Синичка

                Посвящается Т. И. Половниковой.

     В кабинете Татьяны Ивановны всегда многолюдно. Разговоры не затихают до конца рабочего дня. У каждого заходящего какое-то своё дело
  к ней имеется. Тоненькой белокурой женщине, хозяйке этого кабинета, и
  присесть некогда. Большой стол завален бумагами. Татьяна Ивановна
  окинет стол быстрым взглядом, выхватит откуда-то снизу нужную ей
  бумагу, каким-то неимоверным чутьём определит, что это и есть та самая,
  нужная ей в эту минуту, чётко ориентируясь, где и что написано самыми
  разными почерками, качнёт головой, подтверждая правильность написанного
  и, тут же, стоя, что-то подпишет, щёлкнет стиплером, передаст или примет
  новый документ. И так весь день.
     После пяти затихают торопливые шаги в управленческом коридоре. Но
  ещё часа два горит единственное окно в её небольшом кабинете. Всё
  так же, стоя, она разбирает груду разных деловых бумаг, раскладывает их
  по папкам, роется то в одном, то в другом сейфе, вздыхает, поглядывая на
  часы и разговаривает с "подружкой".
     - Ты уже совсем обнаглела! Всякий страх потеряла. Ну, зачем ты, скажи мне, пожалуйста, опять обклевала новые побеги на цветке? Он совсем
  захирел... - журила она синичку, наповадившуюся залетать к ней через
  открытую форточку в кабинет. А та, прыгая туда-сюда по гардине, перелетала на цветы, пышно разросшиеся в различных горшках, кадках, копошилась в земле, попискивала, поводя вёрткой головкой, поглядывая на хозяйку бусинками глаз.
     - Ну что ты за дурная такая? Зачем опять намусорила на подоконнике?
  Я тебе тут крошек и семечек насыпала. Сядь, поешь спокойно. Что ты
  таскаешь по семечку на гардину? Завтра опять уборщица будет ворчать,
  что кто-то шелухи за штору насыпал. Ну, сядь ты по-человечески, не будь
  свиньёй... - ворчала незлобиво Татьяна Ивановна на весёлую гостью.
     - Понимаешь, вчера прихожу утром в свой кабинет, и понять ничего не
  могу, - рассказывает она мне. - На шкафу в бумажном пакетике были кедровые орешки. Она же, расклевала пакетик и растаскала по всему кабинету орешки. Наверное, всю ночь тут пировала. От уличного фонаря светло тут ночью. А может, и не одна она тут пировала. У-у-у, негодница! -  погрозила Татьяна Ивановна, своим маленьким кулачком с зажатой между пальцами ручкой непоседливой птичке. - А тут на днях залетела сюда  ещё одна птичка. Так что ты думаешь? Распушила она перья, пищит, наскакивает на неё. Так и выгнала бедняжку. Дескать, моя это территория. «Я тут хозяйка». А я вроде бы уже и не в счёт.
     Наклонюсь, что-то делаю,  она может и на спину мне сесть, и по плечу пробежаться. Ага-а, в сумку мою заглядывает. Я-то, слепошарая, руку к сумке протянула, она как выпорхнёт оттуда. Чуть до смерти не напугала, - не отрывая взгляд от листа  бумаги с многими подписями, рассказывала словоохотливая хозяйка.
     Я сидела на стуле, не шевелясь, и только взглядом следила за синичкой. А та, заглядывая в каждую щёлку, поочередно наклоняя головку то
  в одну, то в другую сторону, не обращала на нас никакого внимания, тщательно обследовала комнату. Добралась до открытой коробочки с маленькими скрепками, прыгнула на неё и, попискивая, будто считая их,
  стала по одной вынимать скрепки и кидать на пол.
     - Э-э, подружка! Ты что делаешь? Ишь, деловая! Кыш отсюда! Собирать-то
  кто будет?.. - притопнула на неё Татьяна Ивановна. - Дали мне семена
  хороших помидор. Я положила их сюда, на письменный прибор. Всего на
  минутку вышла из кабинета. Прихожу... так и ахнула. Семена по всему
  столу, по бумагам, по полу рассыпаны. Они ж маленькие. Я с полчаса ползала по полу на коленках, по зёрнышку собирала. После этого выгнала её
  и форточку закрыла. Так она, вредина такая, села на подоконник и долбит,
  и долбит клювиком о стекло. Мол, кто ты такая, что меня в дом не пускаешь?
     Татьяна Ивановна, похохатывая, рассказывала мне о синичке, как о шаловливом ребёнке, которого следовало бы отшлёпать, да жаль. Уж больно
  забавное дитя.
     Я тоже не преминула рассказать, как сегодня села в пустой автобус.
  Еду. Откуда ни возьмись синичка порхает по салону. Автобус едет,
  покачивается. Она крылышками взмахнёт для равновесия и то там посидит,
  то по проходу проскачет, за сидения заглянет. И так уверенно, будто не
  впервой ей тут бывать. На остановке дверь открылась, а она и не думает
  улетать. Уселась на верхний поручень и поглядывает на рассаживающихся пассажиров. Так до города мы и доехали. Мороз, окна заиндевели чуть
  ли не с палец толщиной. Где ж ей, бедолаге, погреться? Мы-то в шубах
  сидим, в валенках. А она, махонькая, порхает, да ещё и посвистывает. Кто
  знает, может, посмеивается над нами...
     Мы оделись, вышли на улицу. Татьяна Ивановна только вынула из кармана
  горстку семечек, как над её головой пискнула синичка.
     - Во, ещё одна «подружка»! На, вот, поделюсь с тобой, - сыпнула она на
  дорожку семечек. - Хорошие они птички, умненькие. К людям тянутся,
  а в клетке жить не хотят…
     Ветер ерошил синичкины пёрышки, а она деловито расклевывала семечку.
  И мне подумалось: "Как всё-таки хорошо, что нашу серую будничность
  разметает легким крылышком этакая махонькая пичужка, птичка-синичка..."

                20 дек 2000г