Бостон-шейкер -разбитый роман-

                ГЛАВА ПЕРВАЯ: АВИ И ПЕРСИ.

   Привет, меня зовут Ави - и я наркоман. Привет, можете звать меня своим другом. Я Ави. Я бывший наркоман. Можете рассказать мне все свои секреты, поделится со мной своими воспоминаниями, пригласить  на чашечку кофе, вывезти на пикник, заказать столик на двоих в итальянском ресторане, подарить мне книгу, угостить меня чизкейком, переспать со мной, пригласить на Рождество или Пасху, процитировать Канта, накормить моего кота. Привет, меня зовут Ави и я бывший наркоман.

   Не важно, в каком городе мы будем жить, вовсе не  имеет значения цвет кожи таксиста, который встретит Вас в аэропорту. Мне наплевать за кого Вы голосовали на выборах, без разницы и Ваша пищевая аллергия, например, на морскую капусту. Вы можете никогда не увидеть Вестминстерского аббатства, при желании можно попробовать «спид-болл» или же – понюхать кокаина. Что Вы знаете о жизни? Кто Вы? Это такая игра: я рассказываю Вам свою историю, посвящаю в «тайное знание». А Вы? Что Вы? Сколько Вы заплатите за возможность «быть лучше»? Не важно, в каком городе мы будем жить, важна лишь сама история. Это моя история. Привет, меня зовут Ави, и эта история принадлежит только мне.

   Люди часто спрашивают меня о том, что бывает, когда «вгоняешь» в себя героин? Я отвечаю, что понятия не имею. Я говорю, что если бы и знал, то не смог бы ответить. Почему? Разве мертвые умеют отвечать на вопросы? Люди часто спрашивают меня о наркотиках. «Ширево», «разгон», «бодрость», «вакцина», «зелье», «радость», «иглы». Это мои друзья. Они мой товар. Мой доход. Мой хлеб. Мои грехи. Эта история не о них. Все это обо мне.

   Мне было двадцать. Я когда-то учился на психиатра. Я был способным. Самое главное в жизни – это обстоятельства, ход событий, судьба, мать ее – карма. Ход событий. Мое обучение закончилось уходом из очень престижного медицинского университета. Обстоятельства заставили переехать в другую страну: поиски себя, поиски счастья, поиски «чистого листа». Знаете, бывает такое настроение, что хочется повеситься? Так вот: я выбрал дорогу, более трудную, чем пять абзацев предсмертной записки на имя человека, который будет тебя помнить. Знаете, иногда хочется попробовать что-то новое, ранее не вкушенное, не разжеванное. Первым другом был «спайс».

   Мне было двадцать. Я изучал психиатрию: мне было не страшно подружиться со «спайсом». Энтеогены, синтетика и «трава» - это и есть «спайс». До двадцати была «трава», но это совсем не серьезно. От Карибских островов до Мексики. Самая хорошая вещь – это дамиана.  У меня хроническая аллергия, которая с возрастом решила стать астмой: я был счастлив, когда курил и заваривал дамиану. Сладкая, как мед, эйфория. Ощущение полета. Смерть страданиям. Второе дыхание. Это дамиана. Это энтеогены. «Спайсы» я подбирал в соответствии со своими желаниями и вкусами. «Пембертоновская французская винная кола» и «вино Мариани». Это и есть экстракт дамиана. Оба, похожих друг на друга, напитка мне так и не приходилось попробовать, но я знаю, что такое, мать ее, дамиана. Сладкая, как мед, эйфория.

   По приезду в Штаты, я сразу же нашел работу: я был одинок, никому не нужен, всегда голодный и уставший. Я, каким-то чудом, стал работать в книжном маркете. Честно говоря, думал, что будет как в кино: грузчик, таксист, разносчик пиццы, официант. Честно говоря, мне крупно повезло. Работа в книжном требовала особой сноровки, расширения кругозора, новое видение. Знакомьтесь, два моих помощника: пейотовый мескалин и сальвия дивинорум. Чертов порошок и чертовы листья. Первое я «сыпал» в рот, второе разжевывал. Чертов мескалин. Шалфей намного мягче. Я сидел за прилавком книжного и наблюдал, как по полу бегают маленькие человечки: полицейские, вампиры, рыцари, римские полководцы. Весь этот народ вылезал из книг. Чаще всего из энциклопедий и дешевых детективов. Ненавижу энциклопедии. Ненавижу, мать его, жеваный шалфей и сыпучий мескалин. Я, каким-то чудом, работал в книжном маркете.

   Понедельник, вторник, среда. Их я ждал с предвкушением. Они никогда не приходили больше одного раза за день и никогда не встречались по ту сторону моего сознания, воображения. Они приходили по очереди. Всегда стояли напротив меня: по ту сторону прилавка. Тимоти Прайс грозился выколоть мне глаза. Он сказал, что если я даже и не буду «употреблять» - он, все равно, убьет меня. Прикончит. Задушит. Мои глаза наливались слезами, и я просил оставить меня в покое. Едва слышно, умолял о пощаде. Меня трясло, в горле вибрировал рвотный ком. Мне хотелось петь. Сначала я плакал, потом – смеялся так, что, иногда, терял сознание. Такие галлюцинации забываются ближе к ночи. Мой сон был мягким и стабильным. Я лавировал между жизнью и смертью. Сначала плакал – потом смеялся. Все просто: как всегда и как у всех.

   Второй был умным и добрым, в сравнении с Прайсом, парнем. Он сказал, что его придумал Паланик. Парень сказал, что работает «мыловаром». Спрашивал про бурый жир у младенцев, огорчался, не получив ответа. Он учил меня жизни: у него была своя философия. Этот парень просил позвонить и оставлял визитку. Я же сидел, и со рта стекали слюни. Через несколько минут я корчил кислую мину от пересыхания ротовой полости. Чертов мескалин. «Мыловар» рассказывал о Ганди, о монтаже пленок, о «пищевом терроризме». Я запоминал и верил. Сидел и кивал головой, чувствовал себя идиотом. Сидел и слушал его. Он заходил после мескалина. Еще он сказал, чтобы я никому не рассказывал о том, что он ко мне заходил. Его визитки терялись сами собой: в глубоких карманах моей куртки. Я молчал. Начиналась рутина. В ход пошли антидепрепрессанты.

   Венлафаксин и доксепин спасали от распада дофамина и серотонина: на душе было спокойно, жизнь, более или менее, протекала ровно. Я пил эту «радость» почти две недели. Я не знаю, какой там курс лечения: к черту инструкции врача. К черту врача. Я стал вести дневник, начал курить, много пил. Я пил кофе сорта Арабика. Курил Виргинию. В этот период в моей квартире часто появлялись женские тампоны, прокладки, трусы: я сделал передышку. Все было в норме. Я продолжал работать в книжном. Прошли две недели - нужно было «убиваться». Зачем? Просто так. Ради раскрытия, эволюции, познания. Чем? Конец октября: псилоцибин из строфариевых. Именно так я написал в своем дневнике. «Дневник моих трипов». Вырезанные канцелярским ножом буквы на переплете.

   Желтовато-оливковая шляпка гриба Псилоцибе. «Просвещение» на хрупкой прыщавой ножке. Малютки-солдатики в смертоносных касках: источник псилоцибина. Лучше всего жевать свежими. Можно «брать» сухими: что-то вроде чипсов со вкусом почвы и запахом плесени. Бывает и «заварка»: хорошая «дрянь» на  сытый желудок – чревато обильной рвотой с последующей отключкой. Лучше всего жевать свежими. Псилоцибин. «Дневник моих трипов» плясал под шум моих мыслей, а соседи пытались проникнуть в квартиру через дверной глазок. Мне было тесно и душно. Мне было радостно и я не могу выдавить из себя ни единого членораздельного предложения. Были звуки. Много звуков. Был страх. Когда «ешь» грибы в одиночку – нужно садиться спиной к стене: можно сойти с ума. Давление перепадами. Пульс не прощупывается: сердце то стучит «на весь дом», то – «останавливается». Конец октября: нужно было убиваться; ради правды, ради мира, ради себя.

   На работе было уютно: редкие покупатели, стабильная выплата, отсутствие босса, исправное отопление и кондиционирование. Все было ровно. Старушки, заходившие за справочниками по домоводству; умники в очках приходили за Фарадеем и Планком; иногда заходили блондинки «на розовых шпильках»: просили Паланика и Берроуза. Мне было все равно, что они читаю: я не брал в расчет стереотипы. Мне было все равно: моя работа основывалась на продажи и советах, а не в умных нравоучениях. Я сидел и читал всего понемногу: субкультура, квантовая физика, религия, «теория хаоса». Я был овцой на шотландском лугу: пил сливки науки и философии. Вечером были псилоцибины. Я хотел попробовать «ребенка Хофманна», но не решился на это. Через две недели наступил, мать его, «иммунитет»: увеличивалось количество «сырья», а качество трипов пошло на спад. Середина ноября: доксепин и венлафаксин снова появились на горизонте. Я стал больше верить в Иисуса. Библейские цитаты, случайно, стали врезаться в память.

   Когда пьешь антидепрессанты – жизнь кажется не такой, какая она на самом деле. Не такой дерьмовой.  Я стал больше спать. Настроение улучшалось ото всего, что я видел: холодное осеннее солнце, яичница с беконом, теплое пиво, горстка слабых обезболивающих по утрам. По ночам я стал потеть больше, чем обычно: признак, проклятого, туберкулеза. Вся «фишка» в том, что: доксепин «перекрывал» волнения, а венлафаксин заставлял улыбаться. Я пока еще работал в книжном.

   Когда все в меру – это правильная жизнь, стабильное существование. Если не трогать «иглы», то есть большая вероятность прожить дольше. Дольше, чем с «жидкой дрянью». Поэтому я не могу ответить на вопрос, что бывает, когда «вгоняешь» в себя героин? Антидепрессанты травили мой организм, окисляли мои внутренности, прожигали мой мозг, осушали рот, наливали слезами глаза. Все же: все было в норме. Календарные листы отрывались и летели куда-то в форточку. Мне было тесно: четыре долбанных стены защищали меня от ветра и ультрафиолета, защищали от озоновых дыр и вспышек на солнце, от магнитных бурь и нападок эмиграционной и налоговой организаций. Я был размеренным и статичным. Стрелки моих часов снизу вверх по циферблату: как у всех, как у вас. Начало ноября: погода не к черту.

   Осень в Бостоне. Высокие кирпичные дома,  тесные улочки, грязные подворотни, бутики, музей пилигримов, копия «Мэйфлауера», Пруденшиал, «Тропа Свободы» и еще куча разного «хлама» - олицетворения американской независимости. Меня зовут Ави, и я англичанин. В Бостон меня принес «ветер перемен». Не было перспектив: были обстоятельства. Осень в Бостоне: довольно тепло для континентального климата. Сам Бостон стал мне почти родным: люди, машины, птицы, дождь, ветер, реклама, наркотики. Это мое окружение. Экстракт моей жизни. Никчемной? Не  совсем: с чего бы ей быть никчемной? Вы читали «Чака» и верите в то, что жизнь может быть никчемной? Бросьте: кайф есть везде. Любой «разгон» освобождает больное тело от таких мыслей! Жизнь хоть и может быть никчемной – но Вы, все же, всегда должны быть на «высоте».

   Осень почти кончилась. Я стал верить в весну и в Иисуса. Одно дополняло другое. Теперь, главное – не «склеиться» от очередного трипа. Я подсел на амфетамины. Стал думать глубже и точнее. Появился «скрип», он же – бруксизм. Это когда от возбуждения начинаешь скрипеть зубами и прикусывать щеки изнутри. Но это не страшно: я знаю последствия. Все пока в норме. Все идет своим чередом. Все было на своих местах. Все, за исключением работы: в книжный пришел Перси. Я даже и подумать не мог о том, как он изменит мою жизнь. Его зовут Персиваль. Я же, зову его просто: Перси. Чувак, двадцати пяти лет. Умный, красивый, расчетливый, «проницательный». Его зовут Перси.

   Странно. Очень необычное чувство собственного забвения, чувство дефрагментации эго и частичная амнезия. Все это обо мне? Да, возможно: я не помню того дня, когда Перси пришел в книжный. Я должен вспомнить? Нет, не нужно – зачем? Я начинаю тонуть? Кто? С кем я говорю? Нет, только не уходи: я все вспомнил, все прошло. Перси просто переступил порог магазина. Представьте, просто зашел, позевал, посмотрел по сторонам. Протянул мне руку и улыбнулся. Я Перси – помощник по продаже. Так он и сказал: «помощник по продаже». Чего? Как так «по продаже»? Он говорит: я должен помогать тебе с твоей работой, - он склоняет голову набок и щурит один глаз – буду подменять тебя, расставлять книги, консультировать покупателей. Я смотрю на его прическу: густые темно-русые волосы «разбросаны» на макушке, ровный открытый лоб, угольные бакенбарды. Волосы были влажными, но я так и не понял, что это: гель на восковой основе, или же проточная вода. Просто обычная вода.
 
   Он стоит напротив меня и улыбается. Я киваю в знак осознания. Мне вдруг стало тепло. Где-то в груди, правее сердца я почувствовал радость, натуральность и понимание. Он стоит и улыбается. Вот его потертые джинсы, его розовая футболка с Микки-Маусом. Его стройные длинные ноги оканчиваются узкими продолговатыми ступнями. Пока я не вижу эти «знаменитые» синие кеды. Увижу, примерно, через две с половиной минуты. Да, внизу, на ногах, разносившиеся, но пока еще стройные кеды. Синий цвет и белая звезда. Перси двадцать пять лет. Перси любит свободу, книги, секс, Лондон и хорошую погоду по утрам. Он ненавидит, когда ему врут, он не пользуется расческой, политику терпеть не может и выходит из себя, если видит рекламу медицинских услуг. Также, Перси любит меня. Нет, с чего бы? Перси однажды скажет, что у него никогда еще не было такого друга как я. Однажды он скажет, что я должен относиться к самому себе лучше. Почему? Просто Перси считает, что я избранный. Перси скоро скажет, что готов. К чему? Позже я обязательно все расскажу, а сейчас: носы «знаменитых» синих кед упираются в деревянную стойку. Перси шутит по этому поводу, и я понимаю, что вот оно: теперь мы не расстанемся никогда. По крайней мере, мне бы хотелось, чтобы так все и было.

   Иногда, в такой теплый день как этот – появляется желание. Одно большое желание. Нечто схожее с синдромом навязчивых идей. Вот, к примеру, с самого утра: подходишь к окну, зажигаешь сигарету, на секунду концентрируешь всего себя в правом ухе. Позволяешь себе задержать дыхание на секунду. Всего себя в правом ухе: ждешь характерный звук кипящей воды в стареньком чайнике, стоящем на газовой плите. Глубоко вздыхаешь, щуришься на солнце, зеваешь, потираешь, пока еще, сонные глаза и затягиваешься. Первая сигарета самая приятная. Первая минута нового дня – самая «забываемая». Столько всего за быстрые шестьдесят секунд. Я надеваю наушники, включаю «Двое из нас». Блаженно улыбаюсь.

   Иногда, в такой приятный день как этот – появляется мания. Одна неудержимая мания счастья. Нечто схожее с эпилептическим припадком. Просто возникает потребность в счастье. Ты прислоняешь ладонь к стеклу, напрягаешь горло, крепко закрываешь глаза. Так хорошо бывает не всегда: просто стоишь и едва ли не валишься с ног от такой «волны». Просто глубоко дышишь, фильтруя и чувствуя каждый кубический сантиметр такого приятного и «вкусного» воздуха. Клеишь большой палец к безымянному и пытаешься сдерживать нарастающий импульс счастья. Вскидываешь бровями, закрытыми глазами видишь лишь яркие вспышки на солнце. На отражении солнечного круга в своем окне. Боишься спугнуть отражение тепла в своем «самом себе». Не часто бывает так хорошо. Не каждый день. Лениво расплываюсь в улыбке.

   Я и Перси. Ави и Персивальд. Мы здесь. Сейчас мы наверху. Нам немножко все равно. Нам нет до вас дела. Сейчас мы наверху. Здесь, на этой высоте – все о чем мы хотели спросить, есть все то, чего мы не знали. Мы смотрим вдаль – на автомобили, на собак и их хозяев. Смотрим на бутики, на фонари, на великолепные неоновые подсветки на не менее великолепных парковых фонтанах. Бостон очень хорош, когда не хочется умирать. Ты просто смотришь куда-нибудь вниз. Можно смотреть под ноги, можно искать внизу счастье или огорчение, радость или разочарование. Вообще, под ногами можно найти очень много нужных вещей и разорванных в клочья чувств. Мы же с Перси искали самих себя. Да, именно: под ногами, на окантовке твердой подошвы. Мы искали себе там. Бостон невероятно красив, когда хочется жить.

   Четыре бутылки «Бадвайзера» спасали от скуки и сухости во рту. Две порции восхитительной итальянской пасты напоминали о том, что счастье есть. По крайней мере, мы это знаем. Мы верим в это. Мы сидим в парке. Я и Перси. Просто не знаем, что сказать друг другу. Мы договорились молчать. Конечно, никто из нас не произносил это вслух: если курить правильно выращенную марихуанну – то можно держать мысли при себе, внутри груди. Потому что, если курить отличную марихуанну, можно запросто общаться «на гранях». Мы с Перси сами придумали такой вот бред: ментальность, левитация, рефлексия. Наконец, этот, долбаный, телекинез. Тот самый телекинез, про который «рисуют» в комиксах.

   Мы кричим друг другу шепотом. Просто делаем вид, будто не понимаем друг друга. Притворщики. Сегодня мы иллюзионисты: мы делаем магию. Это магия слов, чувств, сердцебиения. Наконец, этой, чертовой, дружбы. Той самой, которая связывает нас. Той самой, которую мы вдвоем так трепетно храним. Мы «перебрасываемся» взглядами и мыслями. Сегодня мы играем в «ментальный фрисби». Мы с Перси сами придумали эту игру. Четыре холодных «Бадвайзера». Именно они спасали нас от скуки и сухости во рту. Здесь дело даже не в дружбе и не в телекинезе. Мы просто связаны. Просто правый желудочек моего больного сердца крепко примотали к левому предсердию его сердца. К тугому и эластичному правому предсердию Перси.

 
                (конец "пролога")