Серый дождь

     Я проснулась ночью. Ничем не потревоженная тишина таилась за окнами. Отяжелевшие веки прикрывали глаза. Поднять их не было сил. Мысли, словно усталые путники, брели по пахоте напоённой весенней влагой наугад. Понимаю, что путь этот, отнимающий столько сил, бессмысленный, но и остановить откуда-то наплывающие мысли, невозможно. Они наполняют всё моё существо, как рваные клочья тумана в предутреннюю рань и куда-то исчезают, не оставив после себя ничего, что бы могло напомнить о них. И только некая тревога, неосознанная, как тень в полуосвещённой комнате, заставляет ёжиться, украдкой оглядываться, прислушиваться к безмолвию ночи.
     Пытаюсь отогнать навязчивую тревогу. Переворачиваюсь на другой бок, удобно укладываю уставшие за день ноги. Под подушку заталкиваю руки и приятный её холодок ощущаю на своих ладонях. Вытягиваю шею и поёрзав ухом о подушку, нахожу удобное положение головы. Плечом подгребаю нижний край подушки и вздохнув всей грудью, мысленно приказываю себе: «Не думать ни о чём. Спать, спать, спать».
     Пытаюсь представить себя в пустом пространстве, ни под, ни над моим телом ничего нет. Не за что зацепиться глазу. Нет ни мыслей, ни тревог, некуда спешить и торопиться. Покой и сон. Тихо. Даже не слышно собственного дыхания. Меня будто поднимает что-то мягкое и тёплое, несёт осторожно, словно упавший листик спокойная река. Я доверчиво отдаюсь во власть тихому течению. Всё плыву и плыву, не задумываясь, куда и зачем, что и зачем, что там впереди и можно ли вернуться обратно. Какая-то сила мягко увлекает меня за собою, убаюкивая и успокаивая.
     И всё же, сквозь обволакивающий тёплый туман, проникает далёкий отзвук тревоги, неясный и до конца не понятый. Я невольно прислушиваюсь, пытаюсь понять её происхождение. Мысль, разрывая вязкость сна, настораживается, пытается уловить малейший шорох, лёгкое дуновение ветерка в открытую форточку, отдалённые шорохи на лестнице. Но, нет. Всё тихо. И всё же тревога не уходит. Она не желает повиноваться успокаивающим мыслям и, то нарастает, то ослабевает. Она похожа на воду в покачивающихся на коромысле вёдрах. То грозит выплеснуться через край, то умиротворённо колышется в такт ходьбе. Мне уже и самой кажется, что это я нему, осторожно ступая по тропинке, полные вёдра чистой колодезной воды. И даже не несу, а плыву, не касаясь ногами тропинки, стараясь удержать равновесие, чтоб не расплескать живительную влагу.
     Мой полёт оказался не долгим. Я будто запнулась обо что-то невидимое. Страх и тревога объяли меня. Холодный ветерок остудил лицо. В тот же миг я ощутила горячую каплю, упавшую мне на висок. От боли вздрогнула всем телом. Выпрастываю руку из-под подушки и провожу чуткими пальцами по всё ещё ноющему виску.
     «Что это? Откуда?» - заработала чёткая мысль. Но ответа не нашлось. С трудом разлепила глаза. Посмотрела на светлеющий оконный квадрат. Тишина за окном, рассеянный свет уличного фонаря жёлтым пятном отразился на стене, вырисовав тёмное замысловатое отражение заслоняющей его ветки. Пятно не шевелилось. Ничто не нарушало ночного покоя. Сон околдовал даже уличный фонарь. Он спал с открытым глазом. Свет его умиротворённо лился на опустевшую дорогу, на уснувшие кусты придорожной полыни, на притаившуюся там жизнь маленького мира с задремавшим до рассвета кузнечиком.
     «Сон властвует над миром. Сон и больше ничего…» - подумалось мне.
     Я облегчённо вздохнула и прикрыла веки. И опять плыла на тёплом, мягком облаке, мерно покачиваясь, убаюкиваемая всё примиряющим сном. Время текло мимо меня. Так плывут берега мимо качающейся на волнах лодчонки.
     …Опять горячая капля обжигает мне висок.  Рука инстинктивно легла на потревоженное место. Пальцы зарылись в волосы, искали мокрое пятнышко и не находили его. Веки всё ещё закрытые, но готовые в любую минуту открыться, от напряжения тревожно вздрагивали.
     Боль возобновилась. Теперь обожгло уже оба виска. Приложенные пальцы не спасли от этой ночной напасти. Через ровные промежутки времени, всё учащаясь, боль прошивала голову от виска к виску. Испуганный сон, казалось, навсегда покинул меня. Окончательно потеряв надежду вернуть его, включаю ночник.
     На часах начало третьего. Секундная стрелочка толчками движется по кругу. В доме все спят. Я искренне позавидовала их безмятежному сну. Перепробовав все типы массажа, морщась от боли по-старушечьи шаркая шлёпанцами, иду на кухню, слабо освещённую уличным фонарём. Из носика чайника запиваю таблетку водой, опасаясь пролить себе на грудь и, тем самым окончательно разогнать сон, рассеянно смотрю на безлюдную улицу, на беззвёздное небо, на дремлющие ветки берёз у дороги.
     Придвинув лёгкую пластмассовую табуретку к окну, сажусь. Облокотившись на подоконник, взглядом ласкаю спокойную благодать летней ночи. Кажется там, где кончается граница света, мягко падающего с высоты уличного фонаря, уже ничего нет. Темень проглотила дома и дворы, протоптанные кем-то тропинки уходят в никуда. Я пытаюсь мысленно продлить их, но робкие мысли, увязнув в серой загадочности, топтались на мете, не зная, что предпринять.
     Боль постепенно улеглась и стала забываться. Я поглядела на тёмные окна соседнего дома и представив себе, что там безмятежно посапывают жильцы, сладко зевнула и потянувшись, побрела на свою, успевшую остыть, постель. На сей раз, сон окончательно стреножил мои мысли.
     Утром проснулась с тяжёлой головой. То открывала глаза, то опять прикрывала их непослушными веками. Но, привыкшая рано вставать, пересилила себя и выпростала ноги из-под одеяла. Утренний свет развеял таинственные чары ночи. Серое небо виднелось в оконном стекле. Казалось, что это туман мохнатым покрывалом прикрыл непорочную голубизну. Осторожно ступая негнущимися после сна ногами, подхожу к окну. Всё так же неподвижно стоят у дороги берёзы. Потухший фонарь прячется за зеленью листвы. Откуда-то из глубины серой небесной хмари тянулись тускло-серебряные нити дождя. Тихий, тихий дождь. Он, как мамина колыбельная песня, страшась потревожить сон малыша, льётся и льётся из маминых уст. Каждая капелька беззвучно ложится на пожухлую, зноем выжженную траву. Землица-матушка, одинаково любя каждую травинку, каждый кустик и каждое деревце, подставляет под его ласковые ладошки всех своих деток.
     - Ах, какая благодать, этот летний дождь!
     Не слышно урчащего грома. Лёгкий ветерок перебирает листики тополя, будто перемывает их, как ложки после затянувшегося ужина. Светло-коричневые стволы старых разлапистых сосен отливают восковой свежестью, покачивая сочно-зелёными пучками иголок.
     Дождь то усиливается, постукивая стекающими струйками с крыши дома о мокрый асфальт, то ослабевает и сеется мелкой серебряной россыпью. Но всё идёт, идёт. Не видно текущих ручейков. Не видно лужиц на дорожках. Не слышно птичьего гаму. Даже раздирающий душу гортанный крик ворон не смеет нарушить торжественность дождя.
     О Боже Милосердный! Нет большего подарка в жаркую летнюю пору, чем такой дождь. Всё растущее, тянущееся к свету, подставляет свои зелёные рученьки под тёплую щедрость его. Умытые, они покачивают головками, кивая пролетевшему ветерку. Деревья стоят вдоль дороги, как остановившиеся путники, заслышав колокольный звон, кланяются, поздравляют друг друга с праздником дождя.
     Праздник! Праздник дождя! Тихая Божья благодать. Мягкое постукивание капель, неброское, будничное. «Дорогого стоит такой дождь», - припомнились мне мамины слова. Оно и правда «дорогого стоит». Он, как незаметный, каждодневный труд матери, как труд хлебороба, как тихо текущая река. Знай, творит добро. Не ожидая награды, громких похвал. Творит, как живёт, тихо, незаметно. Растут хлеба на полях, растут сыны и дочки, садится и всходит солнце, идёт тихий, серенький, неприметный дождь.
     Вот какая она жизнь, не показная, обычная. Ей ли не восхититься, ей ли не поклониться. А за одно серенькому летнему дождю. Из серой низкой хмари, животворящему молоку матери-тучи. Моя длинная, мучительная ночь была предвестницей дождя. Но как хорошо, когда радость становится наградой за долгое терпение.
                24 июля 1999 года.