Папа, папа, бедный папа...

Женщина рыдала в телефонную трубку:
— Ради Бога, помогите! Последняя надежда — на вас. Ведь он меня убьет, обязательно убьет! И Сереженька останется сиротой...
Понять что-либо конкретное было невозможно. Даже при личной встрече Екатерина Алексеевна — назовем ее так — то и дело принималась рыдать и сбиваться на несущественные подробности. Тем не менее ситуация мало-помалу стала проясняться.
Десять лет тому назад Екатерина Алексеевна, тогда еще просто Катя, познакомилась в доме отдыха с обаятельным и симпатичным мужчиной. Геннадий Николаевич не скрывал того, что женат (хотя и крайне неудачно), о разводе не заикался, но за Катей ухаживал по всем правилам курортного романа. Она же приехала не столько отдохнуть, сколько прийти в себя после развода. Бывший муж три года старательно культивировал в ней комплекс жуткой неполноценности и, надо отдать ему должное, в этом занятии преуспел.
И вдруг в доме отдыха за нею начал ухаживать интересный мужчина, говорить комплименты, угощать в баре кофе и кое-чем покрепче, целовать руки. Короче говоря, вторую половину отдыха Катя с Геннадием были неразлучны, к обоюдному удовольствию. И расстались достаточно спокойно, без Катиных слез и обещаний Геннадия продолжать встречаться. Оба вернулись к своей прежней жизни, но...
Но вскоре выяснилось, что курортный роман имел для Кати более чем серьезные последствия. Должен был родиться ребенок, а при мысли о том, что разумнее всего было бы от него избавиться, у Кати начиналась истерика. Она панически боялась делать аборт — куда больше, чем рожать без мужа. В конце концов всеми правдами и неправдами она раздобыла служебный телефон Геннадия Николаевича и попросила о встрече.
Разумеется, ее партнер по скоротечному роману не запрыгал от восторга. Но, к чести его, и не стал задавать идиотские вопросы типа «А ты уверена, что это мой?» Просто через несколько дней привез Кате довольно крупную по тем временам сумму денег и попросил решить вопрос так, как она сочтет нужным, но подумать и о его, Геннадия, служебном положении. Ни внебрачный ребенок, ни тем более развод это самое положение не укрепят, скорее, наоборот. Напомню, что дело происходило много лет назад.
Деньги Катя взяла и через несколько месяцев родила мальчика. Сережу. Сама она была единственной поздней дочерью у своих родителей, отец ее уже умер, а мать мечтала понянчить внуков. Ну хотя бы одного, если уж у дочери так не заладилась личная жизнь. При выписке Катю ожидал приятный сюрприз: ее встретил Геннадий Николаевич с букетом цветов и, как выяснилось позже, опять-таки приличной суммой денег «на первое время». Сходства новорожденного с собой он обнаружил вполне достаточно. Не для того, правда, чтобы официально признать отцовство и платить алименты, а для того, чтобы устроить Кате однокомнатный кооператив и внести за него первый взнос. После чего надолго исчез из ее жизни.
Первые несколько лет Сережа приносил Кате сплошные радости. Но после пяти лет стали обнаруживаться некоторые странности. Например, Сережа с большим трудом усваивал новые слова: предпочитал ограничиваться теми, которые уже знал. Не хотел учиться читать или писать, хотя мама и бабушка прилагали к этому героические усилия. И, наконец, стал невероятно нервным и вспыльчивым: из-за любого пустяка устраивал истерику, потом долго не мог успокоиться, плакал навзрыд... А на следующее утро начисто обо всем этом забывал.
В конце концов обратились к врачу. И после долгого хождения по всевозможным консультациям стало ясно: Сережа никогда не станет взрослым. Его «потолок» — уровень развития семилетнего ребенка. К этому следовало добавить неадекватные реакции на многие вещи, полную неусидчивость и неспособность нормально общаться с другими детьми. В общем и целом, единственный приговор врачей – специнтернат.
Екатерина Алексеевна пришла в ужас. Отдать единственного ненаглядного сына в приют для умственно отсталых детей? Немыслимо! Они с бабушкой сами справятся, сил пока хватит. К тому же оставалась зыбкая надежда на какие-то импортные эффективные препараты, курсы массажа, специальные занятия. Нужны были только деньги: пенсии Катиной мамы и ее собственной зарплаты младшего научного сотрудника хватало только на жизнь, не более. И Екатерина Алексеевна снова обратилась к Геннадию Николаевичу.
Тот воспринял это прохладно, но от встречи не отказался. А когда увидел сына, то сказал Екатерине Алексеевне, как отрезал:
— С нормальным ребенком я еще мог бы примириться. Но дебилов, извини, в нашей семье никогда не было. Это — твое наследство, ты и выкручивайся. Я могу помочь только одним и, учти, в последний раз. Больше прошу меня не беспокоить.
Он действительно помог: дал денег, чтобы выплатить всю стоимость кооператива. Екатерина Алексеевна была ему более чем благодарна: для нее же это, ко всему прочему, означало и стабильный источник дохода: квартиру она сдавала иностранцам, а сама жила по-прежнему у мамы.
Сережино состояние оставалось без изменений: он говорил и вел себя, как пятилетний ребенок, хотя ему уже исполнилось десять лет. В школу не ходил: Екатерина Алексеевна занималась с ним дома. Благо в связи с перестройкой практически отпала необходимость ходить на работу — их гуманитарный НИИ приказал долго жить.
— Я с трудом свожу концы с концами, — всхлипывала Екатерина Алексеевна. — Мне самой ничего не нужно, маме — тоже почти ничего. Все для Сереженьки. И тут объявляется его распрекрасный отец, который годами не давал о себе знать, и требует — именно требует, понимаете?! — чтобы я вернула ему квартиру. Оформила фиктивную продажу, то есть подарила бы ему тридцать тысяч долларов. У него какие-то сложности, ему срочно нужны деньги... Грозится, что убьет меня, если не соглашусь. Помогите, ради Бога!
Геннадий Николаевич оказался совсем другим, чем я его себе представляла по рассказам Екатерины Алексеевны. Очень худой, нервный, не слишком за собой следящий человек. Встреча происходила в помещении, которое он по телефону гордо назвал «своим офисом», но, кроме двух замызганных канцелярских столов и допотопного сейфа, в этом самом «офисе» практически ничего не было.
— Было, все было, — перехватил мой взгляд Геннадий Николаевич. - И мебель была приличная, и секретарша на компьютере, и телефон... Но с тех пор, как на нас «наехали», многое изменилось. Почему «на нас»? Потому что я - только компаньон. К тому же младший. А мой напарник, который вложил основные средства в это дело, предусмотрительно с ними убрался за кордон. Для меня это нереально, сижу — расхлебываю. Каждый день жду ножа в спину или пулю в лоб. Эти ребята шутить не будут.
— Никогда в жизни я Катерине не говорил, что убью ее, — неожиданно разоткровенничался Геннадий Николаевич. — Это она фантазирует. Просто от отчаяния сказал, что есть другие способы получить квартиру обратно. А она вон как перевернула... А вы знаете, что она фактически замужем, а вовсе не бедная одинокая женщина? И сожитель ее — администратор ночного клуба, так что денежки водятся. И ведь я не насовсем просил, а на время. Чтобы с долгом расплатиться. Продавать мне нечего. Когда с женой разводился, квартиру разменял, практически все своей бывшей оставил. Живу в однокомнатной «хрущобе». Прикажете бомжем становиться? Я Катерине в трудную минуту помог, хотя и не обязан был: неизвестно, от кого она ребеночка прижила. Нет-нет, еще раз говорю: я бы и не напомнил, если бы не прижали...
Сейчас фактически на карту поставлена моя жизнь против тех двухсот пятидесяти долларов, которые Катерина ежемесячно получает со съемщиков. Я все проверил, все знаю. Если бы она с Сережей в этой квартире действительно жила... Да и прав у меня никаких нет: расписок с Катерины в получении денег на кооператив не брал. Правда, алиментов с меня никогда не требовала... Знаете, она бы, наверное, помогла мне. Это ее мужик теперешний крутит, хочет словчить. Катя — совершенно безвольный человек. Я ведь просто прошу ее мне помочь. Десять лет ни о чем не просил.
Напишите, в каких «хоромах» я вас принял - у ее сожителя, небось, кабинет получше будет. У него, кстати, и квартира собственная есть, только он в ней не живет, так, наведывается. Надо же где-то отдыхать от ребенка-дебила и тещи — профессорской вдовы с претензиями! Господи, это же надо придумать — к журналисту обратиться!
Во время второй встречи с Екатериной Алексеевной выяснилось, что все — правда. Да, пару лет назад познакомилась с Андреем Юрьевичем, мужчиной лет на двадцать ее старше. Да, живет у них, а его собственная квартира занята бывшей женой. А может, и не бывшей, и не женой — она в эти тонкости не вникала, потому что боялась излишним любопытством отпугнуть Андрея, «такого ранимого, такого замкнутого!» Да, Андрей неплохо зарабатывает, но она никогда не знала, где именно он работает и сколько получает. В месяц он дает ей определенную сумму «на хозяйство». Ну, и еще время от времени что-то «на булавки». Не Бог весть какие суммы, но все-таки поддержка.
Эта наша встреча происходила в квартире Катиной мамы. Не в центре, но и не на окраине — в одном из тех кирпичных пятиэтажных домов, целые поселки которых были выстроены в Москве в начале 30-х годов. В комнате темно не только из-за густых деревьев перед окнами, но и из-за обилия массивной, тяжелой мебели темного дерева, тяжелых бархатных портьер, картин в пышных золоченых рамах...
— Это папино, — перехватила мой взгляд Екатерина Алексеевна. — Он был очень известным гомеопатом, профессором. Бедный папа! Хорошо, что он не дожил...
Мои сомнения относительно благополучия Геннадия Николаевича она отмела с ходу:
— Да он просто снял эту халупу на несколько часов, чтобы встретиться с вами! Точно знаю: его дело процветает. Просто решил, что я — прежняя сентиментальная дурочка, которая даже алиментов с него не потребовала. Что я расчувствуюсь и отдам ему Сереженькину квартиру. Бе-е-дный! Да он нас всех купить может! Жадность одолела...
— Ну, вы тоже несколько... поскромничали, описывая свое бедственное положение, — не удержалась я. — Достаточно продать одну картину со стены — и пару лет можно ни о чем не беспокоиться.
— Это же не мое! — искренне возмутилась Екатерина Алексеевна. — Мама не переживет, если я начну распродавать вещи из дома. Да и Андрей... Андрей Юрьевич мне этого не позволит. И потом речь же не идет о том, чтобы раздобыть денег на кусок хлеба. Мне нужна защита от угроз этого человека.
— А договориться друг с другом по-хорошему вы не могли?
Екатерина Алексеевна глубоко вздохнула, очевидно, пораженная моей тупостью:
— С этим человеком никакие переговоры невозможны. Его нужно... ну, просто изолировать от общества. Например, привлечь к суду за вымогательство частной собственности.
— Это вам Андрей Юрьевич посоветовал?
—- Конечно... то есть при чем тут Андрей Юрьевич? Это вам любой мало-мальски грамотный юрист скажет.
— А вы обращались к юристу?            
 Она еще раз вздохнула:
— Успеется. Просто казалось, что кто-то должен вступиться за мать, в одиночку воспитывающую больного ребенка... без гроша в кармане... а тут хотят отобрать последнее. Впрочем, вижу, что он и вас успел обаять.
— Кто? — ошарашено спросила я.
— Геннадий Николаевич, разумеется. Отец моего ребенка. Он это умеет.
«Вам виднее», — вертелось у меня на языке. Но не сорвалось. История, как выяснилось, не содержала в себе никаких посягательств на жизнь и имущество матери и ребенка. Просто двое взрослых, давным-давно живущих собственной жизнью людей, не поделили квартиру. Да, подаренную Геннадием Николаевичем матери его ребенка. Красивый, широкий жест. Только создалось впечатление, что тогда этот жест можно было себе позволить, а теперь это кажется непозволительной роскошью и вообще гусарством. И вместо того, чтобы поискать другие источники средств, прибегает к самому примитивному, по типу: «Отдавай мои игрушки и не писай в мой горшок».
Трудно позавидовать Геннадию Николаевичу, если его действительно «поставили на счетчик». Нравы нашего мира бизнеса достаточно хорошо известны, и есть вполне реальный шанс прочитать в очередном выпуске «Криминальной хроники» какой-нибудь из газет о взрыве машины или расстреле коммерсанта у лифта. Только от отчаяния можно обратиться к практически уже посторонней женщине с просьбой «вернуть подарок». Квартира — не флакон духов и даже не кольцо с бриллиантом. Нужно быть... ну, не знаю, какой святой, чтобы эту просьбу выполнить.
Но, с другой стороны, никаких веских доказательств того, что Геннадию Николаевичу нужны 30 тысяч долларов, чтобы выплатить долг, я не получила. Возможно, нужны не деньги, а именно квартира. И не для выплаты долга...
Судьба Екатерины Алексеевны — врагу не пожелаю. Больной ребенок — это больной ребенок, какие бы антикварные полотна ни висели по стенам и какой бы сверхщедрый и сверхзаботливый мужчина ни встретился на жизненном пути. Я видела Сережу — очаровательный мальчик, только ни минуты не сидит спокойно и все время требует внимания. То ему хочется в футбол поиграть, то штанишки застегнуть, то в гости куда-нибудь пойти. А то недолгое время, которое он играл в кубики на ковре, он все время бормотал себе под нос что-то невнятное. Вслушавшись, правда, можно было различить два слова:
«Папа, папа, бедный папа...»
— Сереженька, кого ты жалеешь? — не выдержала я. — Кто бедный?
Екатерина Алексеевна тут же вмешалась:
— Оставьте мальчика в покое! Он просто повторяет то, что мы с мамой часто говорим, когда вспоминаем моего отца. Он бы не перенес такой ситуации! Угрозы, вымогательство, шантаж... Впрочем, вы, кажется, придерживаетесь иной точки зрения. Кстати, сколько вам за это заплатили?
Поскольку мне не пришло в голову, что за точку зрения можно с кого-то получить деньги, то совершенно беспристрастно заявляю: оба хороши! И обоих жалко. Вместо того, чтобы шпионить друг за другом, собирать «компромат» и жаловаться случайному собеседнику на его(ее) коварство, давно бы договорились между собой, что называется, полюбовно. Не чужие же, в самом деле, общий ребенок!
Впрочем, поливать друг друга грязью куда проще.
В этой истории, как мне кажется, нет ни правых, ни виноватых. Есть только пострадавшие. И если бы Сережа мог понять, что происходит вокруг него, то, наверное, добавил бы к своему «заклинанию» еще одно, очень похожее:
«Мама, мама, бедная мама...»