Надтреснутая бирюза

     - Где там наша Танечка? Собиралась учиться пельмени лепить, а сама
  на кухню и носа не кажет, - не прерывая работу, спросила маму бабушка.
     - А и, правда! Притихла что-то. Пойду посмотрю: чем это она там
  занялась.
     Мама обошла всё комнаты и, открыв дверь в бабушкину спаленку, остановилась на пороге. Девочка стояла у трельяжа и что-то внимательно рассматривала. Шкатулка была открыта. На столике, перед зеркалом, разноцветными змейками лежали бусы. Крупными вишенками на тоненькой шейке
  красовались красные бусы. Но не бусы так увлекли девчушку, а бабушкины
  перстни. Она так и этак поворачивала большой перстень на тоненьком
  пальчике, всматриваясь в зелёный глазок, меняющий свет, будто подмигивая ей.
     - Танюша, Танюша. Сколько раз можно повторять, что бабушкины вещи без спроса трогать нельзя? - с укоризной сказала мама.
     Девочка вздрогнула, застигнутая за неблаговидным занятием, но интерес был так велик, что она тут же спросила:
     - Он, что, живой?
     - Кто?
     - Перстень.
     - Об этом ты лучше бабушку спроси.
     - Бабушка! Он живой? Смотри, как я его не поворачиваю, а он всё на меня смотрит,- ещё из коридора спросила внучка.
     - Ух, ты! Какая же ты нарядная! Всё понятно. Красавице нашей не до
  пельменей.
     - Я не просто красавица, я теперь принцесса из сказочной страны,
  - гордо подняв головку, ответила девочка.
     - Ну, милая, принцессы - девочки умненькие, воспитанные. И уж,
  конечно же, в чужие шкатулки нос не суют, - заметила мама.
     - Ма-ама, там такое всё интересное, волшебное, - округлив глазёнки
  и, перейдя на шёпот, ответила дочка.
     - Танечка, я и сама б тебе всё показала, если б ты меня об этом попросила. Но, согласись, ты нынче поступила нехорошо.
     - Я больше не буду, - смущенно опустила головку маленькая красавица,
  но тут же, забыв обо всём, спросила: - Ты мне все-таки ответь: живой
  этот перстень или нет?
     - Этот зелёненький камушек называется "Кошачий глаз". А что касается,
   "живой или не живой", то я тебе так скажу: в природе всё живое. Камни
  не умеют бегать, прыгать. Их жизнь более спокойная, как бы даже скрытая
  от людского глаза. Да и куда им спешить? Они жили, и жить будут миллионы
  лет, - объясняла бабушка, а потом посоветовала: - Ты, золотце моё, снимай
  бусы, положи всё на место. С мылом вымой руки, подвяжись фартучком и
  присоединяйся к нам. Будем лепить пельмени, а, между делом, я сказку тебе
  расскажу.
     - Ура! Новую сказку! Я сейчас, бабушка. Ты без меня не начинай расска-
  зывать. Я быстро...
     - Подросла Танюшка. Наряжаться начинает "принцесса" наша, - с доброй
  улыбкой на лице, тихо молвила бабушка.
     - Дури в голове много, - проворчала мама.
     - Какая ж тут "дурь"? Маленький человечек, подражая взрослым, познаёт
  мир. А нам помочь ей надо.
     - Всё! Я готова! Давай, бабушка, рассказывай.
     - Какая ты быстрая! Сперва пельмешек научись лепить, чтоб не пришлось
  мне перебивать бабушкину сказку и объяснять что к чему. А сказка никуда
  от тебя не уйдёт, - повязывая дочке беленькую косыночку, посоветовала мама.
     Танечка, прикусив нижнюю губку, очень старалась, но пельмешек получался
  кривобокий. Это очень огорчило маленькую хозяюшку. Бабушка же уверяла,
  что, именно этот пельмешек, самый вкусный и силы, от него, прибавится вдвое.
     - Бабушка, расскажи сказку.
     - Тогда Танюшкины пельмени обретут ещё и сказочную силу, - пошутила мама.
     - Эко хватила! Хотя, кто знает, где кончается сказка и начинается быль.
  Слушай, золотце мое, а я уж, как умею, так расскажу.
     Давнем давно, за лесом, за лугом, ходили по кругу День и Ночь. То
  Ночь укроет деревеньку тёмной шалью, то День закинет Солнышко в самую середину небесной сини. А жили в том краю простые люди-пахари. Работали крестьяне до седьмого пота и веселились от души. Вот, однажды, косили люди высокие травы на лугу. А оно, как известно, косой махать не в дуду играть. Притомились косари.
     - Аниська! Сбегай, доченька, водички холодненькой с родничка принеси.
  Загорелось нутро, пить страсть, как хочется, - кликнул любимицу свою Ларион.
     Бежит девчушка, только русая головёнка среди цветущих трав виднеется.
  А по дороге княжий посыльный скачет, торопится.
     - Эгей! Люди добрые! Дайте водички напиться, - просит он.
     - Погоди малость, мил человек. Анисья воротится, ты, первый, к кувшину и
  приложишься.
     - Это не та ли девчушка, что встретилась мне?
     - Она, самая. Дочь моя единственная, - ответил Ларион, утирая пот со лба.
     - Веришь, не веришь, а видал я уже сегодня такую же девчушечку.
     - Быть того не может! Одна она у нас, ясочка голубоглазая, - вступила
  в разговор Марфа.
     - Истинно вам говорю, - побожился дорожный человек. - Дочь князя нашего,
  Анастасия Елизаровна. Быстроглазая любимица старой княгини. А уж если кому
  улыбнётся или рученькой помашет - вдвое легче путь кажется.
     - Не уж-то наша Аниська на княжну походит? - переспросила Марфа.
     - Так оно и есть! - глядя на смутившуюся девочку, ответил княжий гонец. -
  Не сумлевайся молодуха в моих словах. Как две капли воды. Вот бы ей ещё русы
  косы голубой лентой перевязать и родная матушка не распознает, которая из них
  дочь.
     Попил водички путник и дальше поскакал. А с тех самых пор Аниську на
  деревне "княжной", в шутку конечно, кликать стали. Она же на это приветливо
  улыбнётся и, растёт себе, с каждым годом, что маков цвет, красотой наливается.
     В той же деревне входили в силу два друга-товарища: Ефремка - сын бондаря
  и на все руки мастера и Гурий - единственный сын зажиточного хозяина, кособокий детина с наметившимся горбом. А всё из-за той груши, что на меже, возле колодца выросла. Ссорятся из-за неё соседи. А уж мальчишки, так те не раз крапивной каши задним местом пробовали.
     Однажды, лунной ночью, решил Гурка залезть на грушу и нарвать плодов. Не сказать, что груши такие уж сладкие на ней росли, просто соседские мальчишки не раз хвастались набегами. Вот и ему захотелось стать
  вровень с ними, да, видать кто-то спугнул воришку. Дрогнули руки, упал Гурка навзничь, аж ёкнуло что-то в нём. Отдышался немного и домой пошёл. Так
  бы никто об этом и не узнал, если б не его увечье. Возили родители парнишку к знахарям, но, видать, время упустили.
     Но и то бы ничего. Живут же люди вовсе безногие, слепые и глухие. Приноравливаются как-то и, с Божье помощью, век коротают. А вот Гурка, задира
  и хвастун, никак не смог смириться со своей участью. Затаил в себе обиду
  на весь белый свет. С годами обида переросла в зависть. Да и как тут не
  завидовать, когда даже косолапый, рыжий Афонька, лихо отплясывает на
  девичьем кругу, растягивая во всю ширь губастый рот. А к нему, на брёвнышко, подсядет разве что захмелевший мужичонка и то ежели табачком угостишь. Оно ведь так и случается, коли, кто зависть в душе привечает, чаще
  вздыхает. Гурке же, в такие минуты, и вовсе невмоготу было.
     Больше всего завидовал парень Ефремке, дружку своему. Мастеровитый,
  в отца пошёл, косая сажень в плечах. Работает, устали не зная, а пойдёт
  плясать - все девушки только на него и глядят. Другой бы возгордился, а
  он и не замечает. Все возле Аниськи выплясывает, то вприсядку траву топчет, то яблочком её одарит, да при этом каждый взгляд, каждое словечко
  на лету ловит. "Хорошая пара!" - прищелкивают языками старушки. Гурку
  же зависть гложет, счастливых людей видеть не может. А когда заговорили
  уже по всей деревне о скорой свадьбе Ефремки с Аниськой, он и вовсе с
  лица сошёл.
     А надо вам, детушки, сказать, что от зависти до греха всего пол шага.
  Сытый волк посмирнее будет завистливого человека. В то время, а может
  ещё и раньше, спознался он с колдунами, с чёртовыми чернокнижниками.
  Не раз примечали соседи, что крутятся возле него какие-то тёмные людишки.
  Такому человеку заглянешь в глаза и всё нутро от взгляда его, скукожится.
  Вот и у Гурки с некоторых пор, как у того кота, что в каморе мышь выслеживает, звериный блеск в глазах появился.
     Как-то Гурка и говорит своим матушке с батюшкой:
     - Не пора ли мне жениться?
     Переглянулись старики и спрашивают:
     - А кого ты имеешь на примете, сынок?
     - "Княжну". Анисью.
     - Охолонись, дитятко! Господь с тобой! Вся деревня гомонит, что у них
  с сыном бондаря свадьба скоро, - взмолилась матушка.
     - Не гоже так-то делать. Али мы басурмане, какие? Мы в этой деревне
  родились, на здешний погост отнесут, когда подойдет срок. А до той поры
  нам надо с людьми в мире жить. Не будет на то моего благословения, -
  твердо ответил, как отрезал отец.
     - Так и Ефремкиной свадьбе не бывать! - взвизгнул от злости Гурка и,
  в сердцах хлопнул дверью.
     Никто того разговору не слыхал и даже не догадывался об этом. Только
  в тот же день встретились на узкой полевой тропинке Анисья с Гуркой. О чём
  говорили, Гурка никому не рассказывал, а об Анисье прошёл слух по деревне,
  что разум помутился у девушки. "Будто душу из неё вынули. Всё,
  что умела - позабыла. Отца с матерью не признает, о чём-то сама с собой
  говорит, а засмеётся - оторопь берёт", - утирая слезы, рассказывала соседке мать. Та ей присоветовала старухе-шептухе показать дочку.
     Привела домой старушку Марфа. Та поглядела на бедную девушку и, направляясь к порогу, торопливо молвила:
     - Избави Бог! Тот, кто наслал на неё порчу, с Нечистым спознался.
  Не по силам моим такая работа. Прощевайте.
     Вскоре прошёл слух по деревне, что пропала дочь Ларионова. Везде обыскались, как сквозь землю провалилась. Потом стали доходить слухи,
  будто бы русоволосую девушку в соседнем селе видали. Побежала Марфа,
  в чём была, да разве ж сыщешь, коли Нечистый следом идет и голову морочит.
  С Гуркой тоже стало твориться что-то неладное.
     - Совсем сдурел этот заплутай! - жаловалась его матушка мужу. - То
  спит весь день, что не добудишься, то где-то шлындает, что и ночевать домой
  не воротится. Иной раз целый день про себя думаю, как я его честить буду,
  когда объявится, а встретится, глянет на меня, будто в холодный омут окунёт.
  Все мысли начисто смоет. Тут уж дай Бог оклематься.
     - Я тоже, уже и не знаю, говорить тебе, али погодить.
     - Да чего уж, пришла Беда, открывай ворота.
     - Тут такое дело со мной приключилось. Иду я, на прошлой неделе,
  от кума, Захарки. Погребок залило, вот я помогал ему воду черпать.
  Припозднился. Так вот, подхожу к своей калитке и, только под кусток, по
  малой нужде приладился, глядь, а к сынову окну, то ли кошка, то ли собака
  крадётся. Впотьмах не разобрать. Ну, я, не долго думая, хватил её камешком. А в ответ бранные слова посыпались. Я со страху не упомню как в
  сенях оказался. Дверь на засов запер, стою, молитву творю да запоры
  закрещиваю.
     - Батюшки-светы! А я-то думаю: чего это он прихрамывать стал? Это
  я, под сердцем своим, такого гадёныша выносила! - заплакала жена. -
  Что ж делать теперь, родненький? Присоветуй хоть что нибудь. Я уже вижу,
  что из нашего колодца соседи воду брать перестали. Аж с Яськина родничка воду таскают.
     - Верно, говоришь: пришла Беда - не отвертишься. Пойду в храм святой,
  к отцу Никандру, он мудрый старец, знает, чем делу помочь.
     Пошёл старик, а воротились они уже вдвоем со священником. Освятил
  отец Никандр всё и вся. Каждый уголок Святой водой вспрыснул, ладаном
  окурил. Перед уходом заметил у хозяйки аметистов перстенёк, одобрил и
  велел носить его, не снимая.
     - Он мне ещё от матушки достался, смущённо улыбаясь, объяснила хозяйка.
     - Вот-вот, не будь его, как знать, может мы бы так-то и не разговаривали. Храни вас Бог дети мои, и помните: после захода солнца, до утренних петухов, за порог - ни ногой.
     Пригорюнились старики да делать нечего. Не спится им, с боку на бок
  переворачиваются, вздыхают. Сынок же больше в избе не появлялся. Где-то
  за полночь за огородами послышалось волчье завывание да жуткий хохот сыча.
  Утром поднялись хозяева и за работу принялись. Ненароком наткнулись, под
  самым Гуркиным окном на клок волчьей шерсти, а в нём надтреснутый бирюзовый
  перстенёк.
     - Ах, батюшки! Да это ж Аниськин перстенёк. Помнишь, старый, как в
  прошлом годе Ларион с Марфой возили дочь свою на поклон к княжне Анастасие Елизаровне. Тогда матушка княгиня, Царствие ей Небесное, ещё в ту
  пору жива была. Увидала Аниську, всё дивилась, как такое могло случиться,
  даже прослезилась. Потом сняла со своей рученьки бирюзовый перстенёк, ей
  на палец надела. Да ещё в придачу "внучке названной" золотой монетой
  одарила. Так сказать - на приданое дала.
     - Что ж она ей перстень с надтреснутым камешком подарила? - в удивлении спросил старик.
     - Да ты что? Бог с тобой! Как только такое в голову тебе взбрело?
  Целёхонек он был. Своими глазами видела. Только бирюза, когда в поганые
  руки попадает, тускнеет, а у нечестивца и вовсе трескается. То, что с
  Аниськой случилось, и думать нечего, Гуркин грех! - догадалась мать. -
  Вот беда! Что ж теперь делать с ним?
     - Дай-ка его мне. Я к бондарю схожу, с сыном его, Ефремкой, потолкую.
     И только вышел старик за ворота, а Ефремка сам навстречу идёт. За
  спиной котомка, а в руках дорожная палка.
     - Куда собрался, сынок?
     - Анисью, невесту свою пойду искать.
     - Погоди маленько. Давай зайдём к бабушке Меланье. Может перед дорогой
  совет какой даст.
     Раскинула Меланья карты, долго молчала, а потом и говорит:
     - Что-то не пойму я никак, где искать её. Вроде как при казенном
  доме она, а на другую половину вроде, как и нет её уже среди нас, ныне
  живущих. Сколько лет людям гадаю, а такого ещё не видала.
     Тут-то и показал старик найденный перстенёк. Взяла его в руки бабушка, рассматривает, а сама перекатывает с ладони на ладонь, будто
  горящий уголёк.
     - Тошнёхонько мне, ох тошнёхонько! Противостоять чернокнижникам,
  силам тёмным, Богом отвергнутым, не по силам мне. Не обессудьте, помогу чем смогу. Возьми, сынок, эти чётки и, не мешкая, иди в полуденную сторону, три дня от восхода до заката. Дойдешь до высокой горы. Там, в тёмной, сырой пещере живёт старичок один. Уж ежели он не сумеет тебе помочь, то только на Всевышнего одна надёжа. Спешным шагом  иди, соколик мой, со встречными людишками не лялякай. О главном помни.
  Четки из руки не выпускай, а выпустишь, в тот же час с пути собьёшься.
  А чтоб нечистый голову не морочил, молитву про себя твори. Ну, иди с
  Богом.
     Спрятал Ефремка перстенёк за пазуху, поклонился бабушке Меланье и
  за калитку вышел. Старик, поразмыслив, говорит:
     - Погоди, Ефремка. Возьми коня моего, к вечеру, даст Бог, на месте
  будешь.
     - Спасибо, отец. Век помнить буду доброту твою.
     Сел молодец на коня и поскакал степной дорогой.
     А тем временем постучался в Ларионово окошко гонец, княжной Анастасией Елизаровной посланный.
     - Сыскали дворовые люди вашу, Анисью. Княжна велит вам ко дворцу
  поспешать, может ещё живую застанете.      Вскрикнула Марфа, слезами залилась, а Ларион побежал коней запрягать.
  Вскоре легкая повозка выкатилась за деревню. Увидел повозку Гурка и
  зубами заскрежетал. А всё потому, что злобный человек никогда подлостью своей не насытится.  Метался он по ярам, буеракам, с одной чёрной мыслью: чем бы ещё досадить Анисье и Ефремке. И надумал он дело недоброе, что и выговорить страшно.
  С тем и оставим его метущуюся, почерневшую от злобы душу, и заглянем во
  дворец, к Анастасие Елизаровне.
     А она, голубонька, велела Анисью в баньке вымыть, выпарить, в сорочку
  чистую одеть и на свою постелю положить. Позвала лекаря, и сама рядышком села.
  Пришёл, повидавший всякое, лекарь, посмотрел на Анисью и лицом посерел.
  Потом и говорит:
     - Не от Бога её недуг, от Нечистого. Моими снадобьями её не вылечишь.
     И только выронил он эти слова, как легонько скрипнула дверь и, к ним,
  извиваясь, поползла змея чёрная. Глазища у нее горят, пасть разинула, шипит
  проклятая. Даже цветы на подоконнике задрожали от страха. Анастасия Елизаровна, вздрогнула, но не сробела. Сорвала со своей рученьки изумрудный перстенёк и выставила его навстречу змеище ненавистной. Брызнули лучики из
  дорогого камушка в золотой оправе, полоснули ярким светом по змеиным
  глазам. В тот же миг заплакала нечисть, и плакала до той поры, пока глаза
  слезой не вылились. Потом растянулась на полу и издохла. А как это случилось,
  открыла глазоньки Анисья, глянула на змею и тихо молвила:
     - Это ж Гурка, оборотень проклятый.
     Тут и у лекаря, и у княжны спала пелена с глаз. Все увидели распростёртого, нагого горбуна Гурку. Но ни Анисья, ни Анастасия Елизаровна не
  знали и знать не могли, что минутой раньше, по великой Ефремкиной просьбе,
  старичок-затворник вступил в смертный бой с силой тёмною, бессердечною.
  Никому не дано было видеть этот бой, а всё потому, что слаб человек.
  Не перенесть ему такого страшного зрелища. Ефремка понимал это и всю ноченьку, терпеливо ждал у подножья горы.
     С первым лучом солнца вышел на порог своего убогого жилища, древний
  старец и протянул молодцу бирюзовый перстенёк, целёхонький, будто
  кусочек небушка в золотом окошке. До земли поклонился Ефремка. Полез
  за пазуху за кошелем, чтоб отблагодарить доброго человека. Улыбнулся
  на это старик, а глаза у него чистые, безгрешные, как у дитяти. Не взял
  он денег, взмахнул рукой, и оказался молодец, вместе с конём, у княжьего
  крыльца. Там уже стояли Ларион с Марфой и обнимали доченьку свою, красавицу Анисью, да всё благодарили благодетельницу, Анастасию Елизаровну.
     Встретились молодые, Анисья с Ефремкой, и чтоб никогда больше не разлучаться, пошли прямёхонько под венец. С тех пор жили они в добром здравии до глубокой старости. И нам завещали жить в любви и согласии.

                22 января 2004 г.