Совсем пропащий! Без родителей вырос, наркотики продавал, и сам употреблял, двенадцать лет в тюрьме просидел. Одинокий волк. Моя хата с краю, ничего не знаю, и знать не хочу. Что с такого возьмёшь?
Ничего, кроме любви, если полюбить такого сумеешь...
Какое блаженство проснуться в чистой белой постели.
Проснутся, потому что Солнечный лучик в ресницах ещё закрытых запутался, а не оттого, что сиплый прокуренный мужской голос, ещё более сиплый спросонок орёт «Подъём!!!». Почувствовать, что воздух свежий, свежий, не воняет прелым бельём и немытыми мужскими телами, и ты один, совсем один в светлой комнате без решёток на окнах, в которой пахнет свободой.
Потянулся так, что все косточки захрустели: Сейчас встану, приму душ, позавтракаю и займусь делами, потому что на свободе на всё это блаженство заработанных в лагере денег надолго не хватит.
Город, в котором я родился, прожил почти восемнадцать лет, за двенадцать лет стал совсем другим, незнакомым. Даже названия улиц поменяли. И сами улицы, раньше шире были, сейчас все бордюры импортными тачками заняты, по проезжей части не перейти, светофоры от потока машин с ума сходят. Что-то я не помню, чтобы раньше столько авто в городе было, и чтобы каждый по своим правилам ездил не помню. Правила дорожного движения нынче видать на знаках Государственного банка пишут, и чем выше достоинство знака, тем новее, вернее Правила...
В центре города, ничего не скажешь, дома похорошели. Фасады отремонтированы, вывесками, рекламными плакатами украшены, вместо старых, ещё дореволюционных (я имею в виду революцию 1917 года) окон, новые стеклопакеты. Даже в подвалах, где в период развитого социализма только кошки за крысами гонялись, пункты мобильной связи, бары, игровые автоматы. Везде кафе, как в Париже (я в кино видел) выставили прямо на тротуары хорошенькие столики под нарядными зонтиками.
Ничего удивительного. Я в стране победившего социализма сел, а вернулся в странно развивающийся капитализм. Революция же снова свершилась! Вроде всё должно изменится, только физиономии одни и те же остались, хоть бы макияж сделали, лики партийные красные в полосатый «триколор»* перекрасили. Хотя, что толку? Всё равно народ их узнает. Как делали всё через, простите, седалище, так и сейчас делают. На окраинах, как было по-японски то яма, то канава, так и осталось, только подпорок дома придерживающих больше стало. Правду большевики говорили. Сволочью царь Николай был. Не мог лучше строить, чтобы не на семьдесят три года, чтобы хотя бы сто лет простояло...
Триколор – трёхцветный государственный флаг (молдавское).
В общем, всё хорошо, только это не мой город!
Бабка умерла, квартиру какие-то люди забрали. Моего шефа, он мне тогда крупной фигурой казался, хотя по новым меркам так, мелочь, в какой-то разборке как раз перед моей посадкой прихлопнули.
Девочки подружки, уже все замужем, да и не нужны они мне, я уже не только адреса, лица забыл, только последней предпосадочной ещё помню.
Сколько же у меня, их было когда-то, девочек этих!?! Сами на шею висли... Это сейчас на двухметровую мумию фараона похож, щёки ввалились, живот к позвоночнику присосался, как вобла в процессе перевоспитания высох, а тогда...
Благодаря росту и широким плечам в пятнадцать лет двадцатилетним казался, на певца Киркорова похож был, (Где мои семнадцать лет!!!) денежки всегда в
кармане, и марафет, и не жадный и по основному вопросу никаких проблем.
Право первой ночи почтальон Варя отвоевала. Так старалась! Так старалась! А мне не понравилось...
Потом во вкус вошёл, менял, как перчатки, поиграю и брошу. Зачем мне свой самовар, когда на каждом углу с новой, нарядной чашкой чая горяченького ждут.
Прямо перед посадкой мы с однокурсницей по ПТУ Алёнкой почти три месяца на чердаке, там у меня тюфячок был, дружили. Красивая была, высокая, стройная и без комплексов. Мы с ней...
В суд приходила, ждать обещала...
Хорошо, что не дождалась! Я же по памяти к девочке в мини юбочке, со стрижкой «Мальчик без мамы» шёл, пересидеть, на гостинице сэкономить, за одно и старое вспомнить, если получится... к жрицам любви не ходок, в шестнадцать лет обжёгся, еле вылечился.
Уж не знаю, на что рассчитывал, только открыл мне дверь мужчинка размер «Метр в кепке и на коньках», артикль «Скот в сапогах в домашней обстановке». Глазки блестят, щёчки горят, животик шестимесячный из-под резинки трусов фасона «Семейные, колени согревающие», вываливается.
Посмотрел на меня, сей экземпляр, ничего не спросил, ротик открыл, перегаром так потянуло, ароматы ладана пополам с духами из квартиры по мозгам бьющие перекрыло, чуть с копыт не сшибло :
• Кисюля, это к тебе! – проблеял.
Выплыла мадам в японском кимоно, длинные чёрные «ведьмины косы» по плечам разметала, от перстеньков на пальчиках солнечные зайчики по всему потолку скачут. От девочки только маленькое родимое пятнышко над верхней губой остались.
Не узнала она меня:
• Вы гадать или ауру подправить? – спросила.
Я сказал:
• Извините, квартирой ошибся, - и разошлись мы, как в море корабли, даже волну не вспенили...
Марафет – наркотики. Слова из жаргона преступников, называемого «феня». Далее по тексту (в. ж).
Бывшие коллеги по бизнесу, именуемому в уголовном кодексе «Приобретение и хранение наркотиков с целью употребления и сбыта», кто сам мордой в порошок влез и, если ещё жив, то уже не жилец, кто сумел удержаться на такую высоту забрался, не достанешь.
Из старых связей, только мелкий барыжка,* скупщик краденого Фима, на месте. Как сидел в своей квартирке возле базара, так и сидит, нос не высовывает. Купит по мелочи, продаст по мелочи, видимо ему на жизнь хватает.
Он мне обстановку в городе быстро описал:
• Поверь мне! Когда ты садился гопстопники,* не говоря уже о кидалах* и барыгах, - Фима улыбается, намекая на себя, - были порядочнее, чем наше нынешнее руководство. Эти банкиры, денежные пирамиды, строящие жильё фирмы, компании дающие свет и воду грабят народ, как бандиты с большой дороги! А наш мэр! Ты уже знаешь, кто у нас сейчас мэр? Он на всех перекрёстках рассказывает, как страдал при Советской власти, как будто мы не знаем, что при Советской власти он страдал вот в этой самой кровати, - жест в сторону семейного ложа, в открытой двери спальни, - с моей женой, пока я за эти несчастные булыжники на нарах парился.
Фима распаляется, краснеет от негодования:
• Просто хочется набраться смелости и плюнуть в телевизор, когда этого подлеца показывают!
«Несчастные булыжники», единственная Фимина крупная сделка, в материалах уголовного дела именовавшиеся «бриллианты в изделиях», были украдены из ювелирного магазина Андрюшкой, носившим изящную кличку «Сопливый» из-за вечного насморка, и переданы для реализации Фиме. А бизнесмен сей, додумался прямо на базаре колхозникам продавать, попался, конечно. Но об этом я говорить не стану, потому что Фима уже направляется в спальню, чтобы выдать мне немного денег, на раскрутку, и по его глазам, я вижу, что он совсем не надеется получить их обратно.
Жена Фимы, дородная дама бальзаковского возраста, лет пятнадцать назад, когда муж загремел за камешки, была красавицей, и наш нынешний мэр действительно был тогда одним из ярых почитателей её красоты, а сейчас она бурчит:
• Нужен мне этот мэр! Я не такая ненормальная, чтобы с его мерзкой женой связываться!
Дальше она бурчит тихо, в спальне, видимо, намекая мужу, на размер пожертвований, и мне очень хочется пообещать, что я не только верну долг, но и куплю им «на проценты» большой телевизор, чтобы Фима не промахнулся, когда наберётся смелости и станет плевать в экран.
Не очень щедрые инвестиции на раскрутку компенсируются полной информацией о положении в деловом мире, где ключевые позиции заняты нашими с Фимой бывшими подельщиками. Он подробно рассказывает, кто утонул и пропал, кто всплыл и быстро нарастил капитал, намекает на то, что именно дерьмо не тонет и, наконец, сообщает к кому всё-таки стоит обратиться, если я действительно завязал и ищу приличную работу.
Если Фиму действительно интересует этот вопрос, то я могу, совершенно честно сказать, что я действительно завязал, потому что никакой воровской профессии не обучен, и на нары больше не хочу, под завязку наелся! И к старой «профессии» совсем не тянет, наркотики гадость! Вначале вроде в затяжном прыжке вверх взлетаешь, а потом просто летишь вниз по наклонной, остановиться не можешь.
Я за эти годы на всяких летунов от первого «глюка»* прямым ходом в «долину предков» взмывших, насмотрелся! Понял, что если бы тогда доблестная советская милиция меня не остановила, а советский суд, «самый гуманный суд в мире», не отправил в места, где наркоманию лечит быстро, но болезненно, я сейчас, наверное, лежал бы себе тихонечко на кладбище, и нюхал не прекрасный воздух свободы, а корни одуванчиков и прочих трав, растущих на моей неухоженной могиле.
Так и хочется стоя поблагодарить родную милицию, многоуважаемый суд, а за одно и родителей, которые мне, видимо, генетически, сами того не желая, железное здоровье передали. Будь я слабаком, давно бы загнулся.
Барыжка, барыга – скупщик краденного. (в. ж).
Гопстопник – совершающий деяние, квалифицируемое законом, как разбойное нападение (гоп-стоп). (в. ж).
Кидала – аферист. (в. ж).
Глюк – состояние, в которое впадает наркоман, под действием наркотика. (жаргон наркоманов).
Я родился, как сейчас говорят, в не полной семье.
Правильнее сказать, в совсем не полной. Отец вообще не просматривался, ни при каком освещении. Мать имелась! На, засиженной мухами, фотографии, она улыбалась, демонстрируя, чуть прикрытое мини юбкой, крутое бедро. По легенде, она куда-то на заработки укатила. Так заработалась, что любимому чаду не только заработанное, открытку ко дню рождения ни разу не прислала.
Бабка родитель и воспитатель была дамой образованной, религиозной и профессия у неё была в Советском Союзе редкая, можно сказать эксклюзивная – профессиональная нищая. Она для своей деятельности грим и прикид* много лет подбирала, усовершенствовала. Зайдёт к жене дяди Саши, который храм охранял, при церкви в сторожке жил, приличная пожилая дама с претензиями, в шляпке и перчатках, а выходит горбатая старушенция с клюкой и бельмом на левом глазу. До сих пор не знаю, как она это бельмо устраивала, только меня эта метаморфоза тогда очень устраивала. Я по молодости лет происхождения нашего с бабкой достатка очень стеснялся, потом перестал, не до того стало. Она и меня хотела к семейному бизнесу приобщить, только я, с детства, видимо, в папу крепкий, высокий, в любом тряпье жалости не вызывал.
Сколько себя помню, бабуся со мной не разговаривала, орала или бурчала:
• За какие грехи мне этого байстрюка, это ведьмино отродье на шею повесили? – но жизни меня крепко учила:
• Дурак один горбатится за всех. А каждый умный загребает для себя.
• Работа не волк, в лес не убежит, на шею с ногами влезет.
• Дурак загнётся стоя у станка, а умный тихо сидя в ресторане.
• Не имей сто друзей, отберут сто рублей.
И ещё три десятка в том же духе. Я эти бабкины афоризмы наизусть вызубрил. Они мне в местах временной изоляции очень выжить помогли. Там, как на воле красиво называется: братство, товарищество, землячество, и заканчивается, как на воле, если, как пауки в банке друг друга из-за пайки хлеба не сгрызут, крыса найдётся, за ту же пайку всех сдаст. Я сразу решил. Мне никакие кореша * не нужны, я сам по себе одинокий волк и правильно решил, за двенадцать лет даже сивый волчий окрас приобрёл, но выжил, до воли дожил.
А ещё бабка деньги разным людишкам под серьёзное обеспечение, обычно ворованное, под процент давала. Сколько я этого обеспечения Фиме на продажу переносил, не сосчитаю...
Прикид – одежда, аксессуары, создающие определённый образ (молодёжный жаргон).
Кореша – друзья (в. ж).
Пришёл к нам однажды мужик за деньгами.
Не знакомый, но с хорошими рекомендациями от верных людей, а мы с бабусей, за мои карманные деньги, собачимся. Я кричу, что мне на сигареты не хватает, бабка отвечает, что дед в моём возрасте уже делами ворочал, родителей кормил. Ещё подумал, что, видимо, переворочал, в тридцать с хвостиком по статье «Разбой» по законам военного времени в круизном вагоне «столыпин»* осматривать, а за одно и усовершенствовать, красоты Сибири укатил. Только к красоте не привык, от новых впечатлений быстро в ящик сыграл. Всё это я сказать не успел, посетитель прибыл.
По внешнему виду мужчина обстоятельный, не шпана * какая-то, и сумму занял приличную, и обеспечение представил не мелочь.
Вышли мы с ним во двор покурить, бабка в комнатах не разрешала, а он смеётся:
• И охота тебе в пятнадцать лет у нищей старухи побираться, когда деньги просто из земли растут, не нагибаясь собрать можно.
Стал я эти деньги, пыльцу с кустов индийской конопли, не нагибаясь собирать.
Выйдем в поле, с пацанами* в догонялки поиграем среди метёлок, с потных тел анаша* - бабки в чистом виде, скатывается.
Потом продавать мелкими партиями стал, а потом мне шеф бригаду перевозчиков доверил, только просчитался. Молодой я совсем был, глупый, как щенок. Люди большие деньги за дрянь эту платят, а она, вот она, у тебя в руках, попробовал, пристрастился и на дури, как последний фраер погорел.
Грохнули шефа, того самого мужика, который у бабки моей приходил «бабки» взаймы брать, и решил я в неполных восемнадцать мальчишеских лет сам бизнес двигать, а связей с гулькин нос.
Поставщики из жарких провинций, тогда ещё необъятной советский империи, от порохового дыма, как сахар в их любимом чае, растворились, представители конкурирующей фирмы от блеска ментовских погон, на стрельбу сбежавшихся, горохом по углам рассыпались. Бери и радуйся! Город твой! Только, где для страждущих, и для себя, между прочим, кайф * добыть?
Случайно, возле бочки пивной знакомого встретил, Федьку. Он у меня одно время активно наркоту прикупал, потом завеялся куда-то, я уж думал, завязал, а он для персоны в завязке слишком сильно в разговоре тормозит, слова по слогам выдаёт, но мне спешить некуда.
Поведал мне Федька свою грустную историю.
Поехал он к тёще в деревню за картошкой, а она маковыми коробочками печь топит.
Федька:
• Вы что, мама, - заорал, - это же…,- и тут сообразил, что тёща наркотик не даст, - это же бесценный корм для кроликов. За две недели до десяти килограмм набирают. Машке - Машка Федина половина кролей разводит, - привезу, она обрадуется.
У тёщи кроликов нет, да и кто для любимой дочки пожалеет? Отдала она зятю два мешка маковых коробочек. Прошло несколько недель. Звонок в дверь.
Тёща приехала с мешками и чемоданом:
• Кролики, - с порога обречено сказала она, - все кролики в деревне передохли… Мужики меня побить грозят. Дом заколотила и к вам жить…навсегда.
У Федьки на чердаке два мешка счастья заныкано,* надолго хватит, и хотя тёща в придачу с характером 98 процентов стервозности, врагу не пожелаешь, ему, всё-таки, как-то легче, а мне для себя не хватает, скоро крутить, ломать начнёт.
Пришёл к бабке на «рабочее место» за ключом от квартиры, а она с сослуживицей разговаривает. Нищие при Советской власти, люди серьёзные были, у них задолго до Горбачёвских кооперативов, интернациональная кооперация была. В православные праздники возле церквей просили, перед еврейскими на еврейском кладбище, всем хватало. С мусульманами что-то не срослось, весь год бы купоны стригли. Вот бабуся, в порядке межконфессионнального обмена, бабу Хану разделить пожертвования на праздник Маковей приглашает, недавно на их каком-то мероприятии хороший куш сорвала, а я стою и вспоминаю коробочки с яркими цветочками и пахучими травами в букетики связанные.
У бабки в комнате запах этих трав от праздника, до праздника не выветривается...
В деревню с мальчиками подался. Там уже всё договорено было.
* Столыпин – вагон с решётками, приспособленный для перевозки уголовников (в. ж).
* Шпана – мелкие воришки, хулиганы, лица, примазавшиеся к преступным элементам, презрительное (в. ж).
* Пацан – мальчик, подросток (в. ж).
* Анаша – план, наркотик, изготавливаемый из пыльцы индийской конопли.
* Кайф – удовольствие (в. ж).
* Заныкать – спрятать (в. ж).
Старик со своею старухой нам рюкзаки, чемоданы набивают, как коробочки эти с цветами Чернобривцами связывать и на праздник Маковей перед церковью продавать рассказывают.
Рассчитались мы с ними, на автостанцию пошли.
Автобуса ещё час ждать, а я маковую солому никогда не курил, я уже дня три ничего, кроме «Беломора» не курил. Не утерпел, мальчишек охранять чемоданы оставил, сам в туалет побежал пробовать. Забил косячок, затянулся, от незнакомой дури всё поплыло. Не помню, может быть, выступал, кричал что-то, только именно в это время участковый местный на огонёк заглянул, приспичило ему, а у меня один глаз на Кавказ, другой на Жмеринку и на спине целый рюкзак вещдоков.*
В себя пришёл в «Чёрном вороне». Они меня уже в город, по месту жительства отправляли, при мне студенческий билет родного ПТУ был, по которому дешёвый билет на автобус продавали.
Раскручивали меня как положено двое. Злой следователь в зубы даёт, добрый сигареты. Вот если бы они мне тогда чуток этой самой соломки принесли, всех сдал бы, наверное, но не догадались, а мне подсказывать не с руки было, и загремел я на пять лет, как одиночка, никого не сдал, а жаль...
Жаль, что не сдал, не потому, что пока менты из меня показания выбить пытались, подельщиков сдать, ногами по почкам, просили, я свои восемнадцать лет прямо в КПЗ разменял, по полной программе, как совершеннолетний загремел. Жаль, потому что трое, с которыми в деревню ездили, так шваль, не жалко, а Толик, он тоже байстрюк* был, безотцовщина. Мы с ним выросли в одном дворе, за одной партой сидели. Первую сигарету, первую девку на двоих делили. Всегда вдвоём были, а остался я один... Страшная вещь наркота, из пятерых, я один пока жив, по остальным поп давно прощальную арию «Аллилуйя» пропел...
Пробегал весь день по Фиминой наводке.
Спина от поклонов болит, а толку никакого. Деловые люди эти, между прочим, когда-то по доброте моей на воле остались. Ну, если честно адвокат бабусей нанятый прозрачно намекнул, что по «групповухе» * больше дадут, поэтому не упрекаю, просто обидно. Ведь, как говорят японцы, не рыбу прошу, удочку. Мне сейчас любая легальная работа подойдёт. Дело даже не в деньгах, мне бабка, надеюсь, моё сохранила, из своего кое-что оставила, так спрятала, ни прихлебатели, ни менты не нашли, так зашифровала, десять раз письмо перечитывал, а сообразить не могу, намекает на что-то, или совсем сбрендила:
«Ко мне на могилку придёшь, не придёшь, как совесть подскажет, - пишет, - а к дедовым родителям сходи обязательно, цветочки им принеси, только не эти лопухи срезанные. В магазине, красивые, в горшочках купи и лопату с собой прихвати, я на их могилку сама цветник-вазу заказала, заразе этой Варьке почтальонше вперёд заплатила, что голову ей свернёшь если не досмотрит пригрозила...»
Что-то тут не складывается. Сколько себя помню, дед у нас, как подонок, девушку из приличной семьи, то есть бабку обманувший, достаток и достойную жизнь обещавший, с малолетним бандитом, то есть со мной её на произвол судьбы бросивший, проходил. Что я бандит, не спорю, но деда ещё задолго до моего рождения из Сибирской тайги пустыню Сахару делать, лес валить отправили.
И бабуся моя дама с претензиями. Никогда не поверю, что она лично ей положенный на могилку цветочек кому-нибудь, за просто так, отдаст. А тут вдруг вместо того, чтобы написать, где она «николашек» мною в поте лица заработанных, а за одно и тех, что для шефа поменяла, в аккурат, когда его пристрелили, спрятала, какую-то ерунду мне в последнем письме сообщила.
* Аллилуйя (от древнееврейского халлелуйя – хвалите Бога) – в христианской традиции припев церковного песнопения.
* Вещдок – сокращение вещественное доказательство.
* Байстрюк – незаконнорожденный.
* Групповуха – совершение преступления группой лиц.
* Николашки – золотые монеты достоинством в десять рублей с портретом царя Николая на аверсе.
Мне бы хоть своё забрать. Не могу поклясться, что я вдову побегу искать, чтобы ей деньги шефа отдать, и возможности такой нет. Муж её замуж за какого-то еврея выдал, за границу с новым мужем отправил, фамилию новую мне сообщить забыл...
Намудрила в общем бабка, да мне сейчас и не нужно, мне сейчас доставать-продавать никак нельзя, я под надзором.
Того и гляди, дядя участковый к себе на коврик пригласит:
• Чем живёшь? Где работаешь? – спросит, а дружки бывшие...
Один о том, что у меня образование восемь классов, два коридора сокрушался, ему сейчас специалисты с высшим техническим образованием нужны.
Второй намекнул, что ему в его банке как раз зэка, для полного счастья, не хватает, денег дать хотел, откупиться. Не взял я! Не побираюсь ещё!
Третий... четвёртый... пятый...
Шестой язычком пощёлкал:
• Где же ты братец раньше был?
• Где? Где? В Караганде!!!
В спец. зону по этапу прибыл. Лагерь общего режима для тех, у кого в решении суда «принудительное лечение от наркомании» записано. Ломка в самом разгаре, и так крутит, с души воротит, а тут ещё умник один «попкарь» * права качать начал. И не бил я его, черенком ложки алюминиевой под ребро саданул. Я же не виновен, что у меня удар боксёрский, а у него кальция в организме не хватало, ребро лопнуло... добавили мне срок... потом ещё за побег накинули...
Ну, не мог я, не мог никак к этой бодяге притерпеться. Специально рванул, чтобы на поражение, а они меня хитростью.
Повеситься хотел, старичок меня из петли вытащил, БИЧ, один из последних, кто в разваливавшейся стране за бродяжничество в лагерь угодил. Борьба за справедливость меня подвела, с доктором на годы связала.
Привезли его как раз перед ужином, он в столовой на свободное место рядышком с одним козлом и сел, а тот в крик:
• Убирайся падла! От тебя жидом за версту прёт, аппетит портит!
Со скамьи доктора на пол столкнул, баланду горячую ему на голову вылил. Вспомнил я бабкин интернационал нищих, она всегда говорила, что, только деньги не пахнут, а люди дрянь, и свои и чужие воняют, с Фимой дела вела. А Фима бездетный, всегда для меня шоколадку-мармеладку заранее готовил, когда я старше стал, в каждый приход мне потихоньку от своей кобры, денежку-бумажку в ладошку сунул.
И руки чесались зло сорвать, а тут такой повод. Объяснил я козлу, что дедушка Ленин в своём третьем интернационале всех любить наказывал и серых в клеточку и зелёных в полосочку, так объяснил, что его в санчасть на руках унесли. Мне, для порядка, ещё чуток добавили, так не много. Не до драки двух зэков было. Вся великая страна как раз в это время культурно росла, балет П.И. Чайковского «Лебединое озеро» днём и ночью по телевизору смотрела, а старичок ко мне, как жвачка «Бубле Гум» к брюкам, прилип. Сначала раздражал до тошноты, но рука на слабака не поднималась, потом не знаю, как, но приручил он меня. В крысиной бочке, где каждый каждого сожрать хочет, оказалось, что такой старичок может хлеба кусок дать, жизнь спасти...
* Попкарь – охранник, надзиратель в тюрьме.
Бывший интеллигентный человек, Анатолий Наумович, доктор психиатр, наркоманов без таблеток и уколов лечил. Позавидовал кто-то, жаба на чужой успех задавила, а тут ещё наркоман у него в клинике шкаф с лекарствами вскрыл, от передозировки умер. Кто-то написал, кто-то меры принял, по инстанциям затаскали, жена испугалась, ушла и дочь забрала. Доктор обиделся, в одночасье дом бросил, семью, работу и пошёл Русь ногами топтать.
Стал он мне рассказывать, о тех, кто в тюрьме сидел. Козырный туз, конечно, граф Монтекристо, потом декабристы «Во глубине Сибирских руд», Ленин в ссылке, дальше Солженицын со своим Иваном Денисовичем, Штильмарк, его «Наследник из Калькутты» и нарядчик лагеря Васильеваский.
Честно говоря, я даже одно время надеялся, что доктор мне, как аббат Фариа место клада укажет, и бежать поможет, но, увы...
Доктора в зону нашу, видимо, специально помогать излечивать от наркомании по дешёвке, без таблеток прислали.
Главный врач, из вольнонаёмных, мужик неплохой, но туповатый, на ординатуре зацикленный. Анатолий свет Наумович мой ему по вечерам кандидатскую на примерах местной жизни писал, льготы за это от главного получал.
Срок отбыл, а в зоне так и остался:
• Некуда мне идти, - сказал, - а тут несчастных этих вытягиваю... - подумал немного, - И из-за тебя... Ты же без меня пропадёшь!
Мне бы засмеяться: Это он «одуванчик Божий» мне громиле двухметровому... – только почему-то плакать захотелось, как маленький, носом шмыгнул:
• Ну, да... – прошептал.
Санитаром он меня в медпункт пристроил. Это конечно не кухня, но всё равно лучше, чем восемь часов в литейке свинцовую копоть глотать. В медпункте я на наркоманов насмотрелся по самое не хочу. Своя ломка, детским лепетом показалась, видимо, не так втянулся. Такие экземпляры привозили, за дозу украсть, убить, душу продать готовые! Страшно и противно!
Из-за грамма белого порошка человек в зверя жалкого и лютого превращается, на коленях ползает, руки целовать пытается, а как поймёт, что всё равно не дадут, такое орёт, самому волком завыть хочется: До чего же ты себя человечище дрянью этой довёл!?!
И ещё один подарок мне доктор сделал, читать научил, то есть не буквы складывать, это ещё в школе училка в голову вбила, читать по настоящему, в захлёб, в удовольствие. Если бы не книги, я бы точно свихнулся, а книжку в библиотеке возьму в уголке пристроюсь, и как будто с чистой совестью на волю.
* Штильмарк Роберт Александрович – поэт, литературный критик. Знал французский, немецкий, польский, шведский, норвежский, голландский и датский языки. Участник ВОВ капитан-разведчик. В 1944 г. после ранения был назначен в Генеральный штаб зам начальника редакционно-издательского отдела. 4 апреля 1945 г. арестован. Ордер на арест подписан Берией.
Был осуждён по статье 58-10 осуждён как враг народа на десять лет. Строил дорогу на Салехард, «режиссёрствовал и завлитствовал» в театре заключённых в г. Игарка. После расформирования театра работал на лесоповале.
Нарядчиком и, по сути, руководителем работ при сильно пьющем начальнике был некто Василевский, крупномасштабный вор осуждённый за неудачный угон эшелона железа, как он сам говорил: «Недодал прокурору 12 тысяч, получил двенадцать лет».
Надеясь, что, прочитав подписанный им роман «товарищ Сталин» умилится, и освободит талантливого писателя, Василевский пообещал, ослабшему от болезни, Р. Штильмарку, избавить его от лесоповала, в обмен на книгу. Условий было четыре:
1. Чтобы действие происходило не в России;
2. Чтобы оно было не ближе чем на 200 лет от нашего времени;
3. Чтобы было что-нибудь очень страшное. И на вопрос, - А что самое страшное? – ответ: - Охота на льва!
4. Чтобы было что-нибудь очень жалостливое. И на вопрос, - А что самое жалостливое? – ответ: - Похищение ребёнка!
Пока вернувшийся в Москву Штильмарк советовался с критиками, освободившийся по амнистии Василевский дважды издал «Наследник из Калькутты» под своей фамилией.
Бывшие заключённые, выступавшие свидетелями на суде, в один голос назвали автором Штильмарка. Он читал им книгу на лесоповале по приказу Василевского, чтобы проверить читательский интерес.
Василевский боролся до конца, и Штильмарку удалось припереть его к стенке, только морскими терминами, которыми изобилует книга.
Третье издание книги вышло за подписью настоящего автора.
* Литейка – литейный цех.
Мне говорят, повезло, что в этом лагере начальник читатель попался. И классика, и детективы, и фантастика.
Хороший человек Анатолий Наумович и умный, только идеалист, эксклюзивная модель, раритет каких уже давно не выпускают. У него на носу любые очки в розовые превращаются. Иногда такое скажет, ни здесь не проглотишь, ни с собой не возьмёшь. Как бабка моя афоризмы выдаёт, только всё шиворот на выворот.
Глаза закрою товарищескую встречу: бабка – доктор представляю:
Он,
• Труд сделал из обезьяны человека!
Она,
• Совсем не для того, чтобы превратить человека в лошадь.
Он,
• Один в поле не воин!
А она,
• На одного в поле с сошкой, всегда найдутся семеро с ложкой!
Примерно так...
Воспитывать он меня пытался. Сцеплюсь с очередным сотоварищем по месту долговременного проживания, за руку уведёт, от «обезьянника» *, клетки холодной, где спят, как собаки на голой земле, спасёт:
• Откуда в тебе столько злости? – спросит,
• А откуда, скажите, пожалуйста, во мне доброте взяться? От родителей? В мир этот, как щенка беспородного на улицу, кинули и забыли!
• Бабушка тебя воспитала, - напоминает,
• Бабушка! Это уж точно! У неё любимая фраза была: «За какие грехи, я байстрюка этого кормить должна?». Потом добрый дядя шеф, мальчишек пятнадцатилетних за копейки использовал, на наркоту, чтобы не умничали, присадил, добрый дядя мент, всё что мог, отбил, а добрый советский суд в зону, на нары, как пса бешенного в клетку, бросил.
• Бедный мальчик... – головой покачает, - и всё-таки остынь, вспомни, и в твоей жизни добро было. Поверь мне, не злоба, доброта спасёт мир.
• Ага! Сейчас... Какая доброта? Где она скажите, пожалуйста?
Спорили мы с ним до хрипоты. Каждый при своём мнении остался.
В книгах доброта? Так это в советских книгах и то даже для детей «Тимур и его команда» половина хулиганы.
А классика? Я больше классику люблю, в ней правды больше.
Фёдор Михайлович, очень уважаю, где у него доброта. Князь Мышкин, добрый идиот и для комплекта купец Рогожин «добрый», или Раскольников «добрый», с топором справедливость искал и при нём очень «добрый» следак Порфирий Петрович, братья Карамазовы – все «добры», как на подбор, с ними папаша и братец Смердюков...
Лев Николаевич, народник, а герои: Каренин, Вронский, князь Андрей, Нехлюдов. Кто? Кто из них добрый? Пьер Безухов так от его доброты и ему и другим горе, как Чацкому от ума.
О бабах вообще говорить нечего. Сонечка Мармеладова блаженненькая, Настасья Филипповна – шлюха, Наташа Ростова, на жениха плюнула, с Курагиным сбежать хотела, Катюша Маслова, опять гулящая, не работать, пошла, на панель и купца пришила.
Больше всех Каренину ненавижу. Двоих детей бросила, как им без матери жить не подумала, под поезд прыгнула. Любви ей в жизни не хватало. О детях бы больше думала, на глупости времени бы не хватало...
Николай Васильевич, вот кто, как бабка моя всю правду знал! Что «Ревизор», что «Мёртвые души», даже сказочки «Вечера на хуторе близь Диканьки» вот они люди-человечки, вот она доброта ваша во всей своей красе:
• Деньги! Деньги! Деньги! Денежки!!! Слаще пряника, милее девушки...
И сила, и власть, и любовь, и месть всё презренный металл. И любезный Вашему доктор сердцу граф Монтекристо, тоже человек добрый - неуловимый мститель. Чего бы он без золотишка аббата Фариа добился, до конца дней своих контрабандистом бы плавал, пока бы карабинеры не застрелили... но отомстил по полной программе! Завидую!
Не соглашался со мной доктор, а зря. И десятилетку окончить заставил, и кое-чему кроме уборки помещений научил. А что толку, когда для меня в жизни этой ни добра, ни радости, вульгарной работы и то нет.
* Обезьянник – карцер. В советских лагерях, обычно металлическая клетка во дворе. Питание кусок (пайка) хлеба и кружка воды в день.
Иду в гостиницу, место временного проживания. План ограбления банка или поджог офиса, в котором мне места не нашлось, обдумываю, как дружков бывших наказать, и на нары снова не загреметь, соображаю. Не из-за денег, ещё какое-то время на то, что есть, протяну, просто из гнусности. Я же всех этих хозяев жизни ещё, когда они мелкими сявками вокруг шефа бегали знал, как партизан на допросе молчал, а они так со мной... Может доносы на них настрочить? Пусть менты этим чистюлям чуть нервы пощиплют.
Квартал не дошёл, прямо к моим ногам «Жигули» потрёпанные цвет «кофе с молоком, из которого кофе и молоко повар домой унёс, кофейный напиток водой разбавил» подрулили.
Старец благообразный, ну просто апостол Лука – врачеватель, дверку открыл:
• Садись брат! – просит.
Подошёл я к машине, пока не усаживаюсь, у двери мнусь, зачем я этому служителю культа понадобился, соображаю, а он голосом благостным, хорошо поставленным:
• За тебя человек серьёзный просил брат. Сказал, ты работу ищешь... Садись! Поговорим!
Что-то мне в его речи не понравилось, может быть, это «брат» или голос сразу знакомым показался, но не мне сейчас командовать!
Предложил он мне охранником в школе-интернате поработать. Оклад, конечно не велик, но проживание, питание, практически все заработанные деньги в кармане остаются.
• Адрес напишите! – блокнот и карандаш из кармана вытаскиваю, - Завтра подъеду, - а он улыбается ласково:
• Не найдёшь ты брат! Не интернат, курорт! В лесу грибы, ягоды, в речке рыбка и воздух чистый, чистый, к нам никакой транспорт не ходит...
Курорт, не курорт, мне сейчас, чем от участкового дальше, тем удобнее. Забрали мы мои вещи в гостинице. Это быстро, у меня всего-то один чемоданчик и стопка книг ремешком связанная.
Долго ехали под сильным дождём по шоссе, потом по расхлябанной, тёмной дороге, между высоких деревьев. Старичок уверенно машину вёл, и говорил, говорил, говорил...
Только один раз спросил:
• Ты как к детям относишься брат?
Я сказал:
• Нормально...
Дети, это, кажется, единственное, что ещё не успели испоганить в этом мире, но этого я говорить не стал. Жизнь научила, поменьше языком трепать.
Помолчав, он рассказал, что добрые люди дали деньги, на которые построен дом-интернат для беспризорных детей сирот. Так прочувствованно, со слезой в голосе поведал, как детки скитались по стране, жили на вокзалах и в канализационных колодцах, а сейчас у них и крыша над головой и питание и школа...
Просто свою сопричастность к великой миссии спасения беспризорных детей почувствовал, хотел руку в приветствии вскинуть: Всегда готов! – прокричать, не успел...
Машина, наконец, подъехала к железным воротам, которые автоматически открылись, и тут же беззвучно захлопнулись, проехала по широкой аллее и остановилась перед длинным, как казарма одноэтажным строением. Быстро пробежали под усилившимся дождиком на крыльцо, вошли в слабо освещённый холл.
Старик по-хозяйски рукой повёл:
• Проходи брат, устраивайся. Чувствуй себя как дома! – и хотя он: Только не забывай что ты в гостях, - не добавил, я его, по этому его ехидному, - Чувствуй себя, как дома! – сразу узнал.
Он меня этой фразой три месяца в своём служебном кабинете встречал.
Всё это время я видел его в полутьме машины, за старика принял, а тут вдруг захотелось выскочить из здания и бежать, бежать под холодными каплями, по грязной дороге. Совсем он не старец, высокий, крупный, представительный, выступает важно, как шпрехсталмейстер в цирке, только виски под кепкой в серебре и борода седая, ни к селу, ни к городу на молодом лице, как наклеенная, а так даже не постарел, просто благообразность какую-то церковную приодел, и это раздражавшее с самого начала:
• Брат... – в его кабинете с окнами зарешёченными, несмотря на новую вкрадчивую мягкость голоса, совсем также иронически звучало, когда он двенадцать лет назад из меня показания ногами вышибал.
Я его гада на всю жизнь запомнил!!! Он мне на нарах всё время снился. Первый год я ему просто в его кабинете башку сворачивал, а потом «Граф Монтекристо» прочитал. Очень толковая книга, восемь раз перечитывал. Мне после каждого прочтения сны сладкие снились, и свидетелей его подлых деяний находил, и коллег его подкупал, и на суд жертвы его произвола привозил, от счастья просыпался.
Двое их было следаков, второго даже имени не запомнил, а этого, как татуировку на сердце, на всю жизнь в мозг впечатал. Дело не в том, что он из кожи вон лез, вину мою, доказывая, работа у них такая, им за неё зарплату платили, нагоняи и премии давали. Тот второй тоже старался, подловить на неточностях, уморить ночными допросом, когда всё тело, вся душа болит, наркоты просит, только для того второго, эта работа была, а для этого... Не показания получить, больно надо, мне и так на статью вещдоков с головой хватало. Он от стонов жертвы в раж входил, вообще о деле забывал. Одного хотел, ударить, боль причинить, власть свою над беззащитным, наручниками к батареям прикрученным, мальчишкой показать, получить садистское наслаждение. Здоровый, как бык, приемы всякие знает, вон и сейчас рукой по волосам провёл, мускулы под пиджачком шарами надулись, вроде непроизвольно кулак свой огромный продемонстрировал. Не забыл я! Сколько раз кувалда эта и ботинок с железной подковкой по телу моему гуляли.
Год с резями, с кровью мочился, в восемнадцать лет, не только девчоночки знакомые, на воле о мальчишечке молодом рыдающие, даже сны мальчишеские сниться перестали...
Хотел я этому оборотню, погоны на поповскую рясу сменившему, прямо в холле так по бороде врезать, чтобы зубки его лошадиные по всему полу уборщица собирала, но... Обкатали сивку крутые горки...
И он меня узнал, улыбнулся удовлетворённо, когда я зубами заскрипел, кулаки в карманы запихивая. Понимает гадина, что я для него сейчас не опасней чем евнух для девицы, что и сейчас его власть...
Посмотрим, может, когда и моя власть будет!!!
* Шпрехсталмейстер – конферансье, ведущий представление в цирке.
Должность у меня не пыльная - охранник, и условия подходящие.
Комнаты, в которых меня поселили, не дворец, конечно, но отнюдь не сарай.
Гостиная со столом на четыре посадочных места, диваном и телевизором, спальня: кровать и шкаф. Мне три года всю зарплату на тряпки тратить, всё равно такой саркофаг не заполнить.
Контрольно-пропускной пункт возле ворот, место работы, сто очков форы лагерному предбаннику-проходной даст. Домик двухэтажный не сторожка, последнее слово в охранной технике. Кубик бетонный без окон семь на семь с дверью железной, сверху кубик из стеклопакетов в бетонных рамках, аквариум, вся территория, как на ладони, на три версты окрест всё видно. Зал, как в космическом центре. Кресло на колёсиках, вверх-вниз регулируемое, я такие раньше только в американских фильмах по телевизору в зоне видел, два компьютера, стойка не меньше «цинка» в приличном баре с десятью дисплеями и приставка с десятком переключателей. Мониторы эти весь периметр забора и всё, что детки в классах и спальнях делают, демонстрируют, только я пока этой враждебной техникой пользоваться не умею. Когда присел, компьютер в диковинку был, кто же знал, что чудо это за десять лет почти каждому доступно станет. Юнец в очках битый час объяснял, книжку «Компьютер для чайников» оставил, но мне сейчас не до чайников, меня ветром с горшка сдувает.
Две недели отсыпался, отъедался. Отдежурю свои восемь часов, по классам, спальням, ноги, со стола не снимая, погуляю, послежу, чтобы детки не баловали, поем и на боковую. Не только ёжик тюремный отрос, на костях уже что-то кроме сухожилий появилось.
Сослуживцы у меня Георгий Иванович и Георгий Константинович. Это для деток они Георгии, а для меня Гоша и Жора. Гоша, мужчина молчаливый, задумчивый, от него ментовскими погонами за версту разит. Жора болтун и пошляк, сразу тоже из себя королеву английскую строил, рыло воротил. А мне что? Я же не воспитатель-дама Людмила Владимировна. Мне его внимание до того самого места, из-за которого она к нему в комнату каждую ночь шастает...
Помолчал Жора, сам стал на разговор набиваться. Сообщил, что его предок за плохое поведение от греха подальше сослал, чтобы сыночек не на своём, на чужом опыте ошибки осознал, поведал, что детки в этом интернате не просто беспризорники, за каждым хвост из статей уголовного кодекса на метр тянется и брат Феофан не просто директор - Макаренко. Школа-коммуна по перевоспитанию прилежной учёбой и честным трудом. До ближайшего жилья, километров пять, если по дороге топать, через лес может и ближе, только лес уж очень дремучий, тропы знать нужно, и охрана, и забор сиреной воет, током бьет...
В общем, второй раз я в одни грабли вступил. Не зона вроде, но и свобода, как-то очень ограничена...
Ничего, год пересижу, пока милиция и корешки бывшие успокоятся. Двое, как бы между делом интересовались, не знаю ли я где шеф наш ту часть капитала, которую не успел жене за бугор переслать, спрятал. Интересно, который из них меня в это закрытое заведение пристроил. Нужно быть осторожнее!!! Гоша подонок, но откровенный, сразу дал понять, что мент зэку не товарищ, а вот Жора, что-то меня его внимание к моей персоне очень настораживает, приглашения к дружбе не вдохновляют. Вчера бутылку какой-то заморской дряни у меня перед носом крутил, только я стреляный воробей, меня на мякине не проведёшь. Вышел, сразу решил, в рот лишнего не наливать, язык в узде держать. Захочу сам себе пузырь водки куплю, тихо сам с собою культурно время проведу.
• Я сам по себе!!! Мне компания не нужна!
Привыкаю потихоньку.
Как не странно, тяжелее всего обращения их идиотские переварить, и сделать ничего нельзя. Кроме Феофана, охранников и воспитателя-мадам, ни у кого, кажется, имён нет.
Полотенце запачкал, к экономке:
• Сестра! Дайте мне, пожалуйста, чистое полотенце.
Форточка сломалась, к завхозу, который ещё и садовник:
• Подсоби брат!
В столовую за едой придёшь, опять:
• Сестра...
Они на это «Брат! Сестра!», как японские собачки-роботы на слово-пароль включаются. Первое время забывал сказать, как на пустое место смотрят, не реагируют. И подростки тоже между собой «Брат! Сестра!», сдуреть можно... Не интернат, монастырь какой-то, хотя... Меня бабка когда-то приобщить пыталась, пока не сорвался в церковь водила. Там вроде совсем другие порядки были.
Феофан просто вороном надо мной кружит, как специально нарывается, не кричит, патокой тошнотворно-сладкой разливается:
• Что же ты компьютера не знаешь брат? Его сейчас в яслях осваивают! - как будто ты сам ментяра не знаешь, что там, где я твоими молитвами, двенадцать лет провёл, курсы компьютерные ещё не скоро откроют.
• На дежурстве брат книжки читать не положено!
• На молитву не опаздывай брат!
• Дети вокруг, а ты брат слово нехорошее сказал!
Ну, и что я такое сказал? Я «зараза» сказал!
Тамбовский волк тебе брат!!! Я бы тебе ещё не то сказал, но сейчас не время, молчу, терплю пока, а он на глазах наглеет.
Через неделю мне ещё одну обязанность навесил, сказал красиво:
• Воспитатель, - а, в общем, разводящий или надзиратель, кому, как больше нравится.
О новых обязанностях рассказывает, как кобра кролику, ехидно в глаза заглядывает, ждёт, что я сейчас:
• Мы так не договаривались! – заверещу, или прибавки к жалованию попрошу.
Забыл уже, что я не девица, под его кулаками не разу не пискнул, и просить не стану, лучше украду или сдохну, в зависимости от ситуации.
• И чин не большой, и труд не велик, справлюсь, - головой кивнул. Прокивался, на проблемы нарвался.
Подумал,
• Наплёл мне что-то Гоша про уголовный кодекс.
В основном обычные подростки, лет по тринадцать-пятнадцать в школе до обеда учатся, учителя к ним на автобусе из города приезжают. После обеда педагоги и с ними повар и две его помощницы этим автобусом домой едут, а детки...
Этот мент бывший точно внушать умеет!
Сказал:
• Дети! – как кол в мозги вбил.
В общем, ребята эти, кто в столовой ужин готовит, кто помещения или территорию убирает. И молитвы, проповеди у них по воскресеньям, мне тоже присутствовать велено, и дисциплина железная, и тихие все, каждый своим делом занят с утра и до вечера, и посты, всё как положено, только не для всех положено, не все и берут...
Старожилы, лет семнадцати-восемнадцати десятый класс точно знают, что не для них лежит, они высшая каста.
В моём отряде тридцать человек, мальчишки, как мальчишки, без восторга, но с уважением меня приняли, одна проблема пять десятиклассников. Я с ними в первый же день схлестнулся! Помощь свою навязать попытались, они будут подростками руководить, мне всё докладывать. Послал я их. Стукачей и прилипал терпеть не могу!!! А они обиделись, палки в колёса вставлять стали, подростков против меня настроили. Интересно, кто им мою замечательную биографию поведал. Один наглец в глаза зэком назвал. Разозлился я, а рука у меня, несмотря на худобу, тяжёлая.
Он к Феофану жаловаться, а кадило это полчаса на меня:
• Сироту грех обижать. Он же ещё ребёнок. Как у тебя рука поднялась? - чадило.
А как у тебя рука поднялась? – думаю, - Я ведь тоже сирота и был я тогда на какие-то месяцы этого ребёнка старше.
Ничего я ему не сказал. О чём говорить? И так всё ясно. Уж не знаю почему, но на этих ребёнков переростков общие правила не распространяются.
Занятия пропускают, малолетками помыкают, и глазки у них иногда блестят, косят, и как на тормозе слова тянут, (насмотрелся, без анализов диагноз поставить могу), неужели из леса мухоморы тащат... Юбочки у девушек по самое это самое, то есть шириной с армейский пояс, и как-то уж очень профессионально нагло, в глаза смотрят, зазывают, но меня и это не касаются. Пусть у Людмилы голова болит.
Подростки после занятий травы в лесу собирают, а десятиклассники, они вообще не очень учебой озабочены, в цеху, под руководством учёного дяди, взвешивают, смешивают, упаковывают. Легальная версия – травяные сборы готовят, от простуды, от болезней разных, в городе в аптеку сдают, а там, кто их знает.
Я на прошлой неделе, просто из любопытства в дверь цеха заглянул, а Жора, тут как тут:
• Любопытство не порок... Меньше знаешь, лучше спишь... Оно тебе нужно...
Увёл меня подальше, на какой-то пошленький, на полчаса, анекдот внимание переключил. У меня даже мысли об этом цехе в голове не осталось...
Мне, какое дело!!! Годик пересижу, а потом... и бейтесь вы все головой об стенку!!!
Руководит сбором трав странное существо.
Монашка - это я её так про себя прозвал. Сначала подумал старуха, потом приметил, что для бабки слишком прямоходящая, пригляделся девка, по возрасту тоже десятиклассница, но ни внешне, ни поведением совсем на других десятиклассниц не похожа. Вся одежда чёрная, юбка длинная, волосы в косу заплетены, под чёрную косынку спрятаны, глаз не поднимает, вся в трудах и заботах.
Подростки с обеда идут, а она уже из леса на плече мешок трав тащит, на столе в саду под яблонями разложит. Сидит вместе с ребятами, листок к листку на ниточку нанизывает, травинку к травинке в пучки связывает, всё время что-то им рассказывает, вместе с ними в сарай сушить несёт. Вечерам она же в столовой подростками, которые ужин готовят, посуду моют, руководит.
Иногда за работой песню заводит. Хорошо поёт!!! Услышал, душа, как змея развернулась, потом в тугой ком свернулась. Голос у неё грудной, тёплый, а так ничего особенного, совсем не красавица, только Феофан вокруг неё так и вертится:
• Лапушка... лапушка... - того и гляди «Полонез Огинского» с поклонами и поворотами, как польский шляхтич, затанцует.
Уже за одно это возненавидел, что оборотня любимица, а она, как специально меня идиотом перед ним выставляет, или власть свою над ним проверяет, везде, где может чужую вину на себя берёт.
Уж не знаю, чей он брат, только ему лавры товарища Берии спать не дают. Сколько раз нам, охранникам втолковывал,
• Вам не для того современное оборудование установили, чтобы за девчонками, переодевающимися, подглядывать, а для того, чтобы нарушения выявлять, мне докладывать. Хочу всё знать!!! – орёт, - Всё, что здесь делается!!!
Мне что жалко? Мальчишки в лес через боковую калитку подались, отловил, к Феофану подвёл, он как раз навстречу двигался, а Монашка, как из-под земли появилась:
• Это я их за травами в лес послала брат! С меня спрашивай!
Девчонки в кухне баловали, стопку посуды разбили.
Пришёл, доложил, приказ:
• Вместе пойдём, разберёмся! - получил, входим, а она уже навстречу бежит,
• Это я посуду побила брат! С меня спрашивай!
Вчера на обед иду, мальчишка какой-то, (воспитатель!) даже по именам их не знаю, всё:
• Брат! Брат! – мусор в ведре нёс, на дорожке рассыпал, не заметил, а тут Феофан,
• Ты не видел, кто грязь разводит брат? – я сказал:
• Мальчишка... – уже описать его хотел, Монашка эта, как фурия из столовой выскочила:
• Это я мусор несла, а бумажки ветром снесло!
• Я же своими глазами видел! – доказываю, а она:
• Ты ошибся брат! Это я рассыпала!!!
Глаза на меня впервые подняла, большие серые так посмотрела, как будто о милости молит.
Что мне не всё равно она, не она? – подумал:
• Ну, ошибся! – подтвердил.
Думал Феофан мне, как всегда проповедь читать начнёт, он уже глазами гневно засверкал, рот открыл, приготовился, она перебила:
• Успокойся брат! Сейчас уберу!!!
• Внимательнее будь! - мне рявкнул, к ней повернулся, улыбнулся сладенько, и голос за миг у него другой стал, ласковый:
• Ничего лапушка... не беспокойся, детки убирать будут, подметут...
Моё дежурство. Сижу перед дисплеями, по территории вдоль забора взглядом лениво блуждаю. Гоша девчонку какую-то за руку тащит, а она упирается, вырывается.
Не успел подумать: Чего это он в неё вцепился, за девочек Людмила отвечает, - а девчонка извернулась, руку выдернула, на скамейку вскочила, на дуб высоченный полезла.
Гоша догнать попробовал, только толстый он, под ним третья ветка подломилась, еле удержался, тихо по стволу вниз сполз. Потом Феофан появился, Людмила пришла. Что-то они минут пятнадцать, головы задрав в листву, говорили, мадам-воспитатель рукой махнула, ушла, а Феофан в Гошину руку пауком вцепился, к воротам, почти под окно нашего КПП приволок.
Смысл проповеди брата Феофана, брату Гоше в одну фразу укладывается:
• Если ты так одряхлел, что с девчонкой справиться не можешь, Жору на подмогу зови.
Только всё так цветисто. Не ряд, целые построения из неформальной лексики. Такую лестницу, не то, что проповедник, не всякий завсегдатай нар лагерных выстроить сумеет, и в конце:
• ... с ней!!! Жрать захочет, сама слезет!!!
Оборотень!!!
Мне, какое дело! Сам не пойму, зачем, другие экраны на помещения переключил, наблюдаю, а тот, на котором дуб не трогаю, краем глаза посматриваю, жду, когда девочка слезет.
Спать уже все улеглись, даже «золотая молодёжь» угомонилась, подумал: Что же она там, на дереве делает?
Сад осматривать пошёл, это тоже в мои обязанности входит. Дошёл до дуба, слышу, воет тихо, как раненый зверёк.
Голову задрал:
• Слазь, - говорю, - Все уже спят... никто тебя не тронет, - а сверху не голос, вопль:
• Боюсь...
• Раз залезла, - разъясняю, - значит, и вниз слезть сможешь... – а она:
• Боюсь... – и всё...
Видимо, ничего больше от страха сказать не может, на одной ноте подвывает, так жалобно.
Плачь Ярославны, слушать надоело? Или пожалел? Себя не пойму: Не твоё дело! – сам себе говорю, но куртку уже на скамью скинул, за ветку ухватился, вверх полез.
Я же не Гоша, во мне сейчас весу: скелет плюс ужин. Не так высоко забрался, вижу, лежит на ветке, руками, ногами кругляш обхватила. Маленькая, совсем детёныш, и воет, как детёныш, наверное, поэтому и пожалел. Двенадцать лет в зоне детей не видел, вот они мне с непривычки ангелами и кажутся. Ещё на пару ступеней к ней продвинулся, скрип пошёл. Понимаю, ещё чуть, чуть и следующая ветка под моими двумя метрами костей просто треснет. И её не достану, и себе минимум, если повезёт, не шею сверну, конечности переломаю. Пристроился у ствола. Мы теперь почти в одинаковой позиции, только она горизонтально земле, а я вертикально и этаж у меня второй, у неё почти третий.
Начинаю разговор. Меня Анатолий Наумович учил:
• В экстремальной ситуации, голос должен быть спокойным, тема беседы прозаичной, простой.
Красноречием я никогда не страдал, и темы бытовые из головы выветрились:
• Замёрзла? – спрашиваю, воет, - Спать хочешь? - завывает...
Очень неудобно я для сеанса психотерапии устроился, подо мной ветка трещит, надо мной в темя упёрлась, распрямиться не даёт. Может человек что-то умное сказать в таком положении?
Брякнул:
• Ты, что хочешь, чтобы за тобой брат Феофан пришёл?
Помогло! Выть перестала:
• Чтоб он сдох! – просипела.
Хорошо! Соображалка к ней вернулась! Продолжаем разговор:
• Не смотри вниз... тихонько дай задний ход... как машина... ты же знаешь... только вниз не смотри... теперь по стволу... я тебя держу...
Чёрт его знает, что ещё говорить:
• Сползай потихоньку... потихоньку... потихоньку...
Рукой её поддерживаю, сам на нижнюю ветку переползаю:
• Держись, сейчас я тебя сниму...
Всё! Я уже на скамейке, на руки девчонку принял, на землю поставил, чуть со скамейки не свалился. Под деревом Монашка стоит.
Сейчас, - думаю, - побежит докладывать, что я эту несчастную с дерева снял. Оборотень ещё неизвестно как среагирует.
Хотел что-то сказать, не придумал, а она девочку за плечи обняла:
• Пойдём Лидочка, я тебя в спальню отведу.
Думал, испугается девчонка Феофановой любимицы, а она прижалась, что-то на ухо ей шепчет.
Прошли они шага два, Монашка ко мне обернулась:
• Спасибо! – и Лидочка, как эхо:
• Спасибо...
Стою под деревом, молчу, улыбка дурацкая почему-то губы в разные стороны тянет.
Пройтись, перед сном, вышел.
Деток, на скамеечках пошептаться, поцеловаться пристроившихся, спать загнал, а сам уснуть не могу.
В кустах десятиклассники целой группой. Тут уже простите не целлулоидом, эбонитом пахнет, но меня это оказывается, не касается. Приструнить попытался, матом обложили.
Дурак я! К братцу Феофану побежал, а этот сморчок сушёный:
• Одна из важнейших заповедей «плодитесь и размножайтесь»! Ты себя в семнадцать лет вспомни! – потом в глаза мне так хитро посмотрел, - А может, завидуешь? – спрашивает.
Ничего я ему не ответил. Зачем рассказывать, как он меня тогда искалечил, старичка радовать...
Думал, разговор окончен, уже забывать стал, а этот, мухомор ядовитый, не забыл. Решил он меня видать на вшивость проверить.
Сижу после дежурства, телевизор смотрю. Стучат! Девица-красавица входит. Десятиклассники зовут её Нинон, обратил внимание. На такую трудно внимание не обратить. Ничего не скажешь, всё при ней. Блондинка, метр семьдесят пять примерно, и глаза, и ножки, и грудь...
Интересно, зачем я ей понадобился? – думаю, - У девчонок свой воспитатель есть... – а она прямо с порога:
• Здравствуй брат! Меня к тебе брат Феофан прислал!
Привычно так, без эмоций змейку вжик, халатик на пол и упал, а под халатом ничего! Опешил я, а девица одной рукой за шею мою ухватилась, другой змейку на джинсах моих расстёгивает.
Я конечно не ангел, но и не настолько падший, чтобы вот так быстро, по-деловому: «... без слёз, без жизни, без любви...» – Пушкина вспомнил, левый угол губ в презрительной улыбке скривил, напряжение сбросил.
Хорош мужик Александр Сергеевич был, пример для зависти и подражания. Тридцать восемь, минус, предположим, пятнадцать, за двадцать три года сто тридцать четыре бабы! Не думаю, чтобы он просто так стихи им посвящал, точно что-то взамен получал. Всем известно, что он первый за стихи свои с издательств, стал деньги брать и героини у него: Ольга, Земфира, Наина – те ещё девицы.
И Татьяна с её фокусами, то из платья выпрыгивала, письма писала, а обратили на неё внимание, сразу:
• ...но я другому отдана... –запела.
К гадалке ходить не нужно, чтобы понять, что у неё уже третий на примете.
Да! Прекрасно господин Пушкин в женской природе разбирался, потому что большой опыт общения имел. Мне до него, как из кратера Фудзиямы, до Сатурна, но даже мне понятно, что с такой Нинон никакие опыты проводить не стоит.
У неё информация о прошлой профессии на лице метровыми буквами, как реклама на новом магазине электротоваров, написана. На любого мужчину смотрит, красные фонари в глазах загораются. И подарков мне от Вас не нужно товарищ опер-попер, боюсь, что Вы, как данайцы, несущие яйцы, Ваши дары мне боком вылезут.
Отшвырнул её к стенке, а она, как братец её Феофан ехидную лыбу тянет:
• Что брат, отказал аппарат? – ерничает.
В точку, в самую болевую точку попала, как будто пальцем рану стреляную открытую поковыряла. У меня от муки, от обиды в глазах потемнело, сердце зашлось от отвращения к твари мерзкой, гадюке болотной. Хотел высказать Нинон этой всё, по полной программе, развлечься, в чем была, то есть ни в чём, в коридор вытолкать.
Халат её ногой почти подцепил, рот открыл чтобы:
• Пошла вон! – закричать.
Остановился, вспомнил. Меня родная советская власть не для того в школе десять лет учила, чтобы я какой-то ... (простите падшей девчонке) слова, которые нельзя говорить повторял. Доктор (дай ему Бог здоровья), не для того, чтобы я перед всякой унижался, слабость свою показывал, «университеты» со мной проходил.
Приосанился, улыбнулся доброжелательно:
• Нет! С аппаратом всё нормально! Просто... – поучая, палец поднял, Омара Хаяма, как помню, процитировал:
Чтоб с толком жизнь прожить, знать следует не мало,
Две главных истины запомни для начала,
Ты лучше голодай, чем кушать, что попало,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало.
Как она на меня посмотрела!!! Да если бы я всю известную мне неформальную лексику выдал, такого бы эффекта на даму не произвёл.
Халатик поднял, как истинный джентльмен манто леди, за плечики подаю:
• Прошу!!!
У девки глаза из орбит выскочили, рот в беззвучном крике открылся. Она и нецензурные слова слышала, и по морде не раз, наверное, при её то деятельности, получала, только так видимо её ещё ни разу не оскорбляли. Губы закусила, красными пятнами, как от щипков, всё миленькое личико покрылось. Выскочила, так дверью хлопнула, штукатурка посыпалась...
Тянуть лыбу – улыбаться (в. ж.)
Проголодался на нервной почве.
В столовую за ужином пошёл, а у них ещё не готово. Пока ждал, Монашка из кухни выглянула. Раскраснелась и капельки пота на лбу, а в глазах не желание, не призыв, даже не могу объяснить, нежность какая-то наивная, детская, восторженная...
Давно это было, ни седины, ни морщин не было, только, кажется, ни одна на меня так никогда не смотрела. Всего-то тридцатьник разменял, но не седой стал серый, и волосы и лицо, и глаза злые волчьи, бреюсь, в зеркало гляну, себя боюсь, а она...
• Здравствуй брат!
Голос у неё ласковый, у меня внутри, как будто что-то оборвалось:
• Здравствуй сестра... – прошептал, чувствую, краснею, как маков цвет.
Видать с перепуга, гадость эту, мак вспомнил. Я же зарок себе дал цветочки эти красненькие, как знамя революции, жизнь мою сгубившие, навсегда забыть, а тут вдруг вспомнил, растерялся, а от чего не знаю.
Улыбнулась:
• Подожди брат, через пять минут готово будет.
Голос свой хриплый не узнал:
• Подожду. Не беспокойся сестра.
Только что улыбалась, вдруг лицо скривила, будто уксуса глотнула. Совсем по-другому, зло, презрительно:
• Здравствуй брат! – каркнула.
Повернулся я, Феофан из-за колонны выходит. Подслушивал точно! Одну из своих блаженненьких улыбочек натягивает, а губы его не слушают, сами в звериный оскал сложились:
• Что это ты так рано брат? – во взгляде ярость и, кажется, боль, но не говорит, ласкает, не улыбается, дарами осыпает,
• Проголодался брат! – стараюсь в тон ему попасть, улыбку изобразить, а он:
• Что же не подают брат?
Девушка на него глаза подняла:
• Через пять минут готово будет!
Оборотень! В глазах у него нежность и страдание человеческое, а голос злобной сладостью наливается:
• И кто же виноват лапушка? Из-за кого задержка?
Как она на него посмотрела!
• Я!!! – отрезала, - Крупу долго перебирала, руки устали!!!
Он губу закусил, руку поднял, показалась, сейчас когтями вцепится, нет, плечо её с опаской, ласково погладил:
• Много работаешь лапушка... - проворковал, - Всю работу сама переделать хочешь, вот рученьки и устали. А ты раздай, не жалей их бездельников! - наставляет, от меня её тихо в сторону оттесняет, - Ты с ним осторожнее, лапушка, - громким шёпотом, так чтобы и я слышал, - Он двенадцать лет в лагерях просидел... на такой срок за убийства закрывают... бандит, обидеть может...
Девчонка голову вскинула, ехидно так захохотала. У меня руки дёрнулись, а Феофан, гроза всего интерната, съёжился, меньше ростом стал.
• У меня от обидчиков верное средство, сковорода с длинной ручкой, есть. Сам знаешь брат!
Глаза у него от бешенства побелели, из орбит вылезли, лик благообразный красными пятнами пошёл, а рука, кажется непроизвольно, на темя легла, в волосы зарылась, от сковороды с длинной ручкой, макушку защищая:
• Как знаешь лапушка. Я тебя защитить хочу... все знают как ты мне дорога... – и ушёл, первым поле боя оставил...
Всю ночь уснуть не мог, вспоминал, сопоставлял. Если кто-нибудь из красавцев моих на уроке хамит - огрызается, в коридор вывожу, братом Феофаном пугаю. Неужели он и их ногами по почкам воспитывает? Не знаю, но одного имени его для наведения порядка достаточно. А девочка вроде и опасается, несколько раз уловил, как голос у неё дрогнул, но отпор дала, на сто процентов уверен, что сковородкой огрела. Неужели пень этот старый в неё влюблён? Хотя, почему старый? Двенадцать лет прошло... тогда в лейтенантах старших ходил, тридцати лет, наверное, ещё не было... и седина не естественная, голубизной отдаёт, иногда по самой кромочке усов чернота просвечивает... И всё равно старый пень. К девчонке подъезжает... Хотя и она не девочка, девушка, только ни под один нынешний стандарт не подходит. Не высокая, не худая, грудь чёрную, монашескую кофточку, кажется, сейчас разорвёт, а он на неё с восхищением, с нежностью смотрит, совсем так, как она на меня смотрит...
С кровати вскочил, по спальне забегал: Вот оно!!! Месть сладкая, долгожданная!!!
Жаль, что девчонка совсем не в моём вкусе, одна одежда чего стоит - монашка, но ради такого дела, стоит помучиться, постараться приручить. Опасно!?! Плевать! На всё плевать!!! Только бы он садист, оборотень, боль почувствовал!!!
Месяца не прошло, привык. Вечером, в столовую за едой раньше всех прихожу, выйдет, не выйдет гадаю, что Феофан рядом будет, точно знаю. Сидит уже в углу, ложкой кашу по тарелке гоняет, а я и выбрит к вечеру, с намёком, что на что-то рассчитываю, и причёсан, под резинку по моде, волосы, видимо от стрижки под ноль, густые, не по дням, по часам растут, в хвостике уже приличном в волну завиваются. И морда, и прикид, что надо, жаль глаза волчьи, ничего поделать не могу, что душа и мысли не чисты, кричат... но улыбочка, перед зеркалом отрепетирована:
• Здравствуй сестра!
Улыбнётся, глаза поднимет, а в них такая нежность, в голосе такая ласка:
• Здравствуй брат!
Феофан в своём углу, от этих двух слов давится, кашлем заходится, а я напротив него усядусь. У меня от сменяющих друг друга на его лице гримас боли и гнева, просто волчий аппетит появляется... хотя и так на аппетит не жалуюсь.
Корм в интернате, не тюремная баланда.
Пока союз был, в зоне кормили просто погано, а как сплыл... вода пополам с водой. Вновь прибывшие, как девицы диетические, с голодухи в обморок падали, старосидящие пуговицы на брюках перешивали, пока пуговки эти в позвоночник не упёрлись, а тут, не разносолы, конечно, но сытно и ничего тяжелее карандаша в руки не беру. Дырки на лице за полгода в щёки превратились, ещё немного, как у хомяка на плечи лягут, брюки уже не застегну, новые покупать в город ездил.
Отпустил меня брат Феофан неохотно, хотя не пойму, зачем я ему здесь вообще сдался, разве что для счёта. Класса четыре и спальни четыре, три для мальчиков, одна для девочек, значит, видимо, и надзирателя-воспитателя четыре положено. С утра прослежу, чтобы мои тридцать «гавриков» зубки почистили, ушки помыли, позавтракали, по классам распихаю и шесть часов перед дисплеями сижу, кнопки нажимаю, освоил, не велика премудрость. Потом на обед, организованной толпой, и я свободен. Могу по лесу гулять, могу спать залечь, перед ночным дозором отдохнуть. У меня каждую третью ночь дежурство.
Сижу себе в удобном кресле, тишину слушаю, книжку читаю, только если звуки какие-то необычные, или в саду движение на монитор одним глазом поглядываю.
Первое время, как соседка тётя Лиза в замочную скважину, на экраны подглядывал, подслушивал, потом надоело, а сейчас опять подслушивать стал.
Позабыл уже, пришлось у несовершеннолетних премудрости набираться.
Парни, девушки постарше в спальнях не сидят, заполночь приходят, спать ложатся.
Мальчишки, девчонки - подростки секретничают, шушукаются, победами всякими, в том числе и на любовном фронте хвастаются, причём девчонки больше...
• А вчера Васька мне сказал, что у меня глаза, как небо зимой серые...
Прекрасно! Возьмём на вооружение!
• Смотри, какую Андрюшка мне розу подарил!
И уже совсем, шёпотом,
• Мы вчера с Мишкой в кустах целовались...
Ты посмотри, мелочь сопливая, лет тринадцать, по меркам секса ясельная группа, а они уже целовались. Может быть и мелочь, только это нарочито грубое:
• Васька, Андрюшка, Мишка, - с такой нежностью, с таким восторгом произносится...
В этих коротких фразах, в совсем ещё детских голосах сквозь хвастливые нотки, затаённое, непонятное что-то проскальзывает, так обидно, что меня никто по имени давно не называл...
Солнце сядет, первые звёзды на чёрном небе появятся, я уже возле столовой на скамейке сижу. Выйдет, рядом сядет, молчим, один раз о себе рассказала:
• Родители у меня добрые, хорошие были, в райцентре работали. Мама фармацевтом в аптеке, папа инженером в автопарке. Квартира у нас была, и мебель, и жили дружно, не бедно, как все. Мама красивая и добрая, добрая... а папа... на Вас похож был, высокий, интересный, - прошептала, до корней волос покраснела, - Папа маму и меня очень любил, не пил, всю зарплату домой нёс, каждый год в Крым или в Сочи отдыхать ездили, на день рождения куклу, велосипед, платья красивые мне дарили. А потом папа машину «Жигули» поддержанные купил, он давно об автомобиле мечтал, - заплакала, - и всё...
Успокоить хотел, а к себе прижать постеснялся. Издали, руку протянул, как ребёнка по голове погладил:
• Рассказывай дальше сестра! – попросил.
Кивнула, глаза руками вытерла:
• Дед лесничим был. Они с бабушкой всю жизнь в этом лесу прожили. Вот меня родители к ним на каникулы и привезли. В августе вместе на самолёте в Одессу собирались, забрать меня обещали... - всхлипнула, - Они за мной ехали, а на встречу водитель пьяный на тракторе... Дело это Феофан вёл, только он тогда ещё не братом, милиционером был, к деду зачем-то приезжал, мне тогда не до него было. В общем, в четвёртый класс я уже в школу-интернат пошла. Кто меня из лесу каждый день за пять километров в посёлок в школу водить станет? На каникулы к бабушке и дедушке приезжала. Привыкла. Мне в лесу нравится...
Пожалел я её, подумал: Долю свою горькую проклинал, только не было у меня ничего, а у неё было... терять больнее... значит, ей ещё больше досталось...
О чём говорить с ней не знаю. Что мне ей о зоне рассказывать? О наркоте? О девчонках? У меня ведь ничего больше не было, и молчать неловко. Память у меня хорошая, стихи ей читать стал. Пушкин очень выручает, и запомнить легко, и даже куски из поэм, какую ни возьми, к месту. Мог бы скамеечку и в более тёмном месте выбрать, но, во-первых, Феофана ожидаю. Выйдет из своего кабинета, вокруг, как кот по цепи, бегает, взгляды полные ярости и муки в нас мечет. У меня от этих взглядов, такое удовлетворение, такая уверенность в себе в груди растёт, сладко ноет, а во-вторых... Объяснить не могу, только в кустах и молодняк целуется, а я точно знаю, что поцеловать её не смогу, не потому что противно, совсем нет, от неё травами, ягодами очень приятно пахнет, но неудобно как-то, стыдно... Для неё это вроде серьёзно, а для меня месть оборотню...
Я ведь даже имени её не знаю... На дежурстве, перед мониторами сижу, под нос себе, тихо, на разные голоса:
• Сестра... – шепчу, интонации выбираю, чтобы ласково, нежно звучало...
Всё! Сил, под завязку, набрался.
То есть на новом ремне уже новую дырку сверлить нужно. Время пришло зарядкой по методу доктора Анатолия Наумовича заняться.
Мышцы разогрел, теперь по периметру вдоль забора пробежаться и спать, завтра воскресная молитва в восемь начнётся. Лучше не опаздывать, оборотня не злить. Он на меня и так в последнее время, как граф Дракула * смотрит, того и гляди, зубами в глотку вцепится.
Мелюзга уже спит, сам проверил, а молодняка, который в кустах ошивается,* сегодня нет. Куда они все подевались? Вроде под вечер по саду по случаю субботы без дела болтались.
Тихо, хотя Феофан гостей каких-то в сумерках встречал. Из леса через калитку двух мужчин и женщину вывел, через чёрный ход в дом повёл.
Жора сегодня дежурит. Я к нему за спичками заскочил, зажигалка сломалась. Если бы он от меня так старательно экран не закрывал, точно на гостей этих никакого бы внимания не обратил.
Уже за угол здания завернул, дорожка кончилась. Тропа в лужах от дождика между домом и забором тусклым, мерцающим светом свечей, освещена. Назад бежать собрался, пение услышал. Вроде совсем не религиозное, шаманское, ритм, как реперы, держат. Хорошо поют, а особенно одна солирует. Голос сильный, грудной, смотри, как высокие ноты берёт, узнал сразу, она Монашка.
Заслушался я, к окошку подошёл, а песня кончилась, брат Феофан заговорил.
Был товарищ лейтенант, стал вдруг братец Феофан, (без «т» рифмы нет) а между прочим десять лет назад Фёдором Петровичем звали... Для гостей показательный молебен устроил, – думаю, даже не прислушивался, само в уши влетело...
Вот это проповедь! Что же он такое молодому поколению рассказывает, прямо Америку через форточку открывает, ну примерно так...
• Жрецы и жрицы древних, языческих религий, чтобы в транс, войти, напрямую, с высшими силами общаться, мозг свой специальными средствами подстёгивали, от обыденной жизни освобождались, прямо в храмах, прохожим, проезжим тело своё отдавали, обряды совокупления на алтарях совершали, и открывались им тайные знания о том, что было и что будет...
Окошко от земли на два вершка. Стою, в три погибели согнулся, чтобы, что в подвале - зале делают, увидеть, себя не выдать. На полу большой ковёр расстелен, на нём люди в круг стоят, проповедь слушают. Мне это не интересно. Уйти хотел, опять она запела. В углу стоит, только спины её кусок вижу. Ногами притопывает, руками прихлопывает, темп потихоньку наращивает, голос повышает. Так заразительно, эти все подпевают-подвывают, хлопают-топают, в ритм по ковру босыми пятками стучат, сам еле удержался, чтобы и себе в ладоши не забить. Человек тридцать, за руки взялись, по кругу движутся, как будто хоровод вокруг ёлки водят, как в детской игре по команде бубна в её руках местами меняются. Коллега мой Гоша, десятиклассники вроде в полном составе, пару персон помладше, тоже самые наглые, между прочим, и видимо гости. Она всё чаще в бубен бьёт, как карты их перетасовывает. А вот и ёлка, чаша старинная на треноге, а под ней свеча огромная горит, медь огненным языком лижет. Выходит в центр брат Феофан, видать причащает, из чаши каждому, что-то чёрное, в гранёный стакан наливает, а она голос понижает, как будто всё дальше отходит...
Свечи задули, по потолку блики, как от шарика зеркального на дискотеке. Ничего не вижу, слышу только, вроде скачет кто-то, на пол валится, хрипы, стоны, визг какой-то нечеловеческой, как будто действительно жрицы в древнем храме ватагу жрецов прохожих встретили...
Неужели и она там? - зачем-то подумал, сердце, как мячик подскочило. Выбрался на дорогу, бегу... Меня это не касается! Мне чужие тайны мне ни к чему... Лишь бы в мои, никто не лез!
За угол завернул, девушка как раз на крыльцо вышла.
Посмотрел:
• Она!
Только разговаривать она, кажется, сегодня не расположена. На скамью села, голову руками сжала, в землю уставилась.
* Дракула – румынский господарь. Отличался особой жестокостью. Считается родоначальником вампиров.
* Ошиваться (шляться) – слоняться без цели, бездельничать (в. ж.)
Гости городские к нам оказывается, почти каждую субботу приезжают, и я каждую субботу, если дежурю, территорию патрулирую, по инструкции, а если нет, спортом занимаюсь, не запрещено. Оглянусь и тихонечко за дом ныряю.
Интересно проповеди для избранных от пророка Феофана послушать.
Что он им говорит!!! Мою уголовную душу тревожит.
Всё, что для блага общины делается, не грех, благодеяние. Прямо не говорит, всё намёками, но так у него складно получается, что Заповеди только для индивидуалистов придуманы, а если общее дело требует, то и на подлог пойти, и убить и украсть можно...
Что же ты, нехороший человек, двенадцать лет назад, такие принципы не проповедовал? Я ведь тогда не только для себя, для общего блага, правда, узкого круга ограниченных людей старался, а ты меня...
Тема каждый раз новая и трактовка в «Евангелии от Феофана» каждый раз новая очень интересная.
Ну, даёт! У меня челюсть отвисает, в коленки упирается.
На повестке дня «не прелюбодействуй», и конечно «плодитесь и размножайтесь», но у него и брак не догма и совокупление между едва знакомыми, без чувства не грех...
А уж «Не пожелай добра ближнего своего...» по его версии вообще не серьёзно, главное, чтобы желание было... а там...
Затопают-захлопают, а я не бегу, песни её послушать хочу. Всегда новое что-то, совсем не знакомое... Начинает на языке понятном - не понятном, кажется, старославянском, как будто плачет, душу завораживает. Потом темп убыстряет, частит, сердце, как мячик скачет, в конце и щёлкает и цокает, на ультразвук почти переходит, не только душа, тело истомой сладкой исходит...
Хотя меня и не касается, но просто интересно. Что же она, Монашка в этой с позволения сказать секте делает, и спрашивать напрямую неудобно.
Издали разговор завожу:
• Поёшь хорошо! Что же ты учиться не едешь?
• Я не могу! – глаз не поднимает, травку какую-то рассматривает, - Без меня ребята совсем пропадут. Школу окончила, профессор из консерватории в музыкальное училище приезжал:
• У Вас редкое по красоте сопрано, как бриллиант чистое, - сказал.
• Все преподаватели говорили, что я уже поступила. Экзамены формальность... На две недельки деда проведать приехала, бабушки тогда уже не было, как раз детей привозить начали. Вы бы посмотрели на них, грязные, больные, перепуганные... –вздохнула, замолчала.
Вот интересно, на людях: «Здравствуй брат», - а наедине смущается, выкает. Мне «Вы» только в суде говорили. Может быть, поэтому как-то неуютно себя чувствую, или потому, что голос у неё от сопереживания этим беспризорникам дрожит, говорит и чуть не плачет, или она о своей судьбе плачет. Нет! Не похоже.
Неужели это и есть та доброта, которая спасёт мир? – подумал, руку её в ладони сжал:
• И что?
• С сестрой Марфой, экономкой, с утра до ночи отмывали, как бельё, в ванной от грязи отмачивали, травами чесотки, чирьи лечили, кормили, есть учили. Риточка ложку держать не умела, всё норовила картошку из супа пальцами выловить, - улыбнулась, так светло, как будто, счастье вспомнила, потом засмеялась, за руку меня схватила, - а Васька так смешно язык высовывал, с голодухи, тарелки дочиста вылизывал. У него рёбра, как на школьном плакате «Скелет человека», торчали, - вздохнула, а я крепкого, высокого Ваську из моего отряда вспомнил.
Певица! Это же и слава, и поклонники, и деньги, деньги, деньги, а Васька обычный подросток хулиганистый, грубоватый, и даже про глаза, как зимнее небо серые, какой-то сопливой красавице говорит. И вот так всё бросить ради какого-то Васьки?
На ужин в столовую иду, розу красную несу, у садовника купил. Как за букет взял сволочь! Просто молюсь, хотя и не приучен, чтобы никого из «деток» по дороге не встретить. Здесь беспроволочный телеграф любую новость со скоростью света разносит.
В зале пусто, даже Феофан что-то сегодня запаздывает. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь. Дверью хлопнул, она из кухни выбежала:
• Здравствуй брат!
• Здравствуй сестра! - стараюсь, чтобы голос не резко, нежно звучал, только куда мне с моим басом ласкаться.
Цветок протянул, покраснела, как роза. Оно и понятно! От карьеры, где каждый день горы цветов, отказалась, а здесь мальчишки, не часто, наверное, такую Монашку знаками внимания балуют. Глаза опустила, минуту помедлила, голову вскинула, на меня с таким обожанием посмотрела, от стыда зарделся.
Гляделки свои бесстыжие спрятать хочу, не могу, золотые искорки, в тёмно-серой, загадочной глубине рассматриваю: Как же в этих маленьких, как медная двухкопеечная монетка, зеркальцах души столько всего одновременно разместиться может? - понять пытаюсь, - Любовь и нежность, восхищение мужской силой и необидная женская жалость, неприкрытая ласка и робкое пугливое желание, и снова любовь, любовь, любовь...
Испугался, неужели поняла, прочла о мести оборотню мысли мои затаённые, всё в миг ушло, как из мутной серой воды, отвращение всплыло, от полного ненависти:
• Здравствуй брат!!! – сердце защемило.
Отлегло! Не мне. Гад этот, как змея бесшумно подполз, не сказал, зашипел. Я на каблуках развернулся, впервые, не скрывая гнева, в красные от злобы глаза уставился:
• Здравствуй брат!!!
Если глаза испепелить могут, сейчас в две обугленные головешки превратимся. Молчим! Смотрим!!! Он первый не выдержал:
• Если я тебя ещё раз возле неё увижу, - на всю столовую орёт, дальше открытым текстом, слово из трёх букв, (как бы это поприличнее сказать), - детородный орган садовым секатором отрежу, ржавым гвоздём между глаз прибью!!!
Набрал я полные лёгкие воздуха, хотел садисту по полной программе ответить, что давно уже не мальчишка, которому он в своем кабинете, тот орган, с таким наслаждением отбивал, что заматерел, как волк, каждого, кто нарвётся, зубами на куски порву.
Не успел, даже не заметил, как она между нами оказалась, меня собой прикрыла:
• Оставь его!!! – приказывает, руку предостерегая, поднимает, только он уже в раж вошёл, от ярости слюной брызжет, кулаки над головой поднял, остановиться не может:
• Отойди!!! – кричит, - Я его... – перебила, как гвоздь ему между глаз вбила:
• Если ты его хоть пальцем тронешь, если с его головы хотя бы один волос, стараниями твоих прихвостней, упадёт, я ведь могу вспомнить, - в глаза ему, без тени страха, посмотрела, - а ещё лучше забыть!!!
Никогда не видел, как здоровый мужик от страха не белым, густо-синим становится, потом вены на лбу вздулись, побагровел от натуги, гнев свой поглубже в печёнку загоняя, залепетал:
• Я же тебя хочу оградить от бандита этого лапушка. Ты, по молодости, с кем связалась, не понимаешь...
• Хватит! – спокойно сказала, - Ты моё слово знаешь! Если с ним, что случится, всё от горя забуду!!!
Какой ужин! Толкаясь, из столовой выскочили, в разные стороны разбежались...
В нору свою вскочил, дверь на ключ запер. Зверем бешеным, из угла в угол бегаю. Эта тварь, садист, подонок, всё чувствует, понимает, её любит, от меня защищает, а она меня от него защищает...
Месть! - совесть непонятно откуда вылезшую, туда, откуда пришла загнать пытаюсь, - Сладкая месть!!! – а она совесть голосом грудным нежным:
• Кому мстишь? – спрашивает.
• Доброта спасёт мир, а ты зло задумал! – это уже чуть хрипловатый, старческий голос,
• Но и граф Монтекристо в своих целях принцессу Гайде использовал, - отвечаю, а Анатолий Наумович:
• Граф, чтобы врагам отомстить и её права защитить! – тихо говорит, - А ты?
Опомнился в спальне, перед шкафом стою перед зеркалом, глаза прячу, сам себе на вопрос ответить не могу.
А я её, девушку, которая меня любит, от паразита этого защищает, использовать, чтобы ему отомстить хочу!!! А потом!?!
В морду свою поганую плюнул.
Насколько же его мерзость мне зэку право на мерзость даёт? Сколько во мне злобы, дряни нечеловеческой накопилось!?! Почему решил, что все свои нечистоты, за годы в душе скопившиеся, на голову той, которая грязи моей не видит, могу вылить!?!
Последний раз в восемь лет плакал, когда у бабки на мороженое деньги украл, а она поймала, клюкой, атрибутом нищенского макияжа, побила. Не от боли тогда ревел, от обиды, а сейчас так в груди заболело, на кровать рухнул, воем зашёлся, бабусю вспомнил.
Вредная была, но пусть земля ей пухом будет, как умела, меня любила. Байстрюком называла, по привычке проклинала, а костюм в восьмом классе мне их английского «бостона», который кто-то из её клиентов в качестве обеспечения оставил, у лучшего портного в городе сшила...
В суде:
• Как же я без тебя жить буду... – плакала.
Чужие люди хоронили, а письмо мне оставила. Понимаю, что что-то сказать хотела, только, что не понимаю.
Анатолий Наумович, из петли вытянул, столько со мной возился... Совсем не много, но и на мою долю, чуть, чуть доброты досталось... а я...
Думал, погонит меня Феофан, потом в городе поймает и прибьёт, а он даже придираться перестал, стороной обходит, столкнёмся случайно, как на пустое место смотрит и прихвостни его, меня избегают, при встрече, быстрее пройти стараются. Обидно, что думают, будто я испугался, мне на них плевать, мне ей в глаза смотреть стыдно.
Два месяца близко не подхожу. Приду в столовую, когда народу полно, быстренько что-нибудь в топку брошу, хлеб со стола прихвачу и к себе в нору. Пусть отвыкает, быстрее забудет. Женщины быстро забывают, опыт имею, это у меня «антигеростратовский» синдром развился.
Анатолий Наумович рассказывал, что жил такой грек Герострат в городе Эфесе. Сжёг он храм Афродиты Эфесской, одно из Семи чудес света, чтобы в историю войти. Двадцать три века прошло, а и сейчас этот Герострат – символ гипертрофированного честолюбия во многом благодаря правителю города Эфеса. Его имя даже Анатолий Наумович не помнит, а значит, и все остальные жители Земли забыли. Приказал этот правитель на всех площадях глашатаям кричать и указы вывесить с двумя словами «Забыть Герострата!». Может быть, благодаря этому поджигателя до сих пор помнят?
Вот и у меня «антигеростратовский» синдром, чем больше себе «Забыть!» приказываю, тем чаще вспоминаю, в глаза заглянуть:
• Здравствуй брат! – услышать, хочу.
Денёк выдался «спокойнее» не придумаешь.
Два «красавца» из моего отряда в седьмом классе «бузу» устроили, контрольную сорвать пытались, потом девчонка из девятого прыщами покрылась.
Людмила не разобралась, прибежала:
• Ветрянка! Эпидемия! Карантин!
Пока выяснили, что девчонка малины, которая из леса в сад со всех сторон через забор пробирается, до аллергии объелась, всех переполошили.
Моё дежурство оканчивается. Через полчаса Жора заступает, если конечно с... но это меня не касается.
Здесь, смена караула, по принципу:
• Пост сдал! Пост принял! – не предусмотрена.
Сейчас на дисплеях в спальни загляну, по саду пройдусь, и спать. Дошёл до бассейна, а там кто-то плещется. Думал десятиклассники, игры свои недетские в холодной воде затеяли, осень, дождь, а они всё бесятся. Хотел мимо пройти, пусть простужаются. Всё равно Феофан их покроет, он жалобы только на подростков, которые в его сатанинскую секту не вхожи, принимает. Сегодня о хулиганивших семиклассниках час, морду отвернув, выспрашивал, рапорт написать приказал.
Из бассейна голова показалась, я за дерево нырнул, притаился. Очень нужно на хамство их нарываться, слышу два голоса, девичий решительный:
• Камни сбрось! Мне тебя с ними не вытянуть... и не брыкайся... – потом мальчишка, плаксиво:
• Не могу... верёвка намокла...
Она! Я её по голосу узнал:
• Давай вместе по стеночке до лесенки пробираться, - а мальчик плещется, видимо вырывается:
• Брось меня!!! – визжит, - Всё равно утоплюсь!
Меня трясёт, а она спокойно, голос не повышает:
• Ну, и дурак! Что выдумал?
Мальчишка просто в голос завыл:
• Я же не хотел!!! Меня Сенька Чёрный подговорил контрольную сорвать!
Понятно! Это Васильев из седьмого класса. Что же он из-за какой-то контрольной работы топиться вздумал!?!
Вылезть из укрытия собрался, он обо мне заговорил:
• Зэк этот поганый Феофану расписал, что это я виноват, эти два «Г» меня и схватили...
Два «Г» это видимо Гоша и Жора, а я действительно подумал, что Васильев зачинщик, он больше шумел, а Чёрный сразу:
• Извините, пожалуйста! В последний раз. Меня спровоцировали!
Так Феофану и рассказал и в рапорте написал. В мыслях у меня не было, что мальчишка из-за этого в бассейн с камнем на шее нырнёт.
Понял, что она мальчику зубы заговаривает, к лестнице выводит. Лучше не высовываться, и ей в глаза взглянуть страшно, и мальчишка меня увидит, чёрт его знает, опять нырять вздумает.
С какой злобой:
• Зэк этот поганый, - сказал.
Сейчас и она обо мне недоброе слово скажет, - думаю, - И поделом! Так и есть зэк поганый! - а она защищать меня стала:
• Ты зря. Зэк не из их компании. Он точно не знает. Это всё Феофан и его банда...
• Ты не знаешь, что они... – зарыдал Васильев.
Девушка прикрикнула:
• Знаю! – и спокойно, буднично, - Нагишом раздели, руки связали, в душевую к этим шлюхам бросили!
Сдерживается, но голос у неё просто звенит от ярости. А мальчишка всхлипывает, зачастил сбивчиво:
• Они меня заставляли... а Сенька сказал, что на плёнку записали, всем покажут...
• А ты ему скажи, что его покажут!
• А он что тоже?
От удивления парень плакать перестал, и головы уже на лесенках показались.
Без мыслей, на автопилоте рванулся к ним. Мальчишку брыкающегося из воды выволок. Еле живой, а отбивается. Брюки на мне, в миг намокли. Лицо у него совсем синее, верёвка набухла, его мешок с камнями почти задушил. Попробовал развязать, а шнурок нейлоновый на сумке для спортивной обуви, которую он как груз приспособил, камнями напихал, намок, не растянешь. Я ткань зубами рванул, большим валуном по ноге получил, дальше уже мелочь галька посыпалась. Хотел верёвкой заняться, а она командует:
• Я сама! Ты брат лучше в спальню сбегай, вещи сухие Сережке принеси!
Пока бегал, она уже мальчишку от галстука этого страшного освободила, психотерапию проводит:
• Ты молодец Серёга! Не мелочь, настоящий мужик! Я бы в жизни топиться не решилась! Только кому от этого хуже? Им же всё равно! Напишут, утонул и всё, а ты назло им живи и Сеньку этого брось, он тебя специально с пути сбивает!
Мальчик плечи распрямил:
• Я им не поддался... – шепчет.
Переодеваться стал, а у него всё тело, как один сплошной синяк, под Луной всеми цветами фиолетово-синего отливает.
Проводили мы его до бокового входа, она его в лоб поцеловала:
• Больше не делай так, - говорит, - и грех и противно слюнтяем быть!
Только сейчас заметил, что зубы у неё марш выстукивают. Так был Васильевым занят, и разговор их и синяки его совсем меня из равновесия вывели, на неё внимания не обращал.
• Быстро в спальню беги! – приказываю, - Простудишься! - а она улыбается:
• Я в лесу, в избе живу... домой шла, как что-то булькнуло в бассейне, услышала.
• Пошли! – говорю, - Я тебя провожу!
• Пошли... – говорит, от холода зубами стучит.
Куртку снял, на плечи ей накинул, предплечье ей под курткой растирать стал, а она руки подняла, на затылок мне положила, губы мои в темноте нашла.
Зачем? – успел подумать, совсем думать перестал...
Забыл, совсем забыл этот вкус, этот запах. Мороженое «Фруктовое» из детства, маленькой розовый конус льда на палочке, за семь копеек. Языком проведёшь, а во рту вкус спелой малины... куснёшь, зубам холодно, холодно... потом сладко, сладко...
Губы у неё холодные, холодные, языком провёл малина сладкая... присосался, чувствую, от вкуса этого, как в детстве от счастья хмелею...
Замёрзла, дрожит вся, ко мне прижимается и у меня руки, ноги трясутся, отпустить, оттолкнуть хочу и не могу...
Сразу почувствовал, что зря на мента напраслину возводил, всё в порядке, просто я, видать, из тех, кто в неволе не размножается, сначала с перепуга всё атрофировалось, потом с голодухи ни о чем, кроме куска хлеба думать, не мог, а тут отъелся, на сладенькое потянуло...
Обрадоваться не успел, сама чуть отстранилась:
• Пошли... – заикаясь, прошептала...
В лесу совсем темно.
Молча ведёт меня по какой-то известной только ей тропинке среди зарослей. Ветки по лицу, по голове бьют, но не отпускаю. За плечи обнял, к себе прижал. Думал, согрею, нет, ещё сильнее дрожит под моей рукой.
В избе, большом, добротном деревянном срубе, разделенном на комнаты, она быстро задёрнула плотные шторы на окнах, зажгла свет, убежала куда-то.
По комнате походил, книги на полках посмотрел, от волнения места найти себе не могу, дрожь в промёрзших под мокрыми штанами коленках, унять пытаюсь. Долго, тупо смотрел на дрова в камине, потом всё-таки сообразил, зажёг лучину, поднёс к аккуратно разложенному на поленьях хворосту. От живого огня сразу тепло стало, уютно. Уселся на огромной медвежьей шкуре, на полу перед витой решёткой, пригрелся, голову на медвежью башку положил и задремал, устал, замёрз очень.
Не услышал, почувствовал, рядом уселась, меня рассматривает.
Встать собрался:
• Ухожу! – сообщаю, а она чай на подносе принесла, подушки на шкуру положила, смеётся:
• Куда ты пойдёшь? Лес вокруг! Эту тропинку на десять минут только я знаю... до утра кружить будешь...
Говорит, а сама в стаканы в подстаканниках чай наливает, чёрный, травами приятно пахнет. Пить захотелось, во рту пересохло, только сразу пойло, которым Феофан тогда в подвале причащал, вспомнил.
Мысли она, что ли читать умеет? - опять засмеялась, грудь под платьицем так и заходила, слюну сглотнул, вроде на вкус попробовал, кажется, и это поняла, руками прикрылась:
• Не бойся! Это травы от простуды... ночь холодная...
Поверил я ей сразу, глотнул, приятное тепло, даже не от горячего, от пряно-сладкого вкуса по телу побежало.
Нагнулась, подушку мне под локоть подложила:
• Придётся тебе сегодня здесь устроиться. Замёрзла я очень, - зябко плечами повела, - на улицу не пойду.
Разобраться в себе не могу, дрожу весь, от холода... Или не от холода? Сейчас уйду, только чуть согреюсь... – себе приказываю.
Опять мысли прочла!
• Я тебя согрею, - шепчет, поднос на пол отодвигает, рядом пристраивается...
Продрогли... до боли в суставах друг друга сжимаем.
Совсем застыла девочка, - думаю, тепло отдаю, дыханием своим шею её отогреваю... Грудь у неё совсем ледяная, пальцам холодно... Ткань скользит, мешает, а она вздохнула, пальцы в волосы мои запустила, нерешительно, тепло, приятно...
Рот у неё, сочный, сладкий... шея, грудь малиной пахнет, сосок маленький, твёрдый – ягодка, недозрелая, на вкус чуть терпкая...
Ласкает... не умеет... совсем не умеет... но так хорошо... голова кружится...
Не сообразил, как, придавил её, собою покрыл, только чувствую, дрожит подо мной, и дрожь не от холода... Страсть, желание, как искра, от меня к ней, от неё ко мне бежит... Халат на ней пополам порвал, рубаха на мне была, не помню как, но нет рубахи. Грудь к груди, бедро к бедру, тесно, тесно... руку еле втиснул, змейку на брюках хотел расстегнуть... Взвыл, от боли, задохнулся, и сразу сладкое мальчишеское, полное освобождение, взлетел от наслаждения и... весь вышел...
Слава Богу, не успел...
Дом интересный очень. В комнатах лавки, стол из струганного дерева, камин этот самый из валунов больших не обработанных выложен – крестьянская изба ХVIII века, а кухня и ванная в кафеле, сантехника финская, бойлер для горячей воды, стиральная машина современная.
Вещи мои стирать забросила, халат махровый выдала огромный, новый, в упаковке:
• Деду покупала, - пробурчала.
Ванна горячая, опять с какими-то травами и тело взбодрила и мозги прочистила. Чай на кухне с вареньем, с бутербродами, совсем человеком стал, мальчишку Васильева вспомнил.
И куда же это я попал, - соображаю, - Это пойло их - видимо наркотик, плюс совращение несовершеннолетних, плюс нанесение телесных повреждений и доведения до самоубийства, это же не пятью годами общего пахнет, на все десять строгого режима тянет.
• Спасибо! – говорю, - Если бы ты мальчишку из бассейна не вытащила, меня бы менты, с подачи Феофана, затаскали. Я твой должник! –жест широкий сделал, - Всё, что смогу для тебя сделаю, скажи только...
Из-под ресниц на меня посмотрела, глаза опустила, сказала:
• Возьми меня...
Ложечку чайную от неожиданности на пол уронил, нагнулся, забыл за чем, подумал, что шутит, улыбнуться пытаюсь, а губы не слушаются, сами удивлённо:
• Ты чего? – спрашивают.
• В скверную историю мы с тобой вляпались, - сообщает,
• Бежать нужно, - предлагаю,
• Некуда мне бежать! – кричит, - поэтому и попросила...
Ничего я не понял, смотрю на неё: Может быть, она не в своём уме, - думаю.
Снова мысли мои прочла, объяснила:
• Упырь этот, Феофан замуж второй год зовёт, подарками и угрозами засыпает, боюсь, силой возьмёт... Пусть хоть это ему не достанется!
Ресницы длинные опустила, щёки покраснели от смущения. Волосы темные, обычно в тугую косу стянутые, после душа в крупные локоны завились, шея длинная, грудь... вспомнил, губы от желания затряслись.
Почему нет! Без своего монашеского прикида, очень даже аппетит возбуждает!
Видимо в глазах моих жадность голодная полыхнула, улыбнулась.
Рванулся, еле сдержался, стол рукой рубанул:
• Чем же я его лучше? - спросил.
Долго молчала, потом пояснила,
• У тебя лицо человеческое, - и сразу без перехода, - Меня Оксаной зовут, а тебя?
• Дмитрий, - просто выдавил из себя.
Не знаю почему, только от слова «человеческое» всё, что меня не касается, в какие-то пары-тройки сбиваться начало.
Феофан этот мент и поп... Сестра, певица и «Возьми меня» ... Религиозное воспитание подростков и мальчик Васильев... Нинон и компания, гости и секта или не секта, или это другим словом называется... Каша какая-то, всё перепуталось, сейчас котелок просто закипит...
Услышала, наверное, что в голове у меня вскипело, булькает:
• Давай я тебе всё расскажу, - предложила, - а то ты, по незнанию, зло творишь...
• Рассказывай! – приказал, помолчал, почему-то добавил, - Оксанка...
Улыбнулась ласково:
• Ты устал... – волосы мне взъерошила.
Я же только руку её поцеловать хотел... к ладошке... к пульсу губами прижался...
Нет!!! Нельзя!!!
Локоток... плечико ... выемка ключицы сладкая... она сама халат расстегнула...
Не могу я-а-а!!!
Ну почему не могу... очень даже могу... силу свою чувствую...
Нет! Нет! Нет! Почему!?! – она же сказала, - Возьми меня...
А потом... потом она сказала,
У тебя лицо человеческое, - а я её... как этот оборотень? - Нет! Не могу!!!
Вырвался, из рук её ласкающих, из губ её целующих, вырвался, от груди нежной крепкой оторвался, до крови палец большой закусил,
• Рассказывай! – приказал.
Не обиделась, в глаза посмотрела, всё поняла... Как же это она мне в душу каждый раз смотрит, не боится? Я же сам себя иногда боюсь!
Стала она рассказывать. Я сначала просто на неё смотрел, удивлялся, что сразу не разглядел: Обычная... не красавица... – думал.
Гляну на неё, палец кусаю, собой не владею. Раскраснелись, глаза горят, губы, как спелая малина, да она же... прислушался, о себе, о ней забыл.
• Бабушка моя травы собирала, я ей помогала. К ней за отварами, настойками от всяких болезней из всех соседних сёл приезжали. Она и перепуг детям куриным яйцом выкатывала, и обряд приворота, отворота обиженным, брошенным женам на неверных мужей делала и гадала, и меня всякой премудрости учила. А ещё бабушка один старый рецепт знала, секретный, для особо гуляющих, - улыбнулась, - ей его её бабушка передала. По три часа, женщин выспрашивала, и о семье, и о муже, и о детях, в книгу амбарную записывала, не хуже милиции, и дату рождения, и место жительства по паспорту сверяла, в деревни ездила, узнавала, только потом некоторым зелье это давала. До сих пор пять женщин и один мужчина ко мне за зельем ходят, бабушке свечи в церкви на праздники ставят. Сила в нём огромная, только оно хуже наркотика. Две капельки в чай, в сто раз лучше «Виагры» действует!
Посмотрела на меня и захохотала:
• Испугался?
Да не то чтобы я испугался. Просто до слёз жалко стало, что нежность эта, которая где-то в глубине у меня сегодня поселилась, желание, не скотское, к обычной юбке, другое, незнакомое, всего-то две капли какого-то зелья в чай,
• Нет, - пробурчал, - просто... – перебила:
• Дурачок!
Встала, к макушке моей губами прижалась, и я всё понял, только очень, очень захотелось, чтобы она это вслух сказала,
• Ну, - прошептал, о руку её на плече моём щёкой потёрся.
Никогда не знал, что пальчики, по лицу, по шее, по груди в вырезе халата скользящие, дарят такое блаженство, с которым никакой секс не сравнится, а голос грудной, нежный:
• Я тебя, когда первый раз в столовой увидела, ночь не спала, всё себя уверяла, что жалею, уж очень худой ты был и глаза, как у больной собаки. Потом ждать стала, когда придёшь, почти себя уговорила, что интересно мне, что же ты за человек, глаза тёмные злые, а улыбнёшься, как будто два маленьких синих моря в солнечных лучиках загораются. Ты меня тогда не замечал. А потом ты Лидочку с дерева снял, на меня, как на врага посмотрел. А потом... – она замолчала, и я затаил дыхание, хотел сказать что-то, но мозги высохли, язык в шершавый рашпиль превратился, рот беззвучно открыл, а она решительно воздух головой боднула, - а потом, помнишь, ты в столовую пришёл, сказал:
• Здравствуй сестра! - и я поняла, мне никто не нужен... только ты...
Я нес её на руках к камину, на медвежью шкуру. Халаты и запреты потерялись где-то по дороге, в коридоре между кухней и гостиной, где-то там по дороге, где я останавливался и искал губами, раскрывал, ласкал её рот, и она прогибалась в моих руках подставляя шею, грудь, нёжно проводила руками, по моим плечам, и от этих прикосновений у меня тряслись руки, кружилась голова. Став на колени, я хотел опустить её на медведя, но боялся отпустить, оборвать хоть на миг это чудо и она опять прогнулась, увлекая меня на себя. Всегда, я брал женщин, подчиняя их себе, но сейчас, я отдавал себя неумелым, восхитительным ласкам, подчиняясь желаниям нежного, гибкого тела, и она дарила мне восторг, медленный восторг ожидания, заставляла укрощать страсть, отстраняясь и приникая ко мне жадными руками, ароматными малиновыми губами. Всё время, целуя, лаская, я слышал потрескивание поленьев в камине, бешеный стук её сердца, под шёлком кожи и тихое, болезненно трепетное на вдохе и сладкое, как утоление, на выдохе:
• Только ты... только ты... только ты...
Она застонала, отдаваясь, подчиняясь, приняла меня, и я на миг потерял сознание, не взлетел, вознёсся, увидел небеса...
Не наркотический экстаз, не справка об освобождении, не деньги, не власть, вот она... Свобода!!!
Мы опять сидели на кухне, только я уже не боялся. Она сидела на моих коленях, водила ладошкой по моим волосам, по шее, по жёсткому бурьяну на моей груди и рассказывала, рассказывала. Я понимал, что это важно и всё-таки перебивал, закрывая ей рот губами, и она отвечала на ласку, на страсть, с вздохом сожаления чуть отстранялась и снова рассказывала:
• От этого зелья человек – мужчина, женщина, всё равно, испытывает блаженство, он становится сильным, хочет и может много, только без этой отравы, он уже ничего не может и не хочет. Он калека, для которого протез со второго, с третьего раза становится смыслом жизни, и детей у этого человека уже никогда не будет. Бабушка этот сбор, только тем женщинам давала, которые много детей воспитывали, мужа любили, очень боялись, что он уйдёт, семью, детишек бросит! Мужчина только один пришёл и сейчас ко мне иногда ходит. У него жена гулящая была, сейчас успокоилась, дома сидит, за детьми смотрит! - улыбнулась лукаво, - А ты дурачок подумал, что я тебя травить этой гадостью буду, - я прошептал:
• Я же не знал... – и мы надолго прервались, потому что это конечно важно, но важнее...
Тридцать лет прожил, ничего важнее в жизни моей не было...
Потом я хрипло попросил:
• Дальше, - и она продолжала:
• Я уже в девятый класс перешла, приехала на каникулы, а бабушка больна. Настойки ей готовила, только ничего не помогало, она уже сама знала, кажется, больше всего мучилась, что знание своё передать некому. Меня ребёнком считала, а дед у нас выпить любил, во хмелю мог всё, что угодно чужому человеку рассказать. Вот она и решила, тайну на двоих разделить, деду все травы, укрепляющие, возбуждающие, а мне одну, силу дающую. Не зря в деревнях бабушку доброй ведьмой считали, как в воду глядела. Похоронили мы её, на сороковой день братец Феофан пожаловал, его тогда Фёдором Петровичем звали. Стали они с дедом водку пить, поминать, дедушка видать тогда ему про зелье и рассказал. В школу уезжать собралась, дед уговорил сбор составить, вдруг, кто-нибудь из тех женщин, которым бабушка это зелье давала, приедет. Растёрла я свою траву, как бабушка учила, так, чтобы никто не узнал, а дед свои травы оказывается, уже давно заготовил. На Новый год возвратилась, стройка полным ходом идёт, по дому полуголая Нинон ходит. С дедом поговорить пыталась, а он с ума просто сошёл:
• Приют для деток бездомных построят, моим именем назовут. Фёдор Петрович поклялся, что за душу мою грешную молиться будут! – кричит и на девку эту пятнадцатилетнюю всё время поглядывает, - И тебя не обидят...
• Поняла я всё, только сделать ничего не могла. Не знала, что услышал Фёдор о зелье этом, сразу сообразил, спланировал, как власть себе на настойке из трав выстроить, он тогда ещё в милиции работал, малолетних попрошаек, карманников, других воришек и нарушителей, во время облав на вокзале пойманных, колонией для несовершеннолетних пугал, в интернат привозил. Так мне всё красиво расписал:
• Детей спасать нужно! Родители бросили, или спились, избивали! Государство о них не заботится, пропадают они, а люди добрые деньги на интернат дали.
• Поверила я, как было не поверить, когда дети сами эти истории рассказывали. Территорию расчистили, дом из поваленных деревьев построили, ребята сад фруктовый посадили. А дед умер. Замучила его эта Нинон. Я из-за неё с ним не разговаривала, в интернате жила. Просто счастлива была, что детям помогаю, пока Фёдор Петрович, братом Феофаном не обернулся, пока не узнала, как он деньги получил, пока чёрные дела свои творить не начал...
Замолчала, лицо от стыда и гнева красное на груди моей спрятала. Страсть сдержал, обнял нежно, в висок поцеловал:
• Говори, - попросил, - Мы же теперь с тобой... – чувствую, а как сказать не знаю.
Никогда ни одной ничего такого не говорил, в книжках сладкую патоку, разговоры о любви пролистывал, не умею, не помню... Да и вспомнил бы, разве слова помогут? Разве такое рассказать можно? Умница... всё поняла, кивнула:
• Милиция тогда дело о совращении несовершеннолетних раскручивала. Гад один не только девчонок, и мальчишек привлёк. Я не знала, - потупилась, - что и мужчины, и женщины такие есть, которые с мальчиками... – не договорила, смутилась, - Сутенёра этого посадили, а рабочую силу Фёдор к нам привёз. Двадцать человек, совсем пропащие... и алкоголь, и наркотики, и болячки всякие. Стал он их лечить, обхаживать. Я думала несчастные, покалеченные, жалеет, а он всё продумал, на них ставку сделал, Нинон старостой над ними поставил. Первым начальник пожарной инспекции пожаловал. Важный такой, толстый:
• Щитов противопожарных мало... огнетушители не во всех помещениях... места для курения металлическими урнами не оборудованы, - выговаривал, но откушать согласился, не побрезговал. Водку они в кабинете директорском пили, мы с ребятами из столовой им еду носили, потом Фёдор приказал:
• Пусть чай Нинон принесёт! Честное слово не подсматривала, домой шла, случайно получилось. Вместе с Нинон пять девчонок этих чай понесли. Я же не знала, что дед упырю этому мешочек зелья оставил. Утром орали долго в директорском кабинете, не прислушивалась, только сильно громко, потом мило прощались у машины. Фёдор:
• Всё будет хорошо, если всё будет хорошо, - сказал, пожарник:
• Не беспокойся! Всё будет хорошо, - ответил.
• Потом другое начальство, из санэпидемстанции, налоговой инспекции, какие-то бизнесмены в золотых цепях приезжать стали. Нинон чай уже не только с девчонками, но и с мальчишками носила, а потом я случайно узнала, что камеры во всех помещениях установлены, всё на плёнку записывают. Он уже пол города шантажирует, на всех кино имеет.
Я сказал:
• Нам, какое дело? Все эти начальники, бизнесмены, как дружки Нинон, совсем пропащие...
Она помолчала, подбирая слова:
• Понимаешь, ему уже этих двадцати не хватает... он девчонок, мальчишек... Серёжа Васильев... это не просто так наказать... ему для какой-то сволочи мальчик нужен... - не оканчивала фразы, но я всё понял, прорычал:
• Это мерзко! Так же нельзя! – кулаком по столу стукнул.
Вздрогнула, прижалась сильнее:
• Мерзко... Я бы давно сбежала, но ребята... Где могу, на себя вину беру, ругаюсь, грожу, только бы он их не тронул...
Голос у неё от ненависти к оборотню этому звенит, и всё равно пиявка ревность, к моей левой груди присосалась, больно:
• Ну, да! Он же тебя любит, лапушка, - зашипел.
Совсем как тогда в столовой захохотала, сам, как оборотень, сжался,
• Он кроме власти ничего не любит. Того и гляди, обряд целования рук введёт, а я... Дед, когда колхоз земли распаёвывал, кусок леса взял. Я наследница и травку только я знаю. Он внушать умеет, вот себе и внушил... - совсем иначе засмеялась, звонко, как колокольчик, - А ты дурачок подумал...
Обиделся я! Что это она меня всё время дурачком называет, за ушко её укусил... а она... В общем, когда она мне про секту рассказывать стала, а я совсем, как она:
• Честное слово, случайно получилось, - сказал, Солнышко уже в окно заглянуло.
На рассвете, она провела меня, по утреннему, блестящему капельками ночного дождя лесу, поцеловала в тени деревьев и подтолкнула к калитке.
Отошёл, вернулся, не удержался, спросил:
• Что же ты им, на их сборищах бесовских поёшь?
• Понимаешь, - потупилась, - лес для добра травы даёт, а эти удержу, не знают, всё им мало. Случайно поняла, что так им меньше зелья, чтобы взбесится нужно... – улыбнулась лукаво, - и упырю этому, чем больше нужна, тем безопаснее...
Всё это время, возвратившись из зоны, я чувствовал себя никому не нужной, бездомной собакой, а сегодня проснулся в той самой спальне, в которой ночевал уже почти год, уверенный, что я нужен, что у меня есть она и я сделаю всё, чтобы её защитить.
С детства сказки не любил, не верил, а, поди ж ты, в одну ночь из обыкновенного, нормального волка-чудовища в вульгарного прекрасного принца превратился. Всё это было бы смешно, когда бы, не было так неправдоподобно, как в дурацкой мелодраме. Может быть, встать, лицо холодной водой вымыть, чемоданчик собрать и на трассу. Что мы пять километров не пройдем? Запросто! Только всегда думал «я» даже когда с бабкой жил, а сейчас «мы» подумал... но она со мной не пойдёт, а без неё с места не сдвинусь!
Бреюсь, в зеркало себе улыбаюсь. Морда, как у этих малолеток, от счастья лоснится: Что же ты со мной девочка сделала?
Умылся, оделся. Готов! Пора ребят будить, и в столовую, завтракать:
Только бы, при врагах не проболтаться: «Оксанка!» - на весь мир не заорать, как положено партийной кличкой «Сестра» назвать.
Жил себе серый волк, зубами щёлк,
Кур с пути сбивал, с наркотой баловал,
Денежки копил, не знает, где зарыл,
В клетке сидел, чуть не околел,
Врагам мстил, на всё болт забил,
Принцесса увидала, в миг расколдовала,
Счастьем опоила...
В спальню к мальчишкам иду, рифму придумать не могу. Александр Юрьевич Байрон... только пулю пока между глаз не всадили, ноги пока ещё не перебили, а пока ещё не перебили, чем с ума сходить, мозги стихами забивать, лучше бы подумал, как её отсюда забрать и быстрее когти рвать.
Вошёл, а Васильев вдруг на всю спальню:
• Здравствуйте брат! - заорал, потом, - Спасибо, - тихонечко прошептал, как команду дал.
Язык у меня заболел, каждому персонально:
• Здравствуй брат! – отвечать.
Что-то я не помню, чтобы хоть один из них вчера рвался со мной поздороваться... Ваське возле умывальника подзатыльник дал, чтобы не брызгался, а он мне улыбнулся:
• У Вас шнурок развязался.
Весь год за маленьким столиком в углу ел, а тут вдруг место во главе стола и Толик, маленький, тихий, голоса его ни разу раньше не слышал, за брюки тянет:
• Садитесь брат! Я для Вас место занял!
Три дня прошло. Будить прихожу, уже все кровати застелены, все мальчишки одеты, умыты, только десятиклассники морды воротят. И на уроках никто не бузит, и к отбою все на месте... просто колдовство какое-то...
Сад осматривал по должности, подошёл посмотреть, как они травы перебирают, а Лидочка веночек из жёлтых одуванчиков с головы сняла, на скамеечку влезла, на вихры мои серые водрузила:
• Вам к лицу, - пропела, - Вы такой красивый!!!
Подлецу всё к лицу, - съязвит хотел, - издевается, - подумал, - это я то красивый, в тридцать лет совсем сивый. - Оксанке в глаза посмотрел, а в них восторг золотыми искорками переливается, поверил, - Красивый!!!
Сколько их когда-то было!?! И ласкали, и бросали, и целовали, и морду кислотой залить обещали, только ни одна не догадалась:
• Мне никто не нужен! Только ты!!! – сказать.
* Бузить – шалить, хулиганить.
Каждый вечер на скамеечке возле столовой сижу. Выйдет, рядом устроится, за руку возьмёт. Не разговариваем, взявшись за руки, когда выйдет оборотень, скрипя зубами, пройдёт мимо, ждём. Хотел подальше в кусты увести, а она лисичка-сестричка, видать давно меня выкупила:
• Пусть упырь видит, - прошептала...
А потом я провожаю её домой, и лес расступается, ветки не мешают нам идти, по узенькой дорожке. А может, и не расступается, просто сливаемся так, что нам и эта тропа аллеей широкой кажется. Стволы дубов и берёз подкрадываются, провоцируют, приют для нежных и страстных поцелуев дают, придерживая в вертикальном положении наши тела.
Вчера не умела... – соображаю, - Это кто же её научил? – и сразу в закрытых глазах искры малиновые и настойка малиновая пьянит, голову кружит...– Это я! Я!!! Я её научил!!!
Кроны стыдливо раздвигают листья над нашими головами, и тогда сквозь сомкнутые ресницы мы видим, с какой завистью подглядывает за нами синяя звезда.
А в избе нас принимает медвежья шкура перед пылающим камином, и мы долго отогреваем, друг друга, и я каждый раз усыпаю, с ощущением чуда, потому что, прильнув к моей груди, проводя волшебными нежными пальчиками по моим волосам, она расколдовывает меня, превращая из одинокого волка в принца с человеческим лицом...
В город съездил, всё как бабка просила, сделал.
Бабуся у меня «голова» была - умница, любого бы шифровальщика сделала, любому криптографу сто очков форы дала бы.
Поклялся:
• Век воли не видать!!! – устроюсь, памятник ей беломраморный сварганю.
Живи и радуйся! И любовь, и месть, всё как хочу, срослось, даже должность у меня теперь новая. Уж не знаю, как называется, только в должностных обязанностях чётко записано, что хочу, то и делаю.
Феофан и его команда, без слов демонстрируют, что нет меня здесь, нет и всё, но звериным, обострённым, годами отточенным чую, палёным пахнет. Свою шкуру мне не жалко, ей цена три копейки в базарный день, страшно, что в вони от меха волчьего, горелого, аромат нежный, травяной, малинный чую.
Сколько раз всё бросить, просил. Ни в какую!!!
Отчаялся, уговаривать пригрозил:
• Сам уеду!!!
Посмотрела полными слёз глазами, сердце у меня кувырок сделало, за подбородок взяла, в зрачки мне долго вглядывалась и улыбнулась ласково, нежно:
• Не сможешь ты меня бросить! Умру я без тебя... мне ведь никто не нужен... – помолчала, - только ты...
Сам знаю, что не смогу, - подумал, - Я от этого заклятья «только ты» совсем ручным становлюсь,
• Но они нас прибьют! – кричу, - Давай уедем!!!
• Не могу! – поясняет, ко мне сильнее прижимается, - Они без моей подписи даже деньги на продукты в банк перечислить не смогут!
• Деньги? – удивился, - При чём здесь деньги? - а она:
• Я же рассказывала, - обиделась, - а ты не слушал!
Дед мне землю завещал, под залог земли деньги на стройку взяли, травы в аптеку сдаём, долг банку отдаём. Я председатель Фонда помощи беспризорным детям и хозяйка аптеки...
• А Феофан? – не понимаю,
• Директор школы-интерната! Я с ним контракт на работу подписала, - смеётся, - и о том, что ты на работу принят, я приказ утвердила...
• Это, что же, получается? – заревел, завёлся, - Тут всё наше... а он... – притормозил на повороте, никогда шакалом не был, на чужое не зарился, - Тут всё твоё, - себя поправил.
Руку мою сжала:
• Наше! Наше! – сказала...
Только что на скамейке на приличном расстоянии, как положено, сидели, схватил, к себе прижал. Губы терпнут от малины, сочной сладкой, кисло-сладкой, это рот её открываю, губы губами ласкаю... Мне же ничего не надо, я же три таких леса, три аптеки купить могу, только она же не знает и вот так просто, всё, что есть у неё, на блюдечке с голубой каёмочкой поднесла:
• Наше! – сказала.
Пальчики в волосы мои запустила, губу мою нижнюю захватила, за щеку чуть, чуть нежно укусила, кожу на шее моей под скулой ладошкой ласкает, от наслаждения захлёбнулся...
* Криптограф – дешифровщик, расшифровывает закодированную информацию.
Сердце, как шипом с ветки малинника, насквозь проткнуло.
Зверь бешенный:
• Отпусти её!!! – зарычал, от меня, её оторвал, - Ты шлюха!!! – орёт, - Я всё для тебя сделал! Я из тебя человека сделал, а ты дрянь лесная с зэком связалась!?! Да я тебя... – и по щеке ей своей огромной лапой со всей силы...
Растерялся я, в наслаждении расслабился. От рёва этого из глубин сознания страх, как слюна у собаки Павлова, брызнул, руки, ноги болью памяти, физической, настоящей парализовал. Только когда он ударил, её боль мою, как топор соломинку, перебила, ярость в силу превращая... Не вскочил со скамейки, в броске всем телом, всем гневом ударил, руками её из страшных лап вырывая, подальше от него отталкивая. Он почти на голову ниже, на порядок мощнее и это преимущество, только и я давно уже не мальчик и руки не в наручниках, свободны и страдание уже не слабость, а сила. Через час или через минуту он упал, гулко стукнувшись, головой о платан, и я прислонился к этому дереву, тыльной стороной ладони стирая кровь с разбитых его головой губ, а лёгкое прикосновение её пальчиков к припухшему глазу, кажется, снимало отёк, принимая на себя боль. Она вскрикнула, я с трудом повернул голову. По дорожке к нам бежали Жора и Гоша и выражения их морд не сулили мне ничего хорошего.
Феофан пошевелился, отлепился от ствола платана, сидя на земле, просипел:
• В подвал... обоих!
В подвал!?! В бетонную коробку без окон, где они проводят свои, дикие ритуалы, где творят свои чёрные дела!?! - Я нащупал в кармане «выкидуху» - нож с выскакивающим лезвием. – Мне с тремя не совладать!!! Не пропустить момент!!! Сначала её, потом себя...
Они уже рядом и я готов, но тут из-за куста выплыла тень и стала возле меня.
Они бесшумно появлялись из темноты и становились рядом, образуя вокруг нас плотное кольцо. В свете Луны мелькнули очки – тот самый десятиклассник, который учил меня компьютером пользоваться, соломенный блондин Андрюша из моего отряда, ещё один, ещё, даже имён их не знаю, Толик, Лидочка и та девочка, которая в кустах с Мишкой целовалась, Серёжа Васильев, Мишка, Васька, Сенька Чёрный, а я его их прихлебателем считал. Сколько же их!?! Откуда же их столько!?! Стоят молча, взяв друг друга под руки, в улитку вокруг нас закручиваются. Девочки и те, кто послабее внутренний круг, мальчишки покрепче внешний.
Жора первым подскочил, уже кулак занёс, я вперёд рванулся, а он застыл, как фигура в детской игре «Море волнуется раз...» и Гоша притормозил шагов за пять. Боковым зрением заметил, как растворяются в кустах господа десятиклассники из сатанинской секты...
Феофан прохрипел:
• Помогите мне...
Охранники подняли его, поволокли в директорский кабинет, у него и спальня там же в смежной комнате.
С ума сойти можно!!! Я бывший зэк, индивидуалист, одинокий волк, (моя хата с краю, ничего не знаю! и знать не хочу!) вдруг стал руководителем восстания трудового народа. Правда, если Ленин так революцией руководил, у него перед историей и народом стопроцентное алиби. Пока мне губы какой-то дрянью мазали, на глаз бодягу накладывали, гонцы прибывать стали:
• В кабинете директорском Феофана, охранников и семь десятиклассников заперли, к двери металлической и решёткам на окнах ток подвели, через окно предупредили.
Вот дьяволята! Он свои комнаты в железные латы взял для безопасности, а они на этом сыграли.
• Телефон, интернет в кабинете отключили. А за одно и свет отрезали...
• Возле машины в гараже дозор поставили.
• Ворота и калитку заблокировали.
• Этих (нехорошее слово) двенадцать девок и Людмилу в подвале, в душевой заперли.
Мне только и осталось с приветственным словом к победившему народу обратится, жаль, что броневика нет, и проблемы на мою голову навалившиеся, как решать не знаю.
У него же всё начальство городское на кассеты эти схвачено, а кто не схвачен, чёрт его знает. Не к тому обратишься, и пиши, пропало, меня пристукнут, её в психушку для буйных закроют, ребят по интернатам и колониям для несовершеннолетних распихают. А у меня в голове пустыня Сахара, мысли, как песок с бархана на бархан перекатываются. И посоветоваться не с кем вокруг одни дети, даже она наивная, как ребёнок, жизни не знает... Стоп!!! Дети? А как организовали, всё предусмотрели! Одна голова хорошо, а много, намного лучше... Будем создавать штаб!
В зале продохнуть нечем. Сто человек, как селёдки в консервной банке бок о бок стоят, порядок сами соблюдают, по очереди руки поднимают, кандидатов в руководство предлагают.
Целый год, как чужой в интернате прожил, никто кроме Жоры в сторону мою не смотрел: Сдохну, - думал, - никто и не заметит...
Ты смотри! Единогласно проголосовали. Я один воздержался – начальник штаба.
Оксанка на доске фамилии пишет, я:
• Почему? - спрашиваю.
Компьютерный гений в очках. Нужно запомнить, что Женькой зовут.
• Умный! Не сволочь! – и ещё, это оказывается он, вместо раненого командира, знамя подхватил, руководство на себя принял. – Единогласно!
Серёжка Васильев:
• Принципиальный! Честный! Смелый! – это дружок Сенька старается. – При двух воздержавшихся.
Оксанку вспомнили, молодцы,
• Добрая! Всё знает! Решительная! Настоящий друг! – жаль времени нет, век бы слушал. Её хвалят, а я как индюк от гордости раздуваюсь, - Единогласно!
Сестра Марфа, экономка. Внешне Баба Яга в исполнении артиста Миллера. Я её всё время немного побаивался, а она оказывается, вместе с Оксанкой ребят от Феофана спасала.
• Всё! Десять человек! И ещё... Я предлагаю это неискреннее «Брат, сестра» отменить. У всех святых имена были, и нам волею Всевышнего положены!
Сам, между прочим, предложил, теперь мучайся. В шпаргалку смотрю, путаюсь,
В очках, понятно – Женька, беленькая с косой – Марина, рыжий – Саша. Чёрт! Ещё один рыжий, ага, этот ещё и со шрамом на левой брови - Валера. Хорошо, что рядом суфлёр сидит, тихонечко подсказывает.
• Сегодня пятница. Два дня нам просто от Бога подарок. А в понедельник, когда учителя приедут, что делать будем? – спрашиваю.
Васильев, стратег:
• Объявим, что у нас карантин, бубонная чума! – во весь рот ухмыляется.
Только хотел:
• Обалдуй! – крикнуть, подзатыльник дать, предупреждающее покашливание из суфлёрской будки услышал. Нужно быть осторожнее, она точно все мои мысли читает, а мысли у меня такие, что чихнуть не успею, под каблук попаду. Приосанился, набрал в лёгкие воздуха, - Ты понимаешь Сергей, - разъяснил. - К нам на чуму на следующий день вся медицина из города, вся санэпидемстанция приедет.
Вот паршивец! Только что ухмылялся, как мальчишка-проказник, в миг, как взрослый, серьёзным, рассудительным стал:
• Извините Дмитрий. Не подумал!
Итак, дело ясное, что дело тёмное! Времени в обрез, два дня. Не успеем, чувствую нам несдобровать. Среди учителей точно их люди есть. Как объясним, что директор, три воспитателя и почти все десятиклассники пропали? О том, что они законы физики знают, по решётке, какой-нибудь ручкой от швабры, в директорском кабинете завалявшейся, стекло разобьют, звать на помощь станут, даже думать не хочется.
Кассеты нужно искать!
Всю ночь, разбившись на группы в здании шмон * проводили. В классах, спальнях, в подвале, в столовой и кладовых, полы на коленях облазили, каждую щель между досками исследовали, стены до боли в костяшках пальцев простукивали.
Утром сад нужно обследовать, территорию обыскать: И нет ли где трещинки, щели. И нет ли где голой земли.
Может быть, возле забора нычкан * устроили, дёрн поднимали, следы оставили.
* Шмон – обыск. Предположительно происходит от названия еврейской молитвы «Шмонэ эсрэ», которую читают в восемь часов вечера. Именно в это время в царских тюрьмах устраивали обыск (в. ж.)
Нычкан – тайник, секретное место, где прячут (заныкивают) что-нибудь ценное, важное (в. ж.)
С этим народ и без меня справится, а я в город поеду к Фиме.
Он ещё при Советской власти слухи и сплетни, всякий криминал на руководство собирал, в тетрадку аккуратненько записывал. Зачем? Непонятно! Учитывая нынешние награды и звания, никого не сдал. Собирают же люди марки для удовольствия, думаю, что, и он своё хобби не бросил. Может быть, у него полезной информацией разживусь.
Оксанка меня до трассы проводила. Через лес прямо на автобусную остановку вывела. Жаль, что так быстро. Монашеский прикид сняла, платье зелёное надела, а оно платьице это ей так к лицу. За последними, лесными деревьями поцеловала. Так захотелось в охапку схватить, в автобус впихнуть, и пропадай всё пропадом, но нельзя, сам себе, как она когда-то:
• Не могу! Не могу я детей этих на произвол судьбы бросить, в руках садиста этого оставить... – говорю.
Фима и морду мою разбитую и возврат долга оценил, головой покачал, ничего не спросил.
По его данным в городе две группировки: мэрская – мерзкая и антимэрская, то есть нового кандидата в мэры, тоже мерзкая и через два месяца выборы, агитация уже во всю идёт. Пожалуйста, про антимэрскую поподробнее.
Ага! Наш общий друг хозяин банка! У него в банке и штаб расположен, он и руководитель Предвыборной кампании.
Заместители? Этого не знаю, а этого знаю, но с таким лучше не связываться... СМИ? «Городская» и «Известия» –за, «Вечерняя» и «Биржевые новости» - против, два телеканала – за, три - против.
• Какая прелесть!
Только мне всем этим прелестным средствам массовой информации пока, кроме показаний одного бывшего зэка, на контроле у участкового и двух десятков, так или иначе пострадавших несовершеннолетних, предъявить нечего.
Штаб избирательной кампании кандидата в мэры сегодня работает и мне с моей боевой раскраской, как раз туда и дорога.
В вестибюль вошёл, а там столики с буклетами и листовками, люди какие-то бумажки туда-сюда перекладывают, господин хозяин банка парню какому-то что-то втолковывает. Увидел меня, от радости чуть не обмочился, парня за локоть схватил, в тёмный коридор увлекает, только я ведь не стеснительный и обижаться на невнимание к моей персоне не время. У него ножки коротенькие с трудом шар-туловище придерживают, а у меня каждая лапа почти метр и каркас ещё килограмм пятьдесят без проблем выдержит. На каждый мой шаг его пять приходится. Запыхался бедный, а всё зря. Я его уже за плечико нежно взял:
• Привет корешок! - пророкотал.
Это лет пять назад, его бы такое приветствие обрадовало. Фима рассказывал, что тогда каждый мелкий фраерок, прибамбасами сверкал, вора в законе изображал. Сейчас остепенились, в опере похрапывают, пока их жёны друг перед другом драгоценностями блестят - аристократы. Вон этот в политику полез, не мелочь, за мэра города мазу тянет.
• Ты откуда? – зашептал,
• От верблюда! Из деревни Грибовки, - говорю, - К-нского района, куда ты меня, чтобы подальше не послать, сослал.
Покраснел, значит, я в цель попал, его рук дело, но рассказывать, что благодарен, не стану:
• Поболтать с бывшим подельщиком прикатил! – линию свою на весь зал веду.
Он парня быстро отправил, в карман за кошельком прямо в коридоре полез...
Пришлось напомнить, что не побираюсь, потом в кабинете, что с кем попало, не пью:
• А вот кофе с удовольствием!
Поболтали мило. Он сначала загорелся и тут же потух, испугался:
• Доказательств мало! О Феофане этом статьи хвалебные в газетах! – но мне отступать некуда, за мной братва!
Покрутился он, три приличных рюмки коньяка «Бурбон», как воду из крана, в себя влил, главному редактору «Известий», позвонил:
• У меня тут человек с интересной информацией... поговори...
Главный редактор, как водится, в очках и с трубкой, но из молодых да ранних. Когда он в пелёнки писать перестал, первый раз на горшок сел, я уже, наверное, двойку первую в подъезде бритвочкой выцарапывал.
Всё ему рассказал, а он, за другом моим банкиром, второй на очереди из робкого десятка.
Про подростковые фантазии, в том числе и эротические, мне разъяснил, историю о том, как девочки-воспитанницы в каком-то английском монастыре монахинь-воспитательниц в колдовстве обвинили, а тамошняя церковь обрадовалась, братья ведьмами ни в чём неповинных сестёр объявили, на костре изжарили.
Очень трогательно, - подумал, - только уже не тринадцатый век, двадцатый отошёл, и хотя некоторые до сих пор по инквизиции плачут, такие пацаны, как мои ни в ведьм, ни в колдовство давно уже не верят.
Редактора слушать перестал.
Ты смотри, - удивился, - Суток не прошло, а уже «мои»! Ну, просто мать Тереза в штанах...
Опять, как в сказке. Бабка била, била, не добила, мент бил, бил, не добил, суд, потом в колонии каждый охранник, каждый сотоварищ норовил по печени врезать...
Оксанка ресничками махнула:
• Только ты, - сказала, и скорлупа, которую пластами наращивал, все годы: Я сам по себе! - на - Не моё дело! – наслаивал, как лаком, - И пропадите вы все пропадом! – покрывал, лопнула, на куски развалилась.
Больше в городе делать нечего. Пора на Автовокзал. К троллейбусу направляюсь, «Жигули» потрёпанные, и цвет, и модель Феофановым идентичны, под ноги подкатываются, только вместо «брат»:
• Садитесь! Я Вас подвезу!
Но я «тепереча, не тот, что давеча», я теперь тот битый, за которого двух небитых дают:
• Спасибо! – рявкнул, - Сам доберусь!
Парень, который с банкиром разговаривал, кажется, и в редакции он мелькнул, не отстаёт, за мной едет. Неужели уже «хвост» прицепили. Я на остановке, на скамью присел, жду, когда народ соберётся. В нашем муниципальном транспорте, не то, что от такого мальчишки, от самого майора Пронина смыться можно.
А он рядом присел:
• Давайте поговорим! У нас общие интересы!
Почему не поговорит, если не спрашивают, сами рассказывают.
Была у его матери сестра. В другой город учиться уехала, там замуж вышла, дочь родила, с мужем развелась, квартиру снимала, а они с мамой вдвоём, отец молодую нашёл, правда, на окраине, но в доме большом, дедовском живут.
Мать ей всё время писала: «Приезжайте, всем места хватит».
Заболела сестра, телеграмму: «Встречайте...» – прислала, но никто не приехал.
• Потом из милиции позвонили, что сестра прямо в поезде от сердечного приступа скончалась,
• Куда ребёнка девать? – спросили.
Дорога длинная и история у него очень занимательная, я к нему в машину свои два метра, пополам согнув, втиснул. Познакомились мы, Славой его зовут, журналист, в «Известиях» работает. Понятно, и речь у него литературная, никакими сленгами не изгаженная и говорит, как по-писанному:
• Мать попросила девочку к нам прислать, на билет предлагала деньги выслать. Вагон и место сообщили, но ребёнка в вагоне не оказалось. Проводница сказала, что девочка перед последней остановкой возле неё крутилась, а потом... На станцию ездили, в милицию заявление подали, пока разбирались месяц, наверное, прошёл. От отчаяния объявление в газету дали. Через неделю женщина позвонила:
• Встречайте! – сказала, время прибытия, и номер автобуса назвала.
• Водитель нам Маринку и выдал. Мать от радости чуть сознания не лишилась. Девочка на сестру её, на свою мать очень похожа, а я водителя расспросил, - носом шмыгнул, - женщину, которая позвонила, найти, поблагодарить хотел, - пояснил, - но водитель кроме остановки «село Грибовка», на которой девушка какая-то Маринку в автобус посадила, за билет заплатила, ничего сказать не мог. Семь лет девчонке. Чистенькая и не голодная, но какая-то перепуганная. Два месяца молчала, на улицу даже с нами за ручку выйти боялась, а потом по телевизору агитация перед выборами началась. Увидела одного кандидата, расплакалась, мы у неё всё и выведали. Она из поезда на собачку посмотреть вышла. Дедушка подошёл:
• С кем едешь? – спросил, - Это я тебя встречаю, - заверил.
• В «Жигули» посадил, в лес, в школу привёз, а там все взрослые, детей её возраста нет. Женщина её к себе в лес, в избу жить забрала. Добрая. У неё Маринке хорошо было, а потом дед, который с поезда увёз, его Феофаном зовут, за девочкой пришёл:
• Пойдём со мной! – приказал,
• Привёл её в интернат, в комнату завёл, в дверь постучал и в соседнюю комнату, как кутёнка вкинул, а там, Маринка сказала:
• Взрослые, но не старые чужие тётки совсем без одежды танцуют и мужчины без одежды.
• Раздели ребёнка девицы эти, к тому, который по телевизору на руки посадили!
Слава от возмущения зубами заскрипел, сигарету левой рукой в порошок растёр.
• Вы бы слышали, как ребёнок до сих пор, не знаю от испуга или от чего другого по ночам, со сна плачет...
Я руку его, на руле дрожащую, сжал, свою сигарету ему подкурил:
• Твари! Подонки! – изрыгнул, - Дальше! - приказал,
• Дальше, - говорит, - Слава Богу! Женщина прибежала, в первой комнате деду что-то кричала, не поняла Маринка. Ругались они долго, а эти во второй комнате замерли, прислушивались. Потом дед в комнату вскочил, Маринку за волосы схватил, раздетой, за дверь выбросил. Видимо женщина эта наше объявление в газете прочла, нам позвонила, три дня ребёнка за собой водила, не отпускала, потом в автобус посадила... В милицию ходил, а они, как наш главный:
• Детские фантазии!!!
• Когда Вы банкира в кабинет загоняли, «Грибовка» сказали, а я услышал.
Помолчал, задумался, потом, как прорвало:
• Ну, не верю, я! Не верю!!! – закричал, - Не могла девочка это всё придумать!!!
• И правильно делаешь! – заверил, - Приедем, мы с Оксанкой тебе ещё многое расскажем. А пока на дорогу смотри, - советую, - От такой информации, того и гляди, в кювете окажемся.
Всю оставшуюся дорогу молчали. Не знаю, о чём он думал, я разговор наш анализировал. Сразу понял, что женщина, которая девочку спасла моя Оксанка.
Он сам со мной ехать напросился, - подумал, - честно признался, что когда я с редактором говорил, под дверью подслушивал. Не полный же идиот, понимает, что в случае чего, Оксанка может его на чистую воду вывести.
Подъезжаем, а у ворот милицейский «Газик» стоит.
«Жигули» в кусты загнали, из-за деревьев тихо подкрадываемся, чтобы ветка под ногами не скрипнула. Валера с двумя ментами мирно беседует. Голос у него ломкий, как весенний лёд, но уверенный, далеко слышно:
• Ошибка это. Мог кто-нибудь из подростков пошутить, - шрам на брови степенно пальцем почесал, - но мало вероятно. У нас в компьютерном классе под присмотром преподавателя занимаются.
Милиционер пробурчал что-то, а Валера:
• Директора позвать не могу. Он со вчера... – паузу многозначительную сделал, - ...в город по делам уехал, а Председатель Фонда помощи беспризорным, хозяйка нашего интерната уже идёт! – рукой на дорожку повёл.
А по дорожке не идёт, плывёт не монашка, не Оксанка в зелёном платьице, дама в сером костюме деловой женщины. Туфли на высоком каблуке, волосы в тугой узел на затылке собраны и очки. Умереть можно!!! Подходит. Мальчишку одним властным, лёгким движением руки отпускает:
• Извините! На территорию пустить не могу. На прошлой неделе к девочке тётка и кузен приезжали, - и «кузен» этак в нос, через «э» по-французски, - а сегодня у неё сыпь. Подозреваем ветрянку. Я уже нашего врача из города вызвала. Вот мои документы!
Удостоверение какое-то из кармана вынимает, лейтенанту протягивает.
А вот так мы не договаривались! Смотри, как мент этот на неё уставился!
• Извините! – расшаркивается, - Сигнал поступил, что директора интерната в кабинете заперли, - даже глазом не моргнула:
• Я заперла! Он прекрасный специалист, дело своё знает, но... – на подростков, человек десять вблизи патрулирующих покосилась, голос понизила, - У него запои бывают. Не часто, раз в несколько месяцев, но дня на два, на три. Прикажете детям рассказывать или продемонстрировать им «положительный» пример? Компьютер ему отключить забыла. Выставьте счёт! Я за ложный вызов оплачу.
Вроде всё логично, уверенно, только милиция отъехать не спешит, видимо, чёткий приказ получен.
Лейтенант почти просит:
• Я один пройду, через окно на него посмотрю.
Это я уже издалека, слышу. Слава мальчик понятливый, за мной к машине бежит. Очки солнцезащитные у него на панели, фингал под глазом моим прикрыли.
Мы уже у ворот:
• Разрешите пройти! Я доктор!
Молодец! Не растерялась:
• Здравствуйте Дмитрий Павлович!
Я положим не Павлович, а Александрович, но какое это сейчас значение имеет,
• Покажите мне больную, пожалуйста, Оксана (отчество не разборчиво, они документ её уже видели, а я ещё нет) и на территорию никого не пускайте. В районе только ещё эпидемии ветрянки не хватает. Вакцину второй год не завозят. Кстати! Я Вам представителя прессы привёз. Перед отъездом вакцинацию ему сделал. Последнюю ампулу из своих запасов израсходовал.
Хорошо! На лбу у товарища лейтенанта, морщины собираются, во вполне понятный текст: Пресса, это серьёзно. Писаки газетные, бич милиции! Так и рыщут, любого честного милиционера врагом народа запросто выставить могут... - трансформируются.
Дочитать не дала, взяла меня под руку, Славе приглашающий жест сделала. Обычно в кроссовках, только макушку платочком завязанную видел, а тут губы малиновые соблазнительно близко, чуть голову наклонить. Еле удержался! Представил, как на глазах у милиции, у прессы, у подростков по территории фланирующих, доктор из города Председателя Фонда целует, про себя заржал, в голос хмыкнул, желание сбивая...
Прошли мы в здание. Оксанка только сказать успела:
• Всё обыскали, ничего не нашли. В кабинете у Феофана компьютер, Интернет подключили, хотели кое-что проверить, а упырь «письмо другу» отправил. Женька во время заметил, связь прервал... и подготовиться, пока они ехали успели...
У ворот машина гудит. Времени на разговоры больше нет! Воды прямо из крана напился, вихры пригладил, милиции сдаваться пошёл:
• Тяжелый случай! – сказал, всё чего от доктора нахватался, вспомнил, в кучу какую-то невообразимую смешал, - Кризисный период болезни, - умничаю, молюсь, чтобы среди них сына или мужа медика не оказалось, - находится в процессе трансгрессии из зачаточного в вирусную стадию.
Так выступал, что сам поверил, сам такого красноречия от себя не ожидал. Безвозмездно, то есть даром целую лекцию доблестным работникам милиции прочёл.
• Ветрянка, - поясняю, интеллигентно, как Женька, пальцем очки поправляю, - вирусно-респираторное заболевание, передающееся воздушно-капельным путём, сопровождается воспалением лимфатических желёз, обильным болезненным высыпанием на всех поверхностях тела в виде среднего размера, частых гнойных образований, сопровождающихся сильным зудом. Вызывает отёк гортани, необратимые изменения коронарных сосудов и деятельности вегетативной нервной системы организма, составляющей единое целое симпатический и парасимпатической нервных систем. Не только в период активного течения болезни, но с момента заражения и до завершения периода ремиссии возможны различные осложнения, приводящие к возникновению и обострению болезнетворных процессов во всех внутренних органах. Если очаг инфекции своевременно не изолировать от внешней среды, эпидемия быстро распространится, поражая в первую очередь наиболее ослабленные, склонные к простудам, - осуждающе посмотрел на покашливающего старшину, - индивидуумы, как, то дети, старики, - чуть не сказал, - милиционеры, - вовремя язык прикусил.
Хорошо, что народ наш, даже родная милиция, научные термины любит, любую галиматью, только бы звучало непонятно, на веру принимает. Пока выступал, Андрюшка табличку принёс: череп над скрещёнными костями и надпись «Проезд запрещён! Эпидемия!!!» ярко красным на чёрном фоне, стал клейкой лентой к воротам приспосабливать.
У товарища лейтенанта желание подвиг совершить, жизнью рискнуть ради приказа руководства резко убавилось, а когда Марфа в белом кухонном халате с частыми следами от разделки мяса вышла, от крыльца:
• Доктор, ей хуже!– закричал, разговоры окончились, колёса «Газика» по посыпанной гравием дороге на скорости завизжали.
Отправили мы ментов. На чистом экспромте отправили. И тут меня прорвало. Хохочу, остановиться не могу.
Народ собрался на истерику начальника штаба посмотреть, а я сквозь хохот:
• Какая сволочь им Интернет подключила? – рычу.
Чувствую, поймаю мерзавца, на куски разорву, а Женька спокойно, с чувством собственного достоинства:
• Я!
У меня от удивления приступ безудержного веселья мгновенно прекратился.
• Зачем?
• Я его файлы взломать хотел! Думал у него в памяти компьютера что-то есть.
Поездка в город в пустую. В плюсах – мальчишка журналист, всё остальное минус и ещё эти менты. Они же не успокоятся. Завтра, если не сегодня ночью интернат обложат, а он:
• Файлы взломать!!!
Для меня это китайская грамота, как можно такую хитрую машину взломать и не поломать, а всё непонятное, как красное на быка действует. Очки Славкины маскарадные, солнцезащитные снял, как прутик пополам согнул, рот уже открыл, чтобы объяснить «медвежатнику» этому, чем нам его ограбление неудавшееся грозит, взглядом в КПП упёрся. Стою, как дурак, рот закрыть забыл. Я же целый год в дверь эту железную входил, по узкой лестнице на второй этаж, в аквариум поднимался, а там под лестницей дверь ещё одна бронированная, а за ней помещение без окон, кругом бетон... Десять раз видел, как Феофан туда под вечер тихо нырял.
Мальчишка взглядом проследил, первым:
• Мы там под лестницей не смотрели! – заорал.
Я ему за это, даже «Файлы взломать!!!» простил. Вот голова! Живы будем, учиться его на академика пошлю. Только как дверь эту открыть? Феофан точно никому ключ не оставил. Слава вмешался. Я о нём в суматохе совсем забыл, а он оказывается, всё это время рядом крутился. Стал он нам пояснять, как взломщики в квартирах двери бронированные вскрывают. Очень интересная технология. Я когда садился, дверей железных в квартирах ещё не было, а когда вышел у меня вообще ни квартиры, ни дверей не было...
Трос к железной ручке, к двери приваренной, привязали, второй конец на крюк «Жигулей» прицепили. Слава газует, а мы с ребятами, на два лома, которыми лёд разбивают, налегаем, пытаемся, щели нащупать, между бетоном и коробкой металлической жало узкое втиснуть...
• Ура!!! Открыли!!!
Коробку выдрали, дверь об пол грохнула, хорошо, что никого не придавила. Помещение осматриваю. Стеллажи кассетами заполнены. Неужели так много насобирал? Тут не только на город, на область компромата хватит! Большой телевизор и радом поменьше, видеомагнитофоны, бар с напитками, кресло большое мягкое с высокой спинкой. Кинотеатр на одну персону! Теперь быстро придумать, как поинтеллигентнее несовершеннолетних изгнать. Это кино явно не для «детей до шестнадцати».
* Медвежатник – специалист по взлому сейфов (в. ж.).
Современная техника для меня тайна за семью печатями, научился, как мартышка, десять кнопок на компьютере нажимать, а всё остальное... и Женьку привлекать неудобно, и Оксанке здесь делать нечего...
Хорошо, что Слава есть, - подумал.
• Знакомься Оксанка, - представляю, - Это двоюродный брат Маринки. Сын родной сестры её покойной матери...
Смотрит на меня Оксанка с недоумением:
• Какой Маринки?
• Девочки, которую Феофан с поезда снял, а ты родственникам вернула, напоминаю,
• Иринка? – спрашивает, - За ней мама приехала... А родственников у них никаких, кажется, нет...
Поворачиваюсь, а Слава к двери пятится.
• Всем выйти! – командую, - Двери наружные закрыть, чтобы этот шпион к своим «Жигулям» не прорвался! И ты уходи! – Оксанку к двери подталкиваю, а она:
• Нет!!! – глазами сверкнула, - Я чувствую, он не враг! Врун просто!
В руку мою вцепилась, не держит, ласкает, пожар ярости пальчиками нежными, как водой заливает. А врун почувствовал, что пламя не возгорится, только искорки в глазах у меня скачут, но на всякий случай, о дальнюю стену спиной упёрся:
• Я не врун! Я журналистское расследование веду. Женщина с девочкой к главному редактору приходила. Я эту историю услышал...
• Подслушал! – уточняю,
• Ну, подслушал, - соглашается, - но главный и слушать не хотел, а я поверил, за ними бежать собрался, а зав отделом меня на ковёр вызвал, прописные истины втолковывать. Пока нудил, они ушли. Женщина имя девочки один раз сказала, я и не расслышал, потом всё время «дочь, ребёнок» говорила, но «Грибовка» хорошо запомнил.
Чёрт его знает. Вроде правду говорит, но и в машине очень искренне врал.
• Шпион ты, мил человек! – заключение делаю, - Я тебя сейчас в подвал, к тем, которые голыми танцуют, отправлю, развлекаться!!!
• Я не шпион! Я честный журналист! – заорал, ко мне рванулся, кулак поднял.
Светлее в помещении стало. Я вчерашним фонарём под левым глазом освещаю, он свеженьким под правым. Оксанка закричала, и с техникой я ещё как-нибудь справлюсь, но кассеты эти одному смотреть, как оборотень... не страшно, противно... В общем, мы помирились... и правильно!
Спросил только:
• Ты зачем мать девочки похоронил? – улыбается, к фингалу тряпочку, Оксанкой принесенную, бодягой пропитанную, прижимает:
• Чтоб разжалобить. Люди от жалости добрее, мягче становятся.
Сейчас лекцию на тему «Доброта спасёт мир» читать начнёт. Я бы послушал, но времени в обрез.
Мне бы без него в жизни в этой «миленькой» видеотеке не разобраться. Ещё не брат Феофан, работник милиции Фёдор Петрович собирать начал. Хичкок и другие ужастики, жёсткая эротика и порнография со всех концов света. Ага! Понятно конфискат! Вот и штамп отделения милиции «Уничтожить».
А вот и ссылка на номер дела и фамилия фигуранта В. Денисов.
Ба! Какие люди и без охраны! Вадька Халява. Когда-то в дни общей светлой юности известный в определённых кругах фарцовщик, так сказать специалист международник, шматьё всякое под гостиницей «Интурист» у гостей из зарубежья скупал, лохам нашим продавал, а кликуха из-за любимой фразы:
• За такую вещь, это не деньги! Халява!
Если жив буду, к Фиме зайду о Вадьке спрошу.
Слава уже нужные кассеты с фильмами «Феофан Голден Майер» на стол выставил. На корешках бумажки аккуратно приклеены (фамилия и должность).
Что-то на сердце от этих должностей неспокойно...
Включили. Это вам не «Дикая орхидея», не «Девять с половиной недель», даже не порнушка, где красивые тела, на красивом диване.
Бурак прошлогодний, бордовый, сморщенный в главной роли, с девчонками пропащими в игры играет, всю мерзость свою извращённую на показ выставляет...
Детей прогнал, а зря! Если бы преступников малолетних, превентивно на недельку в зону отправляли, количество преступлений среди подростков в сто раз бы уменьшилось. А это... Такое им показать, правильно объяснить, что не любовь это, не секс даже, и стоны и визги... Грязь!!! Грязь!!! Грязь!!! Нормального человека, не возбуждает, брезгливость, отвращение вызывает, как будто в яму с дерьмом окунулся.
Хорошо, что детей прогнал! Чувствую! Понимаю! А описать, разъяснить, какое это чудо, когда любимая рядом, и как фальшивка эта, суррогат поганый, на скотстве замешанный, оскорбителен, противен для тех, кто хоть один раз услышал,
• Только ты... – не смогу, слов не хватит.
Славка от мыслей оторвал, биографию бурачка-начальничка в двух словах рассказал. То-то мне его физиономия знакомой показалась.
Он же меня в четвёртом или пятом классе в пионеры принимал, тогда уже не первой свежести был, но громко:
• Будь готов! – кричал, потом райком возглавлял, в газетах лик партийный являл.
И при новой власти пост, (Будь здоров!) имеет, начальство великое из себя клеит. И не изменился почти, лишь волосы, и не только на голове, поседели.
Боров мерзкий, Микки Рурк местный, что же ты народу по телевизору политику партии своей вправляешь, прелести свои на экран не выставляешь?
На другой кассете, мерзавцы десятиклассники детей избивают, гадости всякие, себе в удовольствие, делать заставляют.
Зубами заскрипел, представил, с каким удовольствием оборотень на это смотрел, а Славка, интеллигент-журналист такую фразу, действия подонков характеризующую, выдал, мне бы так без подготовки не завернуть. Глазами сверкает, кулаки сжимает. Хороший парень, но врун! За это и в глаз получил. Только если бы не соврал, я бы его конечно близко к интернату не подпустил...
* Хичкок – американский режиссёр, прославившийся фильмами ужасов. Один из его самых известных фильмов «Кошмар на улице Вязов».
* Конфискат – имущество конфискованное при аресте. (жаргон.)
* Фарцовщик – в период дефицита в СССР качественных, модных вещей, менял на русские сувениры и скупал у иностранцев новые и бывшие в употреблении вещи, с целью перепродажи (в. ж.).
* Халява – даром (в. ж.).
* Микки Рурк – американский актёр, снимавшийся в эротических фильмах.
Всё!!! С меня кино этого хватит. Нужно решать, что со всем этим «киноискусством» делать. Двадцать две кассеты в город везти нельзя. Да и к кому везти? Даже Славкин главный, несмотря на приверженность новому кандидату, в порнозвёзды влез. Банкира нет, но с него толку, как с козла молока, у него от одного моего вида медвежья болезнь прогрессирует.
• В столицу бы отправить... – сам с собой разговариваю, - в Министерства, в прокуратуру...
Слава:
• Ты гений! – кричит, по плечу меня лупит, - Через Интернет! Только как?
Увы! Моих знаний не достаточно и он, оказывается, не большой специалист.
Женька! Но как ребёнку это всё показать? Семнадцать лет, и всё-таки психика ещё до конца не сформировалась, и Оксанка категорически против, хоть и не видела, а в курсе.
• Вы что придумали? – шипит, - Да я сама, если нужно с кассетами поеду, а парня травмировать не дам!!!
• Ты пойми! – увещеваю, - Нет у нас другого выхода! Времени нет! Завтра! - на часы посмотрел, заполночь, - Сегодня менты нагрянут! Пока ты ехать будешь, всех разметут!!!
• Нет!!! – впервые голос на меня повысила, - Мальчик чистый, неиспорченный, а тут такая гадость!!!
Наверное, очень громко мнениями обменивались, проём открытый, далеко слышно.
Женька в дверь, на полу лежащую, каблуком постучал:
• Чего ты Оксана расшумелась? У меня же стойкий иммунитет!
• Знаю я твой иммунитет! – тон снизила, - Только и она не одобрит!
• Она одобрит! – голос у него жёсткий, мужской, уверенный, - Мы же с тобой вдвоём из петли её вынули!
Против такого аргумента, не попрёшь, а парень уже командует:
• Иди Оксана, мелюзгу спать укладывай и Вы Дмитрий отдыхайте, мы тут вдвоём справимся.
Ты у нас парень умный, - думаю, - но и у меня дело есть. Территорию осмотреть, оборону продумать.
Пока всё обошёл, калитку боковую запер, ветками, плющом замаскировал, три часа ночи. Тихо. Спят все. Луна из-за облачка выглянула. Весна в этом году ранняя... даже ночью тепло. На скамью у ворот присел, Оксанка вышла, прижалась... Так бы и сидел всю жизнь...
Гравий под колёсами завыл просто. Не легковуха, тяжёлая техника, и не одна, мотора три на скорости надрываются.
• К детям иди! – приказал, мимо распахнутой двери в КПП, пробегая:
• Менты!!! – закричал,
Славка выскочил,
• Смонтировали уже! По всем адресам, что нашли отправляем! Время тяни!
На часы посмотрел: 4:35!!! Как!?! Как пять часов протянуть, пока люди на работу придут, кофе выпьют, почту смотреть станут!?!
К воротам подбежал, между створками подпоркой прижался.
Остановились. Два грузовика брезентом крытые и микроавтобус. ОМОН. Во всём чёрном, шлемы с пластиковыми забралами, автоматы. Как горох на дорогу из кузовов посыпались.
Голос металлический, микрофоном усиленный:
• Откройте ворота!!! – приказал.
Стою! Молчу! А они грузовик разворачивают.
Не станут же они на живого человека таран направлять, - себе внушаю, ответ точно знаю, - Если приказ штурмовать получен, ещё как станут!
Только я ведь ничего другого сделать не могу, на ворота со всех сил налегаю, от фар ярких, на меня направленных, щурюсь.
Опять:
• Откройте ворота!!! – с продолжение, - Если в течение пяти минут не подчинитесь приказу, будем брать штурмом!!!
Да что же он так орёт? Ребят перебудит, перепугает, - соображаю.
Страха не чувствую, напрягся так, что все нервы подрагивают, звенят.
Отступать некуда! Сколько сил хватит, защищать буду, а потом...
Таранить не стали, крюки на тросах бросили, еле отскочить успел. Это же не Славкин «Жигуль», два «ЗИЛа»...
Рванули! И остался я один в открытом проёме, перед строем в два ряда человек по тридцать. Медленно наползают, как в кино «психическая атака», на психику давят.
Не побегу!!! Сдохну не побегу!!! За мной дети!!! Остановились!?! Почему остановились!?!
Глаза скосил, а за мной дети в пижамах, в тапочках и с ними Оксанка, Марфа, завхоз-садовник в махровом халате вылез, вроде ни в чём не участвовал, а тут в самый суровый момент и лягушку прохватила простуда.
Значит не один! Значит, ещё повоюем!
Стоим! Хорошо стоим! Просто слышу, как время от них на нашу чашу капает. Минут сорок прошло. Рассвет близко... Нам бы, совсем немного, не как Мальчишу-Кибальчишу:
• Только день простоять! Только ночь продержаться!
• Нам бы всего-то часа три-четыре продержаться... – влево, вправо, губ не разжимая, голову не поворачивая, шепчу, шелест:
• Передай дальше... – слышу.
Из микроавтобуса «центурион» выходит. Вроде такой же, как остальные, весь чёрный, без опознавательных знаков, но движется уверенно и голос властный, начальник.
• Уберите детей! – приказывает, ко мне обращается,
• Не могу! – стараюсь в его манере держаться,
• Почему!?!
• Они свой дом защищают!!!
Хмыкнул, голос у него чуть изменился:
• Давайте поговорим нормально! Что происходит?
• А что происходит? – уже без усилий в тон попадаю,
• Нам приказано взять объект под охрану, - сообщает,
• Зачем?
Он от тупости моей просто из себя вышел:
• Приказы не обсуждаются. Приказали, будем брать!
Иду на риск:
• Как надену портупею, всё тупею и тупею!!!
Пусть орёт, время пока минутками к нам капает.
• Что ты себе позволяешь!?! При детях!!!
• С этими детьми такое творили!!! - голос на крике срываю, - Словами не скажешь!!!
Действительно не скажешь, когда они рядом стоят. Как!?! Как могу я при этих подростках рассказать!?! Имя кого-то из них назвать!?! Пальцем на кого-нибудь из них показать!?!
Развернулся, отошёл, что-то отряду своему приказывает.
Тихо! Совсем тихо! Слышно, как гравий под ботинками скрепит, не разрывая шеренги, стоя к нам лицом, разгруппировываются. Сейчас на забор полезут. Колючка, им не привыкать, ток через трансформатор 110 вольт, тряхнёт, не убьёт.
* Центурионы – полиция в Древнем Риме.
Голос девичий, звонкий тишину, как ножом, на две половины разрезал:
• Я Лидия Фёдорова 1998 года рождения! Землю жрать буду, что правду говорю! По приказу Феофана, два «Г», - на минутку растерялась, - охранники Георгий Иванович и Георгий Константинович меня раздевали, в душевую к ... (Детёныш! Откуда же она это слово знает?), извините, к «голубым» бросали. А они меня били, издевались, чтобы я согласилась, к старику, который из города приезжает, пошла, всё, что он хочет, делала...
За спину мою скользнула, в круг света от фар мальчик вышел...
Голоса девичьи, звонкие, мальчишеские, чуть хрипловатые, ломкие:
• Я...
• Я...
• Я...
У меня от ненависти, от омерзения к садисту голова раскалывается, и вояки застыли, затихли. Забыл, что время тянем, опомнился, когда командир их ботинками забухал, к микроавтобусу побежал.
Время просто, как в лагере в первые месяцы, дёгтем через узкую щёлочку капает. Небо чуть посветлело, птаха какая-то запищала...
Вернулся:
• Мне всё разъяснили!!! Прекратите балаган!!! Уберите детей!!! - и замер, голову вскинул.
Под забралами лиц не видно, только подбородки, как на плацу вверх тянутся... Повернулся, ребятам закричал:
• Не оборачиваться!!! Смотреть на ОМОН!!! Это они нас так отвлекают!!!
Хватит с них на сегодня! И вообще не детское кино на белом щите для объявлений и приказов без звука идёт.
Женька гений!!! И Славка гений!!! И все мы!!! Небо розовым стало, 6:58! Скоро Солнце взойдёт!!!
Весна! Перед зорькой не то роса, не то иней... зябко и ноги от усталости терпнут, гудят...
Марфа и завхоз вёдра с чаем принесли, чашки ароматные, горячие по рукам пошли... Пьем, греемся, но глаз от чёрных забрал не отрываем...
Толик из-под руки моей бочком вылез, шаг вперёд опасливо сделал. Для своих тринадцати совсем маленький и пижамка у него смешная из «Детского мира». На синем фоне слоники танцуют.
Чашку, не кому-то конкретно, в шеренгу чёрную протянул:
• Вы тоже замёрзли!?! Пейте!!!
Один, шаг вперёд сделал.
Напрягся я, мало ли что, а он лицо открыл, улыбнулся, руку к чашке протянул:
• Спасибо, - и лицо у него без этой чёрной дряни совсем человеческое.
Сам, своими руками ментам этим элитным ведро чая притащил, ребята чашки раздали... Стоим... с ноги на ногу переминаемся...
Начальник их подошёл, совсем иначе:
• Пойдём, поговорим, - не приказал, сказал, - У меня такой же растёт... рыжий в мамку, - добавил.
Я своему эскадрону:
• Держать оборону! – для порядка приказал.
Хотя чего держать, никто не нападает.
8:20. Стоим. Если бы зубами не держал, давно бы перемешались. Каждому мальчишке хочется автомат поближе посмотреть, а девчонки... Когда чай пили, щитки подняли, а под ними лет двадцать пять-двадцать семь и фигуры под чёрной формой: Певцовы, Черновы, Шварценегеры, Ван-Дамы, богатыри на любой вкус.
Я ребят по одному одеться потеплее отправлял, а девочки ещё и реснички подкрасили, причёски по плечам распустили. Пятнадцать лет! Что с ними сделаешь? Я ведь тоже Оксанки на одиннадцать лет старше...
8.28. Женька бежит, земля дрожит. Бумагу мне протягивает.
Бланк министерства образования. Ничего не понимаю! Фамилия моя, а должность...
• Ты что им обо мне написал? – ору, даже не смутился:
• А что Вы хотели, чтобы я им «охранник» написал?
Ничего себе!
И Оксанка уже к плечу моему пристроилась, читает:
Исполняющему обязанности директора школы-интерната...
1. Направляем комиссию из трёх человек: зам министра, начальник отдела, член ревизионной комиссии.
2. В настоящее время ведём переговоры с Министерством внутренних дел и Генеральной прокуратурой.
3. Просим держать нас в курсе...
Этих Женьку и Славку убить мало. Электронная почта забита.
Уже и Министерство сельского хозяйства, и Министерство тяжёлой промышленности с Министерством внутренних дел и Генеральной прокуратурой связываются, газеты столичные корреспондентов направляют.
Оксанка хохочет:
• Назвался груздём, лезь в кузовок! Я уже и приказ подписала!
А я, между прочим, с заместителем министра последний раз ещё в зоне по телевизору встречался, и костюма у меня нет.
Что мне всех этих гостей столичных в джинсах встречать?
Моя хата с краю...
© Copyright: Зинаида Оксенгорина, 2010
Свидетельство о публикации №210041700150
Свидетельство о публикации №210041700150
Рецензии
Просто супер!
С удовольствием прочитал. Очень нравится Ваша ирония:
"Правила дорожного движения нынче видать на знаках Государственного банка пишут, и чем выше достоинство знака, тем новее, вернее Правила..."
И вот еще :
"Когда ты садился гопстопники,* не говоря уже о кидалах* и барыгах ... - были порядочнее, чем наше нынешнее руководство."
И так далее!
Но довольно быстро началась такая жесть, что уже не мог оторваться и прочитал на одном дыхании.
Про лирические сцены уже не говорю - они у Вас как всегда на высоте.
Правда концовка немного на сказку похожа, но зато все живы, зло наказано. Вселяет оптимизм!
Благодарю за интересный и увлекательный роман.
С уважением, Алексей.
Алексей Бойко 3 07.02.2015 00:13 • Заявить о нарушении
С удовольствием прочитал. Очень нравится Ваша ирония:
"Правила дорожного движения нынче видать на знаках Государственного банка пишут, и чем выше достоинство знака, тем новее, вернее Правила..."
И вот еще :
"Когда ты садился гопстопники,* не говоря уже о кидалах* и барыгах ... - были порядочнее, чем наше нынешнее руководство."
И так далее!
Но довольно быстро началась такая жесть, что уже не мог оторваться и прочитал на одном дыхании.
Про лирические сцены уже не говорю - они у Вас как всегда на высоте.
Правда концовка немного на сказку похожа, но зато все живы, зло наказано. Вселяет оптимизм!
Благодарю за интересный и увлекательный роман.
С уважением, Алексей.
Алексей Бойко 3 07.02.2015 00:13 • Заявить о нарушении
Спасибо за прочтения и лестные отзывы Алексей. А сказка… Я ведь не скрываю «Сказки о Золушках», хотя Вы себе даже не представляете, на какие подвиги способны подростки, уверенные в своей правоте.
Счастья и удовольствия от работы Вам Алексей!
Зинаида Оксенгорина 08.02.2015 00:06 Заявить о нарушении
Счастья и удовольствия от работы Вам Алексей!
Зинаида Оксенгорина 08.02.2015 00:06 Заявить о нарушении