Рассказ случайной попутчицы
Для иных женщин важно было если не купить, то хоть вдоволь потешить глаза всякой всячиной. Каждая из них давно таила только ей, и то не до конца осознанную, мечту. Ну, а там уже как сложится.
Женщины сидели на скамейке возле кабины. Тесные ряды бидонов угрожающе наползали и они, то и дело, отпихивали их ногами от себя. Поправляя туго повязанные платки, осматривали поля соседних колхозов и громко переговаривались.
Впереди на дороге показалась уже немолодая женщина со старым облупленным чемоданом в одной руке и городской сумочкой под мышкой. Услышав гул приближающегося грузовика, усталая путница оглянулась. Поставила на обочину чемодан и подняла руку. Грузовик, обдав пылью, не снижая скорости, промчался мимо. Сидящие в кузове колхозницы, в два десятка рук, забарабанили по кабине. Машина резко остановилась.
- Вам чего там не сидится? Счас поскидываю к бесовой матери и пойдёте до города пёхом! – высунувшись из кабины, закричал шофер.
- Ты гляди-кось, как он заговорил?
- Уж больно много гонору в тебе, Гришка!
- Ты, крестничек, не балуй. И нас тут не стращай. Мы и сами можем на тебя страху напустить. Я, вот, кое о каких твоих грешках шепну председателю и тебя, разлюбезный друг, даже мыть энту колымагу не подпустять.
- Совесть бы поимел! Бабёнка вон уже сколь пути пёхом отмахала, а до станции ещё о-го-го…
- Тебе, что на себе её везти, или боишься, что твоя таратайка пуп надорвёт?
И пока одни перекались с шофёром, другие помогли втащить чемодан и залезть женщине в кузов.
- Ну, хватит воздух языком лопатить! Поехали, Гринька! А то твоя конопатенькая поди заждалась уже тебя…
Женщины дружно захохотали. Шофёр смачно сплюнул и хлопнул дверкой. Машина тронулась с места. Солнце, умерив свой жар, окрасило легкие тучки и готовилось уйти за лесополосу, уступая ночной прохладе. Вдали показались высокие заводские трубы. Женщины притихли, рассматривая непривычный для сельского жителя пейзаж. Вскоре грузовик подкатил к железным воротам проходной. Свекловодческое звено поспешно покинуло кузов Гришкиной машины. Сунули ему в нагрудный кармашек по рублику, пообещали, как разживутся дать больше и, смущённо улыбаясь, отошли в сторонку. Матрёна продела руку под лямочки своей холщёвой сумки с вышитыми красными маками по полю и васильками по уголкам, пригладила свободной рукой волосы и первой направилась в проулок.
- Тёть Мотя! А как же та женщина? Мне кажется, что она не здешняя. Сами поглядите: смотрит, оглядывается…
- Тебе то что?
- Жа-алко, - смутилась самая младшая из их звена.
- Всех жалеть – слёз не хватит, - проворчала Матрена Давыдовна и, оглянувшись, спросила: - Эй! Гражданочка! Вы куда, ежели не секрет, путь держите?
- Мне на станцию. Только поезд в четыре утра. Надо ещё найти местечко, где бы ночь переждать, - с большой долей растерянности ответила случайная попутчица.
- Станция тут недалеко. Вот, только ночевать там я бы не советовала. Знаете, на здешней станции «шакалов» много. Приглянется кому ваш чемоданчик, тогда беда.
- Может кто-нибудь на ночь пустит? – неуверенно пролепетала незнакомка.
- Ну, на это надеяться не приходится. Идите с нами, чай не обидим.
Женщина подхватила свой облупленный чемодан и, стараясь не отстать, зашагала следом.
Катерина жила в просторном, ещё не достроенном доме. Увидела с крыльца своих односельчан, выбежала навстречу, расцеловалась с каждой и даже незнакомую женщину чмокнула в щеку.
- А мы к тебе, Катенька, на постой. Примешь? На перинах валяться, знамо дело, мы не привычные. А вот на соломке, рядницом прикрытой, в самый раз.
- Соломки у меня нет. Вчерась муженёк сенца целый прицеп привёз. Видите, на нашей улице ещё не город, но уже и не село. Так, серединка на половинку. Свёкор помог Мише пол на чистой половине настелить. Подметёте, сена принесёте, а я тем временем поищу, что бы вам под головы кинуть.
- Ты, хозяюшка, не тревожься. Хлебушек мы с собой носим. Поужинай с нами за компанию. А Михайло где твой?
- У него ночная смена сегодня. А я, вот, в ожидании, - указывая на свой живот, смущённо призналась Катя.
- Видать, скоро уже.
- Недельки две ещё погуляю. Работы по дому много, а я какая-то неповоротливая стала. Самой себе не рада.
- Ну-у, зато потом, когда родишь, мухой будешь летать, - дружно захохотали женщины.
Поужинали, чаю попили и стали сено стелить.
- Нынче у нас прямо таки Рай! Люблю, когда сеном пахнет. И я с вами лягу. Послушаю, что в нашем селе нового.
- А что у нас нового? Только и всего, что обещались новый клуб построить. Председатель старается. Он у нас с виду простой, но башковитый мужик.
- Правильно он говорит: «Человека обуть, одеть надо». Опять же от зимней стужи помочь схорониться, и прокормиться надо. А как же иначе? Божьим духом не проживёшь. Все лето работаешь, чтоб зимой было чего кусать. А что, не так, что ли? Возьмите мою семью. Я на свекле поясницу ломаю, муж на тракторе летом и зимой отдыха не знает. Уборочная начнется, так и ночует в поле. От грохота глохнуть стал. Сестра за телятами ходит. Нянькается с имя, разве что свою титьку им не суёт. Свекровь в колхозном саду полощется. Это ж только кажется, что посадил яблоньку и жди, когда яблочко на голову упадёт. Куда там! Одних только вредителей тьма-тьмущая. Свёкор ни об чём больше думать не может, как об винограде. У него над кроватью полочка прибита, а на ней книги и всё по виноградарству. Дети, понятное дело, в школу ходят. Ну, так теперь такое время, что щи варить, что свиней да кур кормить, всё по науке. Вот и выходит, хоть землю паши, хоть лён чеши, а всю жизнь на брюхо работаешь. Это ж, бабоньки, сколько сил человеческих на жратву уходит! Если вдуматься, ужасть!
- Верите или нет, но примерно такой разговор третьего дня у меня с моей матушкой вышел, - сказала, молчавшая до поры, незнакомая женщина. – Свекрови моей восемьдесят два исполнилось. В город ехать никак уговорить не могу, а в селе как без огорода обойдёшься. Силёнок уже нет. Я каждый год огород садить приезжаю, в избе выбелю. Муж копать картошку едет да дров на зиму нарубить.
- Ну и что же сказала мудрая старушка? – нетерпеливо спросила Катерина.
- О соседке своей рассказывала. На разных улицах они живут, только на задах огороды смыкаются. И я её хорошо помню. Сын её в наше село в школу ходил. Лучше всех в классе задачки решал. О-ох, если б не война, большим человеком стал бы. Она, проклятущая, судьбы людские поломала. Одним словом, как пришло две «похоронки» тётке Тодосье, почтарка сумку свою хрясть об пол и сама пошла в район, на войну проситься. А, вот, тетку Тодосю с того дня будто кто подменил. Грех судить, но до того она была въедлива, ни в горячем, ни в холодном ей не угодишь. Да ещё голосок такой визгливый, что мужики шутили, дескать, мухи дохнут от одного Тодосьиного говора. А свёкор мой так и говорил: «От вяки Тодоси рот в перекосе». Ох, и изводила эта язва муженька своего. А в одночасье, как погибли муж с сыном единственным, так она, странное дело, не плакала, не причитала, как другие бабы, а только про себя так сказала: «Видать закатилось моё солнышко». И с той минуты, не то, что улыбку, слова из уст не выдавила. Работала, как все бабы в те тяжкие годы. Даже, люди рассказывали, соломой крышу на коровнике крыла. И всё молчком.
Война кончилась, стали люди понемногу в себя приходить. Кто сына женит, кто с внуком возится. У кого гуси, у кого корова, у кого овца в ограде. Она же свою коровку в пол цены продала. Онуфрику. Детей у него целый выводок. Жена крупная такая. А этот недомерок, плотничал. Но, скажу я вам, золотые руки у мужика…
Ну, значит, продала и продала. Куда ей одной корова? Свинью к Рождеству заколола. Мясо, что продала, что так раздала. Весной бы ей поросеночка взять, а у неё всё лето клеть пустует. Кур, правда, держала. Петухи задиристые у неё были, горластые. Вот, она, не так кур, как петуха любила.
Потихоньку годочки утекли. Может пятнадцать, а может, все двадцать лет прошло, как тётка Тодося овдовела. Все уже на селе свыклись с этим. Живёт себе человек, работает, упрекнуть не в чем. А что в душе еёной кипит, кому ж ведомо. По-соседски бабы бегали друг к дружке, ежели какая в чём нужда была. Она же сама не ходила по дворам занимать, и к ней ходили. Платок по самые брови повяжет и ходит понурясь.
Бывает, молчит человек, злость копит. В ней же, будто всё одеревенело. Радости и горести мимо проходили. Ребятишки, что греха таить, ко всем в сад лазили, а к ней и в мыслях не было спроказить. Да и незачем было. Созреют яблоки, тётка Тодося подолами их все за ворота и вынесет. «Берите, - говорит, - люди добрые, кому какое глянется». И опять никому и в голову не приходило чего-то там подумать. Одинокий человек. Для кого ж ей добро копить?
Правда, была у неё одна причуда. На рассвете, как петух пропоёт, она собирается и за село, в поле идёт. Всё видящие соседки сперва вопросами донимали. Она же им одно твердит: «Солнце встречать хожу». А для какой надобности ноги бить, коли оно, само на небо выкатится? И эту причуду списали на одиночество. Мол, надо же бабе чем-то себя позабавить.
Вот, однажды, после весеннего паводка, в село пришли гуцулы. Ходили-ходили и на нашу улицу пришли. Женщины, дети хлебца просят. И мужик какой-то с ними. Председатель встретил того мужика, стыдить начал. А тот, не долго думая, говорит:
- Принимай в колхоз. Пастушить пойду. А нет, так колодцы буду рыть или камень тесать. Одно условие: от детей подальше. Мне и так каждую ночь моя утопшая семья снится.
- Ладно, - согласился председатель и постучался в Тодосьины ворота. – Тодося Акимовна, прими на постой человека!
Повернувшись к гуцулу, распорядился:
- Приходи утречком в контору, там и решим.
Председатель тронул коня и выехал на дорогу.
- Постой, мил человек! Чем же я его кормить буду?
- Что сама есть будешь, то и ему нальешь, - не оборачиваясь, буркнул он и поскакал по своим делам.
Вошёл тот гуцул в избу, сел на лавку и призадумался. Через какое-то время тётка Тодося вошла. Стала у порога и оглядывается, будто потеряла что-то и найти не может.
- Да вы не беспокойтесь, хозяюшка. Мне люди добрые хлебца дали и сальце есть. Садитесь, вместе и поужинаем. Вот, разве, что чайком бы кишочки распарить, учтиво обратился к ней постоялец.
И опять растерянность по лицу хозяйки тенью прошлась. Мужик, видит, что такое дело, уже и не рад, что заговорил. Тодося же ни слова не ответив, вёдра в руки и к колодцу пошла. А тот мужик сидит на лавке и от скуки немудреное убранство в избе разглядывает. Всё вроде бы так и не так. Чугуны под печью зеленью покрылись. Видать их давно огонь не лизал. На столе даже солонки нет. И посуда в шкафчике так запылилась, что какого цвета каемочка понять не возможно.
«В доме будто никто и не живёт. Ни хлебом печеным, ни щами не пахнет. Чудно право дело. Выйду я на вольный воздух, покурю. Заодно получше пригляжусь, что да как», - подумал гуцул и вышел на крыльцо. Сел на завалинку, сидит, смотрит, и опять раздумья его тревожат. – Огород большой, в общем как у всех в здешних местах. Картошка посажена, кукуруза, подсолнухи. Вот только грядок что-то не видать. Мальвы вдоль плетня, а в загородке для скота лебеда в человеческий рост. У дверей каморы бузина под самую крышу поднялась. Не то, чтобы хозяйка, туда и мыши дорогу забыли. Странно всё-таки. У этой хозяйки ни кошки, ни собаки нет.
Курятник открыт, там тоже пусто. Пойду я лучше к кому ни-будь другому ночевать. А нет, так лучше в стогу ночь пересплю, чем в этом неуютном доме».
Утром, всё как есть, рассказал председателю. И все бы ничего, да только разговор в конторе достиг бабьих ушей. С той минуты пошла молва летучая гулять по селу. Всё тогда припомнили люди. Каждый человек по своему разумению судил. Были такие, которые жадной тётку Тодосю посчитали. «Она даже куска хлеба с собой в поле не берёт. Никогда с нами обедать не садится. Ляжет себе в сторонке и посапывает. И не в холодке, как все, а на самом солнцепёке». Иные годы ей взялись считать. И опять неладно. Почтарка ей уже лет десять пенсию носит, а как станут бабы на рядки, за нею не угонишься.
Зачастили любопытные кумушки на Тодосьин двор. То сито вдруг понадобилось, то соли щепотку просят, то мучицы взаймы просят. А потом долго шепчутся, похохатывая, припоминают, как Тодося мечется по избе в поисках того, что у каждой хозяйки лежит под рукой. Соседушки, прослышав всякие небылицы, и вовсе глаз с неё не спускали. Дошептались таки язвы злоязыкие до того, что стали обвинять бедную женщину в колдовстве. Дескать, не ест, не пьёт она, а чужой век живёт. А самые завистливые пустили слух, будто бы тело у неё, как у сорокалетней. «Морщинки разгладились, румянец во всю щёку, прямо невеста и только…»
И что вы думаете? Влезла таки в душу одна соседка. А Тодося, с дуру, созналась ей.
- Не ем я. Не принимает пищу моя утроба. На свадьбе у свояченицы выпить и закусить пришлось. Так меня тут же и выполоскало.
- А чем же ты живёшь? – удивленно выпучила глаза соседка.
- Бог его знает. Выйду утречком в поле чистое, раскину руки и гляжу солнышку в глаза огненные. И так мне легко, так радостно, прямо как в Раю.
- Может ты ведьма? – выронила свою догадку соседка.
Осерчала тут Тодося. Прочь выгнала её со двора. А та, в отместку, и наплела по селу такое, что и в крапивный мешок не соберёшь. Теперь, куда Тодося не пойдёт, всюду перешёптывание слышит за спиной. Вроде никому ничего худого не сделала, а вот, поди ж ты, не угодила. И так ей всё опротивело, что целую ночь проплакавши, на утро решила утопиться. Чуть свет не в поле пошла, а к мельнице. «Брошусь под колесо, - думает, - и вся недолга».
Подходит Тодося к мельнице, а там люди какие-то стоят. Сами в белых рубахах до пят, а на головах венки из луговых цветов.
- Тодося Акимовна, иди к нам. Мы уже семь лет тебя дожидаемся.
Кладут ей венок на голову, обнимают, как родную. Давно тетка Тодося тёплого слова не слыхала, а тут расчувствовалась, расплакалась и всё, как есть, им рассказала.
- Не печалься, голубушка! Мы все такие же, как и ты. А называют нас «Дети Солнца».
Что там дальше было – никто не знает. В село тётка Тодося больше не вернулась.
- Вот как бабёнке повезло! Это ж сколько денег мы проедаем?! Времени сколько прожигаем стоя у плиты! А ей ничего этого не надо…
- Глупая ты, Катерина, - покачала головой тётка Матрёна. – Мы ж спервоначалу глазами едим, а потом уже зубами кусаем. Не уж-то ты мимо пройдёшь, чтоб вишенку в рот не кинуть? А спелая шелковица сама в руки просится. Мы, вот, завтра домой воротимся и первым делом щей тарелку нальём. А так, придёшь домой, сядешь в угол и никакой тебе радости.
- И то правда, бабы! Это ж ни свадьбу сыграть, ни покойника помянуть. Гольная скукотень!
- Вот, что девчата. Чудес на свете много, только нам и так хорошо. Какими родились на свет Божий, такими достойно до последнего денёчка дожить надо. Всё! Хватит языки полоскать! Скоро полночь. Спать пора, а то зарю проспим…
Утром тётка Матрёна посмотрела на то место, где незнакомая женщина спать укладывалась, и вздохнула.
- Наплела тут нам с три короба и, не простившись, укатила. А может, правду сказала? Кто знает… Ну, да всё едино.
9 июля 2005 г
Свидетельство о публикации №210041600692
Олег Глушков 19.12.2010 20:12 Заявить о нарушении
Анна Боднарук 20.12.2010 00:55 Заявить о нарушении