Кушать подано

I
Считайте меня старым занудой или педантом, но я убеждён, что всё имеет значение. А уж мелодия, которую вы выбрали для своего телефона и подавно! Не знаю, были ли какие-то на этот счёт исследования, но, наверняка можно в полной мере понять о человеке по одной лишь этой мелодии. Я, например, всегда именно так и делаю. Когда мне дают телефонный номер при знакомстве, я всегда тут же по нему звоню, как бы для того, чтобы внести номер в память моего телефона. На самом же деле, я слушаю звонок, и мне многое становится понятным о новом знакомом. Не буду выдавать вам мою теорию до конца, чтобы вы, при возможной ситуации, не смогли меня обдурить, но, поверьте, я практически не ошибаюсь в моей характеристике человека по этому простому принципу.
Скажу вам только, что сам я никогда не использую мелодию. Точнее нет. Раньше я это делал, но теперь я поставил свой телефон на простую вибрацию.
Я ношу мой телефон здесь – на ремне. Раньше я носил его в нагрудном кармане рубашки, но, после нескольких месяцев, я стал замечать, что моя грудь в этом месте начала терять волосы. Ведь я, простите за интимную деталь, волосат. Вы знаете, облысевшее место было в форме телефона, и меня это напугало. Облучение и прочее – вы понимаете. Здесь, в кожаном футлярчике на ремне, мне кажется, это будет безопаснее во всех отношениях. Тут, конечно, тоже есть важные органы, но детей я больше заводить не собираюсь, поэтому... ха-ха-ха. Вы понимаете.
Вообще, мне редко звонят. Кстати, где вы ставите ударение в этом слове? Я на последний слог – мне кажется так литературнее. Но я, увы, встречал и вполне интеллигентных людей, которые говорят иначе. Вообще, как ни странно, по языку теперь трудно что-либо вообще определить. Люди стали ужасно использовать родной язык. Даже многие наши знакомые здесь, обладающие докторскими степенями (а я вхож в этот круг – я ведь и сам кандидат наук) говорят, знаете, так, что просто диву даёшься. Мне приходилось составлять документацию, и тогда были очень высокие требования к языку! А сейчас... Вот вам ситуация с "надеть" и "одеть". Ну, никто не знает, как сказать правильно! А ведь это предельно просто. Я устал уже поправлять людей. Просто устал.
Возьмите, например, Соломона. Нет, не царя Соломона! Рассмешили! Моего соседа по столу Соломона. Да-Да. Я понял. Вы не без чувства юмора. Я оценил. Так вот он с такими людьми работал, этот Соломон! Лауреаты Сталинских премий! Герои Социалистического труда! Народные артисты. Музыканты, знаете, композиторы. Он ведь для лучших оркестров ноты переписывал. Культурный, казалось бы, человек. А столько делает ошибок в разговорной речи! Я его всё время поправляю, а он злится. А чего злиться-то? Я же хорошего ему желаю. Странные люди.
Но всё это, как говорит Зиновий, – холоймес. Вы знаете такое слово? Это иврит. Или идиш? Я в этом не очень разбираюсь. А Зиновия вы знаете? Он интересный человек. Нельзя сказать, что образованный, хоть и по-немецки говорит. А кому здесь немецкий-то нужен? Он партизаном был ещё подростком. Герой! Вы спросите его. Он вам много чего расскажет.
А вот и Леночка наша! Какая красавица! Она из небольшого подмосковного городка. Её сюда специально для нас выписали. Милейшая-милейшая девочка. Да-да! Специально для нас.

II
Вы не могли бы сказать, сколько сейчас времени? Я стал совсем ничего не видеть. У меня есть часы, но я не вижу цифры. Ага. Спасибо. Время обеда .
Да, я окончательно потерял теперь своё зрение. Здесь, конечно, замечательные врачи и всё такое, но некоторые вещи уже не подлежат починке. Пора на слом. Засиделся...
У меня была такая тяжёлая для глаз работа. Я переписывал ноты. Вы знаете музыку? Любите? Слышали про симфоническую партитуру? Я переписывал ноты для оркестра по партиям. Помните, такой был анекдот: "Партия у нас одна, а стучать надо чаще"? Это про оркестр и ударные. Кто это, знаете, сейчас поймёт? Вы поняли? Ну и замечательно.
Да, так вот чего я говорил? Ах да! Я переписывал для серьёзных музыкантов. Работы Дмитрия Дмитриевича, Сергея Сергеевича – дивная, чудная музыка. Я даже был одним из переписчиков Седьмой, Ленинградской! По моим нотам потом сделали микрофильм и отправили в Тегеран самолётом. А оттуда уже и сюда, в Америку. Сам Тосканини по ним дирижировал! Он потом сказал: "Если у этих русских такие переписчики нот, то они, безусловно, и в войне победят!". Так и сказал. Ну, если переести на русский, конечно. Сам Тосканини! Это даже здесь тогда в журнале напечатали. Ну, а потом и Второй фронт сразу открыли. Да. Говорят, об этом самому Сталину доложили, и он был доволен. Ему, знаете, всё докладывали.
Да. В сорок втором. Мне было тогда всего шестнадцать лет, а я уже был лучшим переписчиком! Врождённый дар, что тут говорить. Я с восьми лет ноты переписываю. Сейчас вот можно и на компьютере там, и на ксероксе, а тогда вручную: нотку за ноткой. Ошибку если сделаешь, бритвой подтираешь аккуратно. И дальше. Вы читаете ноты? А я слышу, знаете, музыку, когда читаю.
Я здесь в местной консерватории студентам об этом рассказывал. С переводчиком, конечно. Я английский совсем не знаю и не понимаю. Что-то там говорят, а я ни бум-бум. Ко мне потом приезжали какие-то с микрофоном. Всё просили рассказать. Здесь большой имеется интерес к нашей старой культуре. Сейчас-то там всё певички бездарные. Кому это интересно? А наша культура она останется. Тут вот бывали вы в Тангелвуде? Обязательно надо съездить летом! Серьёзную музыку играют. Нас каждый год автобусом возят. Это чуть больше двух часов. Тяжело, конечно, но с остановками. По-стариковски. Мы все ездим. Здесь много интеллигентных людей. Возьмите, например, Захара. Он, конечно, страшный зануда: всё меня поправляет, как правильно говорить и так далее, – но ведь он был начальником большого отдела в почтовом ящике. У человека системный взгляд на жизнь. Он всё в голове классифицирует. Я про него в русской газете статью читал. Спросите у Лены – она вам покажет.
Вы, кстати, уже знакомы с Леной? Замечательная девочка! Дивная! Из Подмосковья. Она на столы здесь накрывает и возится с нами-стариками. Да, совсем молоденькая. Думаю, слегка за тридцать. Славная, славная девочка.
Или Зиновий. Он всё больше под аккордеон петь любит, но я сам видел, как он в Тангелвуде плакал под Adagio из Пятой Малера. А Зиновия плачущим не так часто увидеть можно. Поверьте!

III
А чего рассказывать-то. Нормально здесь. Кормят вкусно, возят везде.
Нас трое сейчас за столом. Вон мои соседи: этот с палочкой – Захарик, а тот вон в кепке – Соломоша. Они, конечно, оба мишугине, но мы тут все такие. Добро пожаловать.
Тут рыбалка неплохая. В Чарльз-ривер. Там, говорят, ртуть в воде, но мне как-то это, знаешь, плевать. Сколько жить-то осталось? То-то же. Тех, кто хочет, возят на рыбалку: пёрч тут, басс. Нет. Это не окунь. Он мне будет говорить! Окунь другой! Уж я-то, слава богу, знаю!
У них вообще нет русских названий.  Мои-то соседи по столу не рыбаки. Интеллигенция сплошная. Соломоша – он на скрипочке даже может. Но не музыкант. Он ноты переписывал всю жизнь. Тоже, скажу тебе, работа! Умора, конечно. А Захарик этот, он на армию нашу работал. Бомбы какие-то клепал в ящике почтовом. Умный мужик, но, скажу тебе, занудный! Ну комар просто! У него на всё теория есть. Даже на то, как жопу вытирать. Когда он свои теории начинать докладывать – да ты чего – свихнуться можно! Мы дружим. По глазам вижу – хорошие мужики. Но не рыбачат. Не бойцы. А я, скажу тебе, люблю это дело с детства. Ещё до войны пацаном всё время на речку бегал. И в отряде когда – тоже рыбачили.
У тебя курить есть? И хорошо, что нет. Я ведь бросил. Я внучке обещал, что брошу. Почти бросил уже. Почти.
А? Про войну? А чего рассказывать. Ко мне тут приходили из Голливуда. Ей-богу, не вру! Расскажите, говорят, про Холокост. А я этого Холокоста, слава богу, и не видел-то толком. У нас, когда немцы-то пришли, всех евреев согнали в колхозный амбар. И офицером там был у них такой Гофман. С достоинством мужик. А я по-немецки свободно говорил, хоть мне всего двенадцать было. У нас мать, скажу тебе, пока жива была, – немецкий в школе преподавала, и с нами по-немецки дома говорила, чтобы учили, лоботрясы. Я старший ведь был. Короче, стал я у Гофмана переводчиком. А всех остальных так в амбаре и держали. Да. Ну, что ты!
А расстрельная команда SS уже по соседним деревням рядом где-то. Это мы знали. И тут, посыльный от наших приходит. Ко мне. Можно, говорит, с командиром местным договориться, как ты думаешь? Ты же, дескать, у него в переводчиках. А я говорю ему: "Можно. Он вообще с достоинством человек. Я по глазам вижу, что можно". Вот, скажу тебе, пацаном был, а понимал такие вещи. Дело в том, что наши из окружения выходили – человек триста бойцов. А немцев сотня всего, не больше. И вот посыльный от них прямо к Гофману. Если бы я сам не переводил, никогда бы не поверил, что так бывает. Короче, просто договорились наши и немцы между собой, что пропустят остатки полка через деревню без боя. Кому ж геморрою-то хочется? Сам знаешь. Все жить хотят.
И вот, наши по деревне идут с техникой, а немцы вдоль дороги стоят, как в почётном карауле. Это тебе ни в каком кино не покажут в Голливуде. А Гофман амбар-то открыл, и все, кто хотел – с нашими ушли. Такой вот "Список Шиндлера".  Уж не знаю, что с Гофманом тем стало, а сам я так и прижился сыном полка. Партизанил. Потом воевал. До Праги дошёл. А там ранило меня крепко. Но про это я тебе потом расскажу. А то вон, Лена всех уже на обед зовёт.
Вот, вроде, хорошая она девка, но что-то в глазах её мне не нравится. Червоточина какая-то в ней есть. Захарик – смотри: он по телефонным мелодиям людей определяет. Не хвастался ещё? Говорю, у него на всё теория есть. Вот у меня "Подмосковные вечера" на телефоне. И что ты определишь? А я безо всякой тебе теории человека по глазам читать могу. Много глаз-то повидал я этих. Читаю я по ним, как по написаному.

IV
“Серёжка! Знал бы ты, как достали меня эти мои пархатики! Проклятая богодельня! Сейчас накрыла им обед. Просто без ног.
Ты ещё будешь здесь через час? У вас сейчас сколько? Десять? Я через час вернусь. Они сейчас пожрут, я уберу за ними  – и обратно. Скину тебе письмо в личку. А сейчас бежать надо, хорошо? Целую, мой хороший!
Смайлик. Сердечко. Поцелуй.”

– Мальчики! Все сюда! Обед накрыт. Как говорится, кушать подано!