День рождения Тимура

                Небольшой лохматый пёс развалился прямо на земле, уложив свою голову между лап. Чёрная шерсть с редкими, рыжими подпалинами спутанным мочалом вытирает пыль. Отполированная до серебряного блеска гремучая, стальная цепь тонким ручейком протекла по голому вытоптанному двору. Черные, слегка прищуренные глаза внимательно, но лениво следят за происходящим. Хотя во дворе редко что происходит, поэтому даже полёт громкой, поздней, непонятно откуда появившейся назойливой мухи – событие. Вяло переговариваются между собой чем-то вечно озабоченные пёстрые куры. Зоркий петух бдительным часовым ревниво и чуть в сторонке осматривает свой разноцветный гарем. Поздняя осень накрывает мир за забором сизой, туманной дымкой. Но какой-то странный жук ожидания перебирает своими мелкими лапками в душе у пса. Какое-то предчувствие копошиться у него в душе. Предчувствия, предчувствия неясные, но радостные парят в прохладном воздухе. Наверно, что-то будет не так как всегда и это явно связано с маленькой девочкой, открывшей двери из тёмных сеней и стоящей на невысоком, деревянном крыльце.

                Её белые, цвета прошлогодней соломы волосы торчат из-под вязанного голубого берета, тёплая кофточка - расписанная квадратными, розовыми и красными цветами неплотно облегает худенькие плечи, а коротенькая юбка не прикрывает поцарапанные коленки. Коленки у неё поцарапаны всегда. Даже если никогда не поднимать глаза выше пояса, её можно узнавать по коленям. Это маленькая хозяйка. Сколько он себя помнит, она живёт со своей вечно занятой матерью, а так же бабкой и давно уже заслужила любовь пса. Уважения ещё нет, но любви к ней у него достаточно. Она всегда приятно пахнет земляничным мылом, жареной картошкой и недорогими конфетами - подушечками, которыми нечасто, но всё же делиться с ним. Вот и сейчас она стоит,  щуря свои голубые глазёнки с пушистыми  ресницами и загадочно ему улыбается. Она улыбается псу. Он настораживает уши. Что-то непонятное ему говорит она, непонятное, но очень приятное.

              - Ну, вот Тимур, - говорит она, совсем по-взрослому строго и назидательно, старательно выговаривая слова и заложив руки за спину, - сегодня у тебя день рождения! У всех должен быть день рождения, потому что в день рождения дарят подарки. Смотри, Тимур! Тебе нравится Тимур? – спрашивает она и вытягивает ручки, в которых текут в сером цвете дня красные и синие лучики света. Две атласные ленточки, украшавшие раньше негустые кудряшки девочки, явно предназначены стать праздничным нарядом лохматого пса. Ему по большому счету всеравно, но сам процесс завязывания лент вокруг тонкой под густой шерстью шеи доставляет удовольствие. Пес дружелюбно замирает. Теперь он согласен вытерпеть и злую, выдирающую шерсть расческу, приносящую одновременно огорчение и облегчение и терпеливо стоять, уткнувшись в теплые коленки девочки, мокрыми ноздрями втягивая теплый и вкусный запах дома. Но бог ты мой, что это? Он бы несказанно удивился, если бы умел удивляться. Девочка заходит в дом и выносит большую  алюминиевую миску, наполненную настоящим бабушкиным супом с большой, белой и жирной костью. Всё, теперь он согласен любить её бесконечно и долго терпеть  большую деревянную расческу. Теперь он наконец-то понимает, что сегодня воистину великий день, потому  что в придачу к косточке в миске появляется небольшой кусочек настоящего, вы только представьте, сладко-розового мяса! Он конечно понимает, что мясо добыто не совсем праведным путём. Вне всяких сомнений, это сделано незаметно от бабушки и матери, но какая разница, разве такое вкусное мясо может быть неправедным? Нет, он никогда особенно не голодал, его никогда не забывали покормить, но постоянная каша и картошка с чёрствым хлебом так ему надоели, что он проглатывал еду, уже просто не замечая вкуса. А ведь за таким вкусным обедом кажется и ещё что-то следует? Просто не верится ему в такую удачу. Неужели собачий Бог на небе услышал его жалобный скулёж? Да, услышал…
 
                Тугой карабин очень трудно отстегнуть. Хозяйка громко сопит и от усердия высовывает маленький розовый язычок. Девочка двумя руками изо всех сил пытается отстегнуть неподдающуюся железку. Пёс только мешает, в нетерпении натягивая гремучую цепь, больно стучащую по открытым ногам и холодящую белые, до синевы тонких вен, руки.
                - Стой, Тимур стой, - почти со слезами в голосе просит его девочка. Но он радостно путается под ногами, стараясь лизнуть  в нос, в губы, в щёки, и она с трудом уворачивается от мокрого носа и пахнущего съеденным супом языка. Наконец цепь со звоном падает на холодную землю и он мчится в открытые ворота, развивая как степными ковылями своими седыми и рыжими космами. Редко, очень редко теперь его отпускают погулять на улицу в этот огромный мир, наполненный сотнями приятных и не очень приятных, а порой и просто злых запахов. Мир, - наполненный бесконечной  музыкой жизни, уродливыми рычащими чудовищами, которые пахнут мёртвым бензином и кричат, как стадо взбесившихся коров, мир, - полный дружелюбных тонконогих, гладких самок и не очень приветливых, голодных до драк кобелей. Мир, проносящийся перед глазами как осенний ветер, приносящий холодные дожди, где каждый миллиметр земли имеет свой неповторимый запах. Вот, кажется, на что не жалко потратить остаток собачей жизни и если бы не маленькая хозяйка, почти вприпрыжку бегущая следом, он бы обязательно познакомился со всеми, с кем ещё не был знаком. Но, кажется, в этом мире существует не только собачье счастье, но и чувство собачьего долга. Куда идём? В огромный лес, на берег шипящей как злобный гусак, речки? Впрочем, это не помешает обследовать окрестности и заглядывать под усохшие лопухи. Только нужно время от времени показываться на глаза своей богине, чтобы показать – не беспокойся, я не бросил тебя, я здесь, - и она потопает в маленьких сандалиях рядом и пригладит растрепанную шерсть на звенящей от гулкого восхищения голове.
                Я тебя так люблю..!- говорят его спрятанные в густых бровях глаза и хвост, давно бы отвалившийся от восторга, будь он чуточку потоньше.  Может ей поймать полевую юркую мышку? Впрочем, навряд ли ей это нужно, она больше любит сладкие конфеты.
 
                Лес за деревней пустой и влажный, только слабым шёпотом отзывается под ногами коричневая и жёлтая листва. Исчезли все птицы, не надоедает разная крылатая подлая мелочь. Давно не слышно ни комаров, ни стрекоз. И  наглые, отъевшиеся к зимнему снегу бурундуки насмешливым свистом окликают пса с высоченных, почти голых и поэтому каких - то сиротливых осин на фоне хмурого, плывущего на запад неба.  Развернуться, да и умчаться в деревню, но хозяйка строгим тоненьким, как крик сойки, голоском постоянно окликает его. Ей наверно не очень уютно оставаться в одиночестве в этом большом, но таком пустынном лесу. Догадывается он, что прогулка эта ради него. Ей-то, зачем этот лес? Полосатыми бурундуками она не интересуется. Здесь я, здесь,- показывает всем видом своим пёс, - не брошу тебя, только вот посмотрю, чья там норка под трухлявым пнём? Земля совсем свежая. Эх, было бы больше времени….
 
                От осенней, холодной тишины становится торжественно  спокойно на душе и у пса и у хозяйки. Странные мысли приходят порой в головку, умиротворённую шумом светлого ветра. В такое время почему-то хочется думать о грустном. Обиды и огорчения тихо плещутся в голове, как вода в речке.  Девочка вспоминает.
                Прошлой зимой в стайке опоросилась свинья Машка. Всех ленивых хряков, живших у бабушки, звали Борьками. Так легче было запоминать. А всех свиней женского пола - Машками. Поросят было не то двенадцать, не то четырнадцать. Сосчитать точно было очень трудно, они постоянно и бестолково перемещались по всему загону на своих крошечных, неправдоподобно игрушечных ножках, розовые и смешные своей бестолковой озабоченностью. Морщили маленькие пятачки, обнюхивая протянутую сквозь затертые доски забора руку с кусочком хлеба. И смешно, и близоруко щурили белёсые глаза с большими бесцветными ресницами. Машка до этого бывшая наглой и меланхоличной, как-то изменилась. Нет, она не стала показушно любвиобильней или заботливей, но она стала осторожней. Теперь, отойдя от корыта, она не заваливалась небрежно на бок, так что трещали доски пола, а сначала осторожно приседала задом и только потом медленно укладывала своё плывущее во все стороны тело на пол. Она явно боялась придавить случайно кого - либо из своих многочисленных отпрысков. Они были по сравнению с ней такими малюсенькими. Неужели через год, через два они станут такими же огромными и бессмысленными как сама Машка? Нет, не верится.
                Но подглядывать за ними можно было только украдкой, как только бабушка уходила со двора к соседке или в магазин за хлебом. Когда они родились, бабушка не пустила её посмотреть.

                - Пулятая, - говорила она, - сглазишь ещё мне тут, - бабушка верила, что не только черноглазые цыганки в цветастых юбках и платках, но и просто люди с большими глазами могут наводить порчу на людей и на новорожденную домашнюю скотину.  Что за слово такое? Понятно, что она под словом пулятая имела ввиду глазастая или лупатая и от этого было ещё обидней. Ну, просто хотелось расплакаться, но и это навряд ли разжалобило бы неприклонную бабку.  А так хотелось погладить их маленькие, пока ещё гладенькие, теплые, повизгивающие тельца  ладошками.

                Так хочется прижаться, прильнуть и к матери, которая постоянно на работе, к бабке постоянно хлопочущей по хозяйству, но от матери очень трудно дождаться ласкового слова. Иногда только, если немного выпьет, то становится доброй и разговорчивой, да и не любит она лишних слюней. С тех пор, как отец ушёл из дома, не очень-то и хватает у неё времени на дочку. Главное, чтобы была сыта и тепло одета, а любить…. Где она та любовь? Одно расстройство для здоровья. Выходила она недавно замуж, в который уж раз, да вот опять разошлась. От бывшего отчима только этот пёсик и остался. Принёс он его домой совсем крошечным щенком, беспомощного, с трясущейся головкой и испуганными черненькими глазками. Он был таким смешным и одиноким, что чем-то напомнил девочке её саму и девочка не выпускала его из рук, поила густым, деревенским, коровьим молоком и целовала в мокрый и холодный нос. Отчим хотел назвать его Амуром, для него это было каким - то непонятным для посторонних воспоминанием. Но прижилось почему-то Тимур. Что-то было в этом имени ласковое, кошачье. Так и слышалось - мур-мур. Но идиллия продолжалась недолго.

                - Хватит, нечего приучать к избе, - решил отчим и переселил начинающего лохматиться разноцветной шерстью щенка в грубо сколоченную деревянную будку во дворе. А через некоторое время и посадил на цепь, громыхающую по проволоке, натянутой вдоль двора. Тот  день, когда щенок появился в доме девочка запомнила, записав на обложке голубой школьной тетради и помнила, как о собственном празднике. В её собственный день рождения мать обходилась то кульком конфет, то белыми гольфиками. У неё всегда не было времени или же не хватало денег, а девочке так хотелось настоящего  дня рождения, такого как в кино, когда в дом приносят торт и в гости собирается много друзей. Она так любила дни рождения, потому что ещё ни разу их не отмечала  по-настоящему.
                Так хотелось верить, что это самый лучший праздник на земле. В такой день у всех должно быть светло на душе и все должны улыбаться. И уж если не тебе, то хотя бы этому лохматому добряку должно быть хорошо. Она тяжело, по- взрослому вздыхает и вытирает слезинку, вот-вот готовую выкатиться из больших глаз.
                - Пошли домой Тимур…, придёт с работы мама и будет ругаться, пошли, а то устанешь бегать, - тоненьким ручейком журчит голос девочки. И они идут по укатанной тяжелыми машинами дороге, постоянно теряя и находя друг друга глазами. Большая добрая, лохматая дворняга и девочка в голубом, вязанном берете. И не понятно, это радостная печаль или печальная радость на душе?

                Не хочется, ох как не хочется псу снова возвращаться в знакомый до каждого камешка под ногами, двор. Но туда возвращается маленькая хозяйка, а значит и ему надо. Куда же он без неё, без своей богини. Он так ей верит. Ты меня только позови в следующий раз, - думает он, - я с тобой хоть куда, хоть на самый край света, где заходит солнце. Я буду ждать. Можешь снова пристегнуть меня звенящей цепью, только люби меня всегда.         
                Где-то далеко на другом конце деревни вяло переругиваются собаки. Может, жалуются на бессмысленно прожитый день? Может просто вылаивают из себя дневную пыль, чтобы ночью лучше спалось? Усталый пёс задумчиво и невнимательно смотрит на верхушки деревьев, виднеющиеся вдали за посеревшими от холодного налёта огородами. Смутные воспоминания тревожат его необременённую глубокой памятью собачью душу. Он никогда не видел своей матери. Только телом, а не мозгом почему-то  до сих пор ощущает её тёплые мягкие соски и шершавый язык. А когда он прикрывает седые, белые веки, то ему видется присевшая на корточки маленькая девочка с круглыми разбитыми коленками, светлыми растрёпанными волосами и большими синими, как осенние озёра, глазами.