеро сверкало предо мною алмазными лучами, словно блеск драгоценных камней в короне императоров Священной Римской Империи, - мне о той короне и императорах Маттео рассказывал. Бесчисленные стада овец и табуны коней проносились перед моим взором. Худенький  мальчик со странным лицом о чем-то просил меня, не произнося слов просьбы. Красивая молодая девушка с рыжими косами, удивительно похожая на госпожу моего сердца Рамуне, звала за собой в даль неведомую, зазывно махала мне рукой, словно дразнила. Я стремглав бежал за ней по степи, полной васильков и маков, и вдруг предо мною вырастали стены православного монастыря, и старый игумен с иконописным лицом распахивал настежь для меня ворота монастыря. Странные видения плелись одно за другим, спутываясь воедино, и последовательность их к утру уже забылась, но сами картинки из сна помнил отчетливо, как наяву. Старая нянька моя Одарка в детстве рассказывала, что сны, увиденные на голодный желудок, непременно окажутся вещими. Нужно только суметь их верно истолковать. 
     Утром проснулся удивительно бодрым и отдохнувшим, несмотря на пустой желудок и отсутствие всяческих реальных надежд на будущее. Выспался просто замечательно: в княжьем тереме так никогда не спал, крепко, беспробудно, словно путешествуя во сне бестелесной душой по разным местам и другим странам.
     Поднялся с места рывком, - и откуда только силы взялись? И быстрым шагом зашагал в том направлении, где, по моему мнению, лежали земли русских княжеств. Где надеялся отыскать русских людей. Что будет дальше, после того, как выйду к «своим»? О том один Бог ведает: либо наймусь наемником к такому князю, который точно не будет знать меня в лицо, - мечом я владею получше многих простых дружинников, недаром каждый день уделял увеличению своего воинского мастерства, - либо уеду из Руси далеко. В Византию или в Западную Европу.
    Возможно, и не пойду ни к кому наймитом: деньги у меня при себе есть, пусть и невеликие, но хватит добраться до Византии или Италии. А там уже  продам цепь с крестом, перстни с алмазами, куплю домик небольшой и заживу жизнью вольного боярина, скрывшегося от мира.
    Хорошо бы где-нибудь на теплом острове осесть, завести свой сад и огород, пару слуг, накупить книг мудрых, и провести остаток дней в покое и безделье. Мир велик и прекрасен, и теперь он весь принадлежит мне! Я свободен, впервые в жизни! Свободен от всего: от княжеских обязанностей, от братских лицемерной  дружбы с хитрым Львом. От необходимости вникать в хозяйственные дела княжества, - к чему у меня никогда призвания не было, - и распоряжаться казной, оказавшейся почти пустой после ухода Войшелка в монастырь.
   Свобода - великое богатство для бывшего князя! Вот погожу немного, узнаю, как там Рамуне, - может, попытаюсь, ее с собой забрать, если захочет. А если нет, так уеду в дальние края, повидаю мир, наслажусь свободой! Все в моих руках! Не желаю более быть князем и ждать, пока ночью неведомые убийцы по приказу одного из ложных друзей в очередной раз пожалуют по мою душу!
    Пить хотелось сильно. Голод пока не чувствовался. Но старался не думать о том, что скоро мне будет грозить голодная смерть: человек без еды может прожить очень долго, так я слышал от тех, кто когда-либо блуждал по болотам и вышел живым к людям. Вот без воды - худо, но, даст Бог, встретится на пути малый ручеек, утолю жажду и далее пойду. Несколько часов шагал бодро.
    Раз на пути попался странный кусок дерева, о который  едва не споткнулся: полый внутри, словно когда-то в этой части ствола упавшего дерева находилось дупло. Неудобная штука, но взял с собой: пригодится. И точно: через несколько минут на пути встретился маленький прозрачный ручеек, пересекавший тропку. Умылся, набирая воду в ладони, напился вдоволь и в деревянный сосуд набрал воды, надеясь, что не расплещется. Нес воду бережно, словно святые дары. Зато теперь у меня имелось питье, значит, смерть от жажды мне не грозит! Когда умывался, подивился от души: казалось бы, руки мои должны ослабеть за несколько голодных дней, но нет: рыжие волоски пробивались из-под рубахи, пальцы казались крепкими и сильными. Такое впечатление, что сама кожа рук от пребывания во влажном воздухе чащобы мигом помолодела: руки казались ровными и гладкими, как у молодого парня, не знавшего еще забот по жизни.
     Вечером, так и не выйдя к людям, вновь сделал привал на небольшой поляне. Мысли мои были невеселы: тропа порой терялась из глаз и тогда шел наугад, повинуясь только своей интуиции, да еще следуя за неутомимыми муравьями. Там, куда они несут свой груз, должно быть самое благоприятное место. Цепь с шеи я предусмотрительно снял, надев ее на пояс, и застегнув на подходящее звено на талии, чтобы не свалилась. Сверху нацепил рубаху: так мое основное богатство меньше в глаза бросалось. Крест с цепи снял и упрятал в кошель. Вновь засунул золото в мешочке за пазуху от сторонних глаз. На всякий случай. Береженого бог бережет, - падки люди на искушения.
     Эта ночь прошла без сновидений, но спал я меньше вчерашнего и проснулся почти с зарею. К чувству голода уже почти привык, под ложечкой сосать почти перестало, зато мысль летела быстрее обычного. Утолив жажду малой толикой воды, снова побрёл вперед, уже без тропы, еще вчера исчезнувшей. Иногда чудилось: я уже был в тех местах, по которым сейчас прохожу: то есть я кружу на одном месте! Моя надежда встретить людей таяла с каждым часом. Как знать, в каком направлении есть селение? Я же в ночь побега намеренно побежал не по наезженной тропе, где все люди ходят и конники скачут, но по узкой тропе заброшенной, чтобы не нашли. Вот теперь как мне к людям выйти?
    Впрочем, отчаиваться было рано. Впереди еще предостаточно времени, чтобы выбраться к людям живым. Надо только глядеть веселей, и Бог поможет!
    К вечеру третьего дня, устав, как раб, весь день моловший зерно на зернотерке, я уже надумал было делать привал: потребность в отдыхе увеличилась, так как тело, постоянно изнуряемое бесконечной ходьбой по лесу, слабело день ото дня без привычной пищи.
    В поисках поляны брел наугад вперёд, пока впереди не забрезжило подходящее место: большая, много больше ранее встреченных, поляна, скорее напоминавшая луг своей величиной. Всю ее, эту поляну, я обозреть не успел: вдруг передо мной, в отдалении, среди сплетенных ветвей елей и сосен, мелькнул белеющий силуэт движущийся. Человек! В длинной, до пят, рубахе опоясанной, с длинными волосами светлыми. Женщина? Движется легко, словно бегом, пританцовывая, полна молодой силы и энергии. Неужели возможно такое: женщина здесь, на болотах? Значит, не одна здесь, а с семьёй, наверняка. Или просто пришла в лес по своей женской надобности. Может, травы целебные собирает? Метнулся за фигурой отдаленной, зашуршал раздвигаемыми ветвями, - человек впереди замер, остановился. Меч в ножнах бил по бедру, последняя вода в деревянном сосуде плескалась по сторонам. Торопясь догнать неизвестную женщину, закричал:
- Погоди, не убегай! Не оставляй меня одного здесь, в лесу! Я заблудился!
Женщина замерла на месте, словно поджидая меня. С новыми силами устремился к ней, первой мной встреченной лесной жительнице, даже не подумав о том, что она может быть не нашей, не русской, а литовкой. Да какая разница: лишь бы к людям выйти! Сюда наверняка еще молва не докатилась об исчезновении, - или убиении, - князя Шварна. Впрочем, возможно, она просто не поняла моих слов?
   Она стояла, ждала меня. Мне все еще не видно было ее лицо. Молода она или стара? Да какая, в сущности, разница? Откуда во мне такие мысли, свойственные молодому мужчине? Главное, она - человек! Приблизился на несколько десятков локтей к женщине, - и обомлел: сущая баба-Яга смотрела на меня издали!
    Прекрасные длинные волосы, перевязанные на лбу лентой, оказались седыми, как лунь. Серые глаза, некогда бывшие прекрасными, провалились глубоко в глазницах, и темные провалы под глазами без слов говорили о немалых летах женщины. Она косо улыбнулась, показав несколько одиноких острых зубов, торчавших в беззубом рту как напоминание о временах безвременно ушедшей юности. Нос выдавался вперед, словно острая кость.
    Она молча махнула мне рукой, велев следовать за нею и пошла вперед, все убыстряя шаг, - словно молодая, так быстро пошла. Я подчинился немому приказу старой женщины: шел за ней, не глядя по сторонам, не стараясь упомнить дороги. Не заведет же она меня в болото?
Вдруг она еще раз обернулась, я встретил ее бегающий серый взгляд старых, некогда лучистых глаз, словно пытавшихся мне что-то сказать. Она резко дернулась, и мигом исчезла из глаз, словно под землю провалилась. Но нет, она, скорее всего, осталась там же, где и стояла: это я сам провалился в тщательно спрятанную, присыпанную ветвями и листьями яму-ловушку для волков или кабанов. Закричал, прося о помощи неизвестную женщину, но тихо было кругом. Старая женщина исчезла, как причудилась.
   Ночь мне пришлось встретить в звериной яме: уже темнело, и, как ни пытался, так и не смог выбраться наружу в резко павшей на землю ночной тьме.