Свастика за окном

 

- Вот почитай: это же про ваш санаторий! И про Теберду, где ты тоже в оккупации была! – произнес муж.
  Прасковья Владимировна заволновалась:
  - Дай-ка сюда! Да, про нас…
   Тот день снова расшевелил память. В свои 76 идти ей никуда не надо, тем более что и по комнате еле передвигается – проклятый спондилит с детства мучает. Лежит, а перед глазами, как картины, воспоминания проходят…
  И пяти лет не было Пашеньке Гуцаловой, когда  в новеньком светлом платьице папа на руках внес ее в вагон. Московский  поезд, а затем автобус привезли в ялтинский санаторий, встретивший прибывших огромным транспарантом «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Шел 1934 год… С
застекленной веранды были видны аккуратно подстриженные кусты прекрасных роз.
  От мыслей о маме девочку и ее новых подружек отвлекали гости – моряки, артисты, снимавшиеся в фильме «Василиса Прекрасная»,  даже знаменитый Аркадий Гайдар, чьи книжки им часто читали воспитатели. Он был высокий, молодой, красивый, в защитной военной форме, и после встречи с ребятами долго о чем-то беседовал с сотрудниками.
  Потом зачем-то все окна заклеили бумажными полосками крест-накрест. А однажды встревоженные нянечки, завернув каждого в одеяло, понесли их, неходячих, во двор, и они радовались впервые так близко увиденной природе и чуть не ползали по траве, не обращая внимания на гул самолетов в небе и слова взрослых про воздушную тревогу.
  Вскоре снова запеленали их в одеяла, но понесли не во двор – к морю, на борт теплохода. Поднимаясь с Пашей по трапу, бережно прижимал ее к себе совсем молоденький матросик…
  Все это сразу вспомнилось, когда Прасковья Владимировна читала и перечитывала публикацию про эвакуацию в 1941-м детей из Крыма на Кавказ, в Теберду, ведь вместе с другими она тоже пережила все описанные там ужасы. Хотелось разыскать автора, рассказать и про свои невзгоды и впечатления, но не решалась набрать найденный в телефонном справочнике номер. Да и кому интересно теперь то, что происходило с ними почти семь десятилетий назад?!
  Теберда –  действительно красота неописуемая: горы, ущелья, папоротники… Сказка прямо, только что моря нет.
  48 кроваток в четыре ряда, девочки посередине, мальчики у окон. Когда отступавшие советские войска проходили мимо, лежачие кричали «Бойцы Красной Армии идут!», и молодые солдаты – пыльные, измученные недавними боями и августовской жарой – подходили к тем окнам и виновато улыбались, а нянечки выносили им воды.
  Несколько дней спустя «наблюдатели» снова что-то закричали, но вдруг испуганно притихли при виде чужих враждебных касок, черных мундиров, автоматов.
  В корпусах, где находились дети из Ялты, Евпатории, Одессы, немцы появлялись нечасто. Когда в клубе шло кино, как-то заглянули два офицера, один из которых принес две толстые длинные конфеты и вручал каждому по дольке сладких леденцов. А дети, как их заранее научили, вежливо отвечали «данке шон». На Рождество в 1942-м больным выдали по котлетке и два кусочка белого хлеба.
  И только. В остальные дни питание становилось все хуже и скуднее. Глядя на крошечную картофелину и стакан кипятка, ребята мечтали о еще недавно так надоевшей кукурузной каше.
  Чтобы хоть как-то поддержать пухнувших от голода детей, сотрудники собирали в лесу дикие яблоки и груши и варили что-то вроде компота. Сажали огородики. Собирали санаторские ковры, покрывала, пододеяльники и носили по аулам, меняя на продукты.
  Среди врачей особенно запомнилась завмед Елизавета Львовна. Когда надо было постричь всех наголо, а им этого, конечно, очень не хотелось, и дети кричали «Не стригите нас!», Елизавета Львовна сняла свою медицинскую шапочку, и оказалось, что она тоже без волос. И они смирились.
  Пришедшим в корпус «знакомиться» немцам Елизавета Львовна все показывала и рассказывала, одного из ребят поставила на ножки, объясняя, как проходит лечение. И офицеры с интересом слушали, задавали вопросы, фотографировали. А чуть позже вместе с другими заставили завмеда чистить туалеты оккупантов. Потом…
  Евреев гнали на расстрел перед рассветом. Паша проснулась от душераздирающих криков, и среди других узнала голос Елизаветы Львовны, умолявшей пощадить своих мальчишек-подростков. Муж ее русский, детей от смешанных браков пока не трогали – но могла ли она показать фашистам документы командира Красной Армии?! Расстреляли и ее, и сыновей, и множество сотрудников. Вспоминая об этом, Прасковья Владимировна плачет и поныне.
  В те же дни немцы потребовали списки детей. Одновременно во многих историях болезни срочно менялись титульные листы с данными о национальности и родителях. У Паши, например, в графе «отец» написали «рабочий». Не сразу поняла, зачем так сделано, пока не узнала про ужасную гибель друзей в фашистских душегубках…
  Боясь оказаться запертыми в горах, враги бежали загодя. А три дня спустя всевидящие мальчишки уже кричали громкое веселое «Ура!» нашим лыжникам. В тот же день юные обитатели курорта получили по большому куску колбасы и настоящего хлеба.
  Наконец-то снова наладилась жизнь. Кого-то сразу забрали счастливые родители. Пашу Гуцалову увозить было некому. Как ни пыталась она разыскать своих и тогда, и много позже, сделать это не удалось. Ее ялтинский санаторий был полностью разрушен. Так она оказалась в Евпатории, в санатории имени Н.К. Крупской.
  Деваться было некуда даже когда ровесников выписали по возрасту. И тогда главный врач оставил ее работать здесь же – инструктором по труду. А после окончания полуторагодичных курсов она уже отлично справлялась с обязанностями медсестры.
  Так и жизнь прошла. Только …захочет ли слушать про то автор статьи? Долго
колебалась. И наконец снова раскрыла телефонный справочник…


   *   *   *

  Не прекращаются  отклики, выявляются новые детали и подробности. В том числе того, как одни люди, рискуя жизнью, спасали других от неминуемой расправы.
 

  В Теберде по соседству жили воспитатель Лариса Михайловна Ревенсон,  учительница начальных классов Таисия Васильевна Брюло с дочерью Валей и санитарка Прасковья Васильевна Архипова с дочерью Еленой, которую друзья звали Лелей.
  Немцы пришли на Кавказ в августе 1942-го – и сразу стали наводить свой «новый порядок». Особую ненависть фашисты испытывали к евреям, и когда обитатели курорта узнали про приказ всем «юде» собраться с вещами, Таисия Васильевна решительно пригласила соседку Ревенсон перебраться в свою комнату. Так и жили втроем, при первом шуме пряча Ларису в …платяной шкаф.    
  Ларисе Михайловне удалось выжить, спастись. Она продолжала дружить с семейством Брюло, а брат Ларисы Александр Михайлович, директор продовольственной базы, в голодные послевоенные привез им однажды бесценные по тем временам полмешка муки и мешок картошки. И пригласил Валентину к себе на работу.
  - Подробности! – прошу Валентину Евгеньевну. Но подробностей нет, потому что помогать для них - дело обыденное. К ним часто забегала крошечная третьеклассница Танечка Касьянова и, рассказывает В.Е. Брюло, мама кормила ее, чем могла. С какой жадностью девочка ела каждый кусочек – очень голодная была.
  Касьянова?! Та самая врач-хирург из Минска? «Я – одна из тех, о ком вы пишете в очерке «Тихий подвиг» - сообщала она мне после выхода из печати в Москве сборника «Дети военной поры». Вот и еще одна вырванная у смерти человеческая жизнь!
  Когда мы беседовали, Валентине Евгеньевне Брюло было уже под восемьдесят, но возраст и болезни не смогли стереть с ее лица тонкие черты благородной одухотворенности, внутренней самодостаточности, умения глубоко чувствовать красоту окружающего мира. В подтверждение такого впечатления стены квартиры украшают выполненные ею живописные работы. А вот и первая из них, 1948 года: зима, тропинка, ведущая к занесенному снегом домику в лесу, манящее домашним уютом светящееся окно…
  В 1944-м,  после возвращения семьи Брюло в родную Евпаторию, случай вновь напомнил о Теберде – когда в убиравшем мусор в городском парке пленном Валентина узнала Эрвина. В отличие от других оккупантов, он отдавал продукты из своего пайка тете Наде, в чьей квартире жил, и она готовила в том числе для себя, и не только. Эрвин тоже узнал Валентину и подозвал. Устало улыбнувшись, жестом показал, как хочет курить. Нет, не чувствовала она ненависти к парню, насильно отправленному злобным фюрером убивать. Побежала домой, а через минуту примчалась обратно с пачкой отцовских сигарет.
  Прочитав одну из публикаций о Тебердинских событиях, Валентина Евгеньевна набрала телефон Елены Архиповой (ныне Кириченко): «Леля, ты видела? Там и про твою маму сказано…»
  Никак не ожидал я встретить дочь той самой тети Паши, о которой с любовью говорили бывшие пациенты. Санитарка санатория «Пролетарий», до войны единственная в группе врачей и медсестер она была награждена знаком «Отличник здравоохранения». И в эвакуации торопилась помочь детям, вместе с дочерью собирая съедобное в лесу и на заброшенных огородах.
  Больше шести десятилетий Елену Васильевну гнетет: не удалось уберечь… Они с матерью тоже прятали человека, пожилую сотрудницу, от которой из страха за свою жизнь отказалась жена сына. Кто-то донес, и фашисты увели старушку на смерть. На следующий день едва новая беда не случилась. Возвращаясь домой, Елена услышала крики и материнский плач. Прасковью Васильевну уводил с собой полицай Хасан, бывший одноклассник. «Ты куда мою маму ведешь?!» - спросила Елена. – «Как твою маму? Нам сказали, что тут еврейка живет…» - «Еврейку вчера забрали, а это моя мама, она украинка». – «Ну, тогда пускай домой идет».
  Когда вели обреченных, немцы стреляли по окнам и балконам, чтобы никто не выглядывал. День спустя вместе с ребятами Леля бегала к той яме. Она еще шевелилась, будто дышала. Стало страшно, и дети убежали…
  Ей тоже вскоре довелось столкнуться с «мирными» немцами, даже «командовать» ими. То было в Донецке, где после освобождения Теберды Елена жила у тети и работала на заводе. Девчонке поручили приводить утром и отводить обратно группу пленных. К юной «фройляйн» те относились чуть заискивающе, спеша угостить присланными из дома конфетами.
 - Мы их не презирали… - говорит мне Елена Васильевна. – Они же не виноваты, что их послали воевать.
  До чего же добра ты и всепрощающа, славянская душа!
  На столе вижу приготовленную к встрече книгу «Дети военной поры» со своим очерком. По просьбе хозяйки надписываю: «Будем помнить, как все было». Елена Васильевна гордо улыбается взрослому сыну: «Видишь, какая у тебя мама!» И, обращаясь ко мне:
 - Мы с сыном, как подружки, всем друг с другом делимся…