Надежда умирает последней. Повесть

Повесть Татьяны Марьиной «Надежда умирает последней» вышла в финал конкурса «Повесть года» на соискание премии Ивана Петровича Белкина (см. в Интернет: Журнальный зал, проекты…)

В центре повести – переписка двух институтских подруг, их надежды, чаяния, повседневная жизнь, полная забот, нерешенных проблем и лишений. Судьба разлучила их, в письма они, что говорится, вкладывают всю душу. Переписка охватывает десятилетие, с 1985 по 1995 гг.: из советского времени героини попадают в перестройку, полную противоречий и обнищания материального и духовного. Судьбы их меняются. Показанные в повести две семьи – не худшие люди своего поколения, откликнувшиеся на призыв подъема Нечерноземья - могли бы составить в России так называемый «средний класс», но в трудное для страны время государство отвернулось от них, как бы говоря: не до вас, выживайте сами.

Взгляд на жизнь глазами людей, оказавшихся на «социальном дне», позволит большинству читателей увидеть знакомые картины быта, который несет в повести эмоциональный фон, а порою является чуть ли не «действующим лицом». Он и интересен: с горшками, тараканами, плесенью, пьяной соседкой, фельдшерицей, болезнями, родами, талонами, очередями, мечтой о своем угле и огороде – всем тем, что называется сражением за жизнь. В судьбе Нади отражена трагедия последнего советского поколения. Такие люди обречены, поскольку при многих прекрасных идеалистических качествах они лишены главного – чувства времени, способности приспособиться к нему. Люба, хотя и стала «жертвой перестройки», не надломилась, пытается переосмыслить происходящее, найти жизненные ориентиры, определить не только свое отношение к современности, но и занять свое место в ней. Она более гибка, а значит, жизнеспособна.
               
                Татьяна Марьина
               
     НАДЕЖДА УМИРАЕТ ПОСЛЕДНЕЙ (ПОВЕСТЬ)

               
               
                Посвящаю  Л.И. Голубевой,
                моему искреннему другу.

               
                В хижинах мыслят иначе, чем во дворцах.

                Людвиг Фейербах.

Кто сказал, что век писем исчерпан? Кто сказал, что слог писем оскудел безмерно? Нет, не заменить дружеского послания  ни телефонным разговором, ни телеграммой. «Помню, люблю, храню о тебе долгую па-мять...» - не бывает  таких телеграмм!  Есть пачка писем, перевязанных старомодно ленточкой. Они - хранители и свидетели дружбы и времени. Они однажды легли  в тяжелую папку и стали для меня откровением, материалом о времени и о себе.

О времени и о себе... Размышления менялись с годами,  не меняя однако юношеской своей чистоты, восторженности, непримиримости  к жизненным невзгодам. Даже изменяясь не к лучшему, в письмах своих мои милые женщины бережно старались сохранить светлый огонек юности, поддерживаемый всеми силами души,  не давая ему погаснуть.

Старались... Хранили... И не вина их...

В среде, где нет ни условий, ни времени, ни сил они находили краски  и оттенки для  самовыражения, лелея тонкие росточки возвышенного, поэтического своего мировосприятия.

Письма о времени и о себе... Мне они дороги бесконечно, ибо помогали выжить и жить... Это письма женские, эти души  -  женские. Более чувствительные, ранимые, надежные и выносливые.

                ГЛАВА 1


Сентябрь, 1985.                с. Климов-завод

Дорогая Любушка-Голубушка! Давно не писала тебе, но это не значит, что я не вспоминаю тебя каждый день, мысленно не говорю с тобой. В жизни моей произошло столько событий…  Во-первых, я вышла замуж. Ты удивлена? Поклонников у меня никогда не было, хотя и училась пять лет среди парней. Но выйти не за кого. Не выйдешь же перед лекцией  с объявлением курсу в духе: «Мужики! Обстоятельства складываются так, что мне нужно выходить замуж», - народ не то подумает. Обстоятельства сложились, решила выйти за первого попавшегося. Но…все по порядку.

Пятый курс еле допинала. Валились на меня все беды, опостылело все и видеть никого не хотелось. Исполнилось мне двадцать пять лет. Мои ровесницы дважды замужем успели побывать, а я - все одна. Вернее – со своей культмассовой работой. Всем давным-давно ничего не нужно, а я со сценариями ношусь: Последний звонок, стенгазета, факультетский вечер. Создалось впечатление, будто стою на месте, а парни ушли вперед.  Они повзрослели давно, без пяти минут инженеры, многие - семейные. Лишь я как девочка, которая давно выросла из любимого платья, но все еще носит его.

Простуды замучили, на библиотечную пыль – аллергия… А мне бы что-нибудь этакое, чтоб как обухом по голове (я же любительница острых ощущений), вот и открылось бы второе дыхание! Подумывать стала: а не махнуть ли в лыжный поход с турклубом? Только самой мне медкомиссию не пройти, а однокурсница Марина, которая выручала, замуж вышла и пополнения в семью ожидает. Отпали походы.

Ходила слабая, и земля казалась непрочная. Упала на раскатанной дорожке, да так, что еле встала.  Прохожие помогали подняться. Пришла домой - плохо дело: кружится голова, ни сидеть, ни лежать, ни ходить не могу, и острые боли в правом, аппендицитном боку. Бледнею,  желтею, а как уж совсем зеленеть стала, отвели меня  к хирургу – через пару дней.

Анализы показывают, что  ходит-бродит в организме воспалительный процесс. Не оперируют, но и домой не отпускают.

-  Режьте, - говорю. – Или на экзамен отпустите!

Как же! К гинекологу потащили, хоть узнала кто это такой. Процедил  только: не по моей части (подсунули старую деву!), а мне  сказал: я вам искренне советую, чтоб через полгода вы ко мне по моей части пришли! - Зла не хватает!

Улыбнулась хирург, к операции велела готовить. Накачали «дурными» уколами, стало все трын-трава: и операция, и экзамен. Уложили на каталку и увезли в операционную. Сначала резали на аппендицит под местным наркозом. Кто говорит, что это не больно и ничего не чувствуешь, тот бессовестно врет. Врач замучилась: «Ты хоть и худенькая, а пресс брюшной  мощный. Я ведь тоже женщина, сил у меня немного». Понимаю. Терплю.

С аппендицитом - все в порядке, но целая брюшная полость крови. «Распилила» пошире. Копается в полости как довольный механизатор в бункере с зерном нового урожая, и докопалась-таки: чуть я от боли со стола не спрыгнула! Установила диагноз: разрыв кисты яичника. Вздохнула: «Так и думала! Какой это уже случай, и все у молодых девчонок!»

Решили резать посередине. Пролепетала я, что не выдержу еще одну операцию, нельзя ли на завтра отложить? – «Ты теперь не торгуйся, мы тебя и спрашивать не будем, - ответила врач, и добавила: - Вторая операция будет сложная и под общим наркозом, ты ее не почувствуешь». Успокоилась, но рано: шов зашивать - процедура совсем неприятная, кто говорит, что и это не больно?!

В операционной находилась два с половиной часа. Очнулась в коридоре, на раскладушке (мест в палате не было), грелка со льдом на животе. Правда, скоро нашлось место в палате, перевезли. Врач уселась на краешек постели и очень заботливо объяснила, что яичник обработан от кисты, все сохранено  с полной гарантией  в дальнейшем и беременности, и материнства. И, как цыганка, прочитала мою судьбу: кисты у девушек встречаются сейчас часто, потому что не боятся девчата мужской работы, на тракторах работают, таскают рюкзаки; а киста может начать расти даже из-за того,  что  локтем в автобусе толкнут. Посоветовала по возможности избегать перегрузок.

А самое интересное началось после. Женщины в палате про меня уже все знали (я и рта открыть не успела!) и отчитали мне целую проповедь! Если тебе известно хоть сколько-нибудь это женское племя, то я встретилась с ним впервые. И сочувствуя, и атакуя, твердили на все лады: что это ты в такие годы замуж не выходишь? (Знали бы еще, что среди парней учусь!) - Ну, не хочешь выходить, «так погуляла бы хоть вдоволь!» - Представляешь? А то, мол, умрешь, и ничего не узнаешь. - Вот к чему теорию познания свели! Смешно, если бы швы не трещали от смеха! А вскоре отошла анастезия и начались боли адские: все огнем горит внутри! Только и выручило, что в палате медсестра лежала (от нее-то и узнали историю моей  болезни): она коллег вызывала, едва бросив взгляд на искаженное мое лицо, обезболивающее колоть заставляла. Без нее не пережила бы…

Восьмое марта встретила в больнице. Навещала Марина: она провалялась в больнице «на сохранении», завалила «Электропривод» и задержалась. Однокурсники же разъехались на каникулы, а оставшиеся двоечники  заливали горе вином. Никто не навестил: сама создала вокруг себя миф героической «железной леди». И слава Богу: чтобы я  ответила парням, на вопрос, что со мною?

Этот случай заставил меня призадуматься, «пересмотреть старые обязательства и взять новые». Прослушав неделю «дамских советов»,  я хоть и не дала себе обещания, но решила: раз уж здоровье ни на что не годно, может и впрямь  пора замуж?

Дома стало хуже: никто не колол обезболивающих. Но сдала экзамен, на «отлично», конечно. Уезжать на каникулы не рискнула. Моя Марина уехала к мужу, на тех же подруг, что остались в комнате (у них сессия позднее) надежды мало. Трудно было до столовой дойти, трудно из магазина принести даже полбуханки. Хоть опять в больницу! Но полежать мне там дали только восемь дней:  желающих много.

Подруги всерьез мои  проблемы не приняли, попросту высказали: чем лежать, лучше бы в магазин ходила, да есть готовила; неужели, дескать, не понимаешь, что сессия у нас и некогда? Чужая боль не чувствуется. Можно ли обижаться?

Диму я встретила на очередной традиционной встрече выпускников. Не хотела идти (слаба еще была), но где же встретишь тогда первого попавшегося? Шла в новом амплуа: никогда не интересовала меня собственная личная жизнь, а тут сама иду навстречу.  Нравится эксперимент, нравится, что никто кроме меня  об этом не знает. Щеки горят  и глаза блестят по-особому. Такие вещи парни сразу замечают, не проходят мимо.

Только что гитару не взяла (всю-то сразу нельзя себя показывать!),  и без меня в институте артистов - пруд пруди! А вот фотоаппарат прихватила. Фотографирую всех подряд: ручкой машу, как встать, смеюсь, командую. Каждое лыко  в строку! А в застолье - где уж парням справиться, им бы только «что пить будем?». Я же нарезаю, раскладываю, подкладываю  - с моим-то поварским опытом (столько лет в отрядах кашеварила) только дорогу к сердцам мужчин и прокладывать. Куда они смотрели только, черти полосатые?

Мало девчат на встрече. Волей-неволей парням пришлось и на меня любоваться. А так еще неизвестно, удался бы эксперимент! Всех парней знаю, кроме одного. И меня все знают, кроме одного.  Знают и то, что строга, неприступна.  Добровольно ко мне никто подойти не решится. Если только по делу, да только по общественному, по серьезному.  С глупостями - ни!  Добровольно ни один парень не подойдет ко мне, если тяжелой артиллерией не подтолкнуть!

Не знает этого только один. А предупредить ни у кого ума не хватает: в застолье никто инструкции раздавать не будет. Парень этот случайно попал на встречу, за компанию, брат его - один из выпускников.  Проявляет ко мне интерес: то сумочку подержит, то руку подаст, то вопросик задаст щекотливый: «Всех угощаете, а сами не кушаете и не пьете?» - Нет, не пью. Завод прошла, мехфак заканчиваю,  а не пью даже шампанское. Хотя в разных компаниях бывала, и приглашают охотно: подумаешь, не пьет! - главное, компанию не портит. На себе доказала: не хочешь пить, никто тебя и не заставит. Безобидная шутка на мехфаке: у нас только один механик непьющий, и тот - Надя. Грозились даже: не научишься пить - диплом не дадут.

Обходительный кавалер, манеры утонченные. Парень городской, на фоне  «сельхозников» наших это здорово в глаза бросается. Какая же девушка не любит, когда ухаживают красиво!

На другой день шла я на первое в жизни свидание. Кудри мне Маринка навела, духами побрызгала, хотела даже накрасить! Я только рукой махнула: не переводи добро!

Повела с Димой игру честную, сразу его на свой счет предупредила: «Я ведь на мехфаке учусь!  У нас - восемьсот парней и три девушки всего: две - на пятом, и одна - на третьем курсе». - Обычно, такое сообщение беспроигрышно отбрасывает потенциальных поклонников  на сто метров против ветра. А Диме - хоть бы что: он и ухом не ведет! – «А у меня и характер тяжелый, продолжаю. – Мужской, скверный». – «А мне как раз такие в женщинах и нравятся», - отвечает.

Чем его еще испугать? Тут я про операцию рассказала.  Ну, думаю, уронила себя в глазах его до уличной девки! А Дима с искренним участием: «От подобного даже одиннадцатилетние девочки не застрахованы. Я в папиных книжках по медицине читал».

... на первое свое свидание опоздала я на два часа! Не могла влезть в родной «львовский» автобус! Ты их помнишь? Наши «львовские» еле ползают: ждешь по часу, да  не войдешь сразу, если каши мало ешь. Хоть они и резиновые, а всех не вмещают. Три автобуса пропустила. Слава Богу, друзья-заочники на помощь пришли, не зря  контрольные им решала: «Мы тебя сейчас в два счета на такси довезем»! - Но и такси нет! Еле-еле дождались четвертого автобуса. Вперли меня два жлоба-телохранителя, стоят с двух сторон бронированной защитой: не бойся  за свои швы!

Так и подошла к кинотеатру с двумя сопровождающими: они тоже туда, оказывается, ехали, фильм шел какой-то сногсшибательный. Сеанс уже кончился, но представь себе: стоит Дима в условном месте и ждет.  Подумаешь, опоздала на два часа! («Бывает, автобусы так плохо ходят»). Подумаешь, заявилась  с двумя мужиками (как если бы пришла с гувернанткой, заботящейся о чистоте нравов)! Мы и билеты взяли вместе, и уселись вчетвером. Удивляюсь, не могу безграничной фантазией своей объяснение найти такому покладистому характеру!

-  Ты никогда замуж не выйдешь, - в шею выпихивала  меня закадычная подружка на каждое очередное свидание. А мне времени жалко: общественной работы завал! Удивляюсь: а зачем  вообще с Димой встречаться?  Разве это любовь?

Друзья не раз говорили мне:

-  Ты бы замуж выходила!

-  Не берет никто.

-  Потому что ты умная. Это твоя беда. Какой дурак захочет умную?

-  Что ж мне - дурой прикидываться? - язвила я.

-  Вот именно.  Хотя бы немножко прикидывалась.  Ты женщиной должна быть - артисткой, хи-и-итрой!  Ну, а что пользы в твоем уме? - Приводили даже такие примеры: вон, Валька  моя - дура дурой. А ведь живем.

И впрямь - посмотришь на иных: ни ума, ни фантазии, а таких парней окручивают. Хитрые, как сто китайцев. Не иначе, прикидываются. Поучиться бы…

Как писала диплом и защищалась, напишу в другой раз: слишком много нервов унесло все это. После защиты мы с Димой сразу же расписались, и надо было уезжать в совхоз по распределению. Из-за этого между нами проскочила первая черная кошка. Не хотелось ему уезжать из удобной мамочкиной квартиры. Но распределение было в декабре, а с Димой мы познакомились только в апреле. Да поженились в июле. Разве я могла в декабре это предугадать? Плохое было распределение: все какие-то «медвежьи углы». Самое лучшее выбрала, шла по списку одна из первых.  Да хоть и последняя: разве не уступили бы парни мне?

Все прозондировала: у преподавателей спрашивала, у парней, которые из этих мест родом: крепкое хозяйство, хорошее, племзавод - базовое от Тимирязевской академии. Решилась: и к дому ближе, и железная дорога рядом, и должность невелика (сразу главным инженером разве пойдешь?), оклад - сто шестьдесят, а главное - квартира.  А не койко-место в общежитии, на что агитировали преподаватели, в институте оставляя. Нет, в институте не осталась бы, хватит!

Когда назвала совхоз в ректорате на распределении, пожал мне руку ректор, удачи пожелал. Гордо посмотрел: не виляют по жизни питомцы сельхозинститута, не ищут легких дорог!

А выйдя замуж, поехала я в этот совхоз,  просила, чтобы отпустили с миром. Не отпустили. Даже обрадовались, что замуж вышла:  значит, приеду еще и с мужем, а селу работники нужны.

Вернулась. По близлежащим хозяйствам поездила, во многих инженерах узнала выпускников прежних лет. Рады бы помочь, но никто ответственность брать не хочет: «дезертиров» в хозяйства возвращают через Министерство. Кому охота «строгача» получать, или слетать с должности?

А мужу не хочется из мест родных неизвестно куда отчаливать. И понимать он не желает, что у меня-то даже прописки нет, только выписка из общежития. И рассчитывать я на свекровь не могу, если та ежедневно говорит, что жить к ней в квартиру приедут  старенькая мама ее, да старший сын неженатый. Спасибо, хоть временно приняла! Дима-то у себя дома живет, а мне-то места тут нет.

Не теряла времени даром: хоть это и безнадежно, но искала работу себе и жилье. Даже теперь на общежитие была согласна! Дважды ездила со мною по хозяйствам моя наставница по журналистике, но и связи ее великие не помогли. А Дима никак не поддержал, будто не заинтересован в том, как жить, где устраиваться. Обиделся! А за что? Сделала я все возможное. Выбора у меня не было. Нам даже дипломы на руки не выдали (все новшества в институте с нас начались), так порешили: как явятся специалисты в свои хозяйства, оформятся на работу, да к делу приступят, как сообщат об этом руководители хозяйств институтскому руководству, так только тогда и пусть приезжают, забирают свои дипломы. Маринка моя так и живет без диплома, ведь она в отпуске по уходу за ребенком.

Может, кому и пустяк, а мехфаковский диплом для меня много значит. Из-за него долгие годы конфликтовала с матерью родной. Никуда не поступала три года, у станка на заводе работала. Пока та не сдалась: поступай на свой мехфак! А легко ли дается диплом инженера-механика?  Пять лет бессонных ночей над чертежами да расчетами, корпения над учебниками; дней выходных, пыльным читалкам посвященных. Ведь это смысл жизни моей всей и кусок хлеба: не век же у станка стоять, когда силы нет, или полы мыть? Неужели мужу все это объяснять надо?

Ему кажется, что иду я по жизни играючи. А мне все с боем все дается.  Доказываю себе и всем вокруг на что способна. Может, планку своих возможностей завышаю, раз плохо верят в меня, раз не понимают? Три года матери доказывала. Теперь вот мужу. Не понимает он, что я - не как все: зря, что ли, два раза в альплагере была, да пять раз - в механизированном отряде? Ну, кто там в целом свете еще хоть один такой найдется? Меня как сталь закаливали, да на прочность испытывали.  Пусть не глядит, что хилая, это как раз то исключение из правил,  когда в хилом теле - здоровый дух. Ну и хватит об этом!

А совхоз мне, Любочка, понравился, я рада, что тут мне жить и работать. И приняли меня хорошо. И неприятности все позади. Ответь хотя бы коротко: как живете-можете, как здоровье, работа.
               
               
                Надя.
               
                .     .     .

Сентябрь, 1985                с. Смоленское.

Наденька, как ты обрадовала меня своим  письмом! И как я тебя пони-маю. Три года назад, когда я покинула институт, в душе моей будто бы лопнула самая тонкая струна, по которой - весь настрой! Была в депрессии, хотя виду не подавала. Ведь приехала к свёкрам одна, Валера еще учился и, хотя обещал часто приезжать, разлука длилась еще полгода. На работе - незнакомые люди, приходилось быть даже немного артисткой. Присматривались, проверяли, на что способна. Приняли настороженно, чуть ли не с подозрением. Судачат по углам, а мне-то каково?

Долго жила студенческими воспоминаниями. Шутка ли: пять лет (а для меня - почти шесть, ведь я училась восемь месяцев на подготовительном отделении) - самых лучших - отданы институту, общественной работе, нашей дружбе. Жизнь нас разбросала и как сложатся судьбы, сможем ли мы встречаться через пять, десять, пятнадцать лет, как задумали?

Ты была у нас на защите диплома: сколько было слез радости и переживаний, ведь отдано столько сил! Представь же, дорогая, сколько слез было на выпускном вечере! Конечно, на мехфаке народ сдержанный. Наш же экономический факультет - женский, а у женщин... сама понимаешь.  Особенно тяжело было расставаться с группой, хотя дружными нас не назовешь: были и непонимание, и ссоры, и обиды. Мы знакомы с подготовительного отделения, девчата пришли не со школьной скамьи - с трудовым стажем и жизненным опытом. Почти все обзавелись семьями, а многие даже стали мамами. Осознавали, что редко кому сможется вырваться на последующие встречи, а потому прощались навсегда!

Но надо было преодолевать свои слабости, привыкать к новой жизни, к работе, новым людям и новым отношениям. Выручает меня мой оптимизм. Сельская жизнь оказалась непроста, физически очень устаю. И в совхозе, и дома дел  - непочатый край: посадка, поливка, прополка,  сенокос, уборка - из года в год, от зари до зари, не разгибаясь. Летом забываю, что я - конторский работник: постоянно посылают нас на «горячие точки», рук рабочих не хватает, чтоб все дыры заткнуть. То доярка заболела, а то ушла в запой - везде конторских суют.
 
Валерушке после защиты не дали отдохнуть и дня (какие там каникулы!), пришли прямо домой. Никакой стажировки: поставили сразу на должность и работай! Трудится инженером по эксплуатации машино-тракторного парка. В совхозе ценен каждый человек, а уж специалист - тем более.

Живем у свекра со свекровью. Мама Тамара ко мне очень хорошо относится, жалеет,  помогает, я же стараюсь оправдать ее надежды. Валерушка у них - единственный сын, причем маму сильно уважает, прислушивается к ней. Я же давно уже не горожанка; к делу приспособилась, лентяйкой, обузой в семье не была и не буду, ты знаешь. С Валерой не ругаемся, характеры не проявляем, просто времени на это нет. Наденька, женаты мы уже три года, а живем все время врозь. Получается, что и не знаем друг друга. Но я не сетую: студенчество закончилось, позади и служба в Армии. Ведь муж должен был выполнить свой мужской долг.
 
Жить у свекров было всегда тяжело, ведь пришлось мне долго жить с ними без Валеры: то он доучивался, то служил. Да и он не мог быть защитником: постоянно на работе, после работы - усталый, не хочется его огорчать, нести в дом раздор. А свекор мой не подарок. С первых дней ощущаю его «заботу»: придирки по мелочам и попреки. Горазд выпить, трезвым и не бывает, отсюда и все выкрутасы,  желание «научить Родину любить». Без Валеры чувствовала остро свое одиночество. Это у чужих мужей служба быстро идет, а у своего-то родного - ой, как долго! Полного понимания даже с близкими людьми найти нелегко. А так хочется иметь рядом с собою  доброго и отзывчивого друга! Поэтому радовалась каждому твоему письму, находила у тебя то, в чем так нуждалась: поддержку, заботу, участие. Радовалась твоим похождениям и восхождениям. Скоро и ты поймешь, что специальности наши дают право дерзать в рамках какого-либо развалюшного колхоза или совхоза, или, если повезет, сельскохозяйственного управления райцентра.  Вот уже три года, как сижу в глуши, дни похожи, а события ничем не примечательны, унылы и печальны.

Но что значили все эти маленькие печали по сравнению с тем, что вскоре обрушилось?! Только тебе и написала про пожар (знаю, ты не простила бы мне недоговоренности в наших отношениях), не сообщила ни сестре, ни маме: помочь мне никто не сможет, а вот расстраивать их я не хотела. Благодарна тебе за заботу; одежды, игрушек и книжек для Жени односельчане принесли нам, как погорельцам, очень много, а вот обуви... были у меня лишь старые галошки на весну. Твои полусапожки очень выручили, а как обрадовало обручальное кольцо, отреставрированное после пожара: тебе в городе это сделать было, конечно, нетрудно.  А фотографии?  Ай да Наденька! Ведь нашла же, у кого взять их можно, и тех нашла, кто переснял бы да отпечатал такую гору. Убедилась еще раз в бескорыстной студенческой взаимовыручке, в чистой, искренней, открытой дружбе. Прости, дорогая, что я так и не ответила на твою посылку: так было трудно, что год не могла отойти от своего горя, говорить не могла об этом, а не то, чтобы написать подробно.

Ведь только месяц и пожила в новом своем доме. Стены гладила, краску нюхала - так волновало все! Как весенняя птичка щебетала, гнездо вила. Ты же знаешь, как долго строился этот дом,  как сложно решался вопрос о том, чтобы я получила в нем квартиру. Муж был в Армии, и считали,  что я с ребенком могу пожить и у его родителей. С одной стороны и правда - легче материально,  но ты же знаешь, каков мой свекор: пьяный, грубый, не раз доводил до слез, попрекал куском.  Не пожалел даже беременную, «благодаря» чему и Женечка мой  нервный и дерганный ребенок.

Радовались долгожданному переезду с мамой Тамарой: жили мы душа в душу, но сердце ее исстрадалось, глядя на постоянные притеснения деда ко мне. Она кроткая и терпеливая,  смирилась со своей долей, за меня же переживала. В дом перенесли мои вещи, Валерины же пока оставили.  Появилась какая-то обстановка, уют.

В ту ночь я спала как никогда крепко. А Женечка беспокоился и ворочался. Часа в три ночи попросил пить. В чайнике воды не оказалось, пошла в сенцы: там на лавке стояли ведра.  Открыв дверь, я увидела огонь.  Охватило жаром, пахнуло дымом. Я захлопнула дверь, но так растерялась и была напугана,  что мысли поперепутались. Обезумев и зарыдав, схватила с вешалки красное зимнее пальто, сунула ноги в валенки, вбежала в комнату. Завернула полуспящего сынулю в пальто, разбила окошко и выпрыгнула с ним на выпавший в ту ночь снег.  Делала все бессознательно, хотелось убежать от огня подальше и унести Женю. Я стучала подряд во все окна, но как назло в эту ночь вся деревня крепко спала, и никто не открыл. Пробежав всю деревню в одной сорочке и в валенках,  я добралась до дома Валериных родителей. А Женя-молодец всю дорогу спал!

У родителей со мной началась истерика, я ничего не могла ни сказать, ни объяснить. Но свекор и так все понял, быстро оделся и побежал к моему дому.  Он влез в разбитое окошко, когда уже огонь бушевал на кухне, начала гореть первая комната. Открыл шкаф, сгреб всю одежду, которая висела на вешалках, и выбросил в окно. Потом выбросил в окошко Женькину кроватку и пустой чемодан, стоящий под ней. Спасти больше ничего не удалось: деревянные дома горят быстро. Но Боже! В пустом чемодане оказался мой красный диплом! Уже утром на пепелище свекор откопал среди прочего хлама обручальное кольцо. Оно почернело, но все-таки осталось мне бесконечно дорого. Было жаль до слез институтские фотографии, светлые воспоминания о счастливом студенчестве, но благодаря тебе они снова есть у меня.

Ты справедливо захочешь узнать о виновниках пожара. Это соседи, живущие во второй половине дома. Ночью они гнали самогон: были пьяны, а спирт загорелся. Дикими кажутся и нравы: когда начался пожар, соседи даже в стенку не стукнули!  Не проснись Женя, мы могли задохнуться и сгореть. Они быстренько вытащили свои вещи, спасли все, даже мебель. Я же осталась разутой и раздетой, хотя огонь переметнулся  на нашу половину не сразу. Вдобавок эти расторопные люди успели застраховать дом и имущество, я же осталась с людскою милостью. Односельчане сочувствуют мне, обвиняют соседей. Но эти  скользкие люди остались безнаказанными, а людской суд их не трогает. У них есть покровители, мне же, слабой женщине, бороться с ними - им  на потеху!  После пожара я заболела, долго не могла придти в себя. Вернувшись под кров родителей, я обрела вполне терпимую жизнь. Свекор не терроризировал меня, сочувствовал.  Женечка - вылитый Валера, напоминание о сыне. Так и жили до возвращения мужа, так и живем. Все отдалилось временем, а сначала ходила я, будто каменная: все надежды, казалось, вместе с домом сгорели, душа обуглилась, сама почернела... Обозлилась тогда на весь белый свет, даже на Валеру: армия легче казалась, по сравнению с возом,  который везла. Там за него у начальства голова болит, тут - сама себе начальник: чем кормить, что и где сажать, как с ребенком справляться да с болезнями - сама решай, не надейся!

На работу вышла, едва Женечке исполнилось девять месяцев. Сидеть до полутора лет, как положено, не могла. Как солдатке, самой пришлось содержать себя и сына, а на пособие (за Валеру на сына было пособие) не протянули бы. Не сидеть же иждивенкой, сложа руки.

Женя ходит в ясельки. Очень доброжелательные в садике нянечки и воспитатели. Писать о работе не хочется. Работаю так же вторым экономистом.  Постоянно под давлением, под прицелом своей начальницы.  До пенсии ей далеко и крови моей она попьет немало.  Мне же, видно, пожизненно придется быть на вторых ролях. Не скрою, что честолюбивые мысли не дают мне покоя. Ведь у меня - красный диплом и думающая голова. Убедилась, что хорошо разбираюсь в  работе, выполняю то, что сваливает на меня первый экономист, ничуть не хуже. С людьми же лажу  даже лучше. Ребенок дает возможность работать без «больничек», чем может похвалиться не каждая мать. Как специалиста меня ценят, но вот беда - нет для меня вакансии главного специалиста, и не предвидится.

Напишу о своей сестренке; мы вместе работали в радиостудии, надеюсь, тебе не безразлична  ее судьба. После института Танюша попала в то самое хозяйство, где мы были на практике. Хозяйство крепкое, работа интересная и люди неплохие.  Но Таня попала  в чужую среду к незнакомым людям. В семье она была младшей, и если я немалую часть своего детства провела у бездетной тетушки, то она никогда не жила без мамы и папы. В  институте как старшая я постоянно опекала ее, как могла, помогала морально и материально, сама же подрабатывала.

Мне, приехавшей в хозяйство своего мужа,  в его родной дом, и то поначалу было нелегко найти свое место, верный тон в общении с людьми. Татьяна же приехала одна и жила среди чужих. Всегда опекаемая и  любимая, она очень страдала,  интуитивно искала поддержки.  Но найти достойных, высокоинтеллектуальных друзей в деревне нелегко,  это тебе не институт.  Оставаться одной - не легче. За ней начал ухаживать парень, намного ее старше. В деревне он имеет каких-то родственников, живет же в городе. По-видимому, он и стал для нее желанной опорой. По письмам я рассудила, что это  достойный человек, которого смогла бы полюбить даже такая взыскательная девушка, как Танюша. Но вопреки моим ожиданиям дело до свадьбы не дошло,  хотя Таня родила сына Андрея. Как я поняла, все «но» заключается в ней самой. Мне не понятно, зачем водить за нос взрослого, серьезного мужчину,  родить от него ребенка и не вносить ясности  в свои отношения. Но мы разделены не только расстоянием, а и годами разлуки, вряд ли смогу ей помочь.

Танюшка уехала с сыном в Мурманск к маме. У нее - трехкомнатная квартира. Но тут много своих сложностей: мама тяжело больна, у нее - вторая группа. Ей нелегко будет с маленьким внучком: пеленки, стирки, кормления, крики, болезни - тут и здоровому человеку трудно. К тому же Тане надо бы и помочь, а маме трудно и себя-то обиходить. Да и нервы у нее никуда не годятся. Нельзя надеяться и на отца.  Он на десять лет младше матери, она же - тяжело больна. Отец ушел к другой женщине. Я не могу осудить его за это, зная ситуацию. На моей свадьбе родители только создавали видимость благополучной семьи. Маме тяжело. Очень переживаю и за нее, и за Татьянку. Почему я пишу об этом? Сильно истосковалась, три года не видела своих родных.

Мама и Таня с Андрюшей собираются на лето приехать ко мне,  но дом у нас (с возвращением Валеры совхоз начал строительство нового дома) все еще не отделывается. Строителей разрывают на части по более необходимым работам, а мы без них не сможем сделать ни оклейку, ни  покраску: до этого еще далеко. Хотя бы за зиму что-нибудь сделали, иначе своим придется подыскивать комнату у одиноких людей, может, кто согласится взять на постой на все лето.

У нас в районе сменилось полностью начальство: сняли председателя райисполкома, направили директором в один из совхозов; за плохое руководство отстранили от должности  первого секретаря райкома. На их место прислали молодых, бывших директоров крупнейших совхозов - миллионеров.  Взялись новые товарищи круто, нашему совхозному начальству не завидую: гоняют их в хвост и в гриву.  Давно бы так, а то некогда крепкое хозяйство довели до ручки:  убыток в 1984 году составил около 600 тысяч рублей, по трем ведущим показателям не выполнен план.
 
Валере с работой достается тоже.  Хоть он и проработал всего ничего,  спрашивают за все, как положено. Трудно быть на руководящей должности, слишком большой спрос.

Верю, что ты быстрее и лучше других устроишься. Мне всегда казалось, что у тебя не было проблем, дорогой кумир многочисленного мехфака! Помню тебя, скромную, одетую в черное, строгое, не накрашенную ошеломляюще и вызывающе, незаметную среди ровесников. Не ходили за тобой поклонники толпами, оставалась ты одна в мужском коллективе: и в студенческих аудиториях, и в мехотрядовских вояжах, и на туристских тропах... Была для всех отзывчивой сестренкой, да поставила себя сразу так, что иначе как к сестренке никто к тебе и подойти бы не посмел. Но не ты ли была двигателем, вдохновителем факультета, оставаясь в тени? Оставалась за кадром фильмов, снятых по твоим сценариям. О выставках, где каждый экспонат был оживлен, одухотворен тобою, восторженно писали: «Молодцы, механики, настоящие мужчины (рыцари, мушкетеры)»? А разве не родная тебе стенная газета  «Инженер-механик» занимала только первые места? Была ты на факультете как воздух: и незаметна, а никто не может без тебя. Ударилась в воспоминания: прости мою сентиментальность. Просто от души желаю тебе удачи!


                .     .     .

           Октябрь, 1985                с. Климов-завод.

Рада, что ты вполне оправилась от своего горя, и я опять обрела свою дорогую Любушку, понимающую меня с полуслова! Помнишь, мы и говорили, и думали одинаково: одна начинает фразу, а другая заканчивает!

Ты преувеличиваешь, считая, что у меня не было проблем. Не было времени останавливаться на них. Например, как начались специальные дисциплины, поняла: нет технической жилки у меня, нет - и все! У парней будто второе дыхание открылось. Те, кто едва одолели математику и сопромат, или чудовищный иностранный язык с философией (почему-то «технарям» гуманитарные науки не даются), вдруг себя в родной стихии почувствовали. Однокурсница Марина, с неба звезд не хватавшая, тоже ожила: вот что значит год работы на тракторе!

А я? У меня же память феноменальная! Балку любую на изгиб да на сдвиг рассчитаю с закрытыми глазами, любой крутящий момент вычислю и давление под поршнем, интеграл на лету возьму! А тут? Что случилось? Зубрю по плакатам конструкцию трактора. Повернусь спиной к технике – назубок расскажу целую книжку.  Повернусь к трактору носом - ничего не знаю, ничего понять не могу! Учу дни и ночи, знаю: терпение и труд - все перетрут. Боюсь, как бы не разгадали мою техническую несостоятельность. Ставят преподаватели мне пятерки: отвечаю теорию - как сказки рассказываю! Приближается последний, практический вопрос - холодеет душа заранее! Вопрос еще не задан, а я в лице меняюсь, знаю, что не отвечу на самый простой! Удивляются преподаватели: такую мелочь - и не знать! Ставят четверки. Четверка - тоже хорошая оценка. Однокурсники удивляются: такая легендарная, в мехотряды каждый год ездит, и - не знает! Имя мое на слуху, многое прощается.  Но у самой-то не легче на душе!

Говорят мне: «Не езди, Наденька, в отряды грузчиком да кашеваром, пора - трактористкой!». Не надо учить, сама знаю! Характер-то - ой-ей-ей! Не зря  в альплагере два сезона тренировалась! (Да и там, кстати, похвалиться мне нечем: физически не подготовлена, даже на турнике не могу подтянуться ни разу. Скал боюсь, как черт ладана: тяжелым капроновым канатом не загонишь меня на скалы. Что это за альпинист?)

На четвертом курсе на технику перешла, а подружиться с ней не могу. Не то чтобы «на ты», а и «на вы» говорить с трактором не умею!  Еду по полю с лущильником - ничего. А отойду от трактора, оглянусь: он - огромный, рычит, воет - боюсь к нему подойти, в кабину боюсь влезть, хоть плачь! Это не пассажиром кататься, тут - один на один. Думала, по призванию учусь, вот тебе и призвание! И проблемы эти со мною до сих пор: слабая физически и технарь я  никудышний.               
Но работой довольна. Мир не без добрых людей: и рабочие, и специалисты всегда рады помочь. Говорят: если не знаешь что, спрашивай, не стесняйся. Будешь работать, научишься всему.

Отошла уборочная, работали весь световой день. Поставили на хранение технику, причем по всем правилам. Ни на преддипломной практике, ни в институте с такой дотошностью не встречалась: технику мыли (если была необходимость), красили, смазывали, ремонтировали, «подвешивали» все самоходные машины, комбайны так,  чтобы прокучивались колеса. Поднимались на доски  рабочие органы:  лемеха, сошники... Резину окрашивали «адской смесью»: в разогретый на костре битум вливали бензин плюс «серебрянку». Совхоз дал на постановку техники  практикантов из училища, ремонтников, механизаторов.
 
На «принятие парада» прикатила  комиссия из района. Дотошно излазали весь машинный двор. Главный инженер проявил кровную заинтересованность в постановке техники, в результате чего - второе место по району. Я получила премию - пятьдесят рублей.

Ездила в институт за дипломом. Трудно было отпроситься (уборочная в разгаре), уступили только потому, что был еще и день рождения. Дали как бы отгул, ведь работаем без выходных. Приехала на ночь, очень хотелось  пойти к подругам, но, блюдя заповеди мужних жен, ночевала у свекрови. Ее старенькая мама жить к ней не поехала, старший неженатый сын тоже. Живет свекровь одна, скромно. Напоила меня чаем, от которого всю ночь урчало в пустом животе. Утром, забыв всякие приличия и наставления мужа, я рванула к знакомой, предупредив ее телефонным звонком. Едва ввалившись к ней, нутром почувствовала аромат домашнего борща. Для моей персоны был накрыт стол,  так что окажись Дима рядом,  за таким столом можно было бы отгулять свадьбу, которой у нас так и не было.

В этот день (а мы между собой не договаривались) в институт за дипломами  приехали с курса десять человек. Уже не студенты, - инженеры, даже главные! - еще не заболевшие ностальгией воспоминаний,  спешащие показать свою значимость и важность, задравшие слегка носы, дорогие мои мальчишки! Дипломы нам вручили в деканате, по возможности торжественно. Многих преподавателей мы не увидели: шли занятия, жизнь продолжалась! А нам надо было возвращаться в свои хозяйства и работать. Уже к ночи добралась до дома. Так закончилась моя встреча с юностью.  Как часто смогу совершать подобные вояжи?

Поначалу разместились в гостинице (в трехкомнатной квартире с частичными удобствами), где кроме нас жили две семьи. И на руку было пожить с казенной мебелью и посудой: своего нет ничего. Да и неприхотлива я, мне все хорошо: где повешу дорожную сумку, там и дом, и уют. И белье на казенной кровати - свое, домашнее, и занавесочки на окнах свои, и калина лаковыми ягодками свисает из баночки, обвернутой бумажной узорчатой салфеткой... Где не появлюсь, сразу бумажные узоры выстригаю: и на лампочку (будто люстра), и на окна занавесками, и салфеточками на стол, и под вазочку. Все по почерку такому узнавали меня. Как приедут из районного штаба в отряд, как увидят  бумажные узоры на окнах, так и засмеются: наша Надя, оказывается, на нынешний сезон в этот отряд перебралась! Приятно быть хозяйкой, хоть ложки да вилки чужие.

Спустя два месяца дали квартиру. В совхозе был когда-то совхоз-техникум, при техникуме - студенческое общежитие: ребята строили его своими руками, так что не произведение архитектуры. Теперь там сделали перепланировку, и хотя квартиры тесные, но ведь нас только двое. Главное - своя! И центральное отопление, что важно. Правда, меня люди пугают, что та, которую дали нам, обустроена из бывшей прачечной и там очень сыро. Но Дима ее капитально отремонтировал: специально ради этого пошел в стройцех, не хотел такое дело доверять деревенским специалистам «тяп-ляп». Словом, поживем - увидим.

В сельских магазинах - пусто. Своего же ничего нет. Более-менее регулярно завозят хлеб и сразу за ним выстраиваются огромные очереди.  Бабушки берут по десять, двадцать буханок, чтобы накормить скотину, нам же, работающим, «ловить» привоз невозможно, часто остаемся без хлеба. Покупаем совхозное молоко, которым торгуют в ларьке рано утром. Я и тут не успеваю (бегу на планерку), выручает Дима. Вероятно, в совхозе можно купить и мясо. Но, видишь ли, я не конторский работник: работаю на машинном дворе. Пока до нас дойдут новости, пока добежишь до конторы - все поразительно быстро заканчивается! Все расходится по своим.

Всем хороша деревня для отдыха, но мы приехали сюда жить и работать, приехали насовсем. Местные же смотрят на нас, как на приезжих, в каком-то немом заговоре недодать то, что положено всем - и вашим, и нашим.  Чужого нам не надо. Но как-то жить мы тоже должны, если работаем по двенадцать часов без выходных.  У них же политика: выживем мы здесь или нет. Не удивительно тогда, почему молодые специалисты, едва отработав, уезжают. Но мараться об их политику не хочу: в куске ли мяса счастье? Мы приехали с желанием дать людям то хорошее, что есть в нас, чему мы сами научились, что умеем (а умеем немало). И надо быть выше пересудов, верить, что все-таки хороших людей больше!
      
Заведующий гаражом, бригадир тракторной бригады, заведующий мастерской - много лет не были в отпуске. Заявили: пока ты в декрет не ушла, будем всю зиму по очереди отдыхать, а ты - нас подменять. Первого отпустила завгара, это еще ничего. Теперь ушел бригадир трактористов - это похуже. В бригаде пятьдесят шесть трактористов. Думается, чтобы им делать зимой? Но дел полно. Во-первых, чистить дорогу на райцентр: без этого наше село становится необитаемым островом. Кроме этого есть еще дороги на отделения совхоза, к фермам. С вечера лично  уговариваем бульдозеристов, а в четыре утра они  не хотят вставать: холодно, а если метель - то к семи утра вновь переметает и не видно, расчищали или нет.  В пять надо проверять, кто не вышел, и будить лично. Уговаривать хорошо получается у меня (они мне не могут отказать), а контролировать - у главного инженера: беспроигрышное сотрудничество.

На бульдозеристах зимой - вся нагрузка (но и весь заработок): и снегозадержание на полях, и погрузка навоза (на поля вывозим). Трактора ломаются часто, трактористы - «поддают»: то ли не чувствуют над собою твердую руку, то ли считают, что сезонные работы позади и можно расслабиться, то ли они по жизни такие! Недавно один кувырнулся с трактором в силосной траншее - словом, и с руководителей незначительного уровня напряжение и ответственность  не сходят даже зимой. За дополнительную работу получаю надбавку к зарплате, что кстати: ведь Диме пришлось уйти из стройцеха, у него хроническая экзема рук. Экзема мокрая, разъедает до костей, так что даже с ложечки кормила.  Перепробовали все средства: и медицинские, и народные. Лучше стало, когда с работы ушел. А как без работы, и куда пойдешь в деревне?  Сельские специальности - это опять - горюче-смазочные вещества. Пошел в клуб художником-оформителем, благо рисует: ставка всего сто рублей. Еще пригласили на почасовую нагрузку в школу, учителем физкультуры. Тоже негусто, но рады и этому.

Денег  много не требуется: пусто в магазинах. Макароны с фрикадельками надоели до тошноты, в студенчестве меню было разнообразнее.  Ездить в город за продуктами  работа не позволяет; да и в ближайших городишках также пусто. Люди приспособились ездить в Москву на электричках, правда, с пересадкой. Наши средства для этого невелики, опять же - не позволяет работа: время получается дороже золота. Скотину тут почти не держит никто: животноводам она на работе надоела, молоко совхозное - для всех, а когда Москва под боком, надежда на нее больше, чем на подворье: ни корова не заболеет, ни свинья не издохнет.

Зато мебелью снабжают отменно, в отличие от города, где очереди ждут годами. Получив «подъемные», купили кровать, стол. По приказу гостей, которые буквально наводняют нас, копим на диван-кровать. От родни получили существенную помощь. Так, например, крестная привезла мне в подарок комплект постельного белья: такой красивый, что я и не думала, что такое бывает! Наша матушка шила пододеяльники всегда из лоскутков, только в «приданое» нам с сестрой шила из целого куска. Моя тетушка прислала нам двести рублей, с тем, чтобы я купила себе на память о событии (дне бракосочетания) золотую вещицу.  Я же подумала, что золото на мне будет как седло на корове (из всей парфюмерии и бижутерии у меня - только очки), а холодильник в семье будет очень кстати. Накопить на него трудно, ведь мы уже пообещали нашим гостям диван.

Село большое, красивое, стоит на горе, окруженное лесами. Живописный вид открывается, когда въезжаешь на машине со стороны райцентра.  Здесь была старинная усадьба помещика Свиньина, просветителя и мецената, подсказавшего Пушкину сюжет «Капитанской дочки».  Его двухэтажная дача, террасовый ступенчатый парк в стиле восемнадцатого века, пруд, вырытый пленными французами, отделанный брусчаткой по дну - с островом посередине и переброшенным к нему мостиком - все сейчас находится в запустении. Совсем недавно за этим стоял хозяин, сельскохозяйственный техникум, находившийся в доме Свиньина.  Но он уже восемь лет закрыт, в доме нашли приют и восьмилетняя школа, и комбинат бытового обслуживания, и фельдшерско-акушерский пункт, и библиотека со столовой - этакий культурно-просветительный центр села, без истинного хозяина и над самим помещением, и над  совсем еще недавно живописными парком, прудом, клумбами и садом.

Хозяйство было племзаводом, базовым для техникума, велось племенное дело по крупному рогатому скоту и по свиньям. Изучали и практиковали безмолочный откорм поросят. Были высокие удои: три года подряд коровы-рекордсменки выставлялись в Москве, на ВДНХ, а однажды выставлялась целая группа одной доярки. Есть в совхозе доярки и пастухи, награжденные орденом Ленина. Но сейчас эти известные люди  либо на пенсии, либо умерли.  Старая слава осталась в истории, а новая лишь в том, что все потихоньку разваливается.

Меняются директора, каждому хочется нахапать побольше: как же, быть у кормушки да не наесться? Люди недовольны: племзавод стал давно просто совхозом, а племенное дело не ведется годами.  Сообщения автотранспортом нет,  до асфальтовой дороги на райцентр - двадцать километров «грунтовки». Попутный транспорт - только совхозный, да «хлебовозка»: надо куда - договаривайся заранее. Если в райцентр едет совхозный автобус, от желающих нет отбоя! Село находится на Северной железной дороге и нам  легче доехать до Москвы и Ярославля, только надо делать пересадку. На нашем полустанке останавливаются допотопные местные электрички (двери в них открываются и закрываются самим пассажиром за ручку). Но нам не надо в большие города, а до райцентра (на совещания, в больницы, роддом) приходится добираться на «перекладных»: на электричке до ближайшего пункта, где есть автобусное сообщение, а там уже на автобусе до места.  Сплошная выгода для производства: нечего кататься, сиди и работай!

Молодежь покидает село с легким сердцем. Уезжают учиться, уходят в Армию, и уже не возвращаются, приезжают только в гости. Вся сельская молодежь - это молодые специалисты после институтов и техникумов. Народ образованный, творческий, интересный. Объединяемся от скуки: недавно провели «Огонек», на деньги, заработанные  на очистке овчарен  от навоза. Ездили в Ярославль на концерт Юрия Антонова, совхоз дал автобус. С нами посильно работают и отдыхают старшеклассники, хотя это всего только восьмой класс.

Дружище, не беда, что письма наши редки. Нехватка времени, заботы не перечеркнут нашей многолетней дружбы и нам всегда будет что сказать друг другу. По возможности пиши. Будь здорова. Пусть муж будет тебе помощником во всех заботах.

                .    .    .

Декабрь, 1985                с. Смоленское

Наденька, поздравляю с новосельем. Рада за вас: сразу жилье, пусть и с частичными удобствами - это большая удача.

Поделюсь своей большой радостью: третьего октября я родила дочку   Катеньку. Срок был по предположению врачей  еще 22 октября, но мы работаем по-ударному, с опережением сроков! Схватки начались полседьмого вечера, я готовила ужин. Пока собрала все необходимое в роддом, Валерушка сбегал к фельдшеру и за машиной.  Без пятнадцати девять меня привезли,  а двадцать минут десятого я уже родила.

Доченька небольшая: вес - 2800 г, рост - 48 см. Женя был крупнее. Все предсказывали сына, и сама я так считала; но в душе желала доченьку. Теперь ты поймешь, почему я не могла тебе ответить.

В новую квартиру перейти не успели. Здесь же семья большая, дел много. Катюша - подруга беспокойная, иногда не сплю всю ночь. И за Женей следим, чтобы близко не подходил к сестричке. Малышку он не обижает, но заметно нервничает: быстро обижается, бегает от одного из взрослых к другому, требует доказательств  любви!  Трудно из семейного баловня стать старшим!

Не переживай из-за отрицательного резуса крови, если у мужа - положительный. У меня та же история, а проблем нет. Сдашь анализы, будешь на контроле у врачей. Пусть у тебя первым будет сын, ты всегда этого хотела. Думаю, Дмитрий в этом тебя поддержит.


                .     .     .

Полощет Любушка белье в ледяной реке, слезами умывается. Руки заходятся от холода, пальцы колют иголками.  Сунет руки между колен, отогреет немного, разотрет,  похлопает и опять полощет.

Свекров ватник на Любушке, шаль облезлая через грудь крестом завязана, сапожищи литые. А белья - весь мост тазами заставлен: только успевает мама Тамара на коромысле оттаскивать! Легко ли в большой семье, да с маленьким ребенком? Корчится Любонька на ветру, зажимает красные руки между коленками, брызжут слезы из глаз!

Как родилась дочка, так и со стиркой завал, и дома бардак, и скотина в навозе - не успевают отгребать. Одна надежда - на зиму. Хоть  может передых какой будет.

Особенно тяжело для Любушки лето. Как не жалеет  мама Тамара, а и молодайке  с лихвой хватает и сенокоса, и прополки, и уборки. Сыночек как сиротинка по травке ползал да топал. Рано пошел, сам. Некому было за ручку водить да в колясочке катать! А уж в этот год, беременную, как не щадили и в совхозе, и дома, а и домашние заботы не по силам. Вымоталась Люба: над грядкой наклонится - кружится голова, поднимется - опять кружится.  Тянет подойник к дому, еле ноги передвигает: в глазах темнеет, дыхание останавливается. Идет сноха Голубевых, жалеют ее люди: уж до чего тонка, того и гляди, переломится!  У деревенской женщины кость широкая быть должна, как осилить сельский труд такой худосочной?!

Плачет Любочка, слезы капают в таз.  Прибежала свекровь, обняла: вместе заплакали. Увела мама Тамара домой сношку,  уложила в постель и тулуп сверху накинула. Сама полоскать пошла.

Лежит Люба под тулупом, жарко ей. Температура поднимается.

Вспоминает Любочка свою мамочку. Уступая мольбам, повезла она ее маленькую на вступительные экзамены в балетную школу из Мурманска в Ленинград. Решила: не сдаст и забудет. А Люба сдала! И тогда мамочка нашла именно те слова, которые убедили маленькую девочку, мечтавшую о балете, что не может она, мама, оставить ее в огромном чужом городе даже ради большого искусства!  А  чтобы быть солисткой балета, надо отказываться от всего: от вкусного лакомого кусочка, от желания иметь семью и детей, от собственного времени - отдавая его работе, работе и работе. Крест на себе поставить. А во имя чего? Век балерины короток, пролетит миг и останется на душе горечь несостоявшегося. К тому же, отказывая себе во всем и живя в трудах, можно так и остаться просто фоновой балериной. Даже имея талант и упорство: у искусства свои законы, которые даже она, мама, к сожалению не знает. Говорила так мамочка, и Любочка поняла ее, хоть и была совсем маленькой. Помнила об этом и теперь.

Эх, мама-мамочка, трудиться-то везде надо!  Оказывается, не только балерины трудятся, чтобы солистками стать! Ох, поменялась бы Любочка сейчас с любою из них!  Работала бы в поте лица и наплевала бы,  если была б всего-навсего-то балериной фоновой! У них работа ни от дождя, ни от снега не зависит.

А у Любочки и костяк-то балетный: ей под музыку порхать бы, а не трактора с зерном разгружать вручную! Согласна, если там вкусного лакомого кусочка  не перепадет, чтобы фигуру балетную не портить.  Много ль она тут вкусненького видела, кроме картошки в шкварках? На все согласна Любочка!


                .     .     .

Сдает Любочка экзамен по бухучету, самый сложный экзамен! Удивляется: надо же! Чтобы в балерины попасть, бухучет сдавать надо!  Озноб ее колотит, непростой экзамен! Все перезабыла, пока в декретах  была.

Привели ее в зал огромный: стены зеркальные, люстры хрустальные.

- Покажи нам, что умеешь!

Ничего не умеет путем Любонька: ни косу держать, ни грабли, и корову-то подоить за один присед не может, все бы ей с перерывами.

А в зеркальном зале не растерялась! Юбка на ней короткая, из лебяжьих перьев: кажется, дунет ветер, и улетит! И на голове, на высокой прическе - тоже лебединые перышки. Грудь - в тугом корсете  и перчатки до локтя.

Протянула Любушка руку и опускать стала.

И по мере того, как опускала, сама в воздух начала подниматься. И тогда другой рукой взмахнула, тоже несильно: в зале-то далеко ли улетишь? Парит в воздухе, все внизу рты поразинули!  А она танцует, кружится легко, как лебединое перышко!  Красивые танцы в воздухе! Это на полу все пируэты коряво получаются.

Счастлива  в танце, голова кружится от счастья!  Кружится балерина, стены зеркальные кружатся,  уже сама не понимает, где пол, а где потолок.  И на потолке, и на полу - хрустальные люстры!

Легла Любочка на воздух, отдыхает. Только слегка ладонями шевелит, как рыбка плавниками, чтобы удержаться на высоте!

Хорошо ей, век бы не спускалась на землю...

И вдруг увидела она Валеру! Рвется к нему, и не может  спуститься. Только в воздухе Любочка  в своей стихии!

Видят друг друга Валера и Люба, а встретиться не могут, как небо и земля.

Раскрылся хрустальный купол, сильным движением оттолкнулась Любочка и вылетела из зеркального зала.

Летать-то намного легче, чем по земле ходить!

      
                .     .     .

Март, 1986                с. Климов - завод

От души поздравляю тебя, Любочка, с пополнением голубиного семейства, будьте здоровы, веселы и счастливы!

Новый год мы встретили замечательно. Мама подарила двести рублей на телевизор, «чтобы зять налево не смотрел». Купили черно-белый, так что в Новый год были, как белые люди. Но смотрели больше слайды. Ностальгия по студенчеству заставляет меня обращаться к ним и фотографиям.  Дима уже знает все наизусть о моих друзьях, и не хуже меня комментирует мои фотоархивы. Его терпения пока хватает, хотя меня не переслушаешь.

Многих однокурсников осенью призвали в армию. Мне валом идут письма без марок. Теперь я - связистка (или штаб), завела стенд, где отмечаю,  кто где служит, род войск, звание и адрес. На любой запрос могу ответить. Пишут мамы, иногда - жены: связь поддерживаем и так. То не могла отличить рядового от генерала, и на проводах не бывала ни разу, не ждала из армии, а тут, замужняя, ожидая ребенка, получаю мешками письма без марок и мешками отвечаю.  Муж стал моим военным консультантом, это ему больше по вкусу, чем студенческие воспоминания.

Первого января приехала свекровь. На октябрьские праздники встречала ее котлетами (ездила на рынок за мясом, покупала втридорога: себе разве позволишь?). В этот раз соригинальничать не удалось, попала впросак, не думала, что кто-то приедет, все были уже много раз. Свекровь попала на ежедневный скудный стол, быстро уехала (недовольная), объяснив, что была проездом.

Интересная женщина, но найти нам общий язык - не судьба. Хочется поделиться, подруженька, да боюсь, что упрекнешь меня: захотела, дескать, сама отмыться, а свекровь очернить. Знаю, каждый про себя так расскажет, что всегда окажется правым. Но хочется разобраться в наших отношениях. Простые они, сложные ли? Плохие или хорошие? Долго думала и подумала: да никакие! Никакие, и страшно от этого слова. Безразличием оно пропитано.

Недолго жила у нее, но нажилась. Не была искушенной в житейских вопросах, а поняла: не будет жизни с Димой даже в одном городе с новой родней, не то чтобы под одной крышей со свекровью. Вошла в новую семью светлая, как росой умытая,  ясная, как солнышко;  недели не прошло, как затуманилась...

Жизнью не избалована, засучила рукава: варю, мою, стираю... Начала, как обычно, с окон: кто их мыть любит?  А у меня, даже мать хвалила, лучше всех получается! Хочется показать, какая я хорошая! Но свекровь - женщина непростая, старая аристократка. На место меня ставит: «Мамой не зови, зови по имени-отчеству. Какая я тебе мама?» Соглашаюсь: и вправду, какая?

Ограничились бракосочетанием, никаких свадеб. Согласились с радостью: где же денег на свадьбу взять? Друзей одних, не считая родни, сколько! Хотелось, конечно, в глубине души (в самом тайном уголочке) и платье белое, и фату нежную... А какой девушке не хочется? Пошептались с Димой, придумали: будет свадьба у нас через десять лет, на «розовый юбилей», когда денег накопим. Обязательно будет. Потом...

Выступила свекровушка даже против колец. И этим отметить меня по-жадничала! Хоть денег-то у нее и не просили, без нее нашли: матушка моя дала.

Повезла Диму знакомиться к своим родителям. Посмотрела матушка на будущего зятя, отозвала меня в сторону, спросила:

-  Что же у Димы и одеть нечего?

-  Нечего, - отвечаю, глаз не отводя.

-  И обуть нечего?

- Нечего! - Помолчала я, добавила серьезно: - Зато не пьет! И воспитание хорошее.

- И слава Богу! - сказала мать. - Будете жить, все наживете.
 
Под родительское благословение дала нам деньги немалые, так, что при желании  и скромную свадебку в узком кругу можно было затеять, или, к примеру, «стенку» купить. С мужем - алкоголиком, который из дома все тащил, сумела дочери кое-что на выданье накопить!   Знала я, из какой нужды деньги, постеснялась на глупости тратить. А все же кольца купила - себе и Диме: не подумай, что свекрови назло, не на ее же деньги! Что уж я и кольца, что ли, недостойна?

Платье надела то, что и на мехфаковский выпускной. Купила его, по случаю, в комиссионке. Хорошее платье: видно, какая-то школьница-выпускница после вечера сдала.  Дима женился в той же рубашке, в которой был на своем школьном выпускном.  Ничего лучшего у двадцатипятилетнего парня не нашлось. А костюма не понадобилось: жарко было! Да не в деньгах счастье. Хотя получал Дима в парнях много, четыреста  рублей (директор совхоза и то меньше - триста двадцать). Деньги ему, правда, не доставались легко: работал штукатуром-маляром в лучшей бригаде области. Все до копейки матери отдавал. Мне нравилось это. Много ли таких хороших сыновей? Ничего плохого тут нет: потому и не избаловался. А когда подружки завидовали, что богатого кавалера нашла, помалкивала: в кино да в театр, в парк да в кафе - ходили мы то на мои журналистские гонорары, то на стипендию, то на подработанные деньги.

Если удавалось в день аванса или получки вырваться Диме ко мне сразу,  был у нас однодневный праздник, но не дольше. Да и было это, может, раз или два. Чаще же и на обратную дорогу давала кавалеру своему десять копеек на автобус.
 
Никогда не придавала значения деньгам. Нет их у меня - пойду и заработаю, хотя бы уборщицей. Семья наша богатой не была, но копейки и съеденные куски не считали. А у свекрови не разгонишься:

- Сколько тебе пельменей положить: пять или шесть?

Да разве спрашивают? Двадцать, двадцать положите бедной  студентке: мое дело молодое, горят калории в организме, сколько не дай, все голодна! Не-е-ет! Не у матери родной: руки не протянешь за кусочком!

- Женщина есть должна немного, - наставляет меня. - Куда же ты, Дима, Наде столько накладываешь: разве съест она столько, такая худенькая?

- Я помогу ей,  - миролюбиво отвечает сын. Свекровь только губы поджимает! Ничего, думаю, начну жить сама, ложки считать не буду!

Женщина она справедливая, порядок любит. Не успела в дом войти,  сразу «сложиться» на продукты велела: сама пятьдесят рублей внесла, с Димы - пятьдесят, и с меня - тоже: не ее проблемы, что  пока не заработала. Положила в коробочку денежки общие, и в комнате своей заперла. Хозяйствуй, Надя!

Хозяйствую, не стеснительная попалась сношка. На рынке, по магазинам все деньги мамкины потратила! Убережешь ли деньги в чужой семье? Стараюсь, в лепешку разбиваюсь, и свекровь помягчела: хорошая досталась сыну жена!

А мне  есть хочется!  После операций и защиты так исхудала, за аппетит свой стыдно! Уйдут свекровь да муж на работу, первым делом радио выключаю, минут пятнадцать сижу, тишиной наслаждаюсь. Радио - враг мой: орет оно у нас с Димой над головой с шести утра до двенадцати ночи на всю катушку! Вторым делом съем  чего-нибудь без постороннего взгляда... А потом за дела! Уберусь: какая же женщина чистоту не любит? Только в своей комнате свекровь сама убирает, не доверяет. Весь день эта комната на ключ заперта (вместе с коробочкой с «общими» деньгами). Как внутри одной квартиры могут быть замки?

Нужен, к примеру, утюг, - надо только с утра не забыть, попросить, - вынесет его свекровь из своей комнаты: гладь на здоровье! Но учти, что счет-чик больно прожорлив, это тебе не общежитие, не увлекайся.
 
Не интеллигентной среды я. Думаю, гадаю: неужели весь цвет общества так живет?! Нелепой, дикой кажется жизнь старой аристократки. Но в чужом монастыре свои порядки не наведешь. Ищу всему оправдание: радио на всю катушку, потому что свекровь туга на ухо.  Экономит на еде, так ведь проблемы с фигурой, и у меня, может, будут к старости, должна понимать! А деньги? Ну, забыла она про эти чертовы деньги, потом отдаст!  Пока мамкины трачу: они на то и дадены, чтобы есть, а  не лапу сосать! А не вернет если? – Но ведь свои же люди!

Щедро плачу за дешевый авторитет.  Заработаю ли? Оценят ли? Погладят ли по головке?

Одного понять не могу: весь день комната свекрови на ключ заперта,  а на ночь всегда нараспашку! Два окна в ее угловой комнате, а все ей воздуха не хватает. А мы с Димой лежим  в проходной комнате, и кажется, что и свекровь лежит между нами...

Но Дима оказался хорошим человеком. Понимал, каково мне в чужом доме, и какую жизнь создала маменька.  Не метался между матерью и женой, выше женских обид поставил себя: выжидал, полагаясь на время. Неимение позиции - тоже позиция. Не было у нас медового месяца и  быть не могло. И не радио виновато, орущее над головой с шести утра до двенадцати ночи!

В один прекрасный день посчитала денежки,  щедрое мамочкино приподношение, а их-то всего - двадцать рублей! Подхватилась и поехала по распределению. Никто и не удерживал...

... уезжала, Любочка, на чужбину, кусочек булочки в дорогу отрезать постеснялась, или яичко сварить, потерпеть решила. Не было свадьбы, а талоны-то были: и на мясо, и на колбасу, и на майонезы, сыры, конфеты, вино. Продукты на прилавках не лежат: не Москва. Только и можно отовариться под значительное событие   -  свадьбу или похороны. В нашем городке для этого специальный магазинчик есть, прозванный метко: «СМЕХ И СЛЕЗЫ». Что же талонам пропадать? Отоварилась на матушкины деньги. На конфеты да коньяки-ликеры только не потратилась, пожалела: слезами да потом матери деньги достались. Все осталось в холодильнике у свекрови...

Не поленилась, сделала крюк через две области, заехала домой. Мать была в санатории. Отец - в запое... Сестра подарила новую голубую куртку, в «Детском мире» купленную (а значит, дешевую), занавески, постельное белье, да денег, чтоб с голоду не умерла. Так и сказала. 

Ничего не спросила. И я ничего не рассказывала.

В гостинице было у меня право выбора комнаты: большой зал, и с телевизором! Нет уж, спасибо! Знаю, что такое проходная комната! Выбрала угловую... Не сразу, но и муж приехал: куда ему деваться? Вещи привезли, совхоз машину выделил. Возмутились люди: за несколькими узелками надо было грузовик гонять в уборочную! Директор заступился: ничего, наживут еще, а уборочная из-за этого не остановится.

Работа измотала. Январь был морозный, лопались коммуникации; то мерзнем без отопления, то сидим без воды. Февраль выдался вьюжный, замучались расчищать дороги, сидели без хлеба, как робинзоны. Три дня не могли пробиться на райцентр. Тяжело так жить, а вдруг что случится? Меня успокоили: будешь рожать, остановим любой экспресс и довезем. Или на бульдозере.

С выходом коллег после отпусков (они были благодарны, что я их выручила), зажила  как сыр в масле! Мужчины разгружали за меня новую технику, выбивали запчасти (я только смотрела, за что расписываюсь), помогали с ремонтом. Есть принцип «рука руку моет» в цехе механизации, и перед декретом я перевела дух. Трудно представить, что было бы, закончи я экономфак и приди в нашу контору (не думаю, что другая лучше). Завистливый, сварливый, живущий сплетнями бабский коллектив не выдержала бы и дня! То ли дело мужчины! От них и мата-то не услышишь  на работе в присутствии женщин (понятно, что без нас ругаются).  Им ставят начальником девчонку-пигалицу, а все-таки неприязни не ощущала. Не воспринял  меня вначале бригадир тракторной бригады, встретил с покривившейся физиономией. Но подружились: только мне он доверял связку ключей от складов. Говорил главному инженеру: ты у меня свистнешь что-нибудь, а Николавна если и возьмет, то скажет. Рабочих зову «на Вы» и по имени-отчеству (многие мне годятся в отцы); они меня - «на Вы» и - Николавна.
 
К весенней комиссии по готовности техники к посевной я заболела, и прямо с «больнички» ушла в декрет.

Нас часто навещают. Особенно Димин старший брат, хотя и живет дальше всех, на Севере. Он неженатый, характер сложный, но мы ладим. Приезжал на свой день рождения, мне польстило: значит, принимаю лучше матери родной! Мои родители ездят по очереди: вместе - не позволяет работа, а главное, плохие отношения. Свекровь приезжала на день рождения Димы. Я (уже в декрете) разбилась в доску, чтобы был хороший стол (может тогда и мой день рождения муж не забудет). Но перестаралась. Не знаю, оценили меня или как всегда, но от  «селедки под шубой» угодила в больницу: отекли ноги. Не знала, что нельзя есть острого и соленого при беременности. Я и селедку-то не люблю, но ведь ничего не вижу, кроме макарон и фрикаделек, а тут такая возможность.

Лежу «на сохранении», недалеко, три остановки электричкой.  Дима приезжает каждый день, правда, привезти по сельским меркам ничего не может, кроме свежих газет: осенью мы предусмотрительно выписали их - от «Литературки», до местной. Едва он уезжает, со всех отделений на цыпочках (все-таки в «Гинекологию»)  ко мне приходят мужчины за газетами. Женщины в палате меняются каждые три дня (это абортницы). Постигаю чужой обширный опыт. Но вывод один: самый надежный метод предохранения от беременности - аборт.

Второй раз в жизни и опять в больнице имею возможность тесно пообщаться с женщинами (многоопытными, многострадальными!), познакомиться с женской философией, заставляющей  другими глазами смотреть на знакомые вещи. Одна молодая женщина, родом из нашего села, но уже давно уехавшая, рассказала, как потеряла своего первенца только потому,  что во время родов ее не на чем было вывезти: перемело дороги. Она нагнала такой тоски, что я  решила не выписываться  до самых родов. Мои сроки в середине мая, думаю, половодье не грозит. А что, если в праздники, когда все во хмелю, когда посевная начнется?

Деревенскую жизнь знаю лишь понаслышке, как и ты. И хотя это не перечеркивает ту искренность, с которой мы готовили себя работать в Нечерноземье, с которой работаем, но мы - городские, и получается случайные, неприспособленные. Для меня нет мелочей, все пугает, из-за всего переживаю. На кого тут рассчитывать, если что?

Та женщина предложила к родам перебраться к ней: в поселке есть «Скорая помощь», а дома - телефон. Я огорчилась: перебрала всех своих родных, живущих в прекрасных, городских квартирах, охотно приезжающих ко мне, которых старалась достойно встретить (насколько это было в моих силах). К кому можно приехать перед родами, кто примет?  Не страдая склерозом, так и не вспомнила, чтобы кто-нибудь, уезжая, пригласил нас ответно. Стало обидно и жалко себя. Но в моем положении психика слегка ненормальна, это не повод ухудшать отношения с родственниками. Им тоже несладко. Мои родители - только что живут под одной крышей, ничего общего у них нет.  Пьянки отца превратили мать в нервное, задерганное существо,  свое горе застит глаза. Свекровь бросил муж, до сих пор одна; вырастила трех сыновей, тоже хочется отдохнуть. С годами предательство мужа стало для нее менее острым. И женщина с ребенком никому не подарок.

Знаю, милая, ты поняла бы и утешила меня, но к тебе нелегко добраться, тем более теперь. Прости, если нагнала  тоску!


                .     .     .

Апрель, 1986                с. Смоленское

Закрутилась с заботами и хлопотами. Заканчиваем отделку дома, надеемся до посевной переехать. Хотя удобнее жить у родителей, очень помогает мама Тамара.  Но ведь пора когда-нибудь жить самостоятельно.  Семья немаленькая, хлопотная, надо отдохнуть и маме. Валерушка работает, рвется и в совхозе, и мне помочь, и заняться с сыном.  Все-то разве успеешь?!

Нелегкая нам досталась работа, но что поделаешь, сами выбирали. Береги себя!

                .     .     .


Май, 1986                с. Климов - завод

Бесконечно благодарна за подарки малышу: узел в роддом из всего нового собрали только благодаря твоей посылке. Собирала на двоих: во-первых, Дима - из двойни, да и хотелось отмучиться за раз! Припасла красную ленту - для сына.
 
… еще лежала «на сохранении», как вдруг врач на обходе сказал: «Сегодня выписываю, женщина перед родами должна побыть дома». Какие  роды? - Ведь до них еще три недели!

Дома ждал холостяцкий бардак. Но не стала портить радость встречи. Собрала узел в роддом, вымылась в корыте (в баню идти постеснялась). Переночевала только ночь: пророчества врача оказались верными. Домашняя работа оказалась непосильной. Ноги отекли, будто не лечилась. Натянула сапоги, с раскрытой «молнией» вышла на улицу подышать после больничного заточения! Дома от сырости заплесневели углы, никакой ремонт не помог: прачечная есть прачечная!

Пошли с Димой на остров. Я едва переставляла ноги. Апрельское сол-нышко пригревало, снег почти сошел.  Уже даже в лесу его было немного; цвели медуницы. Все пробуждалось. И только мое состояние оставалось болезненным. Вернувшись, принялась гладить белье, но и это показалось трудным.  Временами болел живот, я ложилась, и становилось лучше. Не думала, что уже начались схватки.  Считала, что рано, еще три недели. Но отекшие ноги заставляли  призадуматься: а не вернуться ли в больницу? Пошла к фельдшерице, поведать опасения, развеяться за болтовней.  Она же, учинив целый допрос, сказала: сегодня рожать поедем. Решили не тянуть, Дима договорился с водителем директора - «палочкой-выручалочкой» - у него машина с двумя ведущими мостами. От «тягача» отказались, шофер сказал, что «выплывем».

До асфальтовой дороги, двадцать километров, машина не ехала, а плыла, утопая в  воде и грязи. Фонтаны брызг закрывали видимость из боковых окон: было ощущение, что плывем в подводной лодке. Восхищала многоопытность водителя, одним наитием угадывающего, в какую колею «впрыгнуть». Фельдшер запрограммировано спрашивала о состоянии и ощущениях. Водитель (в душе поплевывая на свою горькую участь) молил Бога, чтобы «не сесть». У него был богатый опыт  по доставке рожениц в роддом, даже приходилось принимать роды в пути, за отсутствием медработника.  Несчастней всех был Дима. Чтобы поддержать его, я балаболила всю дорогу, как отбойный молоток, хотя схватки были уже настоящими. Веселила публику, чтобы успокоиться самой. Водитель сказал: таких веселых еще не возил!

В роддоме отвели на пустой этаж (после ремонта), положили в пустую дородовую палату.  Как могла я лежать одна со схватками? Обследовала помещение: совсем одна! Спустилась на первый этаж. Отругали, нахамили: сюда ходить нельзя.
 
Но ведь схватки же! Осмотрели:  шейка еще не открыта, лежи, жди.

Лежу, жду. В два ночи сошли воды. Пошла искать врачей. Отругали, нахамили: зачем ходишь, лежи! - Но ведь воды сошли. - Осмотрели: ну, сошли и что? Шейка-то не открылась. Жди.

Схватки сильные, лежать невозможно. Рожать – не получается.  Села. Сидеть легче.

Утром пришли. Отругали, нахамили. Заорали: сидеть нельзя!

Осмотрели, шейка по-прежнему не открыта. Принесли укол. - Зачем?
Отвечают: чтобы ребеночек не умер, воды-то у вас давно сошли.

!!! Так давайте же на стол скорее!

Говорят: полежи еще, смена меняется. У меня это - один раз в жизни, а у них - каждый день!

Пришла новая смена, попили чаю. Зашли ко мне. Осмотрели (проклятая шейка так и не открылась!), отругали, нахамили, потащили на стол. На столе приспособления отвинчены (ремонт же!), ноги положить некуда, держись за воздух.
 
Врач и медсестра взялись советовать. Пришла санитарка, присоединилась.
Положилась на интуицию. Врач вскипела: кого слушаться будешь? А далее прозвучала фраза, которую следовало отразить в Уставе  Высшей школы: «Институтов позаканчивали, а рожать не научились!»

...вроде не тем в институте занимались...

Провозившись со мною около часа, врач вышла.  «Слушай нас, - зашептали санитарка и медсестра. - Она - старая дева, у нее все мучаются».

Кошмару не было конца, но и смерть не забирала. Чего только не на-слушалась! Но выходим замуж, чтобы иметь детей, и должны и пережить все, и выслушивать. Или это - медицинская методика при родовспоможении? Впрямь лучше остаться старой девой!

... когда уже вышла головка, мой оглохший разум воспринял  последнее «благословение»: «... кому говорю, а то родишь дурака!» С этой своевременной фразой силы оставили меня, но и роды закончились. Родилась девочка, а не вожделенный сын, (2800г - 50 см): показали и унесли. «Зашивали» меня минут сорок, теперь уж и вовсе не щадя психику. Родив небольшого ребенка при столь «умелом» родовспоможении, при самых обычных родах (как я теперь понимаю) я имела много «разрывов».

Утром приехал муж. Завернувшись в одеяло, я высунулась в окно. Велики силы  женского организма: еще вчера каталась, скребла ногтями и выла по-звериному от ужаса и боли, а сегодня скакала по окнам, как новая!

- Так кто у нас: сын или дочь? - Как мне показалось, злым голосом воспросил  муж. Вопрос жизни и смерти! Да какая разница? Ведь все позади! Сама я до фанатизма мечтала о сыне. Но, только мельком взглянув на дочь, считала, что ждала именно ее. Оказывается, из роддома позвонили в школу и поздравили мужа с сыном. А когда он перезвонил, ответили: у вас - дочь!

- Так кто же: сын или дочь? - Во все горло: сомнения закрались в трусливую мужскую душу! 

Четыре дня пролежала одна. Рожать под праздники не хотели. Кормить ребенка не приносили: то ли еще не были готовы, то ли уже были потеряны анализы на антитела в крови (при отрицательном резусе). На этаже пусто: дочка просыпалась, вопила, а мне нельзя было подходить. Все забыли, что нас сюда заселили. Раз даже оставили без обеда. Казалось, что и ребенок  голоден.

Муж приезжал, но ничего не привозил.  Знаю, денег не было, что попросишь? Попросила  хотя бы сладкого чаю: забыл!  Обида на других и жалость к себе нашли выход. При обходе закатила сцену: выписывайте, не останусь тут, ведь у нас празднуют майские праздники без переходов! Сразу нашли и чайник с чаем, и неостывший обед вовремя. Принесли кормить ребенка. За четыре дня грудь окаменела. Даже с помощью медсестры не сцедила ни капли. «Ничего, - сказала та. - Дочка отсосет». Маленькая пиявка сделала это лучше всех (хоть институтов не заканчивала).

К вечеру, как по заказу, появилась напарница. Сначала в коридоре забегали, загремели, от напряженного подслушивания я уснула. Очнулась, когда в палату привели женщину с животом. Почему не в дородовую? Оказалось, уже родила. Как в кино: ох, ох, - и мальчик! А живот?

- А он не убрался еще после первых родов, - сказала новая подруга. Первого сына она родила год назад, и вот опять (и опять сын). Она сразу дала кучу советов, чтобы я - упаси Боже! - не приехала сюда на следующий год за погодком. Ее безобразила фигура (если так можно назвать бесформенное тело), но еще страшнее было то, что она потеряла все передние зубы. Ей было всего двадцать четыре! В такие годы я еще не целовалась и не догадывалась, откуда берутся дети.

Отеки на моих ногах исчезли после родов. Одна из нянек польстила, спросив: ты хоть «расписанная», или  еще несовершеннолетняя?  Так-то вот!

На пятый день (не без боя) выписали. Муж привез мне тюльпаны, не знаю, где достал. А медикам ничего не подарил, что меня покоробило. Машины не было: еще не заплатили за ту, что меня сюда везла. Попросить в совхозе или не догадался, или постеснялся (или поленился?). Поехали на перекладных. На последний рейсовый опаздывали.  Автовокзал далеко, рванули на конечную, с риском не влезть в автобус. На остановке была целая толпа, совпали праздники: Первомай и Пасха. Ехали с венками, вещами, детьми. Переполненный автобус начал тормозить за километр. Степенно объехав толпу, водитель остановил автобус передо мною и раскрыл переднюю дверь. Едва мы вошли, дверь закрылась. В заднюю же ломились с рвением первобытного стада. Знакомая картина в этот раз сильно впечатлила. Кошмар пресекся захлопнувшейся дверью: счастливых оказалось немного. Пожилой  водитель, поглядывая на нас с дочкой, так бережно вел автобус, что ухабы по-весеннему разбитой дороги казались перекатами ласковых волн. Ни одно такси за большие деньги не довезло бы лучше. До электрички купили ячейку яиц на последние деньги (в деревне не купишь). Так и добрались.

Перешагнув порог, сразу же пожелала себе вернуться в роддом! Но отступать некуда! Не постеснялась высказать мужу за грязь: как можно везти новорожденного ребенка в свинарник?! Едва закрыла рот, открылась дверь и вошла Галина Витальевна, директор школы (похоже, стояла под дверью, выжидая паузу, чтобы войти). Умная и чуткая, она оценила обстановку и спросила, что мне нужно. Я сказала, что у меня нет молока, хотя и было в роддоме. Она посоветовала: «Ложитесь! Ничего не делайте, лежите и пейте. Молоко появится. Будете спокойны сами, будет спокоен и ребенок». Напоила меня чаем с молоком (оказывается, лучшее средство  для появления молока).  Оставила мне принесенную домашнюю снедь. Я эгоистично наелась, Диму не угостила (решила делиться теперь только с дочкой) и улеглась. Ему пришлось заняться уборкой и обедом.

Первые две ночи дочка спала, как убитая.  Я все смотрела, как она: спит ли? Дышит ли? Жива ли? Потом я стала спать, а она не давать мне спать. Имена перебрали на все случаи жизни, даже если родится двойня в любом сочетании. Дочку назвали Машей.

Мама привезла коляску - красную, на ожидаемого сына. Денег «вытрясла»  у отца, сказав: все равно пропьет! Показала как купать ребенка и Дима усвоил это лучше меня. Галина Витальевна, неназойливо навещая и давая мудрые советы, восстановив мир и лад, незаметно исчезла.


                .     .     .

Октябрь, 1986                с. Климов-завод
               
Спасибо, дорогая, за подарки ко дню рождения, тем более что никто про это и не вспомнил, даже муж: похоже, это становится семейной традицией. Но ты не написала ни слова. Что случилось?

Когда Маше исполнилось три недели, Дима поехал поступать в институт. Я советовала ему учиться еще до замужества, но то я, а то - чужая тетя. Директриса дала ему ставку физрука, предложила поступать на факультет физического воспитания. С направлением, стажем,  работой по специальности - лишь бы на тройки сдать вступительные. Он воодушевился и как-то вдруг, невзирая на нерасторопность, быстро собрался. Я с радостью поддержала, инициатива его - не будет упрекать: ты хотела, сама и учись!  Я же помогу. Вопрос уперся в финансы. Но не откладывать же учебу, как свадьбу? Одолжили. Дело в том, что свои деньги - и дородовые, и послеродовые - получу только после закрытия  послеродового больничного листа, через пятьдесят шесть дней после родов. Такие вот у нас дурацкие законы.  А что женщина должна хорошо питаться, чтобы выносить ребенка и выкормить, что должна заворачивать его в пеленки, а не в разорванный на восемь частей пододеяльник, это наших власть предержащих товарищей не беспокоит. Они считают, что роженицы - проходимцы первой гильдии, только и думают, как бы объегорить государство (по себе судят!). Я родила раньше срока и поэтому много недополучу за дородовый отпуск: сама себя наказала. Но если ставить во главу деньги,  жизнь покажется беспросветной. Решили поступать, и Дима поехал. Утешался тем, что провалится и вернется. Но через две недели приехал окрыленный: поступил!  Тут же укатил на сорок дней на установочную сессию. Я же искренне порадовалась: хоть недолго побудет студентом, правда, в урезанном виде заочного обучения.

В совхозе мне здорово «помогли» с огородом: его попросту не дали, «забыли», ведь я была в роддоме, а у нас надо «ходить, просить». Выручила директриса, разрешив сажать на пришкольном участке. Дима вскопал, я пришла с коляской к посадке. Муж - горожанин, показывала, как боронить, сажать, пока не открылось кровотечение. Больше он не допускал меня, помогала советами. Поливом в нынешнее лето занимаются дожди, прополкой – Дима, когда приезжает на выходной. Моей же пыткой стали стирки (сломался водопровод, приходится ходить к водонапорной башне). Пеленок мало, сушить негде, а с окончанием отопительного сезона позеленели все углы.

Подумав, пошла к директору совхоза, попросила квартиру в том же общежитии, но с другой, солнечной стороны (в наших окнах солнце бывает раз в день, в пять утра и только летом). Директор присрамил: «Мы вам дали квартиру с центральным отоплением, а вам не нравится. Как не стыдно ходить, просить, а еще комсомолка!»  Действительно… У нас освобождались сразу три квартиры с солнечной стороны. Одну дали Ольге, тоже молодому специалисту. Пришли к директору ее свекор с тремя сыновьями (четыре лучших механизатора), положили заявления «по собственному»  на стол, директор сразу дал квартиру. Видно,  только на испуг и возьмешь.

Едва отъехал муж, прикатила свекровушка: «А что же вы мне не сказали, что Дима учиться собрался?» - Простите, сами не знали! Мне она привезла огурец и два помидора, которыми я ее и накормила. Перешагнула через себя, заняла деньги, хоть тяжело и стыдно: для меня здесь все чужие. Соседка сказала: «Выдумала еще занимать, пусть сидит зубами щелкает, как ты, скорее уедет! Корми, давай, их всех, заботься! Это о тебе заботиться должны!» Но пять рублей на хлеб дала. Свекровь через три дня уехала, видя мою несостоятельность. Для моральной поддержки сказала: «Я бы тебе  может, и дала бы денег в долг, но еду в отпуск в Ригу, надо прикупить барахлишка, в том числе и вашему ребенку».  Я горячо возразила, что нам не надо, что мы - сами,  а одежды у Маши много: ведь все равно какие пеленки пачкать - рижские, или бывшие в употреблении.

Как женщина она удивляет: даже чайной чашки за собой не вымоет, а если я не успеваю,  то говорит: «Да наливай в грязную, это же моя!» Разрываясь между нею и ребенком, с грустью подумала: верно, тяжело одной, без семьи, без интереса к жизни, в безразличии - и пожалела ее…   

Картошку посадили только пятнадцатого июня. В совхозе затянулся сев: директор сказал, что землю для частников будут обрабатывать после того, как отсеются. Прошлый год был неурожайным, семена продать никто не захотел: лучше стравить скотине, чем приезжим продать. Как всегда, выручили в школе: даже привезли на машине, и деньги не сразу мы им отдали.  Когда в поле распределяли землю, Дима уже уехал в институт. Пришли учителя, погрузили мешки на велосипед и поехали сажать мою картошку!

Чем больше гадостей мне делают в совхозе, тем больше убеждаюсь, какие хорошие люди в здешней школе: действительно сельская интеллигенция, которая всегда на виду, пример и детям, и взрослым. В городе родители часто и в лицо не знают тех, кто учит их детей. А на селе учителя - мудрые старейшины,  к ним прислушиваются. Рада за Диму, что попал сюда, и если придется уйти из школы,  вспоминать ее будет всегда и вряд ли где еще встретит что-то подобное.

А еще в совхозе лишили меня молока. Прихожу утром к ларьку с коляской, а мы – в черном списке. Оказывается, надо обработать несколько соток свеклы где-то у черта на рогах. Я, как всегда, не знала. И как это сделать с новорожденным на руках, на больничном листке? Мужа отправили учиться, убеждать его и меня в том, что он нужен селу как  школьный учитель, пришли не только из школы,  но и заместитель директора совхоза. Знали, где муж, но  выделили и мне эти проклятые сотки! Сердобольная молочница налила-таки три литра. Пошла в контору, извинились: дескать, глупое недоразумение. Но в другой раз молочница сказала: директор распорядился, чтоб муж обработал эти сотки. Она опять налила мне три литра, сказав, что ее дети уже большие. Чтобы не обкрадывать их, решила за молоком не ходить. Убедилась в гибкой политике руководства: в глаза улыбаются, сулят златые горы, на деле - в ложке утопят. Инстинкт самосохранения подсказал выход. Если пойду жаловаться, скандалить (а завожусь с полоборота) – молоко пропадет, чем тогда кормить Машу? Смеси - дефицит и только в Москве, куда нет ни средств, ни возможности доехать. Не скандалить - значит, сберечь и молоко, и нервы. Пила чай и воду, уединенно гуляла с дочкой. Молоко было как вода, Маша не наедалась, но я «раздоила» его в таких количествах, что хватило бы на троих. А кто говорит, что молоко пропадает ни с того, ни с сего, тот кормить не хочет грудью. Им авоськами несут витамины и калории, тут от обжорства молоко пропадет. У них - надежный тыл: родители, муж, которые достанут любые смеси. А если нет никакого вскармливания и вогнать в кору мозга, что без молока ребенок не выживет - оно не имеет права исчезнуть!

Давным-давно у нас в совхозе одну даму тоже обидели, наказали за  что-то молоком.  Дома у нее было трое детей – беспроигрышное наказание! Так она написала письмо Брежневу: темная деревенская баба, которая курит и ругается матом,  которую и всерьез-то никто не воспринимал! Заведующая почты прибежала с письмом в контору, вызывают нашу Галю: «Ну, что ты там в письме написала?» Галя говорит: «Про молоко, и всю правду про вас, козлов!» Ее увещевают: «Так ведь не дойдет письмо с таким адресом: Москва, Брежневу Леониду Ильичу»! А Галя - свое: «Вы отправьте, а там уж не ваше дело, дойдет или нет!»  Словом, уговорили забрать послание,  а уж молока теперь дают ей в любой день и сколько хочешь! Уж и Брежнева на свете нету, а Галя все жирует!

Без папы накручивала с коляской круги по парку.  Круг - это день. Сколько дней еще нам ждать его? Вот уже пошли недели... Четыре недели - это почти месяц... Маше - месяц, два, три, четыре...  А неужели будет восемь, десять, двенадцать?  Опять круги... Год, два, три...  Какою будет Маша в этом возрасте? А какою будет в восемь, десять лет? Пережили нелегкое время. Дима, приехав, несмотря на мягкий характер, крепко поговорил в конторе. Жизнь стала безоблачной.  По утрам он бегает за молоком, ходит за хлебом, мне не надо выстаивать в очереди по часу, терзаясь в догадках, проснулась ли Маша, плачет ли? Удивляет, что ни разу не пропустили без очереди, даже с коляской. Теперь достается и молока, и хлеба: не все же этим противным бабкам, с их домашними свинофермами. Политика сельчан остается для меня низкопробной загадкой...

С огорода собрали свеклу и морковь. Огурцы и помидоры оборвали приехавшие на уборочную студенты. Картошка в поле, посаженная так поздно, и не обработанная ни разу, дала обильный урожай, компенсируя прошлый, неурожайный год. Спасибо, приехал отец, помог. Вдвоем с Димой они накопали тридцать шесть мешков! Не страшна зима макаронами да фрикадельками!

За лето перегостили все и не по разу. А помог один отец. Матушка замучила нотациями, после смерти бабушки их некому читать. Ставит примером свою прожитую жизнь, независимо от того, у самой-то она состоялась ли... Визиты  доконали: свари, накорми, да придумай, из чего, а тут еще ребенок с кормлениями и стирками. Маша недоедала, стала нервной, потеряли покой! Я свалилась. Фельдшерица Надя, откачивая меня, велела гостей гнать взашей. Я постаралась необидно поговорить с мамой. Со скандалом, обещаниями больше никогда не приезжать, она уехала. Больше никому ничего не сказала. Но на первое место поставила Машу. Сразу возник морозец в родственных отношениях, поток гостей схлынул, а я, мучась в душе, решила: ну и пусть! 

Получив декретные и раздав долги, поняла, что на зарплату мужа не разгонишься, а пособие на ребенка - чисто символическая подачка. Вернулась к старым занятиям: отпросилась у Димы на три часа между кормлениями, съездила  к комбайнам, на зерноток - наснимала слайдов, проявила, написала сценарий. Пригласила баянистку и озвучили фильм к празднику Урожая. Дима возмутился: зачем делать доброе дело людям, от которых одни гадости? Я убедила его, что не все плохие, а мы здесь для того, чтобы  помогать стать лучше. Фильм удался, здесь ничего подобного не бывало. Потратив совсем немного времени, отошла душою, вырвавшись из монотонного замкнутого круга. На празднике был большой концерт, но и фильм восхитил: механизаторы увидели себя на цветных изображениях во весь экран! Получила предложение работать в клубе на полставки, но отказалась, почувствовав плохое отношение заведующей, пожилой, приезжей женщины. Я считала, что помогаю ей своей работой,  что как творческие люди сможем делиться опытом.  Она же пустила сплетню, что я мечу на ее место,  хочу отнять у одинокой женщины кусок хлеба!

В совхозе на этот раз подошли ко мне по-человечески: дали за работу над фильмом сто десять рублей, что значительно больше затрат на него. А добрая слава сослужит: приложу все, чтобы получить хорошее жилье. Посмотрели на меня другими глазами. Тяжело зарабатывать авторитет, но нам здесь жить, и жить надо по-человечески.

Дима тоже осенью подработал: оборудовал спортивную площадку, помог с ремонтом школы. Купили большой шкаф, манеж. С приобретениями поняли, как тесно живем!

Мужу дали классное руководство, группу продленного дня.  У него - педагогическое призвание: ладит отлично и с детьми, и с коллегами. Мягок, покладист, начитан, а главное, почувствовал себя уверенней. Я веду немецкий в пятом и шестом классах, не могла отказаться, столько школа сделала для нашей семьи! Наши уроки не совпадают, школа рядом, работаем по очереди. Маша, по приезду папы из института, не признала его, подняла рев; теперь же проводит с ним время охотнее, чем со мной, ведь он умеет играть с ней и катает на шее! 


                .     .     .

        01.01.1987                с. Смоленское

Прости за долгое молчание. Не могу заставить себя написать обстоятельное письмо, выбита из колеи. Недавно  умерла мама Тамара. Уже прошли и девять дней, и сорок, но не могу придти в себя. Свекровь так много сделала для моей семьи, для меня, всегда была нам помощницей, мудрой советчицей. Отрывала от себя и отдавала втайне от мужа-деспота все, что могла. Защищала меня от свекра, помогала выращивать Женечку. Когда родилась Катюша, долго мы жили с ними, а перешли в новый дом, Женька остался с бабушкой,  чтобы было мне полегче с малышкой. Для меня она сделала так много, что стала ближе родной матери. Тут даже и обиды не может быть! Мама живет далеко, долгие годы мы не общаемся,  а в редкие приезды-наезды по пути  в санатории вместе с Танюшей не пооткровенничаешь: стараюсь не омрачать их пребывание у себя, не взваливать на их плечи своих проблем и трудностей, которых всегда полно.

Мама больна, ей тяжело жить с Таней: у обеих тяжелый характер и своя нелегкая судьба.  Андрюша - мальчик болезненный. А тут еще отец затеял раздел квартиры, хотел отсудить свою часть детям второй жены, поселить их к маме с Таней. Отстояли, но сколько нервов, здоровья!

Мама ищет у меня сочувствия, поддержки, в чем я сама нуждаюсь.  Я тоже не всегда могу ее понять, могу брякнуть невпопад. Она обижается, закатывает сцены.  Однажды я не выдержала, попросила пожалеть и меня.  Спросила напрямик: «Одна - дочь, а другая?» Мамочка нашла в себе мужество признать, что часто несправедлива ко мне, неустроенная жизнь Танюши огорчает ее.

Их приезду я всегда рада. Этим летом Таня пробыла совсем недолго:  уехала с сыном на юг к родителям Николая. Нервишки надо подлечить, да и Андрюше тяжел мурманский климат. Таня принимает благосклонность и гостеприимство родителей Николая, но с ним отношения прежние.

Едва уехали мои родные, вдруг внезапно плохо почувствовала себя свекровь. Всегда бодрая, жизнерадостная (все - бегом!), она попала в больницу, на глазах стала сохнуть. Врачи сказали, что дни ее сочтены: печень полностью разрушена. Нестерпимо больно было видеть, как таяла на глазах мама Тамара.  Почти до последнего часа говорила, что после выписки выйдет в свою бригаду, сколько сейчас в совхозе дел. Слава Богу, болезнь наступала безболезненно, а может, терпела, скрывала от нас, как и мы скрывали от нее диагноз. Только в последние дни, уже лежа в постели,  с удивлением и недоумением все рассматривала свои исхудавшие руки. Ни о чем не спрашивала, говорила с нами бодро и оптимистично. У нас же все уже было готово к погребению и сердце разрывалось, видя дни ее угасания.


Незадолго до смерти ее выписали. Приложила все силы, чтобы ее последнее пребывание дома ничто не омрачало, старалась доходить маму Тамару так, как она того заслужила своей трудной, честной жизнью. Взяла отпуск за свой счет. Подготовка к похоронам, похороны и поминки были для нас тяжелы: хоронили самого близкого и родного человека.  Отдавая свою дань, безмерно благодарные ей за все ее добрые дела, мы старались сделать все как только можно лучше. Но и выполнив долг, не можем успокоиться: слишком велика утрата!

Много было людей, пришедших разделить наше горе и проститься с покойной. Горевали, жалели ее: не доработала до пенсии трех лет.  Каждый нашел добрые слова в память о маме.  Никому не было бы стыдно прожить такую жизнь,  и так же честно, достойно умереть.

Но нам, живым, надо думать о каждом дне. В новом доме много недоделок, постройки никудышние. Валерины руки до всего не доходят. Овощник и скотина все у родителей.  Ходим туда: все причина не бросать в одиночестве деда, помогать ему. Трудно, но другого не предвидится.

Пока сидела в декрете, сократили мою должность второго экономиста.  Предложили бухгалтером в животноводстве - пошла с радостью.  Главбух - женщина в летах, вот-вот на пенсию,  надеюсь попасть на ее место. Нелегко, другой коллектив, натянутость в отношениях. 

Дети растут и радуют. Муж помогает, - чего еще надо? К деревне, На-денька, я все-таки привыкаю. К чему только женщина не привыкнет. Помогает мне Валера во всем. Силищи у него на двоих хватает, хозяйство свое кормит. Земля помереть с голоду не даст, правда, и разжиреть - тоже.

                .     .     .


Снится Наденьке ночной костер до небес. Никогда и нигде не чувствуешь такого единения душ, как в тесном братском кругу единомышленников. Поют под гитару альпинисты:

         Вот это для мужчин -
         Рюкзак и ледоруб,   
         И нет таких причин
         Чтоб не вступать в игру.

         А есть такой закон
         Движения вперед,
         И кто с ним не знаком -
         Тот вряд ли нас поймет!

            Прощайте же, прощайте...

Наденька срывается вдруг с места: «Прощайте же, прощайте, писать не обещайте!» - Шепчет горячо. Врывается в палату, собирает свою амуницию и к скалам спешит. Тьма кромешная вокруг, только идет она без опаски, даже мимо  кладбища альпинистов. Напевает еще:

          Девочки завязывают бантики
          На подъём и на ногу легки.
          Девочки мечтают о романтике
          В горы собирая рюкзаки.

Идет неслышно за Наденькой тень. Камень не скатится под чуткой, твердой ногой бывалого альпиниста. Ветка не треснет, отведенная уверенной рукой. Наизусть знает тень здешние тропы: ночью с закрытыми глазами не оступится! Может, это тот Черный Альпинист из туристских баек  встал из могилы?

Оступилась Наденька, ударилась коленками об острые камни, разодрала в кровь ладошки. Стиснула зубы, молчит. Сразу и песенка стихла. Не до песенки ей!

Нагнала Наденьку тень, подняла сильными руками. И не испугалась девочка ни ночи, ни уверенных рук, ни человека возле пустынного кладбища. Не такие альпинистки, чтобы бояться: ледоруб же в руках, а в случае чего - «кошкой» в глаз!

Подняла Наденька глаза и обмерла от страха:  инструктор отделения Гудзенко держал ее почти что в объятиях! Мигом пронеслись в голове все возможные последствия: завтра же отправят домой! Чистить день на кухне картошку, - нет! - даже не день, а неделю,  показалось бы Наденьке раем!  Но не такой инструктор Гудзенко: в туалет после двадцати трех ноль-ноль не выйдешь из палаты. А чтобы ночью да за ворота лагеря  на самовольную одиночную тренировку-самоубийство отправилась девочка - не бывало такого на Кавказских горах!
 
Онемела Наденька и не знает, сколько продержал ее в своих бархатных лапах Снежный Барс Гудзенко. И смогла бы устоять она, если бы отпустил? Так и рухнула бы перед ним на содранные коленки!

Не отпустил Гудзенко Наденьку. Поднял одной рукой как перышко, другою - бросил на камень плащ-палатку. Раскатился плащ ровнехонько, словно в две руки его оправляли. Посадил девочку, достал йод и бинт. Молчит инструктор. И альпинистка молчит. И только когда защипал йод на содранных ладонях, заплакала Наденька! Конечно же, от страха! Что будет теперь? Или думаете, вправду альпинистки ничего не боятся?
 
Молчит свирепый Гудзенко. Пошарил в карманах, вытащил конфетку и положил ей на колени. Инструктор тоже не железный, кто же женские слезы выдержит?

Наденька взяла конфетку и успокоилась. Поняла, что никому ничего не расскажет Снежный Барс.

Молчит альпинистка, с любопытством поглядывает на огромную фигуру рядом. Ничего не боятся девочки в горах, в случае чего - ледорубом его, или «кошкой» в глаз! Смотрит на нее гигант Гудзенко, и чувствуют оба, что молчание затягивается...

И тогда в ней проснулись черти! Вскочила Наденька на ноги и побежала вприпрыжку к скалам. Будто нет на свете ни кромешной ночи, ни инструкторов и альплагерей с их железными правилами, ни суровых законов гор. Будто бы и тропа по осыпи - не в полметра шириною всего. Поняла шестым женским чувством: все сойдет ей с рук!

Размотали веревку, Гудзенко на страховку встал. Мыслимо ли дело?  Или не знает он писанных кровью инструкций альплагерей?!

Сразу почувствовала Надя, что не Сашка Цыпа ее страхует. Подошла к стене уверенно, будто и не боялась  никогда  ни высоты, ни скал. Темно, но не страшно, хоть и не видны  выступы и впадины, идет девочка вверх наощупь. Не зря же  осязание, а вовсе не слух - как считают многие - второе по значимости чувство после зрения.

Не прижимается к скалам, свободно идет на трех точках, четвертой - опору отыскивает. Ничего не боится: надежная рука на страховке!

В горах cветлеет рано. Устала Наденька, спрыгнула легко. Закончилась тренировка.

- Спасибо! - И глаза ее счастливые близко-близко. Не воспользовался инструктор доверием, не испортил Наденьке радости.  Знает Снежный Барс, что такое победить самого себя, утвердиться не столько в глазах других, сколько в собственных.

Возвращаются в лагерь на рассвете. Наденька - счастливее всех, а Гудзенко для виду хмурится. Боится, чтоб улыбка не выскочила на лицо!

Вдруг суровый окрик остановил их. В мгновение ока развернул Снежный Барс плащ-палатку и окутал девочку с головы до ног от посторонних глаз. Хорошая  реакция!

-  Гудзенко! - пробасил командир отряда на весь спящий лагерь.  - Три дня - наряд на кухню!

Законы в горах для всех одинаковы.   
               
- Йесть! - Вытянулся альпинист.

Обнял Надю, укутанную в плащ, и повел через весь лагерь. Потому что завернутая с головой, самостоятельно передвигаться она, конечно же, не могла.

Перед входом развернул  инструктор бережно  плащ. Выпрыгнула На-денька, посмотрела на него благодарными ясными глазками. Чистая-чистая стояла перед ним, так, что опять не хватило сил  оскорбить девочку неуместным движением. Взял Снежный Барс в свои ручищи содранные ее ладошки, опустился на колено и поцеловал  одну ручонку и другую.

Везло Наденьке на порядочных мужчин! Или это им с нею везло?


                ГЛАВА 2

Июнь, 1987                с. Климов - завод

Любочка, я счастливая на работу: она найдется, было б желание. На деньги наши не разгонишься: в школе у Димы  - девяноста один рубль да у меня - тридцать, да пособие. Из-за экземы муж нигде не может подработать. Приближается сессия, думаю: а ведь и в деньгах счастье.
 
Подбросила директриса школы идею: сделать в совхозе вечер «От всей души». Сколько она нам добра сделала, что трижды отблагодарила бы, а главное – сама идея  того стоит. Восемь месяцев обрастал подробностями сценарий в моей голове. Богатая у совхоза история, полезно ее знать. И тему Галина Витальевна подсказала: рассказ о созданной в совхозе в годы войны женской тракторной бригаде, где были девушки, едва достигшие совершеннолетия.

Целая бригада взялась: учителя, школьники, директор и я с коляской ходили от дома к дому, записывали на магнитофон воспоминания наших героинь. Закатили вечер не хуже, чем в телепередаче: у них по служебному долгу, а тут - от всей души! После вечера совхозное руководство велело оформиться на полставки в клубе: работа проводится немалая, деньги - не лишние. Предчувствую конфликты с заведующей, но поддалась, согласилась. Три работы теперь у меня: в совхозе - в декрете числюсь, пособие получаю, в школе, да теперь еще в клубе. И везде - копейки. Одну бы работу, да чтоб кормила… А душа не на месте: сельские люди завистливые, язык до районного руководства доведет, лишат пособия на ребенка, раз подрабатываю в других организациях. Не положено так, обнищает страна!

К Восьмому Марта сделали несложное, но зрелищное  выступление типа «А ну-ка, девушки!» Поскольку девушки в совхозе - только школьницы,  пригласила молодых мам, а конкурс назвали «Весна - 87». Хоть и не равны возрастные и весовые категории, конкурс весело прошел! Интересно же увидеть на сцене своих односельчанок, которые как оказалось, умеют и петь, и плясать, и шить-готовить, и публику очаровывать! Готовить участниц пришлось самой, вечерами, «на дому». И конкурс пришлось вести самой: некогда было «натаскивать»  ведущего.

Следующим стал КВН «Перестройка - дело общее». Команды - чисто мужские: шофера и механизаторы, а ведущий - главный инженер! Сценарий написала на одном дыхании: перестройка - это сейчас в воздухе висит. А когда главный на сцену вышел в новом амплуа, народ удивился! Парни не подвели, вышли отглаженные и при галстуках, не в фуфайках и кирзовых сапогах, как привыкли к ним в совхозе (многие свои «женильные костюмы» достали). Жаль, что Дима не видит моей работы: сидит с Машей. Зато помогает то газету стенную нарисовать, то фотографии напечатать. А я помогаю школьников на турслет готовить.

Недавно завклубом пригласила из района комиссию, вызвала меня и учинила разнос - выплески гневной зависти человека недалекого и малодушного. Товарищи из района походили, посудачили во всех углах, вернулись и вердикт вынесли: руку пожали мне, поблагодарили за огромную работу,  попросили работать и дальше, не обращая ни на что внимания. Так и работаю.

В школе делишки похуже. Если с пятым классом общий язык нашла, то от шестого пришла в ужас: даже алфавита немецкого не знают!  Откуда знать им, если три раза за год учителя менялись. Готовлю дома материал на целый урок, на занятии не могу протолкнуть и третьей части. Не понимают дети меня: говорим-то на разных языках.  Неинтересно, и результатов - никаких. Спрашивают в учительской:  как дела? - Откровенно поделилась. - Завуч, учительница русского языка и литературы, заслуженный учитель РСФСР, «успокоила»: «Ну и не огорчайтесь, они у меня в шестом и русского алфавита не знают». – Так-то вот!

Дима посоветовал: «Старайся дать все, что можешь, но не надейся, что отдача будет. Многие из неблагополучных семей, родители пьют, не занимаются ими. А по немецкому не было специалиста, чем дети виноваты?» В отчаяние пришла и решила, как только приедет настоящий учитель, распрощаюсь со школой. Конечно, есть в сельской школе свои плюсы: маленькие классы, сельская надбавка, добрые, благожелательные дети, не избалованные заботой. Есть, правда и с психологическими отклонениями (раньше и термина-то такого не было!) - не обязательно с умственным отставанием, они смышленые, но агрессивные, непредсказуемые, «огнеопасные».

А Дима как всю жизнь работал в школе! Но люди говорят так: «Какое призвание в тридцать лет? Как можно бросить семью на произвол судьбы? Деньги надо зарабатывать, а не учиться. Что не учился раньше?» - А кому какое дело? У Димы не было возможности, не могла мать троим образование дать. А учиться и работать, как я, не у каждого характера хватит. Да и меня надолго ли хватит? Контрольные делаю за него. Позади только первая сессия, а все чаще повторяет муж: брошу! Ну, не ехать же за него еще в институт сдавать плавание и прыжки с шестом?!

Мария  - ангел, позволяет работать. Книжки «читает» в манеже, пока тетради проверяю.  Поем и говорим с ней по-немецки. Не хочется ее в одиночестве оставлять, тем более, что мечта о сыне не дает покоя. Думаю, что если не ко второй годовщине супружества, то хотя бы к моему дню рождения он у нас родится. Это будет творческий человек, ведь столько событий выпало на скрытое его существование. А может, это будет неврастеник, ведь «доброжелатели» не пожалели меня  беременную, раздували скандал на районном уровне.

Об этом  давно догадывалась, но не признавалась. Ведь заставят ежемесячно кататься в Ярославль с анализами, а куда Машу деть? Намекнуть мужу пробовала, а он: это ты что-нибудь съела! - Будто ошибиться можно, уже ребенка имея. Ладно, съела - так съела.  Дойдет до драгоценных мамаш, тут-то и конец всему. А мне - сын нужен!  Нельзя прерывать беременность с отрицательным резус-фактором. Да и что за грех родить второго ребенка в двадцать восемь лет?! Конечно, живем небогато, но не в сорок же рожать, заставившись мебелью и завесившись коврами!

В больницу пошла в день рождения Димы - была уже половина срока. Врач поахал, что поздно так, а фельдшерица Надя Спасская рукой махнула с одобрением: ничего, двое сразу вырастут! – С тем и вернулась. Интригую мужа «невиданным подарком». Начала «с подъездом»:

- Ты кого из женщин больше всего в деревне любишь?

- Тебя.
 
-  А еще кого?

- Надю Спасскую. - Еще бы, наша «Скорая помощь» на все случаи!

- Так вот мы с Надей поздравляем тебя с днем рождения, а подарок такой: я подарю тебе сына, Надя это подтверждает, а врач - заверяет!

Реакция - обухом по голове...

- Или ты не рад?

-  Да... Конечно... Счастлив безумно... Просто замечательно... - промямлил Дима.

Знай наших! В другой раз уж верно не забудешь жену поздравить с днем рождения! И о подарочке позаботишься заранее...

Как-то разговорилась с теми, кто жил в квартире до нас. Узнала, что их земля должна была отойти нам вместе с жильем. Плохо не знать местные законы. Но в совхозе-то знали, и отказали: земля год пустовала. Пошла выяснять. Удивились в конторе невинно: разве мы против? Сажайте на здоровье! - Осадок горечи в душе остался... И кому это все надо?

Удивительно, что и в этом году лишили нас молока!  Правда, теперь у меня дородовый больничный лист, да ребенок маленький на руках. Но бюрократам это не указ. Стиснула зубы, прошлогоднее решение приняла! Но если бы вопрос только во мне, а чем Машу кормить? Учителя в конторе скандалили: «Это какую же надо иметь совесть, чтобы так над людьми издеваться»? – Уступили, дали-таки «добро» на молоко... Доставлять его  на дом вызвался сосед, тоже молодой специалист, агроном Николай; его жена тоже в декрете: «Мне все равно - один бидон принести, или два». А мне - не все равно! Николай нам с Машкой - как находка, не надо дочку бросать, да по часу торчать в очереди. Хороших-то людей и впрямь оказалось больше!
 
Находясь в «интересном положении», рискнула я опять в контору сходить по улучшению жилищных условий. Отказали. Но и отказать-то по-человечески ума не хватило: работать надо, а не рожать каждый год и выпрашивать жилье!

Больше никуда не высовываюсь. Муж все лето на сессии, защищать некому, донашиваю последние дни. Психологически настраиваюсь, что в этот раз даже «отекать» мне ну никак нельзя, в больницу не ляжешь: с кем тогда Машенька останется?

Огород выручает, и картошку свою в поле сажаем. Стала подумывать о животноводческом подспорье. Но опытные люди отговаривают: муж летом все время на сессии, значит и с сенокосом управиться некому. Да и сами - ни украсть, ни посторожить. Это ловкие шофера и механизаторы умудряются подворовывать корма. Мы не сумеем. А скотине корм нужен.  Не скажешь даже курице: попей чаю до зарплаты! Ее кормить надо. Яйца в таком случае золотыми не стали бы! Прикинула свои возможности, отказалась от затеи. А когда Николай привез для Машеньки заказанную куриную тушку из города, опытной рукой разделила ее на тридцать одну часть (сколько дней в месяце), перекрутила кусочки целлофаном и сложила в морозилку для Маши...

Недавно наградили меня грамотой РК ВЛКСМ за активную работу в комсомольской организации совхоза.


                .     .     .

Сентябрь, 1987                с. Климов-завод

Милая моя Любушка-Голубушка! Куда запропастилась ты? Как нужна ты мне, мой Оптимист, моя рыжеволосая фея! Так и вижу тебя в нашей радиостудии, в кресле-вертушке перед микрофоном - глаз не отвести: шевелюра крашенная, ореолом вокруг головы, талия осиная толстым ремнем затянута, каблуки огромные на красивых ногах, а уж мини-то, мини! Редко кто в таком мини ходить отваживался. Сидишь - нога на ногу - улыбаешься ярко напомаженной улыбкой, прищуриваешь близорукие глаза, а ресницы-то такие длинные, каких и не бывает!

Знала бы ты, дорогая, как мне не хватает тебя. Ведь в жизни моей произошло так много всего. Только год прошел и четыре месяца, а я опять в роддом собралась: за вторым. За год многое переменилось: в совхозе теперь своя «Скорая помощь». Рожайте на здоровье! И в роддоме - все по-другому, как в Америке!  Так что поехала я в Америку на настоящей «Скорой помощи».

Фельдшерица Надя  сына своего к свекрови отправила, вот и попутчица. А Дима дома с Машей сидит. Не нужен такой слабонервный: будет с дочкой, и душа  спокойней. И без него доедем. Чего родов бояться? - Они у меня - вторые. Испугали ежа голой пяткой, я ведь тертый калач! Накручиваю себя, а сама до смерти боюсь. Первые впечатления еще свежи.  Год  прошел, а рожать так и не научилась.  Уж в каком кошмарном сне Машка на свет появилась, а не стало уроком. Повторить надо! Еду повторять.  Как двоечник к верной гибели готовлюсь!

Встретили как человека, душ приняла: оказывается, положено. Рай после наших «удобств»! Но хорошим приемом не обольщалась, приготовилась к худшему. Плод по диагонали лежал, только перед самыми родами развернулся, и то неправильно: вперед ножками. Врач объявила во всеуслышание: двадцать восемь лет, вторая беременность, вторые роды. Первые - в прошлом году.  Перед нами человек, полностью игнорирующий гинекологию.

Это все так. Век бы вас не видеть!

Роды были  бесконечно продолжительные, сложные, гораздо труднее первых (хоть и пророчат наоборот, но у меня все не как у людей!). Прощалась с жизнью, уже во второй раз (многие грешат этим). Под капельницей лежала, при скоплении медперсонала двух отделений, реанимации. Но в этот раз все по-человечески было, как в Америке. Что уж русские женщины не имеют права хоть через раз на  порядочное отношение?!

Врач, чуткая и опытная, только вроде и делала,  что держала меня за руку, да по голове гладила. Однако, когда приготовилась я «к зашиванию по старым швам», успокоила: все у вас хорошо в этот раз! Просто удивительно: и плод не так лежал, и роды сложные, и вдруг – хорошо все!

Ребенок не закричал почему-то, но сказали, что живой, показали. Как ни плохо было мне, а стало еще хуже: ребенок весь фиолетовый, а конечности показались черными. Ах, да, сказать забыла: сын родился вожделенный (вес – 3650 г, рост - 55 см), так ведь и самой-то все равно, кто там... И что там с сыном не спрашивала, сил не было!  И облегчение не пришло...  Ребенок, хоть и не кричал, но уже покрякивал. Не отнесли его сразу, как Машу. Под лампу положили обсыхать-греться. Остался бы безголосым, а то как из роддома привезут, так и голос у них прорезается!

Взмыленный персонал разошелся, упрекнули в шутку: «Мы все мокрые от таких-то родов, а на тебе - хоть бы капелька пота!»

Не до шуток, умирала ведь, а мертвые - не потеют...  Собралась с силами, спросила у сестры:

-  Почему ребенок такой фиолетовый?

-  Нет, он розовый, посмотри, какой хорошенький! - поднесла услужливо к моему лицу.  Если у Маши щеки висели, вываливаясь из пеленок, то у братца - тройной подбородок.

Унесли ребенка, укатили и меня на  каталке (а не под ручки своим хо-дом, как год назад). Попала в двухместную палату, даже с умывальной раковиной. Подружка по палате - тоже Надежда Николаевна, муж у нее - тоже Дима. И рожает - во второй раз, только по-умному: с разницей в десять лет. У нее - вторая дочка, а не сын, как вся родня хотела! А самой-то как хотелось угодить золотому свекру: родить продолжателя редкой, единственной в мире фамилии. Чуть не плачет от огорчения бедняжка, мне бы ее заботы! Мой сын как раз единственный продолжатель тоже странной, тоже единственной в мире фамилии - однако можно ль рассчитывать на доброе расположение мужниной родни к нему? Поняла,  что детей рожаю себе, и надеюсь только на себя.

Мы подружились, как обычно в больницах. К соседке уже вечером приехала машина с многочисленной родней. Муж от счастья плясал, свекор сиял, как молодой - так что и она заулыбалась, радоваться дочке начала. Привезли арбуз, августовский овощ,  а уж еды столько, что еще на десять таких Надей хватило бы! И я даже забыла вспомнить, что у меня где-то тоже есть муж (неблагодарное сытое брюхо!). К вечеру принесли детей кормить. Удивилась, отказалась кормить: резус-то отрицательный, прошлый раз анализы четыре дня делали. Врач пришел, сказал, что кормить можно, готовы анализы уже. Словом, как в Америке...

Теперь уж и молоко в рот лилось само, но лентяй проспал три кормления подряд. «Спокойный будет!» - порадовалась раньше времени...

За приятной беседой, сытая, в идеальном уходе блаженствовала,  понимая, что дома этого не будет. Лето, благодать! - зависли с подругой  с утра на окне. Каким прекрасным казался мир!

- А вон мужик какой-то на лавочке сидит, - говорит подружка.

- Ага, сидит.

- Давно ведь сидит.

- Ага, давно.

- Мужик-то твой, поди?

- Нет, не мой! Мой дома, с Машей!

Оказалось, права подруга. Приехала мамочка, осталась с Машей, отправила Диму в роддом. И гостинцы Дима привез от нее, сам разве догадался бы?

Восемь дней пролетели, слезно просится домой подружка, я отмалчиваюсь. Тем немногим дорожу, что потеряю при выписке  безнадежно. Первой подругу выписали, позднее и за мной приехала та же «Скорая помощь». На ней и вернулась из Америки в Россию. Диме и в этот раз ребенка нести не доверила: так тяжело они мне достаются!

Мамочка встретила  грандиозным воем, как по покойнику! Оплакивала она сиротскую долю «ненаглядной унученьки Машеньки» (поначалу с перепугу я подумала, что Маша умерла). Смысл причитаний сводился к тому, что непутевая Машина мамаша (стало быть, я) «понарожала кучу», и теперь бедненькая Машенька стала сиротинушкою при живых родителях! Хорошо отрепетированное очаровательное вступление встретила я гробовым молчанием. В душе я была ей благодарна за приезд, за уход за дочкой, за привезенные продукты, но благодарности не выказала, после такого приема. Она накричалась, как хотела, а я молчала, дров в огонь не кидала. Обрабатывала мамочка меня, боялась, как бы ей «несчастную унученьку» не подбросили. Так сказала:

- Вообще этого из роддома могла бы пока не брать. Написала бы расписку, что возьмешь через год. Многие так делают.

У меня в глазах помутилось, запнулась и мать. Уехала обиженная, не отвела душу! И мои нервы были на пределе. Сама-то мамочка уже в двадцать четыре года двоих детей имела, и вся родня  в этом ее поддержала. Я же второго позволила себе родить в двадцать восемь лет, и вот - «понарожала кучу»! Детей не взваливаю на шею матери, как та на бабушку... А как понять совет  - второго ребенка в роддоме на год оставить? Сама-то мать не оставила меня (я - второй была)?

Жалею мать, не была она такой. Неужели и нас жизнь так изменит?

- И как это ты терпишь, не возразила ни разу? - спрашивает Дима.

- Но ведь она мне мать, а теперь я сама дважды мать.

Многое в жизни пересмотрела. Давно проглотила свой язычок, острый, как бритва. Бесценным оказалось молчание: оно и защита, и, если надо, оружие.  Поумерила прыть: к чему распыляться, хватило бы на свою семью, своих детей! Скоро, верно, буду, как моя свекровь, зауважаю себя, глядишь, и другие уважать начнут. Той – все «до фени»: живите сами, знать не хочу ваших проблем. Вот и я к ее приездам уже не готовлю застолий. Всех гостей сажаю на нашу семейную диету. Все равно даже из вежливости ответно никто нас к себе не позовет. Заметила свекровушка:  да, ребенок отнимает много времени, а двое - еще больше! Не с пустом едет бабушка: детскую одежду из Риги нарядную везет! Когда Маша выросла из пеленок - пеленок надарила; когда выросла из ползунков - надарила ползунков!  В дефиците детские колготки, но знаю: вырастет Машка, и подарят ей колготки самого маленького, двенадцатого размера!  Бабушка забыла, как дети растут. Но мы ей напомнили,  подарили еще и внучка: что же добру-то пропадать!

Не работаю, «сижу с детьми». Летом сессия у Димы - полтора месяца. Как только выдержала! Не может он себе даже на учебу заработать, не то, чтобы семью прокормить. И я не работник. Рвения к науке у него давно нет,  держится моими уговорами, да тем, что контрольные ему делаю.

                .     .     .

Октябрь, 1987                с. Смоленское

Наденька, помогу, чем могу. Высылаю приданое сыночку. Поздравляю! Прости, не могу собраться на подробное письмо. Двое детей - большая роскошь, требуют много внимания. Скотина и огород  выматывают, да и духом упала: отношения в конторе плохие, часто впадаю в депрессию.

В отличие от тебя не встречаю понимания мужа, когда хочется встряхнуться и принять участие в праздниках, которые бывают и у нас, конечно, не такие красочные - где угнаться за вами.

Раз была ведущей: готовилась, радовалась возможности вырваться из бытовой рутины, но муж сказал, чтобы это было в последний раз! У него другой характер, он меня не понимает.  Что могу иногда позволить,  так это прочитать стихи со сцены, ведь все равно просят выступить.

Вырвалась ненадолго в Калугу: тут открылся филиал от Московской клиники Федорова. Мне прооперировали оба глаза, хожу без очков. А ведь была близорукость минус пять. Хочу и тебе присоветовать это. Операция безболезненная, противопоказаний нет, трудно только после, слишком много ограничений: нельзя поднимать тяжести,  работать с нагрузкой на глаза. Операцию мне делали летом, когда столько работы, а главное - сенокос. Все Валерушка взял на себя. Я же, как не чесались руки, вынуждена была бездельничать.

В больнице имела счастье пообщаться. Еще могу поддержать беседу, поразить оптимизмом, получить комплимент, как молодо выгляжу... Но чувствую, что годы понеслись под горку. Сижу безвылазно в деревне, кажется, вот уже сто лет, работаю на всех видах сельских работ. О каких-либо изменениях в жизни не могу даже помечтать.

                .     .     .

Кричит Пашенька дни и ночи. И Машенька кричит за компанию.

С ног валится Надя без всякого переносного смысла. Всякое вдохновение ее покинуло! Дня не проходит, чтобы сознание не теряла. Забыла, когда спала последний раз. Да и кормежка плохая. Доят Надю уже второй год, а кормить - и некогда, и нечем. Нищета зашла в Надин дом. Постояла, постояла на пороге, да так и осталась.

Трясет Надя горластого сына на руке, а другою рукою Машу в кроватке укачивает.  Не ущемляет права «ненаглядной унученьки сиротиночки»;  чем дочка виновата, что братик родился? Хочется и ей додать материнского.

Кружится голова у Наденьки, опускается она на пол (дальше пола не упадешь). Прежде, чем сознание потерять, сына бережно на пол положить успевает, а потом только забывается на несколько минут...

                .     .     .

...защищает Наденька диплом...

Дня не проходит, чтобы диплом не защищала. Как полетят в  глазах оранжевые шары, как рухнет на пол, так готово дело: защищается Надя перед целой комиссией!

Непростое это дело диплом на «Теплотехнике» написать!  Никто с курса не решился на эту кафедру пойти. Одна Наденька.  Крутят парни пальчиком у виска:

- Куда идешь? Там и списать-то не у кого!

Не научилась списывать. Надя физику обожает: когда испорчено настроение безвозвратно, берет учебник физики (как томик стихов), чтобы забыться.

Трудно ли у Петрова диплом писать? Да просто замечательно в плане объемов предоставленного материала, легкого доступа в  архивы, добывания редкой литературы, альбомов чертежей, в плане гениальных идей, щедро раздариваемых умом обиженным студентам.. Знала  куда шла!

Защитилась в первый день, в первой комиссии, под номером один. Вышла, небрежно бросила торчащим под дверью однокурсникам: «Ну что, студенты?» - Великое право так сказать только у первого: все еще студенты, а она - инженер.

... стоит Наденька перед комиссией, не одна стоит, а со всем курсом. Всем значки им вручают - фиолетовый инженерный ромбик. И просят Наденьку еще раз выступить, так сказать, показательная защита.

Самое трудное выступление на публике - это защита диплома.

Но не боится Надя, кругом свои:

             Я хочу быть Пахарем Земли,
             Чтоб хлеба богатые родились,
             Чтоб поля цвели и колосились,
             Люди быть счастливыми могли.

             Я хочу быть Пахарем Земли,
             Быть сильней, чем прадеды и деды,
             Взять рекорд технической победы,
             Чтоб гордились мной сыны мои.

             Я хочу быть Пахарем Земли,
             Чтобы о войне не слышать боле...
             Чтобы были Солнце,  Мир  и Поле, -
             И колосья на Земле росли!

                .     .     .
               
Плачет Паша, заливается.  Сидит Маша в кроватке, с любопытством на маму глядит: что это она на полу спать придумала? Прибежал Дима с работы: Надю на диван отнес, Пашу в коляску уложил, укачивает одною рукой, другою - ужин готовит.

                .     .     .

Лето, 1988                с. Климов - завод

...верю теперь, как трудно было тебе управляться с двумя детьми. Год прошел, как кошмарный сон, думаю, его надо засчитывать за два. Рождение долгожданного сыночка перевернуло всю жизнь. С Машей могла подрабатывать, теперь не могу в туалет сходить до прихода мужа. С Машей охотно сидел Дима, он и с Пашей сидел бы, но милый сын не признает никого, кроме мамы.

Он без перерывов - денно и нощно - проорал целый год.  Днем трясла на руках, ночью - в кроватке. Если при укачивании меня незаметно подменял Дима, поднимался невообразимый рев! Не кричал только, когда сосал грудь. А уж если в это время еще и засыпал, вся семья впадала в спячку: и измученная Маша, и Дима, отключалась и я... Подрастая, начал сын  улыбаться, признавать папу, играть с ним, «развязывая» мне руки. Но ночи не перестали быть варфоломеевскими. Язык не поворачивается сказать, что избаловала: Мария - спартанка, когда же баловать второго? Явление это кажется нездоровым, не может нормальный ребенок быть таким ненормальным, прости Господи! Сел поздно, в девять месяцев;  еще не ходит, а уже год. А в деревне как: если у людей в девять месяцев детки бегают, а у молодых специалистов еще и не садится - приклеят ярлык!

За эти два года - 1986 и 1987 родилось детей на селе очень много: одни коляски на улице! «Перестроечные» дети - дети нового времени надежд! Или пустых обещаний? В совхозе перестройка началась и кончилась моим КВН-ом. Изменений нет, а какие есть - не к лучшему. Сняли директора: пробыл на посту восемь лет.  Нахапал по сравнению с предшественниками немного. Пожалуй, продержался бы еще, но слишком пьет, совсем съехала крыша, стыд и совесть потерял. Рабочие придумали поиграть в демократию, выбрать своего директора - главного инженера. Но перестройка у нас, видно, только по телевизору.  Районное начальство поставило своего человека. Новый директор сперва устранил конкурента: «по собственному» ушел главный инженер. Устроился не хуже в соседнем совхозе, но с его уходом подались и другие: кто сам, кого снимал новый хозяин. В цехе механизации из среднего звена осталась одна я, так как сижу в декрете. Слышала, что должность мою сокращают. Нового директора никто не хвалит, этакий самодур; но у него наверху волосатая лапа, так что никто не спорит. Вот тебе и перестройка, и демократия, и гласность!

Новый начальник привел своих людей, им освобождаются должности, находятся квартиры. Сходила насчет жилья, оказалось, меня вообще нет в списке очередников: ни в общей очереди, ни в льготной, как молодого специалиста. Вышвырнули и все! Заявление не могли найти, сама засомневалась, писала ли я его. Нашли чуть ли не в корзине с мусором. После очередного отказа, наконец, до меня дошло, что в этой дыре нас почти ничего не держит. Но и ехать некуда! Приехали мы сюда жить, а не «отрабатывать» три года, а с наслоением всех обид думать об отъезде мне стало уже не больно.  Единственное, что грело - это работа у Димы, его учеба. Хотя... Все контрольные делаю за него, а он только: брошу, да брошу! Ну и бросал бы! Понятно, я помалкиваю, но вижу, что учеба ему давно поперек горла. Денег нет, семья голодная, а наука в идеале, видно, не для него. Высшее образование не для всех. Некоторым и среднего - много. 

Перед летней сессией решились отдать Машу в ясли, в возрасте двух лет. Думали, так легче будет мне справляться с ними. Пошла охотно, с удовольствием: в первый день - на два часа, во второй - на полдня, в третий заболела сразу так, что не надеялись довести до райцентра живую!

Дима остался с маленьким Пашей (девять с половиной месяцев), вся ночь у которого проходила на грудном вскармливании. Понятно, что сын тоже заболел!

Меня в больницу с дочкой не хотели класть:  ведь в  два года ребенок настолько взрослый и самостоятельный, особенно когда температура сорок! Потом запсили нас в огромную общую женскую палату. Накололи уколов Машке, чтобы снять температуру.  Никак нельзя было уговорить ее попить, а поэтому жар не спадал. А вот поесть она просила, я же ничего из дома не взяла, в такой спешке уезжали! Чем кормить ребенка с ужасной ангиной?!  Взяла и накормила грудью, хоть Маша и забыла уже, что это такое. Но голод - не тетка. Палата чавкала из своих переполненных тумбочек, угостить же больного ребенка ни у кого не хватило совести! Спросили ядовито:

- Такая большая, а грудью кормишь.

Ответила честно:

- Нет, давно уже не кормлю. Просто у нас ничего с собой нет, а она есть хочет.

Палата ответила гробовым молчанием. Едва Маша уснула, я в халате и в тапках, в большом городе без адреса, зная только микрорайон,  отыскала своего однокурсника: сначала - его тещу, а потом его самого. Они с женой дали все необходимое для Маши. Илья на «Техпомощи» от района обслуживает наш совхоз, он стал связным между мною и Димой, привозил нам из дома продукты, молоко. Ворчал: ну, почему я должен из совхоза везти, что моя жена такую же кашу вам не сварит? Не были мы с Ильей закадычными друзьями, а тут стал он мне родным человеком!

На первом же обходе сказала врачу о нашем положении. Вдруг забегали, перевели нас в отдельный бокс: оказывается, ребенок в тяжелом состоянии, а то и мать положить не хотели! Принесли кефирчик, даже меня на довольствие поставили: и меня должно кормить! Оборудовалась в боксе, как у себя дома: с плитками, манными кашами...

Сколько живу, столько и удивляюсь: что за люди такие диктуют нам свои дурацкие законы - как жить? Или только я постоянно нарываюсь на свинство? Почему надо доказывать, что я не верблюд? Что мои дети не хуже других? Попробуй, пожалуйся, что с тобой поступили не так: никто не поверит, даже мать родная! Люди как кошки рожают, и то умудряются успеть взятку сунуть в карман, а я из-за таких при родах чуть не подохла. Жалею иногда, что я не хамка, и не богатая. Или, может, только я такая неудачница? Или другие на это меньше внимания обращают?

Снять температуру Маше удалось только при вливании в вены физиологического раствора. После ужасной процедуры она не отпускала ни на шаг, орала от всего, даже от птичек за окном.
 
Прокололи антибиотики. Через две недели приехал Илья на «Техпомощи». Машу с трудом запихнули в машину, так она сопротивлялась (и откуда только сила взялась)! Паша по приезду вцепился в меня, разодрал платье на груди. Впился в пустую грудь и уснул мертвецким сном.  Он не спал две недели, болел, кричал день и ночь. Теперь же уснул и спал полдня. Мы ходили, шумели,  наводили порядок, а он не просыпался, думали уже, что умер во сне.

На другой день Дима уехал на сессию, и так уже пропустил неделю. Я осталась с дурными предчувствиями и дурными детьми. Вот во что обошлась затея с садиком...

Паша с моим появлением сильно изменился. Он не сидел, не стоял, не кричал, не просился на руки, только лежал и молча смотрел в потолок. Фельдшерица Надя не могла установить диагноз, но и здоровым его не признавала. Сказала, что стресс на нервной почве. Велела не гулять и сидеть с ним дома. Я же, застав своего буйно-помешанного сына  в полусонном состоянии, решила в душе, что он совсем не жилец. Мы с Машей по-прежнему и гуляли, и стирали, и вешали белье, таская всюду за собою в коляске сына (все равно помирает). Постепенно он начал сидеть на моих руках, молча созерцая мир. Возможно, так на нем сказалось отнятие от груди, хотя он давно получал все прикормы. Возможно, решил, что надо помалкивать, а то мама опять исчезнет.  Дима, приезжая на выходные, был потрясен тем, что сына «не надо больше трясти»!

Не знаю, как растила бы двоих, если бы не муж.  Мало платят ему - это да, но работа позволяет  в любую минуту забежать домой, хоть ненадолго. Поначалу Дима был плохим помощником, дел не видел совсем, да и с одной Машей справлялась сама. Рождение сына не изменило его. Но когда Паше было четыре месяца, я свалилась, заболела. Не было ни температуры, ни насморка, просто не было сил. Пластом пролежала неделю. Не знаю, как он отпрашивался на работе. Но он взял все дела и двоих детей на себя, пока я не поднялась. Этот случай его здорово напугал. Не могу сказать, что я зажила барыней: с двумя детьми хватит работы для всех. Но теперь  здорово ощущаю помощь мужа. Похоже, такая же болезнь, как у меня, была и у сына.

Маша Пашу долго не воспринимала, боялись, как бы не села на него, даже куклу в брате не видела. Долго для нее оставался и отдельный детский стол (нашу-то взрослую еду ребёнку в рот не вломишь), и укачивание с песенкой. Тяжело дался год. Перепутали день с ночью, окно с дверью! И так характер дурной, а тут и придирчивость, и упреки!  Все Дима вынес, сделал скидку на физическое и нервное истощение.

Убивает неопределенность.  Вместо перестройки получился развал.  Многие, с кем работала (кто прожил тут пятнадцать-двадцать лет, или родился здесь и пригодился), вдруг снялись с мест, побросали квартиры и уехали. Это естественно при смене руководства, но не в масштабах же совхоза! Бабки говорят: идешь, поздороваться не с кем! – Такие, как мы, уже стали старожилами.

К сельским людям так и не привыкла. В глаза - Надежда Николаевна, и в пояс кланяются, а за глаза… Бабка одна выдрала лук у нас на огороде (в кои-то веки уродился!), продала на рынке. Все не хватает им. При встрече: «Надежда Николаевна, еще живы-то?» - Спасибо, вашими молитвами! - И думает, что не знаю. А у меня - муж в школе работает, и дети ему придут и скажут даже какую шестерню с комбайна у меня на мехдворе скрутили, и кто, а не то, что про лук!

Приезжала свекровь, Дима с нею крупно поговорил. Я этого не знала, сам сказал через несколько дней. Говорит: «Три года прошло, надо нам с Надей вернуться. Ничего, если временно у тебя поживем, пока общежитие не получим?» Отказала наотрез. Дима поднажал: «Ты обещала и братьям говорила, что пустишь нас». Братья - тоже претенденты: один живет в общежитии лет пятнадцать, второй с семьей - по чужим  углам.  А свекровь повела себя умно: тем сынам говорит, что для нас квартиру бережет, нам - что для тех, да еще ссылается на престарелую мать, живущую у сестры - дескать, и та приедет, ей там трудно в семье. Наша семья за три года здорово прибавилась, кому такая обуза нужна, даже временно? Бесятся сыночки еще и потому, что квартира пустует. Сама свекровь пристроилась жить у сватов: и приготовят тебе, и уберут, а то гостит по дальним родственникам. А сыны-дураки с ума сходят. Противно: квартира материна, ей и решать!

Поругала Диму (правда, без энтузиазма) за его иждивенческие запросы, посоветовала в жизни не надеяться ни на отца, ни на мать,  ни на брата, ни на свата, ни на жену и ни на сатану. Попытаться устроиться самому. Но он не из тех людей,  которые могут пробивать себе дорогу и быть защитой кому-то. Смотрит на тех, кто может понадеяться на родителей. А нам это не грозит.

Детский сад в совхозе прикрыли: никто и не возразил, у всех есть бабушки. Работать негде. Люди разбегаются, столько жилья пустует, а нам не дают… Квартира прогнила, хотя каждый год делаем косметический ремонт. Приходила жилищная комиссия, ничем не помогли, только поахали: сидим, буквально, друг у друга на головах;  если один ходит, то двое вынуждены сидеть. Спрашивается, а где же учиться ходить четвертому?

Приезжал знакомиться свекор, у него другая семья. Пробыл недолго, проездом. Дима до сих пор не желает общаться с ним, оскорблен, что он их бросил, а отец хочет поддерживать связь с сыновьями. В его приезд я сделала генеральную уборку в пять минут. Сварила щи, чем угодила: то ли это и впрямь его любимое блюдо, то ли умеет человек быть благодарным. Он восхитил своей интеллигентностью, врожденным тактом, простотой общения, внимательностью: есть же люди, которые дарят энергию, а не отбирают. Приезд его придал сил. Я совсем была сражена тем, что он всех нас пригласил в гости! Готова была ехать тут же (в кои-то веки!), но муж дулся, как индюк.

Свекор - врач, и, осмотрев наши хоромы, сказал, что сберечь  в такой сырости детей будет почти невозможно.  Всерьез призадумались о перемене жительства. Сколько сил отдали совхозу, часто работая на голом энтузиазме. Делились всем, что знаем и умеем. Надеялись, что руководство совхоза посочувствует нашей семье, поможет с жильем.  Но такие как мы тут не нужны.

                .     .     .

Осень, 1988                с. Смоленское 

        ...и в нашем хозяйстве в последнее время наметился "разброд и шатание". Руководство, правда, прежнее, и массового переселения нет, но какая-то сонность, нежелание работать, или работа «абы как». Политика ведется красивая, а людей обещаниями не накормишь, люди этому уже просто не верят.  Отсюда и нежелание работать во благо кого-то (неизвестно кого!).

То на совхоз работали, но и совхоз помогал: молоко покупали в совхозе, мясо можно было  своим рабочим выписать. Сейчас многие завели свою живность. Если на подворье нет коровы,  то уж и смотрят на тебя, как на растрепу. Мне, бывшей горожанке тоже пришлось купить в совхозе корову. У свекрови была старая, дед сдал ее на мясо. А как без молока? Теперь каждый старается больше внимания уделить  личному хозяйству (на что же еще в деревне надеяться?),  да прихапнуть из общего котла, если у кого есть доступ.  Главные специалисты ходят в ночные рейды, чтобы воровство пресечь.  Но это не избавление от зла, корень его следовало бы искать повыше.

Я оправилась от операций. Но год здорово помогал муж. Поначалу было трудно, ведь в бухгалтерии работа с бумажками. Устала от косых взглядов: нашим женщинам - только бы языки чесать! Но не разбежишься: куда работать пойдешь? Кроме своей работы еще и во все сезонные привлекают. Никому нет дела, сделала отчет или нет, возьми домой, посчитай, если не успеваешь.

Детки растут, ходят в садик, не подводят, позволяют без «больничек» работать.

Валерушке приходится совсем трудно: встает в четыре утра и приходит в двенадцать ночи.  Работу свою любит и знает, но не могу сказать, что работа на износ, за которую только пинки да шишки, может радовать. Труд сельский тяжел, но кому же легче? Если бы еще да умных руководителей, чтобы найти и понимание, и поддержку.

Верю, дорогая, что тебе нелегко, жить бы поближе, помогла бы с радостью.
 
                .     .     .

Лето, 1989                п. Корсаково

После длительной летней сессии безденежье настолько скрутило нас, что мы судорожно начали искать работу вне совхоза. В трех ближайших районных городах работу найти можно, даже мне и даже по специальности, но с жильем - непробиваемая стена. Судьба ненадолго улыбнулась Диме в Корсаково - сорок минут на электричке от совхоза. Нашел там место учителя по физкультуре.  Сразу подал заявление на расчет, но пока дорабатывал две недели, место заняли. Его стали звать опять в нашу школу, он вернуться не захотел: надо же нам отсюда как-то выбираться. Он невезучий, не нахрапистый, а может, искал работу без особого желания: две недели истекали, мог прерваться стаж... В последний момент сама поехала в Корсаково, оставив его с детьми. В СМУ уговорила  взять мужа по любой строительной специальности. Когда Диму устраивала, обговорила возможность учиться ему заочно, там непротив. Написала к зимней сессии все контрольные,  а он не поехал. Первый год  учился на Машины декретные, второй - на Пашины; на третий курс денег ему я не припасла. Могли бы занять, но… Начал темнить насчет «академички», а потом… Поняла, что на учебу его уже не пропрешь.

Паше исполнилось полтора года. Заранее подыскивала работу. О совхозе не могло быть и речи. Директор – самодур, такого понаслушалась про него. Должность сократили, садик закрыт, с жильем проблемы не решаются, а с молоком - в зубах навязли. Не думала, что буду участвовать в социальном эксперименте на выживание. Да еще с детьми.

Решила устроиться на полставки дворником в Корсаково, чтобы за меня работал муж, и стаж не прерывался. Но чтобы устроиться, надо ехать самой, куда деть детей? Раз уговорила людей, подбросила на три с половиной часа (как раз от электрички до электрички). Оставляла одного - у одних, а другую - у других: с двумя сразу кто сидеть согласится? Обещала услугу отплатить. На работу почти взяли, а потом отказали. Теперь у меня истекали две недели, прерывался стаж! Как раз приехала свекровь. Попросили, чтобы она посидела с детьми эти злосчастные три с половиной часа.  Матушка только фыркнула и сказала, что приехала в гости, отдыхать, и что если мы так себя будем вести, то обидится и уедет! Пришлось опять просить людей. Надо мной посмеялись:

- У самой бабушка дома сидит, а ты ходишь, людей смешишь! - В деревне ничего не скроешь, если кто-то приехал, знает все село. Дала телеграмму матери. Она не поехала, потому что у сестры - двое детей, младшему - два года. Она не могла ее оставить. Как я со своими более маленькими обхожусь - никого не интересует.  В няньки мне отправили батю: на тебе, Боже, что мне не гоже! Батя был в перерыве между запоями, видок его доверия не внушал, дети испугались и подняли рев. Он и с нами-то в детстве не сидел (на то была бабушка), а тут - внуки! Проревев всю ночь в подушку, решилась, подумав, что за три с половиной часа может ничего и не случится.

Устроилась с великим трудом уборщицей лестничных клеток. Полставки не дали, велели брать уж целую, раз они меня трудоустраивают. Дескать, пошли навстречу, пожалели твоих деток и диплом - видим, что не пьяница! Ну, а так-то разве можно поверить, что уборщица будет ездить  ежедневно из соседней области, имея двух малышей? Сомнительно, что и муж, отработав каменщиком смену, останется мести за жену лестницы, с риском опоздать на последнюю электричку. 

У нас шесть подъездов пятиэтажных домов. Дима всю неделю подметает, а я по выходным - отмываю. Стоит это удовольствие девяносто рублей в месяц. Физически нелегко. Вскоре Диме удалось выбить комнату в семейном общежитии - двенадцать квадратных метров, на девятом этаже, в секции на две семьи. Главное, сухая! В секции есть душ и туалет, кухня - общая на этаж. Отработал Дима за нее всего три с половиной месяца, а в течение года обещали дать комнату побольше. Перевезли матрац, стол, стул, чтобы можно было переночевать.

Долго взвешивали, идти ли в общежитие. Ведь из совхоза нас никто не гнал, хотя я там уже не работала: не было желающих на наши апартаменты. Был соблазн остаться в лето с детьми в деревне, но с окончанием отопительного сезона появилась, как всегда, плесень, начались болезни. Тяжело рваться между детьми и работой, да и жить на два дома накладно. Решились на общежитие. Оно не студенческое: живут там и холостяки, и командировочные, и поселившиеся после отбывания срока. Много пьющих, в том числе и женщин. Но ведь это временно. Каменщикам дают однокомнатную квартиру  через два года,  должно же нас хватить. И в садик детей можно будет устроить. И мне найти хорошую работу на военном заво-де.

Корсаково - город на базе военного завода, только поселком называется. Здесь четыре огромных садика, но нет мест, очереди по году. Взятку дать и не умеем, и нечем, поэтому метем подъезды. Вся надежда, что летом  сдадут новый комбинат, может, удастся попасть.

На новом месте у сына начались  старые причуды: кричит день и ночь. В комнате ему не так, и в коридоре - не так, и на улице - не так. Мы ведь уже с ним отдыхали: хоть по ночам он всё ещё давал прикурить, но днем-то душу не вытягивал. А теперь?! Он уже сделал свои первые шаги, теперь же опять сел мне на руки: «сел на шею»! А ведь ему уже год и девять месяцев, потаскай-ка такого!

Ребенок понимает, где лучше. Двенадцать квадратных метров на четверых - это только-только втиснуть вещи: живем, как в камере хранения. Одни кровати, едим на сдвинутых табуретах. На день Пашину кровать закидывает на Машину, а на ночь - ставим посередине комнаты. Маше свою кровать отдали, чтобы еще одну детскую сюда не тащить. Сами заняли диван-кровать, для гостей предназначенный. Гости наши, однако, и сюда дорожку раскатали, хвалят наперебой наш вигвам - какой-де он уютный, как гнездышко! Создается впечатление, что родичи просто завидуют нам. Но больше ночи в «гнездышке»  никто не выдерживает: девятый этаж, духотища, а самое главное - комары, местная достопримечательность, от которых не спасают ни марля, ни сетка. Поначалу дети ходили опухшие, теперь выработался иммунитет.
 
Народ в общежитии дурной и вездесущий. Тут и взрослый-то не выдержит, суются, кому не лень, вплоть до кастрюль: что варишь?

-  А что это у вас дети орут? Они у вас больные? - Конечно больные! Про моих детей можно все говорить, к этому нас в деревне еще приучили!

Пробовала ходить на работу и в будни, чтобы Диме полегче было, но не выдерживаю, работа не по силам. Сильно кружится голова. Дима не пускает, сам метет. А по выходным ползком лестницы отмываю, косою сверху подметаю! Раз уборщиками работаем, значит, виноваты во всем: каждый тебя обзовет, упрекнет, и на голову плюнет. При такой работе надо  матом ругаться.

Ходим все лето с детьми по инстанциям, просим места в садик: одного - на руку, другую - за руку. Маша удивляется: почему же нет мест? Я ей объясняю: в садик берут только самых лучших деток. И надо терпеливо ждать (и хорошо вести себя при этом!), чтобы все увидели, какие вы хорошие. И тогда добрые дяди дадут место.  Спустя время, наблюдательная Маша, видя поведеньице деток в общежитии,  делает такое заключение: «Странно, такой противной Олесе и такому  вредному Антоше  дали место в садик! А про меня  все говорят, какая я хорошая, а в сад не берут!»

Маша и впрямь хороша. Всех на этаже очаровала. Зовут ее не иначе, как «беленький цветочек»:  такая она чистая, одухотворенная!  В ней нет той блажи и дури, которая идет от садиковских детей. Она не по возрасту умненькая, мы много читаем и поем. У нее хороший слух, но держится сковано, не умеет себя подать.  Тихая и скромная. Пока... Ей есть откуда понабраться плохого: впереди - садик, да и общежитие  - среда не стерильная.

                .     .     .

Осень, 1989                с. Смоленское

Наденька, как обрадовала ты меня письмом с нового места. Боялась потерять с тобой связь. И вот письмо! Это чувство сродни тому, когда потеряешь что-то дорогое и неожиданно обретешь вновь. Летом было не до писем. Дети растут, но они еще не помощники. Видно, не дождусь того времени, когда можно будет на них понадеяться.

Дома все лето - непроходящий бардак, есть у нас холодная вода, на этом удобства кончаются.  Слива нет, все выносим на улицу. У Валеры руки до дома не доходят, весь в работе. В совхозе же помощи не допросишься: люди живут хуже нашего.

Женечка большой, бегает по всей деревне, не отыщешь. Норовит за-браться в лес, натаскал  во двор ржавых касок да железок, того гляди, мину принесет!  Разве удержишь мальчишку у подола? Выручал садик, но пошел в школу, а значит - полдня - там, а полдня - болтается.

Летом приезжали мама, Танюша с Андрейкой. Все вымыли, выскребли: захотели навести в деревенском доме городской порядок. Пробыли недолго: удалось достать путевки в Трускавец. А у меня не отдых, а отбывание повинности. Когда удается поселить их к кому-нибудь на квартиру, им легче.  Мне же они не могут не помочь, видя, как  я разрываюсь на части. Что за отдых!

После них на машине прикатил отец со второй женой. Ехали в Орел, там у нее двухкомнатная квартира. Тетя Люда просто очаровала нас всех, считаю, что отцу повезло. Конечно, он отдалился от нас, мы давно ему чужие люди, но было приятно: где бы еще внуки увидели дедушку?

Рада за вас с Димой. Жить в поселке городского типа намного легче. Наше Правительство не заботится о селе, на создание человеческих условий нет средств. А как прожить с детьми без садика и больницы, без школы? За любой мелочью или с любой болячкой надо катиться в район.  Остались одни старики. Трактористы - 58-59 лет - еле скрипят: уже и не видят глаза, и плохо слышат, и радикулит замучил. Не работают, а дорабатывают.  Какая от них отдача?  Почему людям такого труда не предоставить льготную пенсию с 55 лет, как, например, шахтерам или военным (не с 50, а хотя бы с 55). Кто позаботится? Увидит их тяжелый труд? Кто на смену придет?

Я всегда была человеком социальным. Сердце кровью обливается, глядя на сельский труд, который не приносит ни огромных материальных благ, ни возможности реализовать заработок: сходить в театр, съездить в санаторий, хорошо одеться,  ни морального удовлетворения, а только  уносит здоровье и молодость. Казалось бы, сельских тружеников надо на руках носить. Но хорошо, если вспомнят раз в год, подарят сувенир на празднике Урожая! А целый год будут гонять как проклятых. Только с трибун и слышно, что о «человеческом факторе», а цена ему - грош. Может, где-то и есть богатые хозяйства, совхозы-миллионеры,  где для рабочих построены и бассейны, и профилактории, но у нас - обычный совхоз, каких большинство. Мы - специалисты, а погоды не делаем. Кто к нам прислушается? Мы - величины небольшие, пешки в шахматной игре.  И как в игре бросают нас на прорыв, не жалеют, когда сходим с дистанции.  У руководства - одна забота, лишь бы выбраться из долгов, да не наделать новых!  Так и работаем всю жизнь. Но мы не вечны. Где будут новых брать? Ведь кто в селе вырос, норовит уехать в город, ни за что не останется. Потому что сельскую жизнь не понаслышке знает. Провели компанию - поднимать Нечерноземье - народ откликнулся, а кто поддержал наверху? Раз обманули, в другой раз не отзовутся. А многие ли остались из тех, кто отозвался? Я давно сельчанка, все вижу, понимаю, сочувствую, помогаю. Помощь же моя - капля в море. И ты бисер метала, чем тебе отозвалось добро? Твои коллеги-мужчины разбежались, чтобы ты там сделать могла? Знаю, что значит для тебя работа по специальности, но не жалей. Ты - мать и о чем же тебе еще думать, как не о благополучии детей? Да и дети подрастут, а на военном  заводе найдешь интересную работу.

Я, конечно, уже привыкла к селу: у нас тут хороший дом, двор, работа, родственники.  Это родина Валеры, где он родился и вырос, как отсюда уехать? Была у него перспектива, предлагали в отсталое хозяйство директором. Но хоть это и продвижение по службе, мы не решились бросить все и уехать. Я и так не вижу мужа целыми днями, он уже весь седой, барахлит сердце. Теперь, значит, надо бросить человека на прорыв, чтобы он заработал инфаркт, оставил жену вдовой, а детей - сиротами?!  Приложила все силы, чтобы его отговорить. Разве от добра добро ищут?!
Многое меняется, я и сама изменилась. Больше не сочиняю танцев и не летаю во сне в балетном вихре, живу и мыслю другими категориями.

                .     .      .

А Наденьке все еще снятся восхождения... Знаете зачем и благодаря чему в горы ходят мальчики? Сначала - зачем: за значками, разрядами, кандидатами в мастера и т.д. Не зря в песенке альпинистов поется:
            ...мальчикам важней всего значок,
            Мальчикам, бывает, даже теща
            Подносит к самолету рюкзачок.
            Когда в альплагерь мальчик уезжает,
            То он уже заранее герой:
            Его семья в альплагерь провожает,
            Как на последний и смертельный бой! -

Теперь благодаря чему поднимается мальчик в горы? Конечно же, благодаря своей силе, тренированности. В альплагерях нет обычных мужчин, там все - перворазрядники да мастера по всем видам спорта, даже десятиклассники. Альпинизм для них - плюсом к тому, что есть. Как приправа. Правда, впоследствии у многих альпинизм все-таки перевешивает. Это очень понятно. Но объяснит не каждый...

А среди девочек-«новичков» - спортсменок настоящих почти нет. В «значкистах» - девочек совсем мало, а дальше – единицы. Получают они  свой значок, кровью и потом заработанный, а дальше - нет силенок! Но попробовать-то хочется!

Кто зачем идет в горы. Но  девочки, которые в горы идут - идут туда за чем угодно, только не за мальчиками. Любой альпинист подтвердит. Не до мальчиков в горах: такая нагрузка.  Гоняют  девочек (и мальчиков, конечно!) так, что не до глупостей!  И вообще в горах - не те отношения, что  внизу. Чистые там отношения. «В горах  все стерильно!» - говорят альпинисты.

Идут девочки в горы. Так вот сначала - зачем? Одни - за песнями (те, что  из клуба самодеятельной песни),  другие - себя испытать (чаще всего), горы увидеть, попробовать, на что способны.  Есть такие, которые из-за фотографий, слайдов (мало таких, но есть - увлеченные фотографы, а  инструкторы запрещают аппараты на восхождении на шею вешать! Есть, как и мальчики, альпинисты ради альпинизма: это - спортсменки, у них и характер спортивный, и  мышцы тренированы. Большинство же идет все-таки просто попробовать.

А вот теперь вопрос на засыпку: благодаря чему поднимается девочка в горы? Ведь силы у нее - сами понимаете, и спортсменок среди них - раз, два... Бывалые инструкторы так говорят: женщина ходит в горы на характере. Все. Только характер.

Только характер двигает вверх неподъемный рюкзак и саму девочку. Царапается она, ломая ногти, из последних сил... Сходят на восхождении чаще всего мальчики. А девочки - редко.  Только когда попадают в альплагерь случайные девочки.

Закон гор таков, что наверх идут сперва - девочки, потом - мальчики. Причем впереди ставят самого низкого и хилого, а высокого и сильного - позади. А поскольку отделение Гудзенко получило право первыми на восхождение идти, то впереди Наденька оказалась.

Шла Надя на восхождение больная. На ледовых занятиях простыла. Когда на ледниках ночуют, спирт пьют, девочкам школьницам насильно по глоточку вливают. Надя - не школьница: разве ей можно насильно? Не подчинилась законам гор, простыла. Утром проглотила аспирину две таблетки, пошла на восхождение. От аспирина слабеет человек. Идет Наденька, потом обливается, пар со спины валит, дыхалка сбивается: дышит девочка, как паровоз!

Первая идет, как самая мелкая и хилая, по закону гор. Перед нею - только спина свирепого командира отряда (того, что Гудзенке наряд на кухню выписывал). Шестьдесят три года командиру: идет он запрограммировано. Ногу ставит как положено и куда положено.  Не летят камни из-под его триконей на шлемы тех, кто по «серпантину» ниже ползет.  Размашисто идет, ладно, дыхания не слышно: вот тебе и шестьдесят три! Надя - след в след. Отстанет - не оправдает доверия, не будет идти во главе всего отряда.

Спиной чувствует командир состояние альпинистки, но не оглядывается, участия не показывает. Знает хорошо опытом своим, что позади уже у девочки трудности,  переломила она в себе неуверенность, другая она - не та, что приехала поначалу. Эта Рогатая (прическа такая у Нади: два валика по бокам закручены) - поднимется на Эверест, а не только на Гумачи! Молчит-молчит, а уж если заговорит - всех «забодает» острым  языком! Не могли так просто даться девочке спортивные достижения, тут без индивидуальных занятий не обошлось. Догадывается командир, кого прятал Гудзенко в плаще!

Через час подъема объявил командир привал.  Рухнули новички, кто как стоял, повалились на свои перевесившие их рюкзаки! Села и Надя, как стояла, глаза закрыла. Толкнул командир в бок: не спи, замерзнешь! Плохо дело, теряет сознание девочка... Не таков бывалый альпинист, чтобы предаваться эмоциям! Сочувствием можно перечеркнуть всю дальнейшую радость, сломать характер «рогатой» девочки. Трогает могучей лапой пульс на тоненькой руке… Конфетку дает командир Наденьке! Смотрит завистливо все отделение: редко кого отмечает командир таким-то образом!  Чаще - другим. Например, не пробудилась крайняя палатка в четыре утра на восхождение, прошелся командир прямо по этой палатке кованными своими альпинистскими башмаками - триконями!

- Тяжело - о - о! - говорит командир с сочувствием. - Я тебя раз-гружу! - Пялятся на командира новички, про свою собственную усталость забыли: неужели и впрямь сам командир отряда будет девочку разгружать? Повернулась Надя покорно к нему спиной. Пошарил командир в Надином рюкзаке, и в своем пошарил. Завязал опять рюкзак девочке.

Поднялась легко. «Интересно, - думает. - Что выложил командир?  Может, буханку хлеба? Или котелок? Сразу будто бы целый килограмм убавился!» Оглянулась на ребят: улыбаются все и молчат. В горах немногословны: только команды - «Пошел!» да «Есть!» Улыбаются альпинисты, наверно, за Надю радуются. И случайно взглянула  на Гудзенко: в лице изменился Снежный Барс, все лицо перекосилось! Но молчит: не велик командир. Ничего не поняла Наденька, до того ли ей? Голова все еще кружится, а уж опять на восхождение.

...стоит Надя на вершине, от счастья пьяная! Ниже - Сашка Цыпа, в одной связке поднимались. Глаза бы его не видели! - Но прощает на радостях Надя Саньке, что он - Цыпа Дрыпа! И Санька улыбается ей, хоть тоже взаимно глаза бы его не видели Рогатую!  Улыбается ей и всему белому свету Сашка-альпинист! Достает Надя фотоаппарат и снимает слайды с вершины.  Торопится: стоять им тут всего пять минут, другие отделения ждут внизу своей очереди на восхождение. Никто не снимает, одна Наденька. Не видит командир, нет его тут, а  Снежный Барс не поднимает глаза на нее.  Никому снимать нельзя, а Рогатой - можно! Снимает Надя и  Гудзенко: смешно ей! - не понимает, глупая, откуда счастьем веет!

... в каждом кадре в уголке так и будет стоять  Сашка Цыпа:  как привязан он к ней на веревке,  как болтается ниже на два шага,  так и не избавишься даже в слайдах от Цыпы Дрыпы!

На восхождение восемь часов ушло, а на спуск - час. Летят с горы альпинисты, как горох из рваного мешка!  Спуск труднее, чем подъем: и скорости, и дистанцию держи! А главное, усталость, нервное расслабление - это может к срыву привести. Летят Цыпа с Надею, одной веревкой связываются на опасных участках, ноги в тяжелых башмаках высоко вперед выкидывают,  штычком ледоруба у бедра чертят осыпи. Где на ногах, где на «пятой точке» - катятся  с горы!

Спустилось первое отделение: привал! Ждут, когда весь отряд сверху скатится. Смотреть снизу интересно, как сотоварищи бороздят «пятой точкой» каменистые осыпи!

Теперь разрешил командир фотографировать, толкнул Надю: снимай, Рогатая! Помотала головой Наденька, не полезла в рюкзак за фотоаппаратом.  Он ведь у нее не в рюкзаке, а на шее, под штормовкой. Увидит командир, опять Гудзенке влетит!

Взглянула девочка на Снежного Барса, а он ей в сторону кивает, взглядом отзывает от альпинистов. Хотела Надя рюкзак скинуть, Гудзенко отрицательно качнул головой: так иди, с рюкзаком!

Обогнули камни,  снял инструктор сам с нее тяжелую ношу. Смотрит альпинистка, как развязывает он веревочки, нервничает, сердится. Никогда таким его не видела!

Достает он  из рюкзака белый кирпич пятикилограммовый, и с ненавистью бросает вниз. Летит кирпич, и за ним летят вприпрыжку  увлекаемые в пропасть камни.  Смотрит Наденька потерянно вслед и думает с горечью: вот так «разгрузил» командир! Понимает теперь, чего ждал он, когда разрешил фотоаппараты из рюкзаков доставать!  Понимает, чему скалились альпинисты при этом. Почему Гудзенко в лице менялся...

Посмотрела она на Снежного Барса, будто впервые увидела:  уберег он ее от хохмы, ведь товарищи только и ждут в предвкушении, как будет развязывать Наденька рюкзак, да кирпич доставать! Обломалась им хохма!

Смотрит девочка на Гудзенко, а он уже не отводит своих потеплевших глаз. Молчит альпинистка. И инструктор молчит. И чувствуют оба, что молчание затягивается...

Пошарила тогда Наденька в карманах, достала ту самую конфетку, которую ей сам командир  на восхождении дал и положила на колени Снежному Барсу…
               
      
                ГЛАВА 3

Февраль, 1990                п. Корсаково

Любочка, осенью, наконец, получили места в новый садик: полжизни на это ушло, да потом еще переводили деток в ближайший садик, по месту жительства. Хорошо, хоть заведующая тут не крохоборка, ни взяток ей не надо, ни отработок, просто пожалела нас, видя, как я все лето  таскалась с двумя малышами. А уж в новом садике заведующая беспардонная, как ее только держат. Встречает родителей матом, управы  нет. Мои дети к ней почти не ходили, но раз места были к ней, отрабатывали: то покрасить, то сшить, то декорации из фанеры выпилить (ночью ходили к Диме на стройку лист фанеры воровать!), то залить крышу битумом. Некоторые откупились взятками, но я не могу купить золотые сережки для этой страшной лошади. Пока будет на все дефицит, даже на садик, будем подневольными рабами.

Паша сразу оценил преимущества: места много, игрушек хватает, кормят отменно, да еще развлекают! Надо ему на полдня пять штанов, а на день - весь запас.  Но нас не ругают, не один он такой. Не умеет Паша ни говорить, ни ползать, ни бегать. Где дома разгонишься? Ходит за ручку с воспитателем, а их у нее - двадцать девять человек, группы переполнены.

Едва запихнула деток, сразу же перевелась в цех. В ЖКО не отпускали (где дуру такую найдешь, чтоб вылизывала каждую ступеньку?),  просили отработать две недели, но я ушла.

Работаю техником-технологом в техбюро «двадцатого производства» («завод в заводе»), в архиве. Веду документацию не только нашего, механического цеха, но и цеха гальваники, сборки, ГАП-а; вношу изменения, разрабатываемые  техотделом завода и  технологами цехов. Работа в две смены: неделю - в первую, неделю - во вторую. Оклад - 130 рублей, ночные и премии за сдачу продукции заказчику.
Неожиданно получили приглашение в гости из дома, на седьмое ноября. Я обрадовалась, мгновенно собралась, ехать недалеко, электрички теплые. Но дети есть дети.  Маша, проходив в сад всего неделю, видимо ослабла, многие ведь болеют поначалу, привыкая к коллективу.  А тут - дорога. Сразу - ангина и двусторонний отит. Да еще и у меня поднялась температура. Но ведь это не дома… Матушка, не ожидая такого дружного отзыва на приглашение и видя, как нас развозит болезнь, стала чихвостить и долбить нас с Димой за родительское легкомыслие и безалаберность, оплакивать тяжелую долю «несчастных унуков» (которые так тяжело ей дались!). Специально позвала, когда белые мухи полетели, чтоб не жаловались, что за столько лет  не пригласили ни разу! Все лето  задыхались в общежитии, что не звала? Все приезжали, видели, как живем, еще нахваливали, завидовали!

Под ее крики, визги и ругань, мы с Димой то снимали температуру, то лепили компрессы. Потом потащили больного ребенка домой, и еще одного, которому в дороге еле успевали менять штаны. Дима всячески пытался оправдать «некоторую нервозность несчастной женщины, вынужденной жить с мужем-алкоголиком», но я зареклась, что дома не будет моей ноги. В пути не знали, чем детей накормить: на наших вокзалах кроме вина да селедки ничего нет.  Москву не узнать, куда все исчезло? А ведь все сюда ездили за продуктами.

После болезни Маша в сад почти не ходит: на день пойдет, три недели - болеет. Чтобы не брать «больнички», договорились со сменщицей (спасибо ей!), что я буду работать только во вторую смену. Она сама из-за детей два года работала только вечерами. Теперь я весь день дома с Машей, а вечером бегу в цех. Дима вечером спешит домой: кормит их, лечит, развлекает.  Прихожу в два ночи. Дети ночью не раз проснутся, но встает к ним муж, а уж с шести утра приступаю к «дежурству» я:  в это время детушки мои вновь готовы к бодрствованию.  Весь день готовлю да стираю, а вечером опять муж:  и помоет, и полечит, и поиграет,  и сказочку на ночь почитает, и брюшко погладит! Приучает детей к книжкам. Паша, едва их завидит, дуриком орет. Но Дима берет  измором, читает перед сном. Сын смирился, засыпает под чтение. Он в развитии отстает от ровесников,  Маша наоборот. Трудно найти золотую середину в их совместном воспитании.

Многое устраивает, но как может устроить заработок мужа-каменщика? Получает семьдесят рублей, меньше, чем уборщица подъездов. Когда рабочие в бригаде возмущаются, начальство отвечает: вы пришли работать из-за квартиры, так чего хотите?  Не нравится, уходите - новых наберем! Из-за дефицита на жилье помыкают  людьми, не считают их за людей.

Недавно наши соседи по секции получили однокомнатную квартиру; отработал за нее Володя три года каменщиком. Когда переезжали, нам их большую комнату (девятнадцать квадратных метров) не дали, сочли, что и так роскошно живем!  Начальство решило отдать ее кавказцам (хорошо «подмазали»), но Дима узнал про это. Мы представили, что это будет за адское соседство, и решили вселяться без разрешения, самозахватом. За ночь поклеили обои и перетащили вещи.  Диму вызвали, облаяли, но на улицу не выгнали: на двенадцати метрах четверых даже прописывать не положено, а ведь  мы еще и жили так.

Соседи пошутили, что надо было занимать сразу всю секцию, подума-ешь, мужа выгнали бы со стройки, зато жили бы, считай, почти в квартире; и на заводе зарабатывал бы в пять раз больше. Вот тебе и «большая комната в течение года»! Может, и с квартирой так будет?

Едва переселились, прикатила свекровушка, как всегда, некстати. Как раз в нашу секцию (в маленькую комнатку) задумала влезть одна женщина. Она отсидела не один срок, в том числе и за убийство,  всю жизнь провела по тюрьмам, сыновья росли по детским домам. Безбожно пьет, курит, ругается, а что может быть страшнее пьяной женщины, прошедшей огонь, воду и медные трубы! С кем на этаже только не жила, все от нее плакали.  Ей пятьдесят три, но «все в ней шевелится»; я с нею в сравнении - заезженная старуха. Она решила, что слабохарактерный, покладистый Дима будет с ней жить, работает она с ним в одной бригаде подсобником. Но где уж Диме, если  на добрых пьянках ее «обслуживают»  бригадой?! Была против такого подселения, так как уже проходила свидетелем в ее делах, когда вызывали милицию, хоть и живем тут всего год. Эта проходимка напоила бригаду, они насели на мужа. Он - непьющий, а это главный недостаток в глазах пьяных сослуживцев. Я переубедила бы мужа, мне и бригада - не указ.  Но приехала свекровь, мечты рухнули. Эта алкоголичка напилась в уматину и заявилась к свекровушке (несчастные детки за подушки попрятались!):

- Ай! Сынок-то у тебя ха-а-ароший, да за-а-алатой!

Свекровь не насторожил пьяный ее вид, ей польстила похвала: сноха-то ни разу не похвалила сына за столько-то лет! Она стыдила нас, что мы плохо относимся к несчастной пожилой женщине, которую все обижают (обидишь такую! Она и жила-то в более удобной комнате), а старость надо уважать! Свекрови всегда кажется, что ее уважают недостаточно (чего с безделья не покажется!). Мудрая женщина не упустила возможности хоть косвенно, но насолить! Конечно, нам зла она не желала, просто  не знала, что есть люди на белом свете пьющие, судимые, гулящие, а есть и такие, которые - это все вместе. С такими она в своей одухотворенной жизни не сталкивалась. Я боролась, с пеной у рта доказывая, что это за человек, а у меня - дети.  Но разве мне перекуковать? Соседка вселилась самовольно, ночью взломав дверь.  И единственные, кто мог этому противостоять - мы, ее соседи, - смалодушничали!

Свекровь уехала (с чувством выполненного долга), обидевшись на черствость, неделикатность по отношению к пожилому человеку, а мы остались расхлебывать последствия. Сразу поняли, что лучше жить на двенадцати метрах с хорошими соседями, чем на девятнадцати - с такой! Все ночи - пьянки, мат, выколачивание двери, с требованием выдачи мужа на роль компаньона.  Мат-перемат на весь этаж. Маша знает, как переводится «мама» на матерный язык. Боюсь, что у Паши первые слова будут из соседского лексикона. Без Димы не выхожу даже в туалет, сижу на замках под расколоченной дверью, пользуюсь горшком, готовлю на плитке, воду с утра наносит Дима. Живу, как в тюрьме. Милиция на нее не реагирует, им она надоела: в отделении расколола унитаз, они ее больше не забирают.  Соседи откровенно потешаются над нами: добро бы не знали, что это за человек,  но знать и так обмишуриться!

Дима мечется меж двух огней: не хочет конфликтов в бригаде, но и я его не щажу за такую жизнь. Домашнюю работу взвалила на него, сама-то я что могу сделать, если она меня «пасет» весь день, выслеживает и грозится убить. Поражаюсь, как ее держат на работе, если она все время дома? Видно, знает, с кем пить!
Муж безропотно все делает, чем вызывает бурю возмущений от соседки, новых эпитетов в мой адрес: хорошо устроилась. Приучив нас к этому, пошла дальше: стала говорить по общежитию, в конторе, что у меня в коридоре валяются затычки, у мужа - презервативы, что я дважды в месяц езжу на аборты. Понимаю, что слог мой не литературный, и даже в домашнем обиходе такие обороты и  мысли нежелательны.  Но я пощадила тебя, не написав и десятой доли того, что царит у нас. Ни Гоголя, ни Чехова с их умением описывать действительность, не хватило бы и на маленький рассказ! Они бы точно отказались от этой темы: где слов взять?!  Могучий русский язык служить отказывается там,  где на каждом шагу - матюгальники! И каким надо обладать талантом, чтобы ежедневно жить тут (а не просто читать описание)! А заводчане живут так лет по восемь, это строителям дают жилье быстрей.  Когда убегаю на завод, а муж еще не пришел со стройки, детки сидят на замке, как мышки! Не блажат, оставаясь одни, знают, что придет пьяная Бармалеиха, сидят, как звереныши в норке.

С трудом переключаюсь с этой темы, вымотавшей душу, загнавшей меня в тупик, сделавшей моих детей запуганными зверьками! Но и другая  - не краше. После Нового года нас затопило. С  крыши хлестала горячая вода по всему потолку, ходили в резиновых сапогах, под зонтиками. Убежали из «прачечной», попали в «парилку». Детей в пять утра эвакуировали на общую кухню, вместе с кроватями, сушили потом комнату обогревателем две недели.

Общежитие построено по южному варианту, трубопроводы из секции в секцию зациклены через чердак. Зимой, в мороз, трубы перемерзают и лопаются (ночью, когда расхода воды нет). Вода заливает весь девятый этаж (не нас одних), низвергается с потолка в комнатах, в шахту лифта. И так - из года в год, всем известно, но ни у кого не хватает ни инженерного,  ни слесарного  воображения  зациклить трубы из секции в секцию, пробив стену. Хотели это сделать сами, но кто разрешит? Ведь живем не в квартире, а в общежитии, самовольничать не позволят, сразу пригрозили выселением! А ЖКО у нас – только на аварийные ситуации.

После этого дети заболели. По комнате пошла плесень, от которой мы бежим всю жизнь. Живем в страхе, что затопит вновь. Маша боится ложиться: вдруг ночью опять потечет водичка? Держим наготове двадцать метров полиэтиленовой пленки, укрыть  шкаф и кровати.

К тому же над нашим окном  оказалась трубка,  выбрасывающая лишнюю воду из отопительной системы.  Горячая вода льет с высоты девятого этажа, оледенела вся стена.  Прохожие возмущаются: неужели люди живут и не видят? - Видим, но что сделаем-то: не хозяева!

Кто проектировал и строил такое общежитие, верно, такой же горе-инженер, как я! Сдали его недоделанным, лоджии - одна сварная арматура, не дай Бог, выбегут дети, разобьются насмерть! Забить их нельзя, там вешаем белье. Лазаем, как воздушные гимнастки, нет даже подобия ограждений; мужья (у кого есть) тоже друг на дружку кивают. Лифт нерабочий, только платим как за настоящий. Таскаем деток в колясках по лестницам.  Внизу коляску не оставишь, украдут, у нас вахтеры - только для мебели. Часто нет света, а плиты - электрические.  Как разогреть-приготовить детям, ведь они не могут подождать или потерпеть? Людей поселили, а ни разу  не поинтересовались, как там жить.  Про воду и писать не буду: она доходит на девятый этаж только глубокой ночью. Вот и постирай, особенно если вся жизнь зависит  от идиотки, на которую нет управы!

Заканчивается моя смена, заканчиваю свое письмо. Пойду домой. Хо-дить ночью не страшно, идет много народу. А в общежитии встречает Дима, боюсь соседки. 

                .     .     .

Осень, 1991                п. Корсаково

Любочка! Не на шутку обеспокоена твоим молчанием. Что случилось? Ответь, иначе брошу все и прикачу, как в старые добрые времена.

Я побывала в отпуске. Не отдохнула, а только измучилась от соседки. Когда она только работает? И где люди деньги берут на вино, когда и на еду не хватает?!
 
С прошлого лета у одной бабушки в частном секторе помогаем сажать огород и ухаживать за ним.  За это она разрешила  разработать на задворках клочок земли для себя.  Картошку - шесть соток - сажаем в поле, но ведь  хочется иметь для детей и зелень, и морковку. Идти в прислуги к чужой женщине согласилась не только из-за этого: хотелось, чтобы у детей была возможность побегать по травке, посидеть на крылечке. Шли только с этим условием.

Скоро поняла, что чужие дети никому не нужны.  Стали с мужем ходить на огород по очереди, без детей, жизнь усложнилась. С легкой руки хозяйки завели кроликов.  Месяц они жили у нас под столом в общежитии: никак не могли сделать им прививки, без которых  животные просто не жильцы, из-за не проходящей эпидемии в поселке. Уже в августе  они дали огромный приплод. Нужно много травы, Дима заготавливает сено в зиму.  За все, про все  приходится хозяйке отрабатывать: муж распилил и расколол целую машину дров, мы с детьми - складывали в поленницу. Поливаем ее огород, полем траву. А поливать она велит точь-в-точь  с четырех до пяти вечера, дескать, это лучшие сроки по книжке. У меня же в это время либо не закончилась первая смена, либо уже началась вторая.  Хозяйка этого не понимает,  доводит меня и смешит всю улицу.  Имея все, ну что не почудить?!

Как не выкладывались, а со своего участка на задворках в прошлом году ничего не собрали, не знаю, как будет в этом. Помойка - она и есть помойка. Хорошей земли, как обещала вначале, хозяйка не дала.  В последний момент вдруг нашла «арендаторов», пожилых  людей,  приезжих.  Они на нее не работают, только свой участок обрабатывают, у них и урожай приличный. Чем ее ублажили, не знаю. А фраза: сажаем вместе и урожай пополам, - осталась фразой. Все, что заготовила на зиму, покупала на рынке, ведь совсем без запасов нельзя.   

Дима сорвал поясницу, раскорчевывая этот участок.  Разве может такая земля, к тому же заболоченная, родить? Облагораживать ее есть ли смысл: прогонят на другой год, и получится, что все зря. Не загадывая далеко, осенью взялась разрабатывать у хозяйки ягодник, тоже на целине, неугодье. Может, хоть какая ягодка достанется деткам: не все же им слюни глотать, на чужое глядя?  Вносила кроличий навоз, корчевала, копала, сажала, поливала, а в результате тоже сорвала поясницу. Даже не могла доползти до архива, взяла больничный лист.

Но есть и радости: в июне свекор позвал нас в гости. Поддержала даже хозяйка, отпустила на неделю. Дима травы накосил гору, и мы поехали. Переживали, как примут с малыми детьми. Приехали некстати: у их дочки Ксаны (сводной сестры моего мужа) были выпускные экзамены.  А они так нам обрадовались, выделили комнату,  Ксана играла с детьми, ходили на пляж, на дачу. Экзамены Ксана сдала «отлично», школу закончила с серебряной медалью.
 
Наталья Ивановна, жена свекра, проявила такое радушие, буквально сделать ничего не давала, уж хотела и стирать на детей! В первый же вечер предложила нам с Димой сходить в кино вдвоем! Мы-то с малыми детками да нашей соседкой уже позабыли, что в мире есть кино  и  туда можно ходить таким как мы! Наталья Ивановна побежала за молоком в частный сектор, хотя молочный магазин у них на первом этаже. Была потрясена ее добротой, великодушием, воспрянула духом,  ведь я совсем разубедилась в добрых человеческих отношениях.

Получается, у меня две свекрови: одна - настоящая, другая - хорошая. В гостях забыли, что мы люди второго сорта: и плечи развернулись, и голова поднялась. Будто в общежитии не жили, метлой не мели, не батрачили за кусок. Приятно чувствовать, что ты кому-то дорог!

Приехали, занялись огородом. Хоть отдачи мало, но я не унываю:  все лето при деле были.  А мужчине - как без дела? Сразу ударится в пьянку, или гулянку. Соблазнов хватает.

Недавно, по секрету от хозяйки, купили свой участок втридорога (по очереди – не дождешься), рядом с нашими друзьями. Купили и лес на двоих. Теперь Дима и друг Женя в свободное время рубят дачи, сразу две. И хотя оба впервые взяли в руки топоры, дело ладится. Хозяйка же, когда узнала, расстроилась: где еще взять дармовых дураков?

Но хочется свое иметь. Квартир, видно, не видать, пусть хоть летом будет где детям отдохнуть. Участки  - болото да кусты, в июле вода стоит. По половине, по трети у каждого хозяина занимает болото. А кругом - поля совхозные благоухают бурьяном. Но нечего на поля зариться, государственные они! А дачники - из другого мира, инопланетяне. Их в болото сажают, они по уши рады. Это сейчас болото, а «через четыре года здесь будет город-сад».

Чем больше узнаю  Диму, тем больше привязываюсь. Неудачник он по жизни, унизительно это для мужчины. Но верю в его счастливую звезду. Добрый он, отзывчивый, работящий, всегда на него понадеяться можно! Не может не повести такому человеку! Но в среде, где живем мы, разве устоишь с мягким характером, с хорошим воспитанием? Не может по крупному счету муж быть широкой спиной для нас. Можно ль упрекать за уступчивость, за воспитание? Ведь это достоинство! Мы живем в мире, который на голове стоит. Не хочется под него подделываться. Хочется остаться собой. Пусть идиотский мир под нас подделывается!

Скрипя сердце, к хозяйке дохаживаю. У кроликов падеж начался, прививки не спасли.  От поголовья семь штук осталось. Видеть их мучение и гибель - не захочешь мяса! Кролики были как члены семьи, как Машина любимая Кнопочка сдохла, так не вожу детей к «зайчикам». Боком совместное хозяйство выходит. Вся отдача с него - хозяйке в погреб.  Прав Женька друг (а он тоже через это прошел):   бабушки - они все хорошие, пока на них не работаешь!

И почему должна я работать на чужих людей,  когда у родителей яблоки и сливы в саду  гниют? Почему все лето торчим в общежитии, когда в отпуск могли бы ехать домой?  Полола бы, окучивала, неужели отдыхала бы? Не отработала бы хвост морковки? Если мы плохи, неужели внуки настолько чужие, чтобы не пожалеть? Понятно, отец спился, ему все до лампочки, а мать? Но вспомню, как в гости однажды съездили, и подумаю: ну их всех! «Несчастная жизнь» родителей порой кажется раем, по сравнению с нашей, счастливой. Квартира на двоих трехкомнатная со всеми удобствами, пристроек к ней куча, хорошая работа, оклады, позволяющие жить, а не за жизнь бороться, хозяйство. Конечно, они несчастные, потому что кончилась любовь. А у нас с Димой есть любовь, если я с Машей сплю, а он с Пашей?

И последнее. Была у меня возможность перейти в отдел снабжения ин-женером: большой оклад, командировочные, плюс путешествия по стране за казенный счет. И себя проявить можно: пробивные способности, умение ориентироваться по обстановке, принимать решения, разбираться в инженерных вопросах. И Дима поддержал, согласился сидеть на «больничках». И начальник взять меня не прочь: те, кто из общежитий, хорошо работают, у них подход к жизни особый. Но куда с малышами на такую должность? Дал начальник на обдумывание сутки. Весь день места не находила, ночь не спала. Все взвесила, обдумала, вплоть до зимы с болезнями. Забрала заявление! Неделю жалела, придти в себя не могла.

Дети ходят в садик, но постоянно болеют, особенно Маша. Отиты у нее хронические: то лежит в больнице, то колют уколы. Чуть что - сразу уши! У Маши очень плохая, тяжелая группа, рада бы ни дня туда ее не водить, от ее слез и обид сердце рвется на части!  Но не могу сидеть дома, жить только на зарплату мужа. У Паши - и группа хорошая, и воспитатели - лучше матери родной.  Проблемы со штанами отпали, но так же ручьем  льется слюна, те же руки-крюки, не может ни карандаш взять, ни пуговицу застегнуть, а ведь уже четыре года. Заговорил, но только с нами, да с воспитателями, если сильно попросят.  Картавый, «каша во рту»; абсолютно не понимает, где мужской род, где женский: кошка у него - он, а стол - она.  Его речь не поддается осмыслению, уже не умиляет, а настораживает.  Даже команды: «дай!», «возьми!» -  не хватает толку выполнить.  Воспитатели работают с ним, хотя у них - целая группа других, более толковых и умелых детей,  но они находят время и для моего ребенка;  дают нам задания на дом, советы. Не дают опускать руки, требуют никого не слушать, если будут высмеивать моего ребенка: у него такое развитие.  Учат, как поддержать в нем небольшие успехи, закрепить: просто надо ему помочь, побольше, может быть, чем другим детям.  А если сложить ручки и упустить время, то ребенок никогда не догонит ровесников.  В Пашиной группе среди детей  отношения как в хорошей семье: каждый знает недостатки других, но старается их не замечать. Принимают друг друга такими, какие есть. И отношения воспитателей к детям - материнские. Эти опытные пожилые женщины, отработав с детьми по двадцать лет, вырастившие своих деток, не жалеют своей заботы и любви для чужих. Они делают для наших детей больше, чем мы сами,  потому что  весь день с ними.

P.S. Не успела отправить письмо, как случилось несчастье. Дима вечером пошел кормить кроликов к хозяйке. Пришел ночью, весь в крови.  Я не хватилась, думала, что он заболтался.

Его избили пятеро пьяных парней.  Осложнило дело то, что Дима сразу же начал защищаться, наподдавал им, что их только разозлило. Они повалили его и били ногами до потери сознания, а потом бросили в кусты.  Парни не местные (у мужа отличная милицейская память), скорее всего, приехали в поисках подвигов на московской электричке, и с нею уехали. Из числа тех оперившихся проходимцев, которые от Армии «косят», нигде не работают, развлекаются за счет родительских тугих кошельков. Такое в поселке – не новость.

Оказалось, сотрясение мозга, перебита переносица со смещением. Пролежал в больнице две недели. Ежедневно ездила к нему. Успевала и в сад, и на работу, и кроликов кормить.  Хозяйка ни разу не освободила, хотя травы горы накошены, вот тебе и «хозяйство пополам»!  Не предложила в трудную минуту хотя бы посидеть с детьми. Так и таскала за собой.

На работе - во вторую смену - целую неделю только отмечалась,  ключ в ОТК отдавала, девчата меня прикрывали. А начальство, узнав, даже словом не обмолвились, спасибо им!

Этот случай заставил призадуматься  о незащищенности нашей семьи.  На кого понадеяться, случись что?! А если бы я уже вышла в отдел снабжения и укатила  в Среднюю Азию?  Бог отвел от меня эту напасть,  но и предостерег таким вот печальным образом.

                .     .     .

28.11.1991                с. Смоленское

Надюшка, с делами совсем закрутилась. Зимой сильно болела. Пошла полоскать, схватила воспаление легких, лежала в больнице. А теперь уже неделю в больнице лежит свекор.

Дай Бог, чтобы получилось у вас со строительством дачи. Свое подспорье просто необходимо для поддержания семьи, для выживания. Не жалей ту работу, которая связана с частыми  поездками, даже если она хорошо оплачивается.  Детки еще слишком малы, да и мужу надоест, в конце концов.  В семье должна быть женщина-мать, а не заезженная лошадь.

И я горела честолюбием, а теперь думаю так: у деловой женщины должны быть условия для развития таланта (если есть), предприимчивости,  чтобы с головой уйти в работу. Ведь приходится отказаться от семьи, детей, или же сваливать все на чужие плечи: мужа, свекрови, или матери.  И в конце жизни - разочарование, и «некому руку подать»,  потому что женское счастье все-таки в семье. А если нет надежных тылов, и все на женских плечах, то из такой женщины получается нервное, издерганное, озлобленное создание, мало напоминающее  процветающую и ухоженную современную женщину, обеспеченную, окруженную маминой заботой и защищенную преуспевающим мужем. Нам с тобой это не подходит.

Мы воспитывались на идеалах труда, эмансипации, теперь (возможно неверно) я с горечью думаю, что мы пожинаем плоды такого воспитания. Детки отчуждаются от родителей, семьи. А как человек, годами живущий в круглосуточных яслях, сможет создать полноценную семью?  Деловые женщины - это крайность, надругательство над человеком. Когда-то и мне хотелось горы свернуть во имя будущего, чтобы дети жили лучше нас (фразы, но нам они стоили многих лет). Теперь думаю, что главное  - моя семья и дети, мое настоящее.   
   
В отличие от тебя, я - сельская женщина. Значит и домашних дел у меня больше, личное хозяйство. Жизнь круто изменилась, и мне, бывшей горожанке, пришлось держать корову. Рассталась даже с мыслью о поездке куда-либо, а раньше любила изредка путешествовать.

Хозяйство держать не в тягость, было бы чем кормить. Валерушка хо-рошо помогает. Есть у меня корова, два поросенка,  двенадцать гусей, семь уток, куры бройлерные и несушки, две собаки, кот Маркиз, а летом еще и огород. Не одной мне трудно, и всем нелегко.

На работе не сложились отношения с главным бухгалтером. И вообще коллектив недоброжелательный, много зависти. Главбух искусственно создает атмосферу под названием «разделяй и властвуй»: каждый старается добиться ее расположения любой ценой, даже топча другого. А вопрос в том, что главбуху через полтора года на пенсию,  но ей страшно оторваться от совхозной кормушки, ведь отовсюду отваливаются крупные куски.  Как от всего отказаться, кого доить? У нее задумка - остаться на работе до последнего вздоха. Но директора она не устраивает. А вдруг он не подпишет контракт  после проводов на пенсию?! Чтобы контракт или трудовое соглашение с пенсионером было подписано, надо устранить конкурента, которого эта «старая обезьяна» увидела в моем лице, особенно после того, как директор имел неосторожность предложить мне быть его заместителем. В общем, мне главбух создала такие условия,  что не позавидуешь.  В прошлом году не отпустила в отпуск, нельзя было никуда отпроситься.  По работе трудно придраться, так по мелочам.

Директору это нравилось, мною он хотел досадить главному бухгалтеру, оставаясь в тени.  Я терпелива, но и терпению приходит конец.  Нервишки мои стали сдавать, забарахлило сердце.  Если кошке игра с мышкой - забава, то мышке - крышка!  В августе освобождалось место библиотекаря в новом Доме Культуры, мне предложили его. Директор долго не подписывал заявление, велел отработать два месяца, уговаривал остаться. Говорил, что уберет  из совхоза «эту старую мартышку», это ей место в библиотеке. Я сомневалась, не ошибаюсь ли, может еще потерпеть? Эти два месяца были очень тяжелыми. К директору даже не заходила,  чтобы не слышать уговоры. В бухгалтерии дружно уговаривали уйти в библиотеку (надо же выслужиться). Главный зоотехник, бригадиры  и рабочие  уговаривали остаться. Кто перетянет канат! Валера советовал пожалеть себя и уйти в библиотеку.

В последние дни сделала выбор. За полтора года человека можно загнать в гроб, а у меня дети. Принимаю книжный фонд, чувствую себя спокойнее, лучше. Устала быть пешкой.

Недавно сдали новый двухэтажный клуб.  Библиотека будет на втором этаже.  После приемки книжного фонда буду перебираться на новое место.

                .     .     .

Топает Надя с серпом и с мешком за травой для своего крольчатника.

-   Надя, не поленись, заскочи, голуба! - от крайнего дома. Это родная сестра Надиной хозяйки: небо и земля они с ней.

-  Скажу тебе что, - сама говорит, а локти мелькают. Огурцы собирает Зоя Ивановна. - Наша-то старая что удумала! Я предупредить тебя хотела.
 
Надя мешок бросила, тоже огурцы рвет, помогает. Тоже локти мелькают.  Совкая Надька на работу, ей все равно кому помогать, лишь бы не стоять на месте. Увидела Зоя Ивановна и засмеялась:

-   Вот видишь, ты какая! Ты мужика запахала на чужом хозяйстве, и сама угробишься! А наша-то старая видит, как вы задарма работаете, так у нее аппетит разгорелся! Мало ей все, неймется! Удумала поросят держать и коз с вами  «на дво-и-и-их»! - передразнила Зоя. -  Вы, Надька с Димкой, дескать, вкалывайте, а мне спасибо говорите, что я вам это разрешаю. Здоровья нет, ноги не ходят, а жадность успокоиться  не дает! Надь, не связывайтесь! Вам отдачи от ее совместных предприятий - никакой, пожалей себя и мужа!

Ахнула Наденька в душе, но не остановилась. Еще быстрее замелькали локти.
 
-  Бери мешок, вон Яков мой травы накосил. Натолкай, да беги, вывали своим кролям!

-   Спасибо!

В один миг обернулась Надя.

...всего-то час поработали с Зоей, а чего только не переделали: и навоз отгребли, и картошки остатки из погреба подняли, и огурцы собрали, и гряды полили. Это в одни руки долго, а вдвоем?
Напихала Зоя Наде две авоськи: и огурцов, и картошки молодой, и ягод детям в пакет насыпала. Вот на кого работать-то надо! За час заработала столько, сколько у своей хозяйки и за лето не соберет!

-   Надо чего для детей, так заходите, не стесняйтесь. Угощу всегда, у нас всего много. Не жалко ведь! - попрощалась с ней Зоя Ивановна.   
               
Тянет авоськи, переламывается. Но ничего, своя ноша... Сидят на лавочке у общежития соседки, от безделья уставшие:

-   Счастливая, вон, сколько всего прешь!

Увидели! Дала Надя всем по огурцу, сказала беззлобно:

-   А вы сидите больше, пока к лавке не прирастете!

                .     .     .
               
                п. Корсаково
... едва выписали Диму, в больницу попала Маша. Сделали ей операцию на гланды.

Диму выписали сразу на работу. Я ему говорю: «Уж хотя бы сначала на легкий труд», - А он мне: «Где же на стройке легкий труд возьмут?». Так и работает: то голова закружится, то упадет.  После сотрясения  нарушилась координация движений. Идет и шатается, сам же этого не замечает. На высоте приходится постоянно себя контролировать. 

У соседки нашей произошла трагедия: в детском доме убили ее десятилетнего сына. Дима пришел с работы и сказал: Бог ее наказал! Я понимаю как никто другой, как она нас измучила, но уж если всегда сдержанный Дима посмел так сказать… Боже, к чему мы идем...

Хоронить сына соседка решила сама, отдать последний долг. В СМУ помогли забрать тело,  купить необходимое, конторские женщины все организовали, мужчины выкопали могилу.

Едва заявившись с кладбища и помянув сынка, наша соседушка всю ночь буянила и пела песни. Почему-то больше всех запомнилось: «Зачем ты в наш колхоз приехал...» На собранные людьми деньги (и в СМУ, и по общежитию) она пила и веселилась два месяца (был бы повод), не ходила на работу: на это давно закрыли глаза. Меня по-прежнему выслеживала, обещала убить (понятно, в отсутствие мужа). Мой двухлетний опыт, подогреваемый недавним событием, подсказывал, что это не шутка: я не высовывалась!

Дома она дебоширила так, что я точно знала, когда она в общежитии, а когда ее нет. Но однажды бдительность обманула меня. Соседка вошла тихо, даже я не почувствовала. Ничего не подозревая, пошла в туалет. Там услышала, как она вышла из своей комнаты следом за мной. Можно было отсидеться в туалете, но как долго? Надо было собираться на работу, во вторую смену, к тому же комната осталась незапертой, она могла ее разгромить. Просидев взаперти неопределенное время, я решилась выйти. Она только этого и ждала!

Не думаю, что тебе будет увлекательно читать, что она со мною делала,  но пересчитывать лицом кафельные плитки на полу и оставить половину косы в ее руках - удовольствием не показалось.  Здоровая баба, пожалуй, и прикнокала бы, но спасло то, что была она в сильном подпитии,  на длительное сражение неспособная. Едва удалось вырваться, но борьба за возможность защелкнуть замок продолжалась. Потом я отдышалась, собрала необходимые вещи.  Мужу оставила записку, что домой не вернусь. Твердость моего слова ему известна.

Сдалась я, Любочка, на  милость судьбы уже во второй раз. То в совхозе заклевали, теперь тут. Мужняя жена, а защитить некому. Два года вынуждена жить взаперти, отбыла, можно сказать, двухлетний срок. Какое воспитание получили за это время мои детки, затравленные, запуганные, задерганные? Сколько раз соседи, жалеючи меня, говорили мужу: «Ты бы сам избил эту дебоширку!» - Так ведь нет: «Женщин бить нельзя». - Но ведь это смотря кого считать женщиной... Получается, и я не женщина, раз муж допускает, что изгаляются надо мной.

Всю неделю ходила по инстанциям, выпрашивала  другое жилье. В садике играла с детьми, я тут свой человек, никто и внимания не обратил, что это я зачастила. Вечером шла на работу, ночевала в цеху: никто не отслеживает, все вышли за ворота после смены, или нет.
 
Неделю Дима и готовил, и стирал, и убирал. Объяснялись по телефону. Я твердо решила добиваться другой комнаты, заодно избавиться от сырости: нас опять недавно затопило.

Собрала все документы в суд (теперь каждая справка и консультация стоит денег) на выселение этой мрази из общежития. Юрисконсульт сказал, что это бесполезно, в суд должна заявиться организация, где работает виновница, или завод, в ведомстве которого  находится общежитие, а не частное лицо. Но СМУ и заводу до этого дела нет. В администрации завода признались, что легче дать мне другое жилье, нежели выселить эту известную дебоширку.

Везде мне говорили: наказать ее можно только в том случае, если бы она и вправду убила меня, а раз факт не свершился, то чего же я хочу? Или на худой конец, чтобы при избивании присутствовали хотя бы два свидетеля, а то ведь может я еще наговариваю на человека. Чтобы найти защиту у закона, надо быть сволочью как наша соседка.

Вскоре получила комнату - тринадцать квадратных метров, в старом, отвратительном общежитии коридорного типа. И этому обрадовалась. Привела детей, муж принес какие-то вещи. Он рвался то туда (боялся, что выломают дверь и разворуют комнату), то сюда.

На новом месте успокоилась. На старом же теперь соседка прячется от Димы. Но он выследил и потузил ее хорошенько. Так-то вот: с волками жить…  А то приходилось мне трястись за спиною мужа в страхе два  года. Уже «поехала крыша», нервы Маши никуда не годятся, а развитие Пашки - вообще моя боль. Какое развитие я дам детям - затравленная, затюканная, круглосуточно обзываемая последними словами?!  Где, где был все это время мой муж?  А он, чаще всего, был рядом.  Вызывать милицию, судиться - значит, прослыть склочником. Но и с хорошей репутацией он так и не заработал квартиру, хоть работает уже четвертый год. Начальство видит, что такого бесхребетного можно и обойти. Появляются какие-то льготники, кавказцы с капиталами, а мы уже потеряли надежду расстаться с общежитием.

Через два месяца мне дали большую комнату: двадцать четыре квадратных метра, так просторно мы еще не жили. Но потеряли больше:  секционное общежитие с коридорным не сравнить. Как у Высоцкого: «Система коридорная, на тридцать восемь комнаток - всего одна уборная». У нас - первый, технический этаж: вечная грязь, пьяницы-сантехники, сырые подвалы с крысами, да корсаковские комары даже зимой: летят из подвалов. Плодятся они там хорошо, никакая отрава не помогает. Познакомились с таким счастьем, как тараканы.  Борюсь с ними я одна, а соседки издеваются: мы тебе подбросим своих племенных.

В апреле я сменила работу, перешла диспетчером. Так же  две смены, но денег побольше, должность инженерная.  Много беготни: транспортировка деталей внутри цеха, внутри производства,  а также отправка готовой продукции заказчику. Во вторую смену работаю за начальника смены. Повышению рада, на заводе большие сокращения. Да и были проблемы на старом месте. Сменщица ушла в новый швейный цех, на ее место взяли девушку после техникума.  На беду она оказалась дочкой поссоветовской секретарши,  - в поселке это звезда первой величины! На работе ничего не делает, только с начальничками хихикает,  но когда подошло сокращение...  Знала, что не спасет ни высшее образование (у сменщицы его нет),  ни двое детей, ни то, что пришла на завод раньше ее, ни то, что с детьми не брала больнички.

Меня начали морально обрабатывать: коллеги и рабочие мне соболезновали (якобы прошел слух!),  а начальство - молчало.  Я к руководству выяснять отношения не бегала,  новую работу себе не подыскивала, заявление «по собственному» не писала, продолжала заниматься своим делом. А в узком кругу  во время «технологического перерыва» (то есть чаепития)  к слову брякнула, что я вообще страсть судиться люблю, и что наверху есть у меня знакомства. Все, что в узком кругу сказано, наверху отзовется обязательно (проверенный факт),  поэтому когда в службах цеха произошла перестановка, и освободилось место диспетчера, предложили его мне. Так, в условиях сокращения я пошла на повышение.

Радовалась заводу: отлаженное производство, новые технологии! Наконец-то, думаю,  попала туда, где и порядок, и дисциплина, и высота человеческих  отношений! Ан нет! Начальнички любят только пить да гулять,  все службы их в этом поддерживают. Будто это - неотъемлемая часть производства, будто  средства отпускаются на это. Технологов цеха зовут так: «Алк!», или «Людк!», могут руку вывернуть, дать пинка (шуточки молодого замначальника цеха), завязать рукава у халата и т.д. Трактористов совхозных вспоминаю с благодарностью. А тут? Вот и образованные люди. Я в коллектив не вписываюсь, никому не «потрафляю», на дешевизну панибратских отношений не клюну, да еще не пью! Вдруг я провокатор? Повышением не обольщаюсь и сколько продержусь тут - неизвестно.

Обстановка сейчас такая, что налаженное производство  вдруг стало никому не нужным.  Светлые головы наверху решили, что мир - лучше войны (кто б спорить стал?), а посему - конверсия. И вот люди, годами зарабатывая немалые деньги, остались и без заработка, и без работы. Рабочие с высокими разрядами ищут другие места, благо, Москва близко, но везде то же.

Начался перевод военного производства на продукцию мирную: поиски заказов, сырья, комплектующих;  заключение договоров,  разработка и выпуск технологической документации, доводка ее до производства,  внесение колоссальных изменений  -  легко ли освоить новое производство?  Все требует сил, денег, времени.  Новые изделия с таким трудом освоенные, вдруг оказываются никому не нужными.  Военное производство было отлажено, централизовано,  теперь же - полная анархия. Цеха внутри одного завода и то перецапались!

Еще работая в архиве, я сжигала горы документации по военным изделиям,  потом заводила новую.  Теперь же вижу, с каким трудом это новое осваивается,  как производство пробуксовывает.  Работаю недавно и то видеть это нелегко, а каково старым работникам завода?

На перепроизводство Москва  выделила большие средства, в том числе и на завершенку жилья - трех домов, и «малосемейки», где мы рассчитывали получить квартирку (писали об этом в газете). Но наши начальнички пустили денежки на другие «нужды»!  Все в коммерсанты заделались: в спокойном поселке теперь на каждом шагу появляются киоски да ларьки, как грибы после дождя!  И если совсем недавно можно было найти управу, теперь все повязаны одной веревочкой! Строительство остановлено, «малосемейка»  «заморожена»...

Из совхоза доходят такие вести, что его уже больше нет,  люди объединились в мелкие фермерские хозяйства (в основном, это родственники), взяли в аренду землю и скот. Но трудно с кормами, обложили налогами. Смылись вовремя, чтобы я там делала?

А что если и завод развалится? Нет, не должен!   Хоть и тащат с него кто что может  урвать, а все же и на новое производство должно остаться: велик гигант!

                .     .     .

15.08.1992                г. Калуга

Надюша, тридцать первого декабря свалилось на нас несчастье: Женя в лесу сучком травмировал левый глаз. Отец с дедом взяли его в лес заготавливать на зиму дрова. Они отпиливали ветки от стволов,  Женя сносил их в кучу.  Встал у отца за спиной,  а тот с дедом за шумом бензопилы не услышали,  что он близко подошел.  Отпилили сук и Валера потянул его на себя.  Конец этого сука и ударил Женю в глаз, ближе к переносице.

Женя получил тяжелую травму: произошло большое кровоизлияние в стекловидное тело. С тех пор мы по больницам. Месяц отлежали в Калуге, в глазном отделении, на рассасывании.  Затем направили в Москву, в НИИ глазных болезней имени Гельмгольца. В марте сделали там операцию, но восстановить прежнее зрение не удалось. Сейчас продолжаем лечение в Калуге. Надо доехать на консультацию в Москву.

Столько работы летом, а тут еще  в апреле отелилась наша корова, принесла телочку, дети ее назвали Муркой, как у кота Матроскина.  Первое время после отела доила коровку четыре раза, потом - три.  Вот когда пожалела, что никого из родных рядом нет:  никуда не отъедешь и не отойдешь. Пока лето, надо было нам полечиться в больнице, ждала сестрицу Танюшку. Но загад не бывает богат. Приехала сестричка с Андрейкой, погостили всего ничего: достала семейную путевку стоимостью 7600 рублей. А сама заплатила 1700. Это же подарок судьбы! Поехали отдыхать в Белгородскую область, в Дом отдыха, подлечиться, отвлечься. Сынок у нее - большой непоседа, вертун, озорник.  Мамочка старая, 68  лет, больная: устают друг от друга. Мама ко мне четыре года не приезжает: далеко, дорого, да и годы немолодые.

После сенокоса, когда перешли на двукратное доение,  появилась, наконец, возможность приехать сюда, полечить своего мальчика. Написать тебе также долго не могла: тяжело описывать свои несчастья, да и долгое время после травмы  у меня был нервный стресс. 

Хоть и трудно держать коровку, а все ж сильно она нас поддерживает.  В это жаркое, засушливое лето молока она дает мало,  но для семьи хватает, делим еще со свекром.  Ему остался год до пенсии. Но здоровье совсем плохое. Сказывается болезнь бронхов: задыхается, кашляет с кровью.  Да и печень барахлит, еле скрипит.  Частенько лежит в больнице.

Валера тащит свой воз и на работе, и дома: всех накормит, огород польет, корову подоит, нас часто в Калуге навещает.  С Валерой мы живем дружно, но нам трудно сводить концы с концами.  Болезни детишек сильно подорвали наш бюджет. Валера, как главный инженер совхоза получает по этой жизни очень мало: его оклад с июня месяца составил 2700 рублей. На мужа я не ропщу, ругаю только Правительство.  Что же это за вершители наших судеб,  если двое взрослых людей (не калеки и в здравом уме) не могут обеспечить не роскошную - нет-нет! - а просто сносную жизнь себе и детям?!  А если кого-то из нас жизнь выбьет из колеи - то тогда нищета в буквальном смысле слова!

В такую засуху может государство и увеличит цены на хлеб, но ведь совхоз продавал государству продукцию по смехотворным ценам. В апреле-мае частным сдатчикам молока платили два рубля семьдесят копеек за литр,  сейчас платят четыре рубля семьдесят копеек, тогда как в городе цена за литр - от семи до двенадцати рублей. Разницу в цене получают посредники: молочный завод (не случайно за полгода работы он стал миллионером!), транспортники и торговые предприятия. До сих пор над совхозом довлеет Госзаказ. Опять убытки, убытки и убытки. Город продает свою продукцию по фантастическим ценам селу, стараясь низкую производительность труда,  перебои с поставками комплектующих  компенсировать высокими ценами на готовую продукцию. Совхоз же  не в состоянии покупать новую технику, цены ее подскочили до миллиона. Зарплата в нашем отстающем хозяйстве  еще в мае месяце у Валеры была - 1400 рублей (оклад),  а ведь другие получали и того меньше. Что остается - бастовать?  Но сельский житель не может бросить обработку полей, перестать ухаживать за животными - это бесчеловечно.

Когда я приехала из Москвы в конце марта,  муж получил зарплату лишь за январь, зарплату за апрель мы получили лишь  в начале июля.  Приходится жить в долг, а это очень унизительно.  Разве не унизительно покупать хлеб в долг и так далее? Режим жесткой экономии осточертел! Нас еще спасала моя зарплата, платят более-менее регулярно.  Вот так мы и живем, откровенно радуемся жизни! Больше всего страшит, что лечение в больнице будет платным (ходят об этом разговоры),  ведь нам придется еще лечиться.

Ты прости мое такое длинное выступление «во славу» нашего Прави-тельства, но уж просто на душе наболело! Ведь сейчас дают наживаться лишь мошенникам и жуликам, спекулянтам и теневикам. А потом они, сколотив капитал и вложив его в совместные предприятия,  будут почивать на лаврах, - этакие «божьи одуванчики», - меценаты и благотворители!

Теперь о своей работе.  Работаю старшим библиотекарем с окладом с первого июня тысяча девятьсот рублей. Работой несказанно довольна. Пере-бралась в новое помещение, в новый Дом Культуры.  Сама себе хозяйка.  Работа позволяет держать корову, лечиться с детишками в больницах. На бывшей работе меня бы давно съели:  сколько я уже лечу Женю! И сейчас в больнице душа моя за работу спокойна, хотя отпуск закончился и лежу я «за свой счет».

Рада и за тебя: для такой деятельной натуры старушечья работа в архиве подходила мало. Здесь ты и материально выиграла. Не беда, что пришлось поменять общежитие. Самая большая беда - когда дети голодные и болеют.

Приватизировали вы свой завод?  У нас товарищество свободных фермеров было только на бумаге.  А сейчас совхоз включили в состав одной агрофирмы.   

                .     .    .


14. 01. 1993                г. Калуга
    
Наденька, когда получила от тебя деньги, я сама болела. Твое дружеское участие тронуло меня  до слез. Сколько раз ты в трудные минуты протягиваешь руку, поддерживаешь меня. Моя судьба сложилась не так гладко, как хотелось бы. И тебе несладко, но душа твоя не грубеет от жизненных невзгод.

Маме не писала о Женькиной травме, чтобы не расстраивать ее; отцу тоже - он давно стал чужим. Но от тебя не стала скрывать, хоть и тяжело было написать об этом.

В январе мне исполнилось тридцать пять лет, люди, правда, дают меньше.  Но  последний год меня сильно состарил. Столько было переживаний, только в больнице лежим уже в четвертый раз. Второй год отмечаю свой день рождения в больнице, а в этом году и Новый год, и Рождество. Лет мне еще немного, а кажется, что живу я долго-долго, даже устаю жить.

Люди боятся рубежей: 35, 40, 45 лет... Круглые даты заставляют оборачиваться назад, задумываться над жизнью. Мужчине возраст придает солидность, я же с унынием отмечаю, какая становлюсь старая. Но уныние не длится более трех дней: ведь не артистка же я, чтобы убиваться о возрасте! Главное - я нужна своим детям, семье.

Женя разбаловался по больницам, порою становится просто невыносим. В нем так мало от меня и от Валеры, что просто он как не наш сын. Характер у него такой же упрямый и эгоистичный, как и у моего «дорогого» свекра. Тот дожил до шестидесяти лет, а остался таким же грубым, неотесанным мужланом; начисто отсутствует внутренняя культура, свойственная даже людям малообразованным, отсутствует внутренний такт.

У Жени же еще и нервозность с самого рождения, результат моей «сладкой» жизни в семье свекра во время беременности. Плохая наследственность (а у меня еще бабушка была близорукой), коснулась и детей: близорукость у них от рождения.  Кате еще в августе сделали операцию - склеропластик  на один глаз, а сейчас сделали на другой. Жене делали операцию по исправлению косоглазия (при травме была оторвана мышца и глаз косил). Одиннадцатого января деткам сделали операции,  хотя легли еще в декабре. Помешали нам праздники: в какой еще стране гуляют столько дней подряд?

Мало, переживаешь из-за болезней, так еще страдаешь из-за отсутствия денег, терпишь ежедневные унижения. С помощью твоих денег я смогла купить мешок сахара, когда он был еще по девяноста шесть рублей. А то все лето нуждались: то песку не было, то денег.

До декабря мой оклад был 2800 рублей, а у Валеры - 4600. В декабре прошла аттестация, присвоили одиннадцатый разряд, буду получать 8000, у Валеры вряд ли будут изменения.

С первого октября совхозное товарищество преобразовано в акционерное общество закрытого типа «Угра». Сюда вошло несколько хозяйств. Вывеска сменилась, а убытки остались. Осенью на мясокомбинат вывезли одну треть крупного рогатого скота и свиней,  чтобы расплатиться за горюче-смазочные материалы. Техника дорогая, бензин, дизельное топливо - тоже. Город берет за свою продукцию красную цену, а наша продукция ценится дешево: закупочная цена на молоко 12 рублей с декабря (а до этого была - 7 рублей).  Так же и мясо и все остальное. Администрация АО говорит: «А с чего мы вам повысим зарплату, ведь кругом убытки! Еле концы с концами сводим!» Но себя-то директор не обижает, зарплату получает в Москве,  и даже для  совхозного главбуха  размер ее остается коммерческой тайной.

Недавно (точно в тот же день, когда сгорел мой дом, но много лет спустя)  у нас сгорел магазин - промтовары плюс продукты. В нем осталась выручка за два дня. Выявлено, что поджег, так как выставлены решетки на окнах. Сигнализация уже давно не работала. Идет следствие. Возможно, что замешаны продавцы. Магазин находился на балансе совхоза, директор предложил продавцам платить из своей зарплаты шесть тысяч за аренду помещения, они отказались. Срок был предоставлен до первого января, и вот - пожар. Пока разбираются, кто прав, кто виноват, страдают жители. Хлеб привозит автолавка на два-три дня, за всякой мелочью приходится ехать в район. А теперь билет до райцентра - тридцать два рубля.

Вот так и живем. Живем в основном надеждой, что где-то будет просвет, не может же быть небо все время в тучах. В этом январе было очень мало солнечных дней...


                ГЛАВА 4

Март, 1993                п. Корсаково
               
Скоро год, как я работаю на новом месте, идут огромные сокращения, списками, по пятьдесят-сто человек ежедневно, благо, завод огромный. Страшно, Люба, остаться без работы. 

С безработицей на заводе (а больше тут негде работать) стали разъезжаться и корсаковцы; обменивают квартиры, даже и с проигрышем, тянутся в родные  места: в Барнаул, Оренбург,  Свердловск, Удмурдию. Агитировали, назвали народу из дальних мест, ехали люди за квартирами, а теперь столько-то народу стали никому не нужны!

Моя сестра с семьей уехала на родину мужа с нашей родины, где только в замужестве прожила пятнадцать лет. Ни двухкомнатная  квартира со всеми удобствами, ни хорошая работа, ни заработок не удержали. Достали пьянки дорогого папеньки, живущего в соседстве. Мать поехала с ними, они побоялись ее оставлять.  Родня мужа позаботилась, чтобы совхоз принял семью в новый дом. Но жили еще долго у свекрови, устраняли недоделки в доме. Приехали в деревню не с пустыми руками: живности привезли целый двор, сад перевезли, насколько возможно. Муж пошел работать механизатором (инженер-механик!), сестра - в библиотеку. Живут своим хозяйством, заработки в совхозе - только на бумаге. После их отъезда отец приезжал ко мне. В пустую квартиру сестры не позвал меня даже символически, к себе в трехкомнатную - тоже.  Сказал, что поселит в пустую квартиру девок-торгашек, чтоб закуска с вином была ему без талонов и без очереди. Бог судья ему, но не все ему распоряжаться; самого не выгнали бы за пьянки: обе квартиры  - ведомственные.

Хорошо всегда он ко мне относился: и картошку помог выкопать, когда Маша грудная была, и с детьми приехал посидеть, когда и мать, и свекровь отказались. Старалась и я к нему относиться хорошо. Мне он ничего плохого не делал, приезжал трезвый. А тут и мои нервы сдали, так стало обидно за сестру, сорвавшуюся с семьей с насиженного места! От скандалов бежала, да чтобы тесть зятя не спаивал. А ей ли в деревне жить с больными детками?

За себя не обидно: даже если бы позвал меня отец к себе, разве решилась бы? От чужих алкашей измучились, а тут свой в подселении! Я-то всю жизнь по чужим углам, что обижаться. А у сестры все то, что у нас только могло быть в неопределенном будущем, уже давно было: и устроенный быт, и достаток, и хорошая работа, и заработок - и вмиг всего лишиться! Пусть новый, свой дом, но это не квартира с удобствами: там от одних печек чокнешься; с одним переездом хлопот сколько, ломка привычек. И все - не по молодости лет… Было тошно на душе, отец понял мой недружелюбный настрой и вовремя уехал, от греха…

Жизнь стала невыносимой, замучили огромные очереди за продуктами, талонная система, мизерные - на граммы - нормы выдачи продуктов на месяц. Надо совсем не работать, чтобы ловить «привоз»  продуктов.  А уж нормы-то! - Нальют двести грамм растительного масла (если в очереди не задушат), а уж какое качество - там не глядят, хватают так: то ли это подсолнечное масло, то ли машинное!  Норма выдачи макаронных изделий скатилась с одного килограмма в месяц до ... шестисот грамм!  Это поскольку же надо есть, чтобы в такие нормы вписаться?! Порошка стирального не видела несколько месяцев. А как можно «отстирать»  семью с двумя малышами, с мужем каменщиком двумя кусками хозяйственного мыла: именно такая дурацкая норма установлена на четырех человек в месяц! А одиноким людям дают кусок мыла на два месяца!

Унизительно стоять в очередях за водкой. У нас ни в один семейный праздник не было бутылки на столе, а тут приходится покупать эту гадость, потому что  она, как никогда стала «жидкой валютой», талоны на водку - не менее ценны. Промтовары, как и продукты, исчезли  с прилавков, талоны на них не отовариваются.  Колготки, носки, детское белье - в дефиците.  Всю жизнь душит этот дефицит, хорошего и вспомнить нечего. Когда Маша пошла (лето 1987), мы нигде не могли купить ей ботиночки и колготки. Сколько лет прошло, а проблемы - те же. Сколько же можно терзать людей, бессовестно врать про какие-то там перестройки?!

А недавно на фоне несостоятельной талонной системы придумали «отпускать» цены.  То там, то сям стали появляться продукты, но их не укупить.  Цена высокая, а товар - явно залежалый, те же куры - аж черные. Сначала надо сгноить продукты, такой ценой выращенные, потом швырнуть людям, как собакам, дескать, и так сойдет! Прямо вредительство какое-то! Или одежда висит (без талонов) по высокой цене, но такая, что стыдно одеть. Может, когда-нибудь и будет качество, но по высоким ценам все равно не купишь. Тогда для кого это все будет висеть и лежать? Рядовые люди рублем обижены, едва сводим концы, жить в долг мы не можем, ведь долги надо отдавать (то есть занимать надо «под что-то». Подо что я займу?) А многие живут даже похуже нас.

Хорошо, хоть в поле разрешают сажать картошку, только она и выручает. На даче участок у нас плохой, крайний: корчуем и кусты, и большие деревья, и пни, и болото облагораживаем. Чтобы что-то посадить, делали дренаж, натаскивали землю в ведрах. Хватило силы только на одну грядку, длиною в двадцать метров, шириною - в два. Посадили на ней  лук, морковь, свеклу.  Дима сделал теплицу для огурцов. Я разбила ягодник под клубнику.  Посадили кусты: смородину, крыжовник, сливу, вишню: голое болото с пнями, а кое-где - ветки наших насаждений торчат! Все лето Дима и Женя строили дачи, сделали только по шесть венцов (то есть по половине сруба каждому; но если поставить друг на друга, как раз одна дача готова). Работали, как проклятые,  с четырех утра до двенадцати ночи, голодные (отпускные задержали на три месяца). С непривычки и неумения дело продвигалось медленно, хотя даже бывалые плотники похвалили: как себе делаете! Хоть и работали до кровавых мозолей, хоть и едва приползали с дач (непонятно было, кто кого тащил!), но мне кажется уже, что не рассчитали мы свои силы: как бы не вышло с дачами то, что с институтом, не бросил бы!

  Нелегко мужу и на работе. На стройке уже шестой год, а ни разу не приносил в семью маломальскую зарплату. Понятно, что работает из-за квартиры, но и ее-то не видать. Сначала кавказцы лезли вперед, со своими взятками, теперь они получают без взяток, как пострадавшие от землетрясения.  Потянулся шлейф несчастных пострадавших из Чернобыля. Я им соболезную, но видно, наша судьба до смерти стоять под номером один в очереди на жилье.

Появилась еще одна категория переселенцев, русских, но всю жизнь проживших в республиках,  там родившихся, а теперь потянувшихся на историческую родину. А если это только первые ласточки, а потом переселение станет массовым, получит статус льготников?!

Нервы у Димы расшатались, он уже неоднократно  высказывался, что если бы  был уверен,  что, осиротив детей,  нашей семье, как первой на очереди дадут однокомнатную «хрущевку»,  в старом фонде, он - не задумываясь - расстался бы с жизнью. Осознаю, что такое воображение многие сочли бы больным,  но и сама я поступила бы также, да только знаю,  что никакой ценой не получить давно заработанного жилья,  а сирот выметут на улицу даже и из общежития. У нас обоих «поехала крыша»,  мы зациклились на работе «во имя квартиры», положили две жизни коту под хвост, а видно, и подохнем в общаге.

Мужа в зарплате всегда обижали. Где это видано, чтобы рабочий получал зарплату меньше минимальной пенсии?! Ведь в отличие от пенсионера ему надо кормить семью. Понятно, что у пенсионера много денег идет на лекарства. Но  сколько идет на лекарства Диме - одному Богу известно, а кроме него в семье еще двое часто болеющих детей. Самая здоровая - я.   
    
После сотрясения мозга Дима сильно сдал. Работа тяжелая, а тут  еще связались со строительством дач.  Дома кормежка - одно название, лучший кусок - детям, сам едва таскает ноги, одна болезнь догоняет другую: то грыжу нажил, то заболел желудок (подозрение на язву), «просыпается» время от времени  то экзема рук,  то радикулит, то бронхит. Каждая из этих болезней сама по себе тяжела, а все вместе да при душевном разладе с самим собой - становятся невыносимыми!  Палец порежешь, и то больно, делать ничего не можешь, а  экзема до костей грызет, как с раствором работать?!

Свекровь приезжала, но к сыну  ни капли сочувствия, ни душевного участия.  Живет своими проблемами, из пальца высосанными. И все завидует! Мне позавидовала, что муж до копейки мне зарплату отдает, а что это - копейки - не посчитала!  Когда-то и ей отдавал до копейки зарплату, какая не у каждого директора была, про это забыла. Не помнит и то, что женился он гол, как сокол. Конечно, не пил - это и впрямь достоинство. Он бы может и рад, да на такие деньги, какие у него сейчас, пить не начнешь: кушать  не на что. Надо соболезновать, а не завидовать. Живем вместе столько лет, а все еще раздеты-разуты, и детям своим ни курточки ни разу сами не купили, ни сапожек. Довольствуемся тем, что люди подадут после своих деток. А если перестанут подавать?

Устала слушать плач свекрови про маленькую пенсию, которая побольше наших двух зарплат, вместе взятых! Так и хотелось занять денег и  подать ей на пропитание! Была бы бедна, сидела бы дома, лапу сосала, а не гастролировала по всему Советскому Союзу!

Замечаю, что становлюсь все хуже. Но не хочу скрывать от тебя ни свои дурные мысли, ни тяжелые отношения с окружающими. Да и вокруг  люди как осатанели, черная зависть разъедает души, даже там, где не завидовать надо, а пожалеть! Что ли политика направлена на то, чтобы рассорить между собой людей. То всем хватало места под солнцем,  теперь мы смотрим на приезжих, как на захватчиков наших рабочих мест и квартир. Они хоть где-то пожить успели, а мы даже еще и не попробовали.  Пенсионеры раздражают тем, что могут на свои пенсии хоть как-то жить, наши же зарплаты не тянут до их минималок, а ведь  у нас дети. Да и эти зарплаты ждем месяцами. Старшее поколение роскошно живет в квартирах, а их дети и внуки наводняют общежития.  Понимаю умом, что это они себе заработали. А что заработали мы себе, кроме болезней? Мы - больнее своих родителей, а наши дети - больнее нас. Голодают с утробы материнской, откуда здоровье? Портятся отношения и между женами и мужьями. Я никогда не подумала бы, что смогу высказать даже в шутку мужу про его заработок, чем он виноват? А со временем нет-нет да и скажу: что же это у тебя за зарплата такая? С чего тебе пенсию-то начислять будут, если всю жизнь за гроши проработал? - И знаешь, что он мне ответил? «Не знаю, как кому, а мне не грозит до пенсии дожить».

Нищета, существование на грани вымирания, неуверенность в завтрашнем дне, болезни в семье - сделали из меня не человека, а чудовище.  Никому теперь не ищу оправдания, никого не жаль мне, кроме своих деточек. Родили мы их на мучение, убивать нас за это надо: не можем обеспечить им жизнь.

В общежитии появились случайные люди - местные пьяницы, которым оборотистая комендантша «помогла»  обменять квартиры на общежитие. За такие «обмены» она получает от состоятельных людей хорошие барыши, как посредник. Пока  время смутное, ловкачи греют руки. Вокруг - невиданная дикость. В общежитии грязь по самые уши,  даже «бесхозных» покойников хоронят от нас, с нашего технического этажа, и обмывают на общей кухне.

Прошлый (високосный) год был особо «урожайным» на смерти и самоубийства.  Погибают, в основном, молодые, ведь и поселок у нас молодежный, самый «преклонный» возраст - пятьдесят лет. Инфаркт, рак, кто-то - в ВОХР-е застрелился, кто-то из окна выбросился, кого-то сбила машина, кого-то с электрички скинули. Здоровым не на что жить, содержать семью, у больных денег нет на лекарства (и самих лекарств). Ложись и помирай.

Все силы отнимает Паша. Его определили в логопедическую группу, форсируем отставание в развитии. Лежал месяц у психоневролога, сейчас занимается с логопедом.  Хватает всем: и воспитателям, и нам.  Задания - большие и сложные для него: гимнастика для языка, артикуляционного аппарата, для общего развития; заучивание стихов, простеньких текстов; учимся на вопросы отвечать, составлять предложения. В садике муштруют, дома: одни слезы.  Плачем на пару. Спасибо папе, только с его помощью материал закрепляем!

Не умеет рисовать, лепить, застегнуть пуговицу. Ни  ручку, ни карандаш не умеет взять, в пять-то лет. Говорит:  «А у меня руки больные!» - «Чем же они больные?» - «А они у меня - къюки!» (крюки). Но умеет ложку держать и в рот попадать, так что не отчаиваемся!

Ежедневно делаю ему массаж кистей рук. Прибегу в  перерыв (во второй смене - это всего сорок пять минут!), он уже в постели, спать хочет; все процедуры за день надоели, а тут я еще! А мне надо быстрее, через проходную не пустят, хоть вместе с ним реви!

Боремся за Пашу  - и врачи, и логопед, и воспитатели, и мы.  Дети его не дразнят, не обижают, а ведь у него до сих пор слюна течет.  Ко всему в добавок у Паши плохое зрение:  близорукость и дальнозоркость одновременно в обоих глазах, плюс астигматизм. Как сказал окулист - «уникальное зрение». Это им уникальное, а нам - одно горе. Видит плохо, сам нерасторопный, медлительный, руками ничего сделать не может, речь плохая - вот и недоразвитие, отставание.  Врач объяснил, что все эти центры - слюноотделения, мелкой моторики рук, речевой  и умственного развития рядышком в коре головного мозга лежат и очень связаны.  А отставание в развитии объяснил тяжелой беременностью. Мозгу ребенка не хватало питания.  Да уж где его мозгу, когда и моему животу  не хватало.  Не было в моем рационе ни рыбы, ни мяса, ни овощей-фруктов,  ни соков.  Мужу казалось, что и макарон достаточно. Раз бегаю, как лошадь, работаю, где только можно,  не тошнит на каждом шагу - то и беременность нормальная.  Но что же теперь головой об стенку колотить?  Надо помочь ребенку, пока время не упущено.


                .     .     .

1993                с. Смоленское

Наденька, и у нас не жизнь, а прозябание. С прошлого ноября в совхозе, а теперь в кооперативе не дают зарплаты. Раз в месяц бывает аванс, только на хлеб, или выдают натурально: мукой, растительным маслом, сахарным песком, но понемногу. На Новый год не получили ни рубля из кооператива. Мне на работе выдают только аванс, а зарплаты нет с ноября прошлого года. Вчера еле нашла денег на пачку сигарет Валере. Пенсии на три месяца задерживают.  Все находятся в состоянии, близком к спячке. Не радуют праздники, не радует сама жизнь. По сельсовету в прошлом году на двадцать умерших родилось лишь двое. Хлеб не покупаем частенько, нет денег на крупы, макароны, а раньше  были запасы. Я еще свою зарплату получаю, хоть и с опозданием, а то как и жить?! Дети растут, все нужно: на зарплату купили Жене зимнюю куртку и сапожки, опять в долгах.  На селе открыто несколько торговых точек,  но доход у них вряд ли большой: у населения нет денег.  Клуб, где я работаю, не отапливается с лета. В библиотеке такая же температура, как и на улице. Работаю больше ногами: хожу в школу, разношу книги по домам. А там - не усидишь, сразу замерзнешь. Школу затопили только вначале ноября, клуб не топили, должны были  за электроэнергию.

Но работа мне нравится: участвую в самодеятельности, провожу свои мероприятия с детьми и со взрослыми. Это - единственное светлое пятно в моей жизни. Заставляют описывать все в районной газете, за год набирается семь-восемь публикаций. Так как пишу про свою работу, в редакции дали мне псевдоним. Редакция даже поздравила меня открыткой с Новогодним праздником.

Много сейчас размышляю «о времени и о себе». Человек я в душе романтичный. Но с детства у меня было много комплексов: и очки, и жирная кожа на лице. Да и наша мама, сама закомплексованная,  замученная болезнями и ревностью к молодому мужу,  не могла помочь мне и сестре  дать себе  правильную самооценку. Планка ее всегда была сильно занижена. В институте, в молодежной среде, в студии - в кружке единомышленников - поняла, что я не только не хуже других,  но во многом   лучше тех,  кто просто с детства уважали  себя,  и невольно заставляли  уважать себя и других.  А часто их дворцы были выстроены из песка.

Глубоко верила в идеалы своего времени, собственно, и теперь верю в них. Идеалы гуманизма, добра, труда, приносящего радость и пользу другим, идеи взаимопомощи,  своей причастности ко дню сегодняшнему, веры в то, что завтрашний день  будет несомненно лучше -  такие жизнеутверждающие основы можно найти не только в бывшем социалистическом обществе, а и в  любой религии. Наше воспитание давало все же нам какую-то мораль; а человек с моралью всегда имеет массу «комплексов»: это и честность, и совестливость, и порядочность,  и правдивость, и трудолюбие,  и доброта...  Скажи пожалуйста, кого с перечисленными качествами в современном обществе - обществе без морали -  не сочтут закомплексованным? Без комплексов только пьяницы, воры, проститутки и убийцы.

У меня начинает накапливаться ярость против зажиревших, как свиньи,  богатых. Против бестолкового и немощного Правительства. На каждом шагу чувствую свое унижение, что не коммерсант, не банкир, не предприниматель.  Что нет у меня жилки такой - рассякой! Им миллионов для жизни не хватает. А как прожить по-человечески на библиотекарскую зарплату, да еще и вовремя ее не получая?! А здесь даже подработать негде: у нас нет, библиотекарей, в отличие от "клубников", возможности зарабатывать деньги самим. Спасибо, что хоть те дают деньги на совместные мероприятия - на покупку призов. 
               
Много проблем, но в библиотеке почувствовала себя  на своем месте. Приезжала ко мне  бригада редакторов,  написали о Смоленской библиотеке, как об одной из лучших в районе.

В это время в совхозе запарка с картофелем была, так что меня на переборке в хранилище нашли.  Но не такая же я - в фуфайке, да в платке! Забежала домой - всего на десять минуточек, выплыла лебедушкой - в лучшем платье своем, с прической. Так и сфотографировали меня для районной газеты. А заботы - как и у всех библиотекарей в районе: обнищали библиотеки, денег не отпускают на шариковые ручки, клей, фломастеры - выставки оформлять.  Мало новой литературы, сильно урезаны периодические издания. Постоянно отключают электричество. Сама мерзну, и читатели, пока книжку  в карточку запишу!  Говорят, «спонсора ищите!» - а где в деревне его найдешь, кто свои денежки выложит?

Деньги есть в районе, но ходить надо. С протянутой рукой клянчить. Приезжала я  к главе администрации района по нуждам своей библиотеки.  До кабинета дойти не успела, перехватила меня начальница, отговаривать стала.  А чего боятся-то? Мундир свой запачкать? А я хожу: вода камень точит. Немного помогают в проведении подписки. На этом их покровительство кончается,  все то же нищее существование, та же задолженность по зарплате. Буквально осчастливили, что дали на майские праздники зарплату аж за март.

Подумаешь, скажут,  нашла тревожиться о чем!  А я все-таки считаю, что не хлебом единым жив человек,  и хотя библиотека - не передний край, а  и ей нельзя умирать. Не пропал интерес у людей к хорошей книге, журналу, газете, а значит и моя работа нужна. Будни да будни в совхозе. Праздники редко выпадают.  Делаю их для сельчан своими руками. Было недавно: руководство районной библиотеки решило с большой помпой отметить  свой профессиональный праздник (вот уж точно - пир во время чумы!).

Не надеялась попасть туда, а все же готовилась. Директор нашего Дома Культуры, художественный руководитель, аккомпаниатор - вместе со мною.  Голоса у всех хорошие, спелись давно. Настрочила  частушки на злобу дня: когда еще выпадет возможность высказаться  в полный голос о том, что наболело? Не надеялась на праздник попасть, но в день выступления за старым смоленским библиотекарем вдруг прислали микроавтобус.  Воспользовались мы, нарядились в красивые русские шали и выступили перед собравшимися живьем.

Повернулась я опять к книгам. Бывало мне и не до книг, и период этот как жизни украл у меня. К книгам возвратилась, и небо больше с овчинку не кажется.  В себе силы восстановила, и сельчанам помогаю духом не упасть. Не просто это. Но сегодня нельзя человеку с обостренным чувством справедливости  оставаться в стороне, равнодушным к происходящему. Время такое, что нельзя все мнения под один знаменатель подогнать.  Ищу правду. Многие  ее ищут. Говорят, что правду не доискаться, уповая даже  на новоявленную гласность.

А много ли мы знали? А много ли знаем?  Кто я? - Да обычная сельская женщина. Затертая работой, забитая долгами,  морским узлом закрученная своими да детскими болезнями! Много ли известно мне? А другим?

И когда же известно станет, кому жить у нас хорошо? Не в общем, не абстрактно, а применительно к каждому, конкретно. Каждый ведь из нас для чего-то родился, со своим назначением появился на свет, а не только с амби-циями.  Не за тем же, чтобы горе мыкать, да водкой его заливать! Счастьем было бы для всех нас, по седьмое колено, если бы Россия свет увидела.

... а в России и просветов не видать...

Но вопрос философский. Смотря еще как на счастье смотреть. Говорят еще: счастье - это путь к нему. Так что, может, мы счастья-то не замечаем, идя таким путем?  Такого уж огромного счастья не ощущаем, не ценим, бессовестные!  По колено же в нем завязли, если не выше, как доярка в дерьме, а не ценим!  Где сознательность? Чего хотим-то еще?!
 
Одесситы желают недругам: «Щоб жилось тэбе в интэрэсное время!»  Разве мы недруги Правительству своему? Куда ж еще нам интэрэснее?!

Спорю с сельчанами на доморощенных диспутах на эту тему. Приучил нас старик Сократ спорить! Да, спорим -  история рассудит. Пусть хоть судит нас, если ей больше некого судить. Но чем больше мы спорим, тем, чувствую, больше распыляемся по пустякам. Наше мнение - власть имущим на потеху. С их-то позиции вообще - и работа моя, и мысли, и ночи бессонные - все коту под хвост. Что и разговаривать со мною? Не тот я элемент, который увидеть можно. Даже под микроскопом.

                .     .     .

23. 12. 1993.                п. Корсаково

Любочка, похвалиться мне нечем. Вот уже полгода как я -  безработная. Меня сократили. За месяц до моего сокращения  к нам в отдел пригласили пенсионерку, с пенсии отозвали.  Я ее еще застала: работала она раньше на станке с ЧПУ,  образование - семь классов и ФЗУ.  Привели мне  ее в сменщицы (на инженерную должность!), я месяц стажировала ее, а потом ушла в отпуск по графику. Спустя две недели, меня вызвали в отдел кадров,  ознакомили с приказом о сокращении.  В этот день - 10 июня - нас сокращали сто человек. Полгода еще держали нас при заводе, даже заплатили минимальную зарплату за четыре месяца – 7 740 рублей. Сокращение приняла спокойно, работой я уже не дорожила.  В последнее время крови нашей попортили  там немало, уж и сами  рады были уйти.  Завод разваливается на глазах, начальство зло свое на нас срывает. На тех, на которых опираются, на них и отыгрываются, будто мы и не люди, не руководители тоже, в конце-то концов! Получала за работу - четыре с половиной тысячи, тогда как «минималка» на Бирже труда - 7740 рублей. Нас разогнали, а своих людей поставили, непонятно только за какие заслуги. Я - не борец, это борьба неравных сил и интеллектов. Теперь армия бывших ИТР катается  на Биржу труда в райцентр, в то время, как «свои люди» получают наши денежки.  Моя конкурентка получает теперь шестьдесят тысяч (ей нашли).  Но, говорят, она магией занимается, ей сам черт помогает.  А мы хотим праведницами прожить, нас только и хватает на душеспасительные беседы.

В жизни, как человек я не состоялась. Нас слишком много «образовали» в свое время, всем дипломированным просто места не хватает. Да и что  такое диплом?  С ним только улицы мести да торговать. Слишком много "старых перечников" держатся за свои кресла. Старики живут долго, а куда нам сунуться: как узнают, что с детьми, так и не берут нигде. И мы уже не такие молодые. Найдутся более энергичные из нынешних, отодвинут нас с нашими принципами и идеалами. Они - гибкие, а нам переделать себя невозможно. Потерянное поколение. Я застала крах совхоза, пережили до финала крах огромного завода, который растащили до гаек и винтов; оборудование с числовым программным управлением, ловящее микроны, из цеха вычищали бульдозерами. Дима дождался краха СМУ: должен же кто-то присутствовать при последнем его издыхании! Два года он был последним каменщиком, «сдавали» его в другие организации, так как СМУ давно само не строит.  Большая часть денег, им заработанных, шла на содержание конторского аппарата. Работал по пятому разряду, а в трудовой книжке  - третий. Говорила ему: выгонят, так кто возьмет тебя с третьим-то разрядом?!

С квартирой тоже «пролетели». Их сейчас покупают, а не зарабатывают. Начальник задурил и без того одуревшую голову Димы сладкими обещаниями, а сам, вместо того, чтобы строить людям, выстроил себе особняк, разворовывает, что осталось. Шесть лет  ишачки на стройке ушли в трубу, а если посчитать еще те годы, что прожили в совхозе!  Ведь не жили, а только в нищете перемогались: только бы жилья дождаться!

Добровольно уйти из СМУ Дима не хотел: ну как же, ведь первый на очереди на жилье (два года уже первый)! Все лето начальник эксплуатировал его на строительстве своего особняка. Восемь часов отработает муж на стройке, а потом в пять вечера начальник везет его на машине  на личное строительство (от основной работы не освобождал, ведь надо все соки высосать из человека). На хозяина работал до двенадцати ночи, при искусственном освещении, плюс все выходные полностью.  Дома ночевал раз в неделю: привезут ночью, часа в два, а  утром - с первой электричкой - опять на работу. За рабочую смену получал гроши, а за строительство особняка - только сладкие обещания, что как первому на очереди ему дадут, наконец, однокомнатную «хрущовку». Да еще харчи получал раз в день, понятно, получше, чем дома. В октябре у него обострилась экзема, скрутил радикулит,   привязался бронхит (каково спать-то в вагончике?!)

Совсем отчаявшись, мы сами решили «улучшить» свои жилищные условия.  При содействии начальника СМУ решили заселить еще одну пустовавшую комнату по соседству (Дима сказал: раз уж не квартира, так хоть это я заработал?!) Претендентов на нее не было, этаж первый, технический.  Это ведь дом терпимости, живут тут одни алкаши, пропившие свои квартиры. Сосед Толик, например, свою однокомнатную пропил за черно-белый телевизор, который тут же сломался, и за пятнадцать тысяч, которые у него быстро кончились.  За такую цену даже я могла бы купить у него, подзаняв маленько. Только не надо забывать, что немалые деньги за такие вещи надо платить посреднику, нашей комендантше. Не зря же в трудные времена с грошовым окладом она сумела выстроить дом. Для многих пьяниц и для отбывших наказание наш этаж становится последней пристанью. Может, и для нас?

Так вот: договорившись с начальством СМУ и «подмазав» комендантшу (дачу ей отштукатурил бесплатно), Дима вселился в соседнюю комнату. Но не тут-то было! Той показалась услуга маленькой, и она восстала против оформления бумаг на эту комнату (ей выгодно, чтобы жили нелегально и были в зависимости). Без ведома начальства (оно ей не указ) вызвала милицию и вышвырнула вещи из комнаты.  Мы их потом две недели собирали у вахтеров и сантехников. Обратились к заводскому начальству (в ведомстве которого общежитие),  но там уже забыли выпитый СМУ-совский коньяк. Нашли и претендентку на эту комнату: дочку одной начальницы. Мама поселила ее с тем, чтобы она была прописана  дома, в квартире, а любовников водила в общежитие. Такая вот «заработала», хоть и трудовой книжки не имеет, а Дима, получается не заработал.

Мы с детками  до холодов проработали сторожами в детском садике.  Полторы ставки - это ночные дежурства через ночь, плюс дневные – по выходным; всего за шесть с половиной тысяч в месяц (меньше, чем «минималка» на Бирже). Брали ключ от группы, где Маша с Пашей играли и спали.  Занимались в тренажерном зале, играли на пианино, на кухне подогревали еду. Устроились с комфортом! На что только не согласится женщина, живущая в общежитии.  Дима же у нас почти и не бывал, вкалывал  «на доброго дядю». Осенью от работы мне пришлось отказаться, так как в садике стало холодно по ночам,  да и Маша пошла во второй класс, а это - нагрузка. Такие детки - в шесть да в семь лет - и в войну-то не работали!

Положение безработного угнетает, но не могу позволить себе искать работу в Москве, Загорске и т.д., потому что муж отсутствует круглосуточно,  дети - на мне. Скажу честно, если бы он еще и зарабатывал, я вообще на работу не рвалась бы. И неправда, что наши советские женщины без работы не могут, сразу с тоски умирают. Чтобы оценить преимущество безработного, надо было мне лишиться той работы, где гоняли как Марфу по пеклу, унижали, втаптывали в грязь за гроши. Теперь же хотя нищета и стоит за моею спиной, могу сказать: такой душевной свободы, подъема я не ощущала никогда.  Сама себе хозяйка, чувствую себя человеком: никто не гоняет меня как последнюю шавку последними словами по разваленному производству! И на Бирже я получаю в два раза больше, чем получала в цеху.

Много времени отдаю детям, устраиваю им в садике и  школе праздники, на которые я горазда. Как всегда, меня осуждают, дескать, страдает от безделья, иждивенка такая, тунеядка. И действительно, кто я теперь? У нас теперь самыми порядочными и деловыми считаются уличные торговки. Да и есть такой сорт людей: когда их ребенку дают конфетку, они плюют тебе в лицо. А я всегда занималась общественной работой, даже когда на трех работах была. Делаю для своих детей, кому какое дело?

А есть еще и такие завистники: все  у них - и квартиры, и машины, и дачи, и состоятельные родители, а они завидуют ... нашему оптимизму!  Да я его подарила бы за мешок картошки, но кто возьмет такое приобретеньице!

Несмотря на наш истеричный оптимизм, наступил полный  семейный моральный и материальный крах. Скатились «до уровня совхоза» (есть с чем сравнивать): муж сидел без зарплаты три месяца.  СМУ давно развалилось, а Дима все не уходил, обидно ему,  что не получил квартиру. Пообещали выгнать по статье. Безденежьем нас не удивишь, но к этому подмешивается какая-то горечь,  непонимание в отношениях, чего между нами никогда не было.  У Димы появилась нервозность,  взрывная истеричность. А раньше был спокойный,  даже этим раздражал. Теперь мы будто поменялись: я успокоилась, а он заводится с полпинка, кричит, все его раздражает: «Вот тебе ничего не нужно, ты живешь в общежитии и тебе все равно, что я квартиру не получил. Мне ни копейки не платят и тебе безразлично, есть деньги или нет», и т.д. А я  смирилась, даже с тараканами не борюсь: нет денег.
 
Приезжай, милая, хоть поглядишь, как люди «на дне» живут.

Много заселилось у нас «беженцев» - на верхних, лучших этажах (они не с пустыми руками едут!).  Я не случайно в кавычки это слова взяла. Все удивляются, как плохо мы живем.  Они в жизни были устроены хорошо, и тут еще надеялись свое урвать (эти и урвут).  А у нас и раньше ничего хорошего не было, чего теперь ожидать?  Одно счастье, по сравнению с ними: русский язык в школе преподают, - вот в этом они не промахнулись.  А что они хотели еще?  Россия всегда была нищей. Многие, пожив у нас, обратно уезжают, или еще куда. Понятно, «путешествуют» люди не от хорошей жизни. И наши многие поразъехались. Комендант так и говорит, что порядочные люди давно нашли себе место, осталась в общежитии одна шваль.  С ее легкой руки этой швали у нас становится все больше: продает комнаты под офисы, сдает их подозрительным лицам, например, под мастерскую по ремонту... непонятно чего! Вселяет пьяниц, продавших квартиры, или сдает молодоженам.

Жить в поселке стало страшно. Он у нас и так хулиганский, теперь же на улицах стреляют, это стало в порядке вещей. Господствует мафия, все повязаны; кто бесчинствует, тот платит мафии дань. Трудно жить и выращивать детей.

Но вернемся к Диме. Доведенный  до отчаяния и слез (организация развалилась, остался без жилья и без работы) здоровый тридцатипятилетний мужик  решается на многие крайние меры. Он высказывает своему начальнику (культурно, интеллигентно) все, что про них думает. За свою работу на строительстве коттеджа просит хоть какие-нибудь деньги, потому что семья голодает. Шеф отвечает: «Я тебе ничего не должен, спасибо скажи, что не со статьей уходишь. Или, может, ты с мафией познакомиться захотел?». Вопрос, не требующий ответа. Похоже, муж заболел тем, что раньше в народе называлось горячкой. И в таком полупомешанном состоянии он рвется к матери и брату, к отцу, живущему отдельно, с тем, чтобы и там высказать, что он о ком думает.  Он интуитивно ищет поддержки, и если моей он пользовался много лет, теперь она его уже не устраивает. Я его никуда не отпускаю, столько сил ушло на установление добрых родственных отношений (впрочем, безрезультатно)! Ведь опять окажусь виноватой:  был такой парень, а с тобою пожил, и смотри-ка, совсем больным человеком стал.

Отлично его понимаю, ведь такое  состояние и я переживала неоднократно: и после рождения Паши, и когда уходила от дурной  соседки. Но ему мало моего понимания, мало только моральной поддержки; ему захотелось материализовать свою неосуществимую мечту (а именно, квартиру), причем не когда-нибудь, а прямо сейчас,  он рвется к равнодушной родне,  в надежде, что они подвинутся.

Несомненно, сам он уже «подвинулся» умом; его довела круглосуточная работа, мало того, что продолжительная, да еще  физическая, изнурительная. Но видно и то,  насколько нелепо с его стороны  предъявлять претензии  равнодушным пожилым людям, в общем, ничем ему не обязанным, стоящим на краю могилы. Он не имеет права их туда толкать. Взяла с него  слово, что ни с отцом, ни с матерью скандалить он не будет.  Но что значит его слово, если даже в мелочах муж мой обманывает меня давно.  Обманет и по крупному счету!

Легко виноватого искать, особенно среди близких. А у нас вся родня живет в «дармовых» квартирах;  все жилье получали, не упираясь,  не вкалывая на стройке, потому что  по тем временам  получить квартиру было несложно.  Кто из них виноват теперь, что ни он на стройке, ни я в совхозе (как молодой специалист) жилье не заработали? Зачем упрекать в бездушии людей, которые ничего случившегося с нами не изведали (слава Богу). Я не зарюсь на чужое жилье, просто  хотелось человеческого участия.  Но если нет его, зачем же искать?

К чести мужа не только злоба руководила им.  Он изливал благодарности Наталье Ивановне (второй жене свекра) за радушие и гостеприимство, проявленные к нам - чужим детям и внукам;  а также моим сестре и матери, здорово поддерживающим нас сейчас.  И делает он это не только заочно и в трудную минуту, но и при встречах.

Поскандалив дома, укатил на родину. Виделся с братом, с матерью. Просил ее отвести в дом, где прошли детство и юность. Ходили в квартиру вдвоем. Смотрел свои детские вещи, книги, игрушки; привез детям несколько хороших книг.  Ходил в парк, где играли, на стадион, где занимались спортом,  созерцал возле дома выросшие деревья. Наверное, человеку необходимо возвращаться к истокам, где он способен черпать силы.  Даже  сильному духом  тяжело лишиться такой возможности; мать же искусственно лишила сына этого.  Может, я и несправедлива к ней,  но жена не сможет никогда заменить мать, как и наоборот.

Дима все надеется, что брат ему поможет с трудоустройством, со своими могучими связями хоть в какое-нибудь общежитие влезть.  Доказывает, что столько лет брату  материально помогал, когда еще холостяком был, что тот просто обязан сейчас помочь ему, имея деньги. Не знаю, кто там кому задолжал, знаю просто,  что не поможет Юра Диме. Не таков братец - акула бизнеса!  За рупь услуги доллар сдерет. Такому лучше не задолжать. Он с пеленок такой, потому и вылез из грязи в князи. Это таких, как мы,  время прошло; наступило время таких, как Юра. Сколько лет просил Дима, чтобы хоть какое временное общежитие нашел ему брат, а тот и не думает. Даже в родительский не попадешь, не поскандалив. Почему?  Кажется порой,  что всем просто удобнее,  что живут бедные родственники далеко, глаза своей нищетой не мозолят. Говорил муж, что у Юрки - свои проблемы. В частном банке «сгорели» у него миллионы - как раз на однокомнатную квартиру хватило бы.

-   Я же просил у него, клялся отработать, всю жизнь  был бы рабом его, - ахает муж. - Как он мог такие деньги кому-то доверить. Лучше бы брату отдал!

-   Да успокойся ты, - говорю. - Ему же эти деньги не горбом и трудом достались, потому он ими и распорядиться не сумел. Дурные деньги никому еще счастья не приносили.

-   Вот и ты! - ополчился Дима на меня. - Никто меня не понимает!

-  И не поймет никто! - отзываюсь. - Не у тех людей понимания ищешь! У твоего Юры деньги дурные, они ему разве так достаются, как тебе? Почему он понимать тебя должен?  Почему мать тебя понимать должна? - Она что, живет в общежитии, или пенсия ей не позволяет кушать салат из помидор со сметанкой каждый день? А то, что у твоих детей хлеба нет на каждый день - твои проблемы. Даже я тебя не пойму, хоть все твои горести делю, хоть едим мы с тобою столько лет с одного стола. Но и я тебя понять по-настоящему не смогу. Потому что я сплю в теплой постели и хоть пустого кипятку в чайнике согреть могу, когда ты  возле промерзшего вагончика у костра ночуешь, и нет у тебя даже корочки. Так что вряд ли где полного понимания ты отыщешь!

Помолчал Дима. На кого ему еще надеяться?

-   Может, старший брат помог бы? - сам себя спросил неуверенно.

- О нет! Разве ты, Дима, забыл,  как он в гости к нам приезжал?  Вкусненькое себе отдельно покупал! Ты-то, нищий, разве можешь встретить брата достойно! Отдельно от нас за стол садился. Дети твои на него глядя, слюной давились! Они вести себя умеют: ни один кусочка не попросит! Мои дети знают, где чужое, где свое!  Хорошо их твоя Надька воспитала. Или жизнь научила?  Пока ты с работы не придешь, Сережа им со стола своего барского ничего не предложит! Рассчитывай на себя: с богатыми водиться - как в крапиву садиться!

Разругались вдребезги. «Ты только и умеешь, что на родню мою наговаривать!» -  зашипел он на меня.

Успокоившись немного, послал Дима на родину и меня: был у нас вечер школьных друзей. Послать-то послал, да денег не дал. Но так потянуло туда, ну так захотелось съездить, будто мне не тридцать с хвостиком, а семьдесят, будто это мой последний шанс в родных краях побывать!

-  Поезжай!- напутствовал муж. -  Может, кто из однокашников твоих хорошо в жизни устроился, так и нам помогут!
Поехала. Понятно, с детками. «Зайцами» едем. Увидим контролеров - в тамбур, и выходим на ближайшей платформе. Не понимают дети, почему выходить надо, когда еще ехать да ехать! Нету денег, зато дерзости и наглости от этого - хоть отбавляй! Так и доехали. Остановились у подруги Гали в бараке. У той - трое детей, младшая - грудная.  Галина - учительница  в младших классах, тоже по призванию профессию выбирала. Ситуация у меня на родине - как и у Димы: и у меня  тут отец в квартире живет, а сама не пошла к нему. Не хотелось, чтобы дети увидели загаженное логово и опустившегося, заросшего, трясущегося алкоголика. Впрочем, нам и в бараке неплохо!

Встретились с учителями, пили чай  у своей классной. Все понравилось,  многих учителей повидала, и почти всех одноклассников. Они все рядом живут, надоели друг другу, а я  - как ясное солнышко появилась - и мне все рады, и я рада всем! Конечно, изменились все. Кто чем был знаменит, именно эти качества и развивал в себе: кто умным был - еще умнее стал, кто был хитрым - еще хитрее, кто простым - так и остался простаком, а кто наглым - и тому прибавилось наглости его. Но принимали друг друга с достоинствами и недостатками, с шутками-прибаутками. Это в жизни только и возможно среди одноклассников и однокурсников. Дороги друзья такие, какие есть.

Оказалось, что всех жизнь обманула. У большинства - несчастливые  браки (один, два и даже три); непонятливые жены и мужья (а понятливые любовники и любовницы). В жизни все неплохо устроены (из тех, кто был на встрече), хорошо зарабатывают,  некоторые открыли свое дело, «делают бизнес» - те, кто у нас списывал. Счастливыми посчитали только нас с Галкой: у нас семьи хорошие, а это, оказывается, главное. Всех пожалела я, всем посочувствовала, никого переубеждать не стала, подтвердила свою счастливость. А что безработная  - всерьез не принял никто, посмеялись, сказали:  как была ты с юмором, так и осталась! Вот и говори людям после  этого правду! Никто особо  мной  и не интересовался, слава Богу! Гораздо  больше всех занимал вопрос, почему разъехались мои родители при такой-то любви? В поселке это - тема, а я  - что? - приехала раз в десять лет и уехала, забывать уж стали меня.

Вечером  встреча продолжалась частным порядком, на квартире. Но главные организаторы - Галка да я (это те, кто самые счастливые) попасть туда не смогли. Вечная проблема не отпустила: не с кем оставить детей.

И из этой поездки ничего не привезла. Нет, нечего рассчитывать, что в жизни кто-то поможет. На себя надейся! Сама же Диму учила...

                .     .     .   
 
       18.07.1994                с. Смоленское
      
Наденька, как можешь ты сомневаться в моей дружбе?! Не проходит и дня, чтобы я не вспоминала о тебе. Приятно думать, что где-то живешь ты, мой ангел, и иногда тоже вспоминаешь обо мне. Мои чувства к тебе не остудило время и груз каждодневных забот, всегда готова   поделиться с тобою всем, что имею.  С радостью отзовусь на любую твою просьбу.

Я не рассчитала силы свои, сильно устаю, особенно в этот год.  Дело в том, что второй год мой свекор - дед Толя - сильно болеет. Перед уходом на пенсию взялся сильно пить. Как раз появились различные дешевые спирты, некачественные водки. Он день пьет, рукавом закусывает, а готовить  ленится. Потом два дня лежит в лежку, опухший, заросший.  Вот  здоровье и начало сдавать: лицо опухало так, что глаза превращались в щелки, ноги становились похожи на тумбы. Пришлось лечь в больницу. Тут стало ему так плохо, что дед наш задумался о таких высоких категориях, как жизнь и смерть. И решил резко бросить пить, чтобы как-то еще продержаться. Месяц находится дома, полтора - в больнице. У него целый букет тяжелых заболеваний: в полтора раза увеличено сердце, работает (дышит) одно лишь легкое, подозрение на цирроз печени, почечная недостаточность.

Каково же пришлось нам на время его болезни, мы буквально разрывались на два хозяйства! Двор наш так и не достроен, корова стоит у деда. Трудно было летом, но труднее - осенью, зимой и весной.  Стояли сильные морозы. Чтобы не померзла картошка,  приходилось топить печи у деда каждый день, заодно варить скоту;  а потом топить печь, готовить у себя.

Корова уже второй раз телится поздно: в мае.  Все лето привязана к ее хвосту.  А тут сенокос, вот и ходишь по людям, просишь, чтобы в обед подоили. Еще и огороды: борьба не на жизнь, а на смерть с сорняками.  Дед весной почувствовал себя лучше, велел посадить большой овощник, а сам ни полоть, ни рыхлить не может.  Все легло на меня. Детишки еще помогают: воды принесут, подметут, - а так бы и совсем закрутилась. 

Наденька, меня возмутила одна твоя фраза: это ты-то иждивенка с двумя маленькими детьми на руках? Кем же был тогда твой муж, работающий в деревне по шестнадцать часов в неделю (в сельской восьмилетке у физрука большей нагрузки не бывает) и позволяющий тебе не только работать, подрабатывать, но и еще рожать в промежутках детей, чтобы «декретными» обеспечивать его учебу? А теперь, когда он взял на свои мужские плечи мужскую ношу, когда перестал «сидеть на больничках» с детьми за тебя, разрешая жене вкалывать в две смены, он из спокойного интеллигента стал психом. Давно бы пора! Приносил бы еще денег, цены не было бы. Ведь это не деревня, Москва под боком, все ездят на заработки, чего же ждет? Прости, подруга, я не хочу тебя обидеть и рассориться с тобой, тем более Диму я, в сущности, и не знаю. Знаю только с твоих слов, а разве могут слова любящей женщины быть объективными? Судя по твоим письмам, он, конечно, не иждивенец, так как проработал полжизни бесплатно за несуществующую квартиру, а ты - тунеядка, так как пособие на Бирже - хоть какие-то деньги, да еще хватаешься за любую работу: у тебя даже дети сторожат!

Случайная твоя фраза заставила задуматься над темой иждивенчества вообще. А не в этом ли наша беда? Я говорю не о том иждивенчестве, когда несчастную бабенку, родившую больных детей, брошенную на произвол судьбы государством (оставленную без работы), все шпыряют за глаза и в глаза тем, что она лечит, учит и обихаживает собственных детей, живя в скотских условиях. За огородом надо следить, за скотиной ухаживать, собаку - и ту выгуливать, а детки наши растут, как сорная трава. А если какая мать занимается своими детьми - да у нас таких  заплюют и закидают камнями (причем сами же женщины! - у мужчин хоть мужская солидарность, а у нас?) Пусть лучше она сидит в бюро мертвого завода, а детей сдаст в интернат для умственно отсталых. Я бы огородила таких несчастных китайской стеной от нашего ненормального общества! 
               
Я хочу поразмыслить о другом иждивенчестве, о нашем специфическом понимании жизни. Жизнь изменилась, а понимание жизни осталось прежним: не в этом ли трагедия? К жизни мы подходим иждивенчески: мы знаем, что если будем хорошо работать, то нам за это гарантирована зарплата, продвижение по службе, квартира по очереди, места в детсад, дача, торжественные проводы на пенсию и в мир иной. Пожалуй, по прежней жизни  вы с Димой были бы передовиками производства, нормальной советской семьей. Но мир перевернулся и мы никому не нужны. Возможно, крупные города, где развита инфраструктура, пострадали меньше, чем село или такое специфическое производство, как военное, от которого отказались вообще. А ведь это крах  таких городов, семей, в них живущих. Кошмар в масштабах государства. И кого не коснулось, вряд ли поймут. Все хуже и хуже из года в год. Наденька, а не в нас ли тут дело? Почему до нас-то не доходит, что надеяться не на кого, кроме как на себя, что ждать нечего, что никто никому ничего не должен; уходить от этого развала,  искать, где можно заработать, как-то приспосабливаться. Мы же с апломбом заявляем: мы хорошие, жизнь плохая, но мы не будем подделываться под нее! Но ведь жить-то надо и думать о детях, а если нет - то грош нам цена. Страдаешь не только ты, большинство страдает, но надо как-то выкарабкиваться, чтобы не сломаться, не отчаяться, подняться самой, поддержать мужа. Изменить свое отношение к жизни и приспособиться - пусть не тошнит тебя от этого слова! А если нет - то мы обречены. Ты слишком прямолинейна, бескомпромиссна, это хорошо в стабильное время, а в кошмарные переходные эпохи это, прости, уже не достоинство, а недостаток. Ты смотришь на жизнь с альпийских высот: тут твоя трагедия.
 
P. S.  Не успела еще отправить письмо, закрутилась. У нас умер дед. Умер удивительно легко, хотя болел долго, задыхался, был весь раздутый.
 
У деда осталась квартира, такая же, как у нас, в двухквартирном доме.  Приватизация жилья идет с 1991 года, у нас же до сих пор не создана даже комиссия. Дети подрастают, наша квартира очень тесная, неудобная.  Консультировалась с юристом и заместителем прокурора. Юридически квартира должна принадлежать наследнику, то есть Валере, так как дед еще при жизни подал заявление на ее приватизацию. Мы не знали этого, и каково нам было, когда люди подходили и спрашивали, кому дадут дедову квартиру.  Дележ начали, когда еще дед в гробу лежал!

У деда и дом лучше, и постройки вокруг него есть, разработанный овощник, и вдруг отдай все это в чужие руки! Люди добрые даже советовали подать на развод (фиктивный), но, к счастью, до этого не дошло, хотя начала собирать необходимые документы.

Деда жаль, как человека, но как ты понимаешь, Наденька, ничего хорошего о нем я вспомнить не могу. Слишком много между нами было плохого, а главной виной было его пьянство. Он бросил пить только перед смертью, даже стал ненавидеть пьяниц.  Раскаиваясь, говорил,  что век бы ему водки не видать, что всю жизнь она искалечила. Следом за дедом - через пять дней - умерла и мать моей свекрови, еще одна из моих мучителей!  Я не смогла преодолеть отвращения к ней, помогала готовить, но ни к гробу, ни на похороны не ходила. Такая моя доля - «дохаживать» престарелых родственников.

До приватизации квартир (а она неизвестно когда будет), в доме свекра поселили его сестру (шестьдесят шесть лет), инвалида детства. У нее залеченный туберкулез берцовой кости, ей тяжело в деревне одной. Она делает все, себя полностью обихаживает, но ей тяжело с водой и дровами. Получился «симбиоз»: мы ей нужны, а она - нам: дом под присмотром. Скотина у нас все еще там, чтобы был повод дважды в день приходить, убирать ее.

Валера мой меняется, но не в лучшую сторону. Частенько стал заглядывать в бутылку. Характер у него слабоват, а друзей по работе много, вот и не может им отказать. Правда он не скандалит,  а тут же ложится и спит,  и ему глубоко наплевать, что скотину убирать нужно, и на все остальное. Прямо не знаю, что и делать.  Здоровье у него не очень, сердце посадил во время болезни и смерти матери. А мне страшно в случае чего  остаться одной в деревне с двумя детьми. Сколько лет живу в деревне, а до сих пор не могу к ней привыкнуть. Не могу привыкнуть к физическому тяжелому труду: без мужчины разве его осилишь? Да и сил у меня больших нет.

Весь сентябрь трудились с огородами: два больших картофельных участка, да еще овощники. Меньше нельзя иметь, чем тогда кормить скотину, а без нее в деревне какая жизнь?! Заработки небольшие, да и получаем их с опозданием.

Тут последние два дня чувствовала себя совсем плохо. Видимо, Наденька, начинает сказываться возраст. Скоро придется заняться и зубным протезированием.  Хватило бы сил вырастить детей. Прости, что письмо получается грустноватое. Но осенью у меня нет прилива сил, как у Пушкина: он был дворянин, а мне приходится тащить и дом, и огород, и хозяйство на себе. 
 
Переживаю за тебя: как тебе все приходится брать с боем, сколько у тебя уже было резких поворотов в судьбе. И горжусь тобой, что ты такая жизнеспособная, не поддаешься невзгодам! Дима у тебя не плохой, но не все могут приспособиться к этому нестабильному времени. Он послабее тебя в моральном плане, вот и сломался,  хорошо еще не ударился в пьянство!  А ты - да мало ли на что способна женщина ради детей, откуда у нее берутся силы начинать все сначала! Высылаю тебе деньги и небольшую посылочку. Жаль, что в такое тяжелое время живем далеко и не можем поддержать друг друга.

                .     .     .

15.10.1994.                п. Корсаково
               
В этом году, в день моего тридцатипятилетия, ты оказалась единственным человеком, поздравившим меня, вспомнившим обо мне. Ты прямо-таки сразила меня щедрыми приподношениями, особенно парфюмерией, которой я так и не научилась пользоваться. Чудотворная коробка произвела в моей семье эффект разорвавшейся бомбы. Мои  всегда спокойные дети будто сошли с ума: требовали ее доставать, открывать, закрывать,  нюхали, трогали, и только не пробовали на зуб. Это я все очень понимала, так как в их отсутствие сама повторяла все. Паша требовал, чтобы я тут же накрасилась, в противном случае грозился отобрать коробку.

Любочка, я благодарна тебе за продукты: сало тает на глазах, а тушонку растянем на подольше. Никогда в жизни не смогу отплатить тебе тем же! Догадываюсь, что не с жиру и не с лишних денег делала ты эти подарки, что и в твоей жизни бывали праздники даже без дешевых конфет и будни без хлеба! Но я бесконечно благодарна тебе  за поддержку, память, за то, что ты есть на свете и в моей жизни.

К стыду моему я не могу отвечать людям тем же. С каждым днем все больше живу за счет добрых людей. Раньше сама была щедра, старалась помнить все даты, быть внимательной к друзьям, родным, просто знакомым. Сейчас, мне кажется, что задолжала всему белому свету, причем долги эти раздать я никогда не смогу, а они растут ежедневно.

Давно не писала тебе, не знаю, с чего начать. Безработица разложила некогда богатый поселок. Теперь уже нам, сокращенным заводчанам,  проживающим в заводском общежитии,  рекомендуют искать другое место жительства. В противном случае просто грозятся выселением. К сожалению, жизненный опыт и практика на других предприятиях показали уже, что это так и будет, и ни один суд защитить не  сможет. Спасибо, что хотя нас предупреждают заранее, чтобы место себе подыскивали. А то будто бы мы сидим, от хорошей жизни бездельничаем, от переедания совсем шевелиться перестали.

После развала СМУ, поездки на родину и родственных «разборок», Диме посчастливилось устроиться работать на стройку в райцентр, в очень хорошую строительную организацию - СМП (строительно-монтажный поезд):  строят жилье для железнодорожников. Чудом попал туда. Очень строго с дисциплиной: начальник увольняет за малейшую провинность - опоздала электричка, вот и проштрафился (за воротами много безработных). Строго сейчас с братом рабочим.

Начальник хоть и дерет три шкуры, но и деньги платит. Первый раз Дима принес сто пятьдесят тысяч, второй - двести девяноста, вместе с «детскими». Кому-то, может, и смешна такая зарплата, но мне такие деньги во сне не снились. Впервые мои дети летом были дома, а не в садике: было чем кормить. Мечтала даже приодеть и приобуть семью.

Дима воодушевился, взялся, наконец, строить сарай. Место есть у нас давно. Но вот беда - не было стройматериала. Где на все взять деньги? Друг Женя договорился  за полцены купить кирпич, Диме же эту услугу отрабатывать пришлось: он выстроил в свое личное время такой гаражище (высота только три метра!), что если бы за работу взял деньгами, то мог купить готовый сарай! Кирпич заработал и себе, и Жене - посреднику, да помимо труда своего платил деньги. Я сказала ему, что за столько лет, если бы он со своей стройки по одному только кирпичу брал, хватило бы на три таких гаража.

Ничего Диме даром не дается, все трудом да горбом, да друг Женя сидит на шее: строят сразу два гаража - себе и ему. Женя работу координирует - подвоз материалов, замес раствора. Дима приходит с работы, там уже все на мази, только кладка за ним. Так что и без Жени - никуда. Он хоть и жук порядочный, и друга своего повсюду надуть может, но мне приходится ценить дружбу с ним. Дима - из двойни, рядом с братом Юркой был всегда ведомым. Ему просто необходим такой человек: оборотистый, нахрапистый и напористый. Как Юра. Вот он Женю и нашел себе вместо брата. Я же не могу быть ему ведущим, заменить брата. Это значит, будет он подкаблучником, а мне потом все отзовется. Так что Женя нам и по жизни, и в делах - как находка. А если объегорит где - по-свойски прощаем.

Радовались, что, наконец,  повезло Диме с работой. Его трезвость, работоспособность и мастерство оценили. Хотя выматывался, и проблем не становилось меньше, но чувствовал себя главой семьи, кормильцем, уважаемым человеком, чем по жизни избалован не был. Все это время высылал матери десять тысяч рублей в месяц, хотя катастрофически не хватало от зарплаты до зарплаты, часто были сыты  дети, но не мы. Но я - безработная, не могу возражать мужу, как деньгами распоряжаться. Они - три брата - договорились, что будут матери по десять тысяч ежемесячно высылать. Один брат - коммерсант, другой - одинокий, с Севера, а третий - голь перекатная, с двумя малышами в семье. Здорово, правда? Когда приходилось занимать, мне никто не давал, говорили: сама богатая, раз деньги высылаешь, от детей отрываешь! Если бы Дима только продержался на этой работе, может быть мы не сразу бы, но  встали на ноги. Хотя бы без страха в кастрюли заглядывать, а большего мне уже не надо!

Но мы пережили полосу неудач. Его выгнали по статье из СМП, и мы сели на мель. Летом он заменял бригадира (должность не освобожденная, с двадцатью тысячами надбавки), и за это время сильно изменился. Стал сущим душманом, все зло и неудачи срывал на нас. Работать плохо он не может, а на должности надо быть хладнокровнее: ну, нет там цемента, или машины - не стреляться же из-за этого! Он же человек чумной, ему с начальством рядом быть нельзя. Да и друзья-однополчане подводили: тот напился, этот украл, тот - опоздал.  А ему - то минус шестьдесят тысяч из зарплаты за одного, то выговор - за другого. Зад начальству он лизать не умеет, а за рабочих - стоит горой. И уж вконец расстроило дело оформление нарядов: проявил заумность, а какой дурак потерпит, чтобы рабочий получил хотя бы половину того, что имеет начальник? Диму быстро выперли, да еще по статье. «Съел» его прораб, и тот бригадир, которого заменял: побоялся конкуренции. Начальник  же разбираться не стал, выгнал из кабинета.

Я ему посоветовала уходить. Дома за это время у нас происходили такие баталии, что только официально мы еще муж и жена. Быт, нищета и среда вконец развалили нашу крепкую семью, реанимировать ее бесполезно. Дима рвался к своим родным, и я сочла бы за счастье, если бы он уехал совсем. Но он все еще болтался: то строил гараж, то устроился на месяц в какой-то кооператив.

Ведь еще не продана ни дача, ни гараж (то и другое не достроено), для того, чтобы совсем уехать. Но мы и не продадим никогда, потому что все из поселка бегут. Дефицит на землю закончился, москвичам стали давать ее в Подмосковье, у местных же - давно по две-три дачи. Хотела соседке «за так» подарить, она обиделась, говорит: сколько лет мы душа в душу жили, что я тебе плохого сделала? Сама на своей даче стала горбатой, теперь мне ее даришь?

Куда деваться - не знаю. Отношения с мужем настолько изгажены,  что я прямо сказала, что с ним не поеду. Мы там  никому не нужны, нас и на порог не пустят; да и на какие шиши я поеду? Страсти после этого улеглись, в доме воцарилось мирное сосуществование: Дима, видно, обрадовался, что если я не поеду с ним, то он избавится от обузы в три рта, и в знак благодарности за широкий жест, перестал трепать нервы.

После СМП муж мой пошел по работам, как по рукам. За последние четыре месяца поменял четыре организации. При поступлении  на работу обещают миллион заплатить,  а когда сдадут объект, бросят им, как собакам, копейку в зубы, и палкой за ворота. И так каждый раз. Методы обдирания рабочих везде одинаковы, обходятся с людьми по одному отработанному сценарию. Эксплуатация голодных людей и превращение их в скотов становится нормой. А про то, что в доме уже более двух лет нет ни мужа, ни отца, я  молчу. Дима стал выпивать: редко, но метко.

Иной раз нет-нет да и подумаю: а так ли все, как он говорит, или врет складно? Где болтается целыми днями, и почему нет хотя бы маленьких денег? А может, он и не работает вовсе, а это теперь у них так называется? Скандалы надоели. Дети стали психопатами, особенно Маша. В школе спрашивают, что вы дома с ребенком делаете, что она такая ненормальная. Старалась, когда он дома, не отходить от детей. Боялась их с ним оставлять, особенно Машку. Всякие мысли дурные в голову лезут, прости Господи. Совсем стал дурак дураком. Мне его жаль, ведь семья - голодная, он работает, как вол, а денег нет. Сказал: «Не могу смотреть в голодные глаза детей!» Ну, неужели я его не понимаю!

Наконец, успокоился тем, что бросил нас и укатил от всех проблем и трудностей. Остались одни. Живем тем, что есть, на завтрашний день не загадываем.
 
Я же дожила до полного душевного краха, мне стало все безразлично: и общежитие, заселенное бомжами, пьяницами, «чурками»; и кухня, где в раковинах моют сапоги и половые тряпки; и туалеты, струями залитые с верхних этажей на наши головы; и «баня» - дома, в корыте, потому что фикалями загажен душ, пропитан грибковыми болезнями, а на настоящую баню нет денег; и  постоянные карантины в общежитии; и свои собственные болезни; отсутствие горячей воды и отопления в течение последнего года (завод - в долгах); и сосуществование в одном помещении с человеком,  которого я уже почти ненавижу, и в то же время горячо понимаю, сочувствую и жалею; и кишмя кишащие тараканы; и крысы,  сшибающие с ног и падающие на голову в коридорах; плесень во всех углах, и хождение моих  больших детей до сих пор на горшок. Жизнь в общежитии по-прежнему непредсказуема на пакости: то сидим без воды, двое суток не было света (а плиты электрические), жизнь замерла, если не умерла. Понимаю, что многих могу «отблагодарить» за свою погубленную жизнь, но виню лишь себя, что не смогла обеспечить детям ни хороших условий жизни,  ни достатка в семье. Мне даже некому пожаловаться, и правду сказать я никому не смогу. Кто поймет меня, если не жил в таком аду?  Как поверят?  Сочтут сумасшедшей, и будут правы: как можно остаться психически полноценным человеком, столько лет прожив по общежитиям?!

Я не живу эмоциями,  а поэтому глаза мои сухи,  день (хоть я не загружена ни работой, ни хозяйством) предельно насыщен несовершенным бытом - на это тратится больше времени, чем в квартире или доме;  и к крану, и к плите надо выстоять очереди.  Много времени отнимают дети, а ходят они в разные смены, Маша еще и в музыкальную, и в хор, и на секцию легкой атлетики (попала в класс со спортивным уклоном). Приходится их встречать и провожать, потому что у нас в поселке все дети (кроме моих) драчливые,  на улицах стреляют (понятно, что не в детей), и я боюсь их от себя отпустить.

С Машей я колотилась не один год, но она была совсем не тем, чем я ее хотела видеть.  Мир ее воображения безнадежно линял  под влиянием внешних условий, а ведь во время моего детства - все было для нас.  Маша подросла, и я поняла, что слишком рано и слишком много хотела от нее. Теперь она вполне похожа на меня. У нее - отвратительный почерк, за который она страдает от своей принципиальной учительницы. Но слава Богу, не сильно отвратительный характер. Она не очень дружит с девочками, нейтрально существует с мальчиками,  товарищей находит среди учителей.  Бог не обидел ее способностями. Стихи никогда не учит,  но рассказывает их лучше всех.  К математике не лежит душа, но она ее знает. Она слегка авантюристка,  любит конкурсы, в расчете  урвать приз, место или звание, но до многого еще не доросла, а хочется поскорее. Трудиться не любит, но ей не повезло с мамой: кнутом и палкой заставляю работать ее много и честно. Два года воевала с ней, теперь занятия носят мирный и стабильный характер, а главное - высокий темп. Ведь мы ходим в музыкальную, а инструмента нет.  Ходим каждый день:  не только заниматься с учителем, но и выполнять домашние задания.  Во всем стараюсь быть ей помощником - от составления букетов на выставку, до изучения нотной грамоты. Отношусь к ней предвзято, строго, зачастую несправедливо, а она от полного невосприятия меня раньше перешла к полному взаимопониманию. Прощает мне обиды, которые я бы, например, не простила, делает мне скидку  на нервы. Я ей за это очень благодарна и очень ее люблю. Конечно, Маша еще и хитрая. Она понимает, как много участия в ее занятиях я принимаю, что от этого она в выигрыше, на высоте.

Паша - драгоценный сын - превзошел самого себя. Пошел в первый класс семи лет со своими ровесниками, психоневролог сказал, что программу осилит. Два года в логопедической группе и напряженные домашние занятия дали результат: с пяти лет он читает все подряд, от машиностроительных справочников до инструкций по уходу за шерстяными изделиями. Мы так много и долго с ним занимались, что он учится на старых запасах знаний. Говорит: ну уж и первый класс! Могли бы и посложнее! Есть у него проблемы с письмом, хотя все лето я писала ему в прописях карандашом, а он обводил. Это единственный предмет, по которому у него четверка, остальные пятерки. Описала тебе свои радости.

Нет в моем письме места ни политике, ни погоде, они того не заслуживают.

Почему не пишешь? Или тоже влачишь такое же беспросветное существование? Большим удовольствием, милая, становятся даже письма: спасибо соседке, подарила мне ко дню рождения конверт, еще по старой цене, а то и не знаю, как отправила бы письмо.

                .     .     .

11. 04. 1995                с. Смоленское

Прости, дорогая, что я своим непростительным молчанием  заставила тебя беспокоиться.  Хотя сознавать, что у  меня есть такой друг, как ты - ни с чем не сравнимая радость. Редкий день не вспоминаю тебя, это поддерживает меня в такой сложной жизни,  я не чувствую себя одиноко. Знаю, что есть человек, который не отрекся от меня, беспокоится за меня.

Начну с лета. В это время у меня гостила моя матушка.  Пять лет она не приезжала ко мне. Танюша рассказывала про маму ужасные вещи, выходило, что мама совсем разболелась, и жить с ней невозможно, доводит своими капризами. С такими тяжелыми мыслями шла встречать маму к автобусу. И вдруг встретила ее довольно бодрую, если учесть, что пришлось проехать такой путь (транзитом через Москву). Сразу в доме появились пироги, она  большая любительница выпечек: надо же побаловать внуков! Стало как-то теплее.  Ведь появился человек, которому именно ты дорог. Это особенно ценишь, когда почти пятнадцать лет  живешь среди чужих равнодушных людей! Конечно, болезни мамы не исчезли,  но она была по-прежнему хлопотушка. Ежедневные стирки своего белья никому не доверяла,  по-матерински жалела меня и детей.

И вдруг резко засобиралась уезжать. Таня должна была вскоре выехать из Мурманска в отпуск: беспокойство, как быть с ключами.  Мама хотела еще заехать в Рыбинск, побывать на могилах родителей. Мы так и решили, что поедет она дня через два. Но мама резко все переиграла, что пришло в голову старому человеку? Пока я убирала хозяйство, доила корову, она  собралась в дорогу и уже ждет меня на крыльце  в дорожном плаще с чемоданом в руках! Через двадцать минут должен подойти автобус. Я ужасно расстроилась и в сердцах ей сказала: «Собралась и поезжай! Что же вы за люди такие,  даже уехать не можете по-человечески!»  Я ведь даже ничего не успела собрать ей в дорогу.

Понимаю, что для мамы у меня в доме условия неподходящие: туалет на улице, нет теплой воды, теснота, дети на каникулах бегают взад-вперед. Но и такой отъезд - тоже пощечина. Проводила ее до автобуса, попрощалась скупо. Когда автобус отходил, взглянула я на матушку, и сердце екнуло:  показалось, что вижу ее в последний раз.
 
Так оно и случилось. Она побывала в Рыбинске, сходила на могилы родителей, в августе, уже из Мурманска, позвонила мне. Мы помирились. Когда мамочка гостила у меня, я подарила ей хорошие американские ручные часы, они ей очень нравились. В сентябре же, ко дню рождения хотела послать коробку шоколадных конфет «Ассорти»: мама - сладкоежка. Но мой Женька нашел покупку и напроказил: закусал несколько конфет. Вовремя - на семидесятилетие - я послать не смогла, а тут телефонный звонок все перечеркнул.

В начале октября нас послали работать на картофелеуборочные комбайны. В этот вечер я приехала поздно, да еще решила постирать. Прокопалась до десяти часов или даже позднее. Так что когда раздался звонок из Мурманска - где-то около одиннадцати вечера - я еще не спала. Говорила Танюша, что когда была на работе, маму сбила машина. Мама  в реанимации, без сознания; только  на аппаратах, вряд ли выживет.

Все это было неожиданно. Весь следующий день - субботу - ходила собирала деньги на дорогу и на похороны. Плохо, когда нет накопления на черный день.  В воскресенье утром выехала.  Всю дорогу надеялась, что мамочка еще жива, а оказалось, что умерла от отека легких еще  в четыре утра в воскресенье.

Доехала поездом благополучно. Отец приехал встречать, но не узнал, и я приехала самостоятельно. Сильно замерзла: температура - минус два градуса, но высокая влажность, ветер такой, что стоять невозможно. Заходила погреться в кафе, так и добралась до дому. Танюша встретила, плачет. Мама, оказывается, поехала на автобусе (одну остановку) в аптеку, а потом переходила улицу, чтобы доехать обратно. Замешкалась, или побежала, да не успела, и ее сбила грузовая машина (ударила со стороны спины: сломаны ребра, задеты легкие, почки). Проходящий троллейбус отвез ее на  станцию скорой помощи. В троллейбусе она еще была в сознании и все говорила: «Ах, как мне плохо!» В приемном покое потеряла сознание.

Таня пришла с работы - ключа нет.  Ждала, ждала с Андрюшей.  Потом поехала к себе на работу, стала звонить по больницам и моргам. Сразу нашла, где приняли маму.

Я приехала во вторник вечером. В среду стали хлопотать насчет вскрытия. Только после этого выдали свидетельство о смерти.  Спасибо заводу, где мама и отец работали. Там сделали гроб и памятник, и выделили людей на погребение. Мы лишь оплатили место на кладбище, венки и катафалк. Завод дал даже  автобус для приезда на кладбище. Кладбище ухоженное, но вечная мерзлота, так, что могилы роют летом. Похоронили на возвышении, а то все лето  в низких местах стоит вода.
 
Отец помогал в похоронных хлопотах, мотался на своей машине из одного конца города в другой. Пришли на похороны и на поминки мамины бывшие сослуживцы, принесли живые цветы. Очень помогли Танины коллеги. На поминках было двадцать пять человек.  Каждый сказал что-то хорошее о маме. Дай Бог, чтобы и нас проводили в последний путь так же. Я осталась до девяти дней, потом уехала. Тяжко оставаться в доме, где все напоминает о маме. Танюше будет особенно трудно, но отец обещал навещать и помогать. Перед девятью днями я поднялась ночью и кожей почувствовала чье-то присутствие в доме...

Весь год находилась в подавленном состоянии, вряд ли смогла бы написать. После года стало полегче: время - лучший лекарь.

Получив твое письмо, расстроилась. Меня удивляет, искренне удивляет Дима. Неужели он не смог оценить тебя по достоинству? Ведь такой, как ты ему не встретить никогда! И что ты с такой жаждой жизни, с такой целеустремленностью и богатой душой - ведь это потеря невосполнимая. Если он это еще не понял, то когда поймет, опоздает. Возможно, ты слишком для него хороша, а может, его сломила жизнь и он ищет что попроще, его устраивает просто тихо плыть по течению. Ты его  сломила  своей напористостью, подавила интеллектом, а ему лучше жить в тихой заводи под чьим-то надежным крылом.  Не обижайся, что я тебе высказываю свое суждение, это все от чистого сердца; возможно, оно и расходится с твоим. Дима слабее тебя. А потеря работы, которая так важна для мужчин, очень бьет по их самолюбию (а по нашему не ударила бы?). Мне страшно представить такой момент, когда Валера лишится работы, в которую влез с головой, и хоть за нее не платят, но он надеется, что это когда-нибудь произойдет.

Часто размышляю о женском счастье и женском одиночестве. Не могу похвалиться, что будучи мужней женой, окружена заботой и вниманием. Жизнь нас настолько замордовала, что не до возвышенных чувств. Мужья пропадают на работе, а мы тянем домашний воз.

Научно установлено, что женщина с ребенком  без мужа живет значительно дольше,  чем замужняя,  чего не скажешь о мужчине. Если  уж быть замужем, то действительно так, как за каменной стеной.  А иначе - лучше одной с детьми. Но все-таки это относится лишь к городской женщине, а не к сельской.  Здесь ценится любой маломальский мужичок. Очень трудно вести хозяйство, много физической работы.  Я молюсь, чтобы Валере Бог давал здоровья. Сейчас пьет крайне редко, иногда - пиво, но курит.  Я ему говорила (это когда он чаще выпивал и бывали сердечные приступы),  что если он умрет, нас рано оставит, то я ему это никогда не прощу, мне детей одной будет не поднять, на могилу ходить к нему не буду! Одной всех дел не переделать. А нанимать людей - нет денег.  Так что мне одной остаться - смерть.  Мы с Валерой живем дружно, трудно, но дружно.  И безденежье, и все трудности от этого как-то сглаживаются.

Думаю все о вас с Танюшкой, как нелегко вам приходится, хочется что-то сделать для вас. А Танюша сознательно не оформила брак официально. Они с Николаем очень разные люди и по воспитанию, и по взглядам на жизнь. Он старше на восемь лет. Она женщина обеспеченная, самостоятельная. На работе ее ценят, дома она все сама решает; каждый год ей полагается бесплатная дорога, отдыхает в санаториях. А при таком муже, как Николай, ей пришлось бы сидеть дома, или в лучшем случае  заниматься коммерцией около дома.  Он бы ее обеспечил, так как занимается оптовой торговлей. Муку и растительное масло возит в Москву и сдает торгашам оптом. Но ей бы пришлось за все, про все отчитываться.

В августе Коля впервые заехал ко мне в гости. Думал здесь своих застать - Таню и Андрейку. Но они в этом году уехали рано, еще в июне.  Коля - типичный представитель казачества со всеми плюсами и минусами.  Щепетильный насчет своей одежды, заработка:  он уже носом чувствует, где можно подзаработать.  Никому не любит подчиняться, и в коммерции он - «свободный художник», ездит только с напарником. Но при всей любви к Тане - а он ее  действительно любит, последнее слово должно оставаться за ним; а в порыве гнева может и руку поднять: это у них зовется «поучить немного жену». В день его приезда ко мне я повела его  познакомиться с тетушкой, что живет в дедовом доме, и, как проводник, пошла впереди. Так Коля мне сказал, чтобы я шла сзади: у них не принято, чтобы женщина шла впереди. Это маленький эпизод, но позволяет понять многое. Коля закончил строительный техникум, прораб по специальности. Строит сыну Андрюше большой дом с гаражом в Краснодарском крае. Его большая мечта, чтобы Танюша приехала к нему жить на юг, а маленькая -  чтобы хотя бы не препятствовала видеться с сыном.

                .     .     .

Июнь 1995                с. Корсаково

Любочка, в студенчестве попался мне в руки журнал с интервью с Барбарой Брыльска, актрисой с мировым именем. Ее спросили, почему она растит двоих детей без мужа. А она ответила: в наше время очень тяжело (накладно) иметь еще и мужа. Уже тогда в Польше бардак начался. Получается, муж по нынешней жизни - роскошь, которая не по карману. Ненормально, но факт: в одиночку сейчас выкарабкаться легче, чем  семьей. Не Танюшу жалей, милая моя, а себя!

А чего жалеть ее?  Она что - по чужим углам живет или с голоду пухнет? Сколько знаем мы ее, она только лечится по санаториям, будто ей не тридцать с небольшим, а сто пятьдесят. Вкалывала бы, как ты, все бы хвори прошли! Трудно ответственность ей нести за сына одной? Конечно, трудно! Она и за себя-то никогда ответственности не несла! С материнских рук передана была на попечение старшей сестры. А намного ли, Люба, ты старше? На два года всего, но уже шишек набила с поступлением в ВУЗ,  не позволила сестре их повторить, сразу привезла туда, где поступить легче. Все пять студенческих лет ответственность несла не только за себя, но и за младшую сестренку. Таня не рвалась, не работала, как ты, будучи студенткой, не училась на повышенную стипендию (всего-то плюс червонец!), однако знала, что у сестры всегда можно  позаимствовать в трудную минуту.

Родив ребенка (кто же, зная порядочность Тани, бросит в нее камень?), она не стала выращивать его в одиночку,  приехала к матери, разделив таким образом и ответственность за сына с нею, и разрешила жилищный вопрос, который у многих в течение жизни становится неразрешимым. И мать, которая по-настоящему была больна и нервно истощена,  вдруг обнаружила, что у нее «открылось второе дыхание», появились силы разделить ее заботы!

Не беда, что Таня замуж не вышла и живет одна. У нее - своя судьба, у меня - своя,  а у тебя - своя.  Ее беда в том, что она никогда не была одна, не знала она, что такое одиночество, и никогда тебе за все эти годы посочувствовать даже не могла!  Никогда она и ответственности ни за кого полностью не несла, ей самой нянька нужна была.

Она потому и стала мягче, когда без матери осталась.  А раньше разве могла бы она тебя понять, или хотя бы вид сделать?! Она и ожесточена была своим эгоизмом. Сестру ни разу не пожалела, так что о других говорить! Прости меня, я знаю, что ты ее очень любишь. Она у тебя - младшенькая и ты носилась всегда с нею как курица с яйцом! И я ее люблю, ценю, и не хочу тебя обидеть. Давай порадуемся тому, что она с годами ближе тебе становится, а значит и мне. Понимание - исключительно дефицитная штука.

Теперь я тоже одна. Трудно поверить, но морально намного легче, хотя бы нет скандалов.

Все развалилось: и совхоз, и СМУ, и завод-гигант, которому, казалось бы, никак конец не предвиделся. И семьи стали распадаться, так сказать, ячейки государства.  Что еще остается ячейкам, если уже и государства давно нет.  Наблюдаю это в общежитии на каждом шагу.

Жизнь мужчин поставила в такое положение, что если жить по совести, то ты и не мужчина вовсе: не можешь прокормить семью. Прожили мы с Димой девять лет. Первые четыре года - душа в душу (пока соседушка-пьянь не вселилась к нам).  Бедно жили, но дружно. Но бедность столько трудностей рождает, что  тут даже сильные люди устоять не могут. Думается мне, что нищета большей бедой оказалась, чем проблемы с жильем.  Но сломило и то, и другое. Были мы одной идеей одержимы - получением жилья, а жизнь мимо проходила...  Разучились видеть хорошее. Отупели. Только на проблемах своих зациклились.  А в какой-то момент поняли, что все зря...

С января живем с детьми на одни детские пособия. Да на милость людскую: кто чего подаст. Люди милосердны, им  жаль видеть голодных детей. Только отец родной ни разу за все время не прислал хотя бы на буханку хлеба. Он легкий путь выбрал. Мне - не из чего выбирать. Детей себе рожала, сама и расхлебываю. На кого надеяться?

Задолженность по общежитию (а квартплата за общежития всегда почему-то выше, чем за благоустроенную квартиру - ведь всех содержать надо: и уборщицам, и коменданту, и паспортисту зарплату платить) превысила цифру астрономическую. Мало того, что я на заводе не работаю давно, да еще  злостный неплательщик - предупредили  уже о выселении через суд. На бирже труда - с марта месяца не получаю пособие по безработице. Платят его только год, последующие полгода - нет. Жизнь такая просто права не имеет жизнью называться. Но самое страшное - то, что со мной случилось, случиться может с каждым. Это только кажется, что именно меня обойдет, а зарекаться не надо от сумы.  Никаких гарантий, никакой социальной защищенности у человека в России нет.

По старым добрым временам вырастила бы я двоих детей одна. Теперь же, с остановкой производства и с безработицей (не только в Корсаково), с угрозой на улице остаться, брошенная мужем, оказалась я в положении безвыходном. Были бы дети побольше, да болели бы поменьше...

Самой  удивительно, как сумел многолетний неустроенный быт и безденежье  расшатать такую крепкую семью, где было только радение за детей. А все-таки нет семьи.  И будет ли?  Понимаю, что нет.  И сама  не та давно: только сгусток нервов и остался.  Наверно, и дети сбежали бы от меня, да бежать некуда. Кому нужна такая жена, и мать - овчарка?  Почему именно мне доля такая? Сто тысячью «почему» задаюсь, и не могу на них ответить.  Ищу оправдания себе, и найти не могу: всю вину в своих бедах на себя приняла...

К кому  голову прислонить?  Собраться да уехать к сестре или к тебе, Люба-Голуба, не могу я. Слишком люблю вас, чтобы на шею сесть. Сами вы  едва на плаву держитесь, не топить же совсем! У свекрови и сыновьям места не нашлось в квартире, а внуки ей - дальняя родня. Ко мне не стеснялась ездить, к себе - ни разу не позвала. Бездушная женщина, как жар-птица носится, гостит то тут, то там, а для своих детей и внуков у нее нет места. Думает, что осчастливила меня уже тем,  что сыну своему со мною жить разрешила.
 
Кто еще? Муж? Он всю жизнь обещал завалить меня деньгами, а сколько жили, лишь копейки считали:  то на лампочку, то на спички,  то на карандаш, который надо обязательно на четыре части разрезать, чтобы дети в школе сразу весь не растеряли. И теперь, понятно, не лучше живу.  Правда, хоть Диме на курево не трачусь. А то ему кури, а нам - зубами щелкай. Блажь-то главнее! Ожесточилась даже  и к мужу. А ты как думала,  что я до сих пор «святая женщина» - как свекровь даже про меня говорила?

Сколько Дима осуждал своего отца, клялся, в грудь себя бил, что он-то никогда не бросит своих деток, сам, дескать, знает, что такое без отца расти. Отец их бросил больших, почти взрослых, в квартире, мать была работающей. Но и он материально помогал семье, пока дети не стали зарабатывать сами. Мои же детки учатся только еще в начальной школе, вот-вот по решению суда нас выселят из общежития, я стою на Бирже и не получаю ни копейки. Но муж не считает себя обязанным помочь нам выкарабкаться, скорее дождешься помощи от чужих людей. Бросил со спокойной совестью. Всегда говорил: «Моя Надя сильная, справится. Ее хоть к лампочке за ногу подвесь, она выкрутится; найдет и чем накормить детей, и во что одеть-обуть».

Я никогда не забуду его доброго отношения к семье, ведь он помог мне вырастить двух погодков. А как наши дети часто болели! Не каждая бабушка так умеет помочь, как это делал Дима. Но тем откровеннее предательство...

Хватит! Никого больше мне не жалко, никого  не оправдываю. К людям отношусь теперь со взаимностью, все называю своими именами.  И  родню близкую свою возненавидела черной ненавистью: самой страшно становится, что оказалась на такое способной! И к жизни безразличием прониклась, как и она ко мне, впрочем. Все взаимно.

Сколько в детей хорошего закладывала, чтением, музыкой занималась, а пригодится ли им это?  Или будут они так же болтаться по жизни, как и я со своими идеалами, да проклинать меня, что не тому учила! Трудно мыслить в такой обстановке, найти жизненные ориентиры.

Как только не колотилась, как только не пробовала жить!  Добрые люди не перевелись, но у добрых-то самих что осталось? Целое общежитие народу голодных да безработных.  Откуда хорошо будет, если два года стоит  мертвый завод?

Жить-то как? Пробовали в складчину: по горстке кукурузной крупы (которой раньше свиней кормили) на воде без соли варили, мамалыгой называется. Не пробовала? Мои дети знают!  На пособия детские всем этажом обсуждали, что купить - кусок мыла или кусок хлеба? Ученическую тетрадку или соли? Если лампочка в общей кухне или в туалете перегорала, так можно было траур национальный объявлять: ну у кого деньги есть еще и на общие беды?! А уж если в собственной комнате перегорала проклятая лампочка... Ой, лучше не вспоминать! Ну, неужели с сиротских денег на лампочку остается?! А живому ведь все нужно. Даже паста зубная, и мыло. Не совсем же скоты!

Даже голуби из поселка исчезли. То ли помойки скудные стали, то ли переловили их. Может, и кошек переловили бы, но уж больно на эти общежитейские лишайники тошно глядеть: шкура на мослы натянута.  Одичали кошки, не даются в руки.

И люди одичали. Раньше людские недостатки никогда так явно не были выражены.  Люди свои минусы знали, старались скрывать. Теперь, как вскрытый нарыв - вся грязь прёт из людей. И то, что раньше маленькой незаметной червоточинкой казалось, до гигантских размеров доросло. Как в такой обстановке человеческое лицо сохранить?

Но мир не без добрых людей, они - среди тех, кто живёт в такой же нужде. То соседка Лена притащит работу: заказы, которые у богатых людей берёт. Вяжу день и ночь по «Бурде»  наряды неизвестно кому. Лена за это деньги приносит. Своими ведь заказами делится, у самой - маленький ребенок. Но и моих детей ей жалко, даже как посредник не берёт с меня, что от богатых людей  получает! Но и заказов негусто. Много ли их, богатых?

То соседка Валюшка сухую рыбинку, с ладошку величиной, притащит:

-  На, возьми детям. Мне Веруня две штучки дала. Только Сашке моему не проговорись. Я-то ему одну оставила, так ведь с его волчьим аппетитом... В четырнадцать лет разве парня досыта накормишь? Легче убить, прости Господи!

И я, если перепадает чего, тоже со всеми делюсь. А как же иначе?

В июне полегче стало: хоть детей в школу не водить. Ведь они еле ноги переставляют. И на уроках засыпают. И сама за короткий путь от дома до школы  обязательно сознание потеряю. Кружится голова от голода. Дети пугались сначала. А потом - ничего: терпеливо стоят, ждут, пока мама не поднимется. Прохожие пугались сначала, а потом ничего. Мимо проходят прохожие, своего горя  у всех хватает.

Живем одним днем. День придёт и Бог подаст. Пока это еще безотказно срабатывает.  Ложимся спать - ни крупинки, ни сахаринки, ни соли полложки нет у нас... Просыпаемся утром - и опять соседка, учительница Паши, Татьяна Викторовна:

-  Возьмите вот детям, мать моя передала. Держитесь! -  И оставит на столе два яичка, две луковки, да горбушку хлеба....

Прежде чем кусок поднести ко рту, на три части кусок разделю: два побольше, а один – совсем маленький. Прежде чем глоток отхлебнуть, - и глоток - на три части. Как там Дима живёт? Когда кусок ко рту подносит - не давится?  Раньше он его всегда на четверых делил. Теперь, понятно, легче ему. Теперь, когда попивает винцо с брательником, не кажется ли оно ему сиротскими слёзками, не видит ли на донышке голодных сиротских глаз?

Убежал, чтоб в глаза голодные своим детям не глядеть.  Теперь не смотрит.  А я - каждый день да не по одному разу.

Или это не его дети? Не он их, больных, носил день и ночь на руках, не он температуру снимал, не он к потолку их, смеясь, подбрасывал? А теперь они не его получается?

А вы, судеб наших вершители, куском не давитесь?

Или как у Леонида Филатова  в сказке про стрельца, удалого молодца:

                Утром мажу бутерброд, -
                Сразу мысль: а как народ?
                И икра не лезет в горло,
                И компот не льётся в рот!

Дети на постели лежат, по улице не бегают, энергию экономят. Есть не просят, знают, если будет что, даст мать.

Не знаю я, придумать не могу, как жить дальше. Вот если бы из завтрашнего дня заглянуть в сегодняшний и придумать... Но так не бывает.  Бьёшься, стараешься, как лучше. А так ли надо? Хуже ли не делаешь? Как угадаешь! Теперь и двое работающих не могут прокормить одного ребенка, а я? Превратилась в старую, ненужную брюзгу, проклинаю себя за свою никудышность. Думаю, а была ли я когда-нибудь прежняя?

                .     .     .

Выпускной на мехфаке  в 1985 году впервые был безалкогольным. Согласно Постановлению Верховного Совета СССР. Но он же и последним безалкогольным был.

Во внутренних карманах отглаженных костюмчиков каждый принес с собою,  что душе угодно и в количестве, его же душе угодном. Все было, как всегда:  кто пить не хотел - не пил (в рот никто не лил), кто хотел выпить - выпил,  кто напиться хотел - напился, кто хотел нахрюкаться - нахрюкался...

Богатый стол был. Ах, сейчас деткам хоть что-нибудь с этого стола...

Никогда не пила Надя... А может выпить? Кружится голова у Нади, от счастья, от вина и от вальса...

Танцует Надя, как и мечтала, с В.П. Петровым - своим руководителем по диплому.

Никто лучше него вальс танцевать не умеет! Вот какой кавалер у Нади:  декан мехфака, гроза мехфака, кумир мехфака, поэт мехфака...

Кружится голова у Нади...

                .     .    .

              Мехфак, я вступаю на круги твоя,
              Мехфак,  принимай мою душу и властвуй!
              Мехфак, ты - мой брат, и судьба, и судья,
              Мехфак -  мои будни  и радостный праздник!
                Пять лет  испытанья тернистой тропой
                Вчерашних,  сегодняшних, завтрашних буден -
                Мехфак,  мы сегодня - твои и с тобой -
                Мы были,  мы есть  и конечно, мы будем!

             Мехфак, пусть твои серебрятся виски,
             Пусть годы солидны - и все же, и все же -
             Мы все - и студенты, и выпускники -
             Не знали еще  факультета моложе!
                Мехфак  ни на миг не крививший душой,
                Мехфак,  указавший судьбу и дорогу,
                Мехфак, нашей общею ставший судьбой,
                Полвека шагает со временем в ногу!

             Я твой через годы услышу призыв,
             Верну свою память в  родную стихию...
             Ты мой бесконечный  сюжет и мотив,
             И боль, и любовь моя, и ностальгия -
            
               
                .     .     .

Июнь, 1995                с. Смоленское

Наденька, у нас совхоз, то есть кооператив, до того обнищал, что за-крылась свиноферма, сильно поредело дойное стадо. Ходят разговоры о закрытии, что равносильно смерти. Куда людям идти, что делать? Делить нечего: техника старая, земля неплодородная, стадо все распродано. У разбитого корыта...

Деревня давно не та. Не та, что описана в книгах писателей-деревенщиков, о которой поэты говорили взахлеб. Чтой-то они  помалкивают. Сами-то - в городах, а в деревнях - только наездами, «черпая творческий потенциал».

                .     .     .

09.08.1995                Кардиоцентр

Три явления бывают внезапными. Нельзя их ни предупредить, ни предотвратить. Любовь, болезнь и смерть  нельзя ни объяснить, ни угадать. Пришла ко мне, Любочка, болезнь, не пожалела моих деток. Она, как любовь и смерть, не выбирает ни времени, ни человека. И день пришел такой, когда никто не подал ни кусочка. Он ведь когда-нибудь да придет...

И сдалась я, Любочка, в третий раз. Болезнь поставила на колени меня. Русской натуре великие испытания трижды даются! Сердце не выдержало, слабое оно у меня. Помнишь, в альплагеря за меня Марина всегда медкомиссии проходила?

Увезли в кардиоцентр. А дети дома остались. А кому они нужны, чужие дети?

Скажешь, не бывает так? Ох, чего у нас только не бывает! Я-то знаю...

Видела соседка, что дети мои в электричке с протянутой рукой ходят... А может их уже подобрали мафиози на роскошных машинах для своих грязных дел? Какая же я мать, если не знаю, как они, что с ними?

Все, что вложила в них, что читала им, все КВН-ы и походы, музыкальные школы и занятия логопедические - все прахом! Велик ли возраст - девять да восемь лет? Знаю, что такое голод. И какой великой силой обладает. И как за кусок хлеба и отца, и мать голодный проклясть может! От всего человеческого отречься... Велика сила у голода! Человека эта сила превращает в животное... А тут - дети!

Зачем я жить осталась? Как жить, если в кровати ни рукой, ни ногой пошевелить не могу? Письмо это тайком от врача под диктовку пишут...

Ах, подняться бы, вырваться отсюда, полетела бы как раненая птица домой. Это мужья - из дому,  а женщина - только домой...

Все вещи упаковала бы в доме своем своими руками. Будут когда вещи из комнаты вышвыривать, чтобы не валялись они кое-как! Сколько раз переезжала, никогда вещи у меня кое-как не валялись. Не жилец я, потому и хочется приготовить последний свой переезд... Вымыться. Во все чистое одеться и в самое лучшее. Причесаться так, как хотелось бы. И письмо написать своею рукою. Много бы отписала, но и диктовать - силы беречь надо.

Умру я, Любочка, а если не возьмет меня смерть, сама пойду ей навстречу. Пойду к тому особняку начальника СМУ, на котором Дима человека в себе угрохал, и повешусь на воротах. Решение это у меня одно, как в математике. Не бывает у задачи нескольких ответов. Решать можно по-разному, а ответ всегда один. Не осудишь меня?               

Трудно проанализировать свою жизнь. Возможно, у меня недостаточно мужества, чтобы сделать это искренне. Многое в жизни моей надуманно: не то, что было на самом деле, а то, что я хотела бы, чтобы было. Это здорово помогало и всегда выручало. Под этим влиянием и развивался мой плохой ли, хороший ли характер.

Я всегда была слабой физически, да и духом, не может в хилом теле быть здоровый дух: на меня всегда действовало сильно то, что скажут другие («что станет говорить княгиня Марья Алексевна»), подпадала под чужое влияние, не могла дать отпор, постоять за себя. Но вот  придумала, что я очень сильная, и в это все охотно поверили, особенно я.  Если бы не это, разве смогла бы я ходить в горы (освобожденная даже от физкультуры!), ездить в мехотряды? Многое делала не во имя, а вопреки. Технического соображения нет, и учиться на мехфаке мне было, конечно же, нелегко. Но хватило ума насиловать себя пять лет.

В школе советовали идти в педагогический, но я не чаяла, как уйти из школы, хотела даже уйти после восьмого класса. И опять туда вернуться?! В школу, где, как казалось мне, целое скопище пороков, где нас абсолютно не понимали. Учитель должен быть только с большой буквы, безнравственно без призвания идти в педагогический. Лучше быть плохим инженером, чем плохим учителем. Что я и доказала.

Не могу сказать наверняка, как я нашла свое призвание, но определилась  очень рано, в классе седьмом. После восьмого хотела идти на мехфак в сельхозтехникум.  Я понятия не имела, что есть еще и инженеры: структуру колхозов и совхозов не знала.  Но мне казалось, что на тракторе работать будет в самый раз, хотя и не видала его близко! Сестра, приезжая домой на каникулы, взахлеб рассказывала об институте, высылала студенческие многотиражки,  привозила подруг, в том числе и с мехфака. Они были из глуши, ехали к нам  «поглядеть Москву».  И я уже была рада, что не пошла в техникум.  Мне думалось (прости, Господи!):  раз уж эти темные девочки поступили, то может, и я поступлю?!

Ты права: планка самооценки у нас сильно занижена. Дома давили авторитетом родители, в школе - учителя. Меня постоянно донимали испорченной осанкой, одета я была хуже всех (потому что хуже всех была одета даже старшая сестра). Молодость изворотлива: так придумался миф о том, что внешний вид в жизни - не главное. А чтобы не затеряться в толпе ровесников, приходилось выделяться чем-то другим; а этим чем-то  в институте и в школе могут быть только отличные знания. Да, учителя, родители сомневались в нас, принижали, может, для того, чтобы, познав жизнь, мы меньше в ней разочаровывались. Но ведь и сами-то мы в себе не очень были уверенны: не ставили высоких целей, не имели больших запросов к жизни. И небольшие-то не состоялись...

Признаюсь, насколько меня спасло мое хладнокровие к недоступным нарядам, умение приходить в любое общество в одном и том: ведь к этому привыкают, дважды одному не удивляются.  Привыкают, как к своеобразной моде, шарму. Возможно, покажется нелепым, что я собираю последние силы, чтобы написать о каких-то мелочах, о том, на что никогда не обращала сама внимание. Но ведь я - ЖЕНЩИНА, а значит, тоже хотелось и мне нарядиться, иметь духи или там помаду, ну, что имеют женщины. Мы же  согласились быть роботами, только работать, отказались добровольно от того, что необходимо тоже. Жертвы не оценят, а я сейчас жалею, что от многого отказывалась. От самой жизни отказалась!

Дальше - больше.  На меня никто не обращал внимания!  А каково де-вушке, которую не замечают, как девушку, в которой женщину не видят? Ну как было не придумать себе статус недотроги? Мол, мне ведь этого и не надо! Меня вполне устраивают дружеские, зато не в пример вам - ДОВЕРИТЕЛЬНЫЕ - отношения с мужчинами! Я их выслушиваю (как им трудно с вами, женщинами), сочувствую, утешаю, помогаю! А с годами вы, подруги, будете лопаться от злости: ведь число моих друзей  перевалит  за дивизион! Вы давно завесились пеленками, а я осталась все та же: далекая, неприкосновенная, загадочная (с годами - более мудрая!) и попасть ко мне в друзья - великая честь!

Я отрекалась от многого женского, насильно убивала в себе женщину, но одно несомненно: у меня была огромная интуиция (иначе, как женской ее не назовешь)! И она всегда выручала. Благодаря надуманным хитростям я избежала многих ошибок и разочарований.  Но и перестала видеть границу между вымышленным и действительным, что называется - «она живет вся своими иллюзиями». Артистам легче: там для  перевоплощения сцена, для реальности - жизнь. Не я одна больна этим, многие женщины - «не от мира сего», и эти «не от мира» - не вытравливаются даже годами.

Годы учебы запечатлелись яркой, прекрасной вспышкой. Мехфак был для меня всегда больше, чем студенчество, больше, чем мехотряды, учеба, карьера. Скажу без преувеличения: мехфак  - это состояние души.  Нас здесь превозносили, воспевали и лелеяли.  Я понимаю, что не всех, и не зря.  Было за что относиться к нам трепетно и возвышенно, мы этого заслуживали вполне.  Но нельзя требовать такого отношения к себе  ото всех и всю жизнь. Ведь и среда уже не та, и сама не та.  Все ужасно опошлилось и от эталона далековато.  Не то и завод, не то и совхоз.  И даже сам мехфак наверняка уже не тот.

Идеалы от жизни далеки. И даже в то стабильное время мы столько разочаровывались. А теперь?

Да разве поймут нас - серых и убогих - сытые и благополучные?!  У руля сейчас поколение, которое и войны не застало,  и вкусило все прелести жизни. Сумели и выучиться, и звания получить,  и ежегодно на своих машинах на Юга поездить. Они просто не понимают, что мы - такие-рассякие  есть на белом свете. Пресмыкаемся и только престиж портим видом своим убогим!  В самом деле, а чего же надо нам?! Ведь они нас за людей не считают, а мы к ним - с тем,  что детей вымыть негде, и что соседка, опухшая от пьянства и разгула, плохо влияет на детей!

Умом-то я понимаю, что есть и другие, богатые люди на белом свете. Но для меня так они так далеки, как скажем, инопланетяне, хоть и живем ря-дом. А в моем ближайшем окружении - такая же нищета, как и я. Или которые еще хуже меня живут.
Но ведь и те, которые «новые русские» - они тоже догадываются, умом понимают, что есть люди, которые живут по-другому. Попросту говоря, догадываются они, что есть мы, нищие, на белом свете. Только, может быть, не знают, в какой степени мы бедны, и в каком количестве мы имеемся. Мы же тоже ничего не знаем об их богатствах и количествах.  Даже если нам цифры приведут - цифры эти ничего не скажут. Одно дело - умом понимать, а другое - на шкуре своей почувствовать.

Кто трагедию видит в нас?  Кто нами поинтересуется?  Разве тот, кто живет хорошо, обернется к нам лицом? Родители нас понимать отказываются, зачем им это? Чтобы в квартирах своих подвинуться?  Ну уж нет, они их с собою унесут!

Начальство посочувствует, или может, власти наши окаянные?! Стой в своем стойле, и жуй свой клочок сена! Скотиной и то интересуются: а как ей там в стойле? А есть ли сено у нее? От скотины удой зависит, и мясо.  А от нас что?  Развалили производство, выдоили из людей все до капли. Теперь - на свалку!

Власть имущие не читали Аристотеля, поэтому не знают, что мир не хочет, чтобы им управляли плохо.

Они болеют от обжорства, а наши дети с голоду не могут встать с кровати. Они имеют огромные деньги и состояния, продажничая собственным народом, а мы остались без работы, без средств к существованию и даже без надежды.

Надежда умирает последней.

И на что надеяться теперь?! Мы остались в прошлом веке. Мы выброшены за борт жизни, кто-то едва держится, а кто-то идет ко дну. Любочка, я держалась, сколько могла! Ты веришь мне? Прости...


                .     .     .
               
                с. Смоленское

Наденька, ты права. Мы все умрём: это единственное решение человеческой жизни. Права и в том, что к смерти люди идут разными путями. Нам жить все мешают, сначала - родители, потом - дети.  Не помню, кто сказал. Но умереть-то кто красиво мешает?

Во всем остальном я не согласна с тобой. Я не хочу оставаться в прошлом веке ненужной развалиной, не хочу восхищаться твоим поэтическим максимализмом: он непригоден для жизни.

Думая о наших ровесниках, с удивлением вижу, что ни разу, даже в самую трудную минуту у нас и мысли не было обратиться к Богу. И не делает чести образованным людям незнание Евангелия, хотя бы они и сдавали сопромат без шпаргалок. А в нём, впитавшем многовековую мудрость человечества, сказано, что человеку прощаются даже убийство, воровство, но не прощается уныние, тоска, отчаяние, ведущие к самоубийству. Самоубийство - грех, ложащийся на последующие семь поколений. Ради детей ты не имеешь права думать об этом!

Не собираюсь читать тебе проповеди, что в них толку? Надеюсь, ты меня дождешься: выезжаю к тебе, возможно, буду раньше письма. Надо только устроить хозяйство, собрать денег в дорогу. Валера меня поддержал. Жди.   

                ПОСЛЕСЛОВИЕ

До приезда Любы Надя не дожила несколько часов. Привезли Надю из морга прямо на кладбище. Ведь комната у нее - угловая, не стандартная - не восемнадцать квадратных метров, а двадцать четыре: желающих много!

...да и всегда боялась она,  что вынесут ее не из собственной квартиры, а из общежития.

Любушка нарядила подруженьку в свадебное свое платье и воздушную фату. Знала, как мечтала та о подвенечном наряде! Какая же женщина о счастье не мечтает!

Не впервой Любочке собирать в последний путь. Каждый раз умирает она с близким человеком, а потом остается жить...

Десять лет прошло, Надя! Вот и свадьба тебе обещанная... Дима не вспомнил, так хоть случай помог. Случай ли, судьба ли, ангел ли хранитель  помогли спастись душе от проклятия, которое легло бы на всех, по седьмое колено. Всех случай от греха уберег: и мужа, и свекровь, и родителей, и детей.

Живите счастливо!

А есть ли случай? Нет случайности, - заметил еще Демокрит. - Случайностью мы называем то,  чего не можем объяснить,  чему не знаем причину. Надо ли объяснять, если условия задачи в письмах Надя подробно изложила?

Ком земли ударился о крышку. Светлый ангел альпинист Гудзенко взял Наденькину душу, стоявшую поодаль, и взлетели они к самому Эвересту. Именно в этом образе представился ангел, а не в образе  предавшего мужа, который и должен был вести Надю за руку по жизни, и не в образе детей. А может, и в самом деле был уже Снежный Барс там, где нет ни людского бездушия, ни болезней, ни горя?

Отлетела душа!

А письма, обвязанные старомодно ленточкой, остались. И я обязана от целой армии тех, кто пал в мирное время и не смог подняться, встать с колен в полный рост и рассказать о времени и о себе. Письма говорят за себя сами.
   
Правдивому слову редко дают прорваться наружу. Но особую ценность имеет слово из уст того, кто годами выкарабкивается  из пропасти нищеты, в ком давно уже померкнуть должны последние проблески человеческого достоинства, для кого каждый день - война:  война за право назваться человеком  в кругу сытых и довольных, за право выдать своим детям пайки, чаще хуже военных и тюремных.

И - работать!

А сказать свое слово не каждому по плечу.

Даже когда жизнь впереди и хлеб на столе.

  1997-2000 гг.                maryinakostroma@mail.ru