Человек с солнышком за пазухой

               
     В нашем посёлке люди просыпаются на пол часа, а то и на час раньше, чем в городе. Разницу во времени отнимает дорога. На какую из тропинок не ступи - непременно приведёт на автобусную остановку. Моя остановка по шестому маршруту первая, у самого автобусного парка. На той стороне дороги, за небольшим лесочком, садовые участки с возвышающимися нехитрыми постройками. Во многих домиках люди живут даже зимой. Утром, вместе с жителями пятиэтажек, садятся в автобус. На первый взгляд люди как люди. Только наблюдательный глаз сможет выделить среди пассажиров дачника. И дело не в одежде. Многие одеты довольно таки прилично, а по глазам. Ночевавшие в обычных квартирах заучено шагают по асфальтовым дорожкам, молчаливые, полу проснувшиеся. Им явно не в радость утро нового дня, а о предстоящей работе и вовсе думать не хочется. Другое дело люди разбуженные птичьим щебетом. Уже с первой минуты активной жизни лица дачников излучают тихую радость человеческого бытия. И идут они по лесной тропинке к автобусной остановке вовсе не потому, что где-то их ждёт строгий руководитель, а потому, что в Богом данное утро просыпается всё живое на Земле для каких-то своих дел. Подчиняясь многовековому уставу живой природы, просыпаться вместе с солнышком, и день у них течёт совсем по-иному.
     На остановку я шла не спеша, памятуя, что в запасе есть десять минут. Отъезжающий автобус меня нисколько не расстроил. «Успею, - вялая мысль проскользнула краем сознания. – Сяду в автобус, выедем на центральную дорогу и подремлю ещё немного». Подошла «шестёрочка». Сажусь у окна и углубляю подбородок в мягкий воротник тёплого джемпера. С наслаждением вдыхаю привычный запах, будто касаюсь лицом подушки. Автобус тронулся в путь и я блаженно закрыла глаза.
     На следующей остановке рядом со мной сел старичок. Не поднимая головы, краешком глаз взглянула на спутника, отмечая про себя аккуратно подстриженную бородку, синий спортивный костюм, клетчатую полупустую сумку, которую он повесил на загнутую палку, которую держал перед собой. Тонкие пальцы, с коротко подстриженными ногтями, легким подрагиванием отстукивали о её черенок ритм какой-то бодрой, только ему слышимой мелодии. Не поднимая головы, я дотянулась взглядом до его лица, губ, глаз. Под козырьком берестяной кепки, мимо моего лица, в окно глядели по-детски голубые глаза. «Надо же, лет ему уже немало, а взгляд открытый, без пятнышка греховной тени. Вот кому позавидовать можно. По всему видать он добрый, светлый человек…» - подумалось мне и я легонько вздохнула.
     Старичок услышал мой вздох, посмотрел на меня и улыбнулся краешком губ, поздоровался.
     - Доброе утро.
     - Доброго здоровья мил человек, - неожиданно для самой себя в следующую секунду ответила я и улыбнулась в ответ. Но, заметила в окне нити моросящего дождя, зябко передернула плечами. – Что-то лето нынче не торопится в наши края.
     Мы говорили о погоде, о садовых заботах, о близких и понятных житейских вещах, а в душе, будто цветок распускался. Всё мое естество тянулось к этому человеку. В глубине души понимала, что просто соскучилась по теплоте человеческого общения.
      «Но, отчего же? Ведь я каждый день встречаюсь с людьми, разговариваю с ними, - пытаюсь мысленно возразить самой себе, но тут же догадка ставит всё на своё место. – Людей-то много, а этот человек особенный. У него словно осколочек солнца за пазухой спрятан. Будто неиссякаемая батарейка подпитывает его. Может быть именно из числа таких вот людей и появляются Праведники на Руси Великой…»
     Автобус, сделав большой круг по посёлку, подъезжал к перекрестку.
     «Сейчас остановится, переждёт идущий по центральной дороге транспорт. А вот и давно примеченная мною поленница дров. Напиленные чурочки ровненькой стопочкой сложены у чьих-то ворот для просушки…»
     - Посмотрите на поленницу, - предлагаю я. – С правой стороны есть несколько чурочек с забавным рисунком в серёдке. Вроде яблока разрезанного пополам. Семенные пазухи звёздочкой, только не остроконечные, а округлые. Странно то, что пять коричневых колец вместо одного. Я давно заметила их, только объяснить такое чудо природы не могу.
     Старичок внимательно посмотрел в указанную мною сторону, вытянул трубочкой губы и засопел. Автобус резко тронулся с места. Спутник мой качнулся, опустил голову и надолго задумался. Пальцы то лихорадочно барабанили по отполированному руками древку палки, то замирали, то сжимали её до белизны под ногтями. О чём он думал в эти минуты знает только Бог один. Мне же ничего не оставалось, как только ждать и надеяться, что он вспомнит обо мне и поделится своими мыслями. За окном проплывали двухэтажные деревянные постройки, но мне было не до них. Я пыталась урезонить свое любопытство. Дескать, чего ради он станет делиться своими соображениями с незнакомым человеком, как, вдруг, старичок вздохнул и откинулся на спинку сидения. Поворачиваю к нему голову и, уже не скрывая своих намерений, ожидаю дальнейшей развязки. Старичок указательным пальцем снизу ткнул в козырёк берестяной кепки, сдвинул её на затылок, как-то виновато улыбнулся и начал рассказывать.
     - Я, конечно, не великий знаток человеческих душ, сил и возможностей, но кое- чего слышал, да и сам с этим сталкивался. Такие деревья, конечно же, большая редкость. Но, ведь, и судьбы людские – каждая на особицу. А тут чья-то трагедия сокрыта. Это от нас спрятана. Творец всего сущего обо всём ведает, всё знает и обо всём в свой час позаботится.
     - Так вы полагаете, что это спиленное дерево связано с судьбой человека? – насторожённо спрашиваю я.
     - Я так думаю, что душа человека после кончины не летит Бог знает куда в заоблачные дали, а тут, на Земле обретается. В животное, в птицу или в дерево переходит.
     - Это, зачем?
     - Да, чтоб очиститься от скверны. Вот, как бабы полотна отбеливали. Нам тоже надо пятна повывести. Ну, как вам сказать, вроде как окна вымыть. Чтоб в душу свет Божий пролился.
     - Снять накипь с совести своей, - уточнила я.
     - Вот-вот. Я вижу, вы меня понимаете, - улыбнулся в ответ старичок.
     - А почему вы считаете, что с этим человеком несчастье случилось?
     - Очень даже просто. Человек одиноким на свет рождается и уходит из него тоже один. А тут их пятеро. Двое, трое, и то много. Да-а, редкий случай!
     - Может это женщина, в ожидании была? Может разродиться не смогла. А помочь бедняжке, видать, было некому.
     - Вот и я о том же подумал. Четверо ребятишек! Это по нынешним временам сенсацией бы назвали. Хотя охотников прославиться всегда было много. Да и будет, уж так устроен человек. Но, ещё больше тех людей, которые хранят свою тайну или тайну своей семьи, что называется, за семью печатями.
     - Выделишься, значит, накличешь беду на себя. Кто из любопытства, а кто из зависти захочет уколоть.
     - Знаете, не всегда уколоть, то есть сделать больно, означает причинить человеку зло. Бывает так, что небольшая боль предупреждает. Я бы сказал, предостерегает от больших ошибок.
     - Так-то оно так. Только от боли скорее чертыхнёшься, чем обрадуешься. И уж, конечно, в голову не придет поблагодарить за причиненную боль.
     - А я, вот, всю жизнь благодарю.
     Старик замолчал и глубоко задумался. Я поглядывала на него украдкой, боясь пошевелиться. Честно говоря, дорого б заплатила, чтоб выведать мысли его. Но, и то понимала: его это, личное право, рассказывать незнакомому человеку о своей судьбе или промолчать. И всё же маленькая надежда теплилась в душе. Кто знает, может он чувствовал это мое желание, а скорее всего самому захотелось выговориться, но первые слова прозвучали для меня неожиданно. Старик смотрел себе под ноги. Длинный козырёк берестяной кепки до половины скрывал лицо. Только борода с легкой курчавинкой прикрывала ворот спортивной куртки. Голос звучал тихо, будто не уста творили слова, а звук доносился из груди. Опасаясь упустить хотя бы единое слово, мне пришлось склонить к нему голову и, не шевелясь, просидеть весь путь до города.
     - На войну меня призвали в октябре сорок четвертого года. Как сейчас помню, с утра снег пошёл. Крупный такой, частый. С окна калитку не видать. В сенцах бабушка, по отцовской линии, шепнула мне: «Ты, голуба моя, через заднюю калитку выйди. Потом уже нас нагонишь». Перечить мне не хотелось. Она и так обмолвилась, дескать, не дождётся меня. Да так и случилось. Я вернулся в аккурат к её сороковинам. Мама, потом, объяснила, что неспроста она  меня туда услала. Мои следы по первому снегу хотела уберечь. Через заднюю калитку мы только летом корову на выгон выгоняли. Зимой и тропинки туда не было.
     Ну, как и что было, рассказывать не буду. Этого и за день не расскажешь. Скажу только, что ранило меня в первый же день. Одним словом: в тот день и час, как попал на передовую. Помню, потом долго сокрушался. Бабушка ж мне предсказывала лёгкую службу, а тут вот какая оказия приключилась. Да хоть бы в бою, а то так, шальной пулей зацепило.
     Попал я, значит, в госпиталь. Казалось бы, велико горе. Кость не задета. Неделька, друга и заживёт. Ан, нет. Вроде рана затягиваться начинает, а вот, ни с того ни с сего мокнуть начинает. Два месяца в госпитале провалялся и конца не видать. Самому уже совестно от ребят. Будто нарочно отлыниваю. А тут ещё Маруся. Санитарка наша. У меня на ту пору только-только усы над губой пробиваться стали, а она годом меня моложе. Знамо дело, молодые, заглядываться друг на дружку стали. Вот, я, в порыве чувств, и пожалился ей на нескладную судьбу свою. Дескать, войне скоро конец, а мне дома и сказать будет нечего. В тылу, на постели провалялся. Ничего на это Маруся не сказала. Но, уже на следующий день, осторожно так, говорит:
     - Тот, кто выпустил пулю, очень злым человеком оказался. Будет сочиться твоя рана, пока в могилу не сведёт. Не помогут тебе доктора. К бабке надо идти…
     - В своём ли ты уме? Куда ж я пойду?
     - Было б на то твоё желание…
     - Я жить хочу, Маруся, - как-то само собой вырвалось признание.
     - Потерпи немного. Пособлю. Я ведь здешняя. Скажи мне только: ты крещёный?
     От её слов я ещё больше смутился. Тогда, сами помните, верующие люди были не в чести. Но, всё же, кивнул головой. Дескать, не виноват я, маленьким ещё был, моего согласия не спрашивали. И опять она мне ничего на это не сказала. А через пару дней шепнула на ухо, чтоб я тихонько оделся и шёл за нею. Да я б тогда куда хочешь за нею пошёл. Так, вот, привела меня моя Маруся в какой-то полуразвалившийся сарай. Там уже бабушка ждала. Оказалось, что это её, родная бабушка. Только после войны узнал, что бедная старушка километров двадцать по полям и лесам шла, меня, незнакомого человека, от смерти спасать. Вы, может, не поверите, но я как её увидел, ну, одним словом родным человеком она мне показалась. Захотелось обнять её, даже в носу засвербело. Вот-вот расплачусь. Будто она не Марусина, а моя, родная бабушка.
     Короче говоря, старушка сперва на мои ладони посмотрела. Потом уже что-то над горящими углями шептала, дымом окуривала, водой поливала да сплевывала.
     Трижды я ходил в тот сарай. Как не таились мы с Марусей, а нашёлся таки один негодный человек, который выследил нас. Дурья голова распустил слух, будто мы в сараюшку на свиданку бегаем. Мне-то ничего, а Маруся стыда натерпелась.
     Ну, хотите – верьте, хотите – нет, а рана заживать стала. Меня к выписке готовят, а Маруся слезами заливается. И мне с нею никак расставаться не хочется. Тут уже бабушка сама в палату пришла. Долго глядела мне в глаза, а потом говорит:
     - Ты из нашего, Солнечного рода. А не веришь, так у родных своих поспрошай. Посему доверие к тебе имею. Сполняй службу воинскую, а то, что Судьбою предназначено сполнится в свой срок. Ты в этом не сумлевайся.
     Поцеловала меня в лоб и ушла.
     Маруся, когда мы с нею прощались, шепнула мне:
     - Бабушка сказывала, что линии на наших руках похожие. Мы ещё при рождении друг дружке предназначены. Я тебя, Васенька, ждать буду».
     И ждала. Четыре года ждала. Приехал я за нею. «Так и так, - говорю, - желаю Марусю в жёны взять».
     - Твои слова для меня не новость, - отвечает бабушка. – Ты, мил человек, поживи у нас недельку. Даст согласие роза, благословлю. А нет, так ты гляди мне девонька… - погрозила скрюченным пальцем внучке бабушка.
     Что было ею недосказано, Маруся мне потом объяснила. Одним словом – плохо бы было. Ну, да обошлось.
     - А кто эта Роза? – спрашиваю своего попутчика в берестяной кепке.
     - Цветок это. В горшке, на подоконнике рос. Узловатенький прутик, несколько листочков на нём, да пара шипов. Я на него спервоначалу и внимания не обратил. А уж согласия у него спрашивать и вовсе глупостью бы посчитал. Однако, как мне было старушку ослушаться, коли она у Смерти из рук меня выхватила. «Ладно, - думаю, - поживу недельку, авось не убудет меня, там видно будет».
     Вот, поужинали мы. Бабушка Марусю на малую половину спать отослала. Сама сняла с головы беленький платочек, глаза мне им завязала и велела из подоконника горшок с розой на стол перенести. Дело плёвое. Раз, два и готово. Снял платок и отдаю старушке. А она стоит, улыбается.
     - Признала, - говорит, тебя. А то б не далась. В кровь исцарапала.
     Пожал я плечами и смотрю, что дальше будет. Старушка же шапку мою берёт, переворачивает, и в нее горшок с цветком кладет.
     «Чудит старушка», - думаю. Сам молчу, вида не подаю.
     День, другой, третий живу в их избе. Весь день в своей шапке хожу. По хозяйству чего надо делаю. А стемнеет, цветок в моей шапке ночует. Ладно. Раз у старушки такая причуда, ради Маруси стерплю. Не долго уже осталось. Вот и пятый, шестой день. Молчит старушка, и я молчу. На седьмой день просыпаюсь и чудится мне, что я в Раю. Запах такой, ни есть, ни пить не надо, а только этим ароматом насыщаться. Лежу и глаза боюсь открыть.
     - Вставай, соколик мой! Твое время пришло, - трогает за плечо меня бабушка.
     Первым делом цветок глазами ищу. Хоть бабушка «розой» его называла, но не роза это. Сколько живу, а такой «розы» нигде не видел. В книгах искал, не нашёл. Так, вот, вижу знакомый горшок в моей шапке, а цветка признать не могу. Прутик беленькими цветиками облеплен. В чем был, соскочил с постели и к нему. С великой радости ласковые слова ему шепчу, пальцами трогаю, нюхаю. И вот, ей богу не вру, чувствую, что руки мои силой наливаются. Уверенность в себе появилась. Я-то, честно вам скажу, не из бойких был. Ежели чего надо было, то через великую робость перешагнуть надо было. А тут – осмелел. Говорю бабушке:
     - Отдайте мне в жены Марусю или уметнуть мне её придётся. Потому, как нет мне жизни без неё…
     - Экий ты прыткий! Тебе, соколик, тебе она предназначена. Только погоди пару деньков. Силу свою ей передам, тогда и увози её в свою постелю. А покудова – не трожь! Мне с нею кое об чем потолковать надобно. Ты нам не мешай. На малую половину три дня и три ночи – ни ногой. Уговор?
     - Да, как скажете, бабушка, - пожав плечами, соглашаюсь я.
     Ладно. Я то воды принесу, то дровишек нарублю и вёе на окна малой половины поглядываю. Занавески на них беленькие, а поверх них ещё и рядном занавешено.
Сколько раз будто подмывало меня отворить дверь на малую половину. Войду в сенцы, постою под дверью и прочь уйду. Вечером же так в сон клонило, что, прямо таки не раздеваясь, поверх одеяла спал.
     Ну, скоротал я трое суток. Вышла моя Маруся. А я гляжу на неё, и сердце кровью обливается. Худая, бледная, одни глаза в пол лица. Виновато так говорит мне:
     - Мне бы чайку попить, да в баньке попариться.
     Я со всех ног кинулся исполнять её желание. А бабушка, тем временем, крышку  сундука откинула и, всё, что внучке в приданое припасла, стала на кровать выкладывать. Самолично вымыла, выпарила Марусю и, старую одежку её, в печке пожгла. Не вмешивался я, ни о чём не спрашивал, не до того мне было. На другой день, затемно отправились мы на вокзал. А перед тем как уйти, бабушка цветок в одеяло завернула и велела беречь пуще всего ценного в доме. К тому времени все цветики с листиками облетели. Один узловатый прутик из земли торчал.
     «Ладно, - думаю, - приедем, разберёмся».
     Маруся моя к тому времени на фельдшера выучилась. Уважали её в селе. Да и, помимо того, она от бабушки многое переняла. Сколько раз её в городскую больницу звали, а она ни в какую.
     В том году похоронил я свою Марусю. Солнышко моё закатилось… Э-эх , жизнь пролетела, как один день. Бывало, задумаю чего сделать и прошу её мне глаза своим платком завязать. Руки к розе протяну и жду, что ответит чудесный цветок. Если от него ароматом повеет, тут уже смело берусь за дело. Но бывало, что шип в тело вопьётся. До крови оцарапает. Тут я, как говорится, хвост подожму и в запятки. Не ко времени моя затея, так-то.
     - А сейчас где этот цветок? – спрашиваю его.
     - Нет Маруси, нет и цветка. Вспомнил о нём уже после похорон. Гляжу, а он весь обуглился. Вот, ведь, как вышло. Я тогда на кладбище его отнёс. Ямку на могилке вырыл и, прямо с горшком, зарыл. Так мне тягостно было, что чуть ума не лишился. Сын видит, что такое дело, говорит мне: «Собирайся, папка. Повезу тебя в Сибирь. Там тоже хорошо…» А мне все едино куда ехать. Одна беда: не могу в городской квартире жить. Стены давят. Воздуху не хватает. Вот я на даче и обосновался. Кошка там, собака. Хороший пес. Озорует правда, но хороший. А сегодня за продуктами еду. Хлебца, маслица надо.
     - Так и в нашем поселке все это можно купить.
     - Так-то оно так, да я по правде сказать по внукам соскучился. Не такие они, как мы в молодости были, но, я так думаю, настоящими мужиками вырастут. А как же иначе? Они ж нашей с Марусей крови. С солнышком за пазухой.
     Услышала я эти слова и подивилась. Это ж надо, в точности так сказал, как я о нем подумала. Радостно стало на душе, что теперь и в нашем краю есть такие хорошие люди. Поглядишь на них и горести, словно утренний туман под солнцем, испаряются.
     - Пора мне. Спасибо вам. И дай вам Бог здоровья на многие годы, - на прощание пожелала своему попутчику. Старик приподнял берестяную кепку и слегка поклонился. На меня взглянули по детски васильковые глаза, да так и впечатались в памяти.
                20 июня 2005 г.