Глава 11. Секретная записка для мистера Брэйноуза

В предыдущих главах...

  – Эх, до чего же здраво зерно в твоих словах, Чаки! – вздохнула Таня. – Я бы с удоволь-ствие бы ляжки потянула, но дело надо делать. Это для всех, для общего блага! Прошлая сценаристка-то уж давно в Преторию укатила, а певиц у нас в Нагжоме сроду маловато было. Вот я и надрываюсь сценаристкой да певицей: со школы в городской театр на репетицию рождественского представления, потом домой наспех перекусить, потом на улицу с Мэри шляться… – тут Таня ухмыльнулась. – А потом домой в час ночи явиться и до трёх делать уроки, а потом ещё и в сценарии подправки делать!

***

  Близкое соседство с семьёй Лэйкеров привело к тому, что Таня чуть ли не с первых дней своего пребывания в чужой стране познакомилась с этим вечно весёлым и озорным мальчиком, и дружба их началась тогда же, почти сразу.

***

  – Брось болтать-то! – Таня захохотала. – Ты мне скажи лучше, какое это у нас планиру-ется большое событие, раз ты за мной на другой конец Нагжома ходила, навстречу закату?
  – Поэт! – Мэри одобрительно вскинула вверх указательный палец. – В общем, так: та-кую-сякую-голодную я тебя вытащила с репетиции городского концерта затем, что благо-датная почва нашей страны открыла неподалёку очередной клад. Золото, Танюха!

***

  Родители приезжали редко, всего лишь раз в году, да и то где-то на неделю, постоянно ссылаясь на некие «важные дела», скопом ожидающие их на родине – отец девчонки был учёным, работал в Академии наук, мама пристроилась туда же вместе с ним.

***

  – …Новость, – сообщал ведущий. – Сегодня делегация учёных из Советского Союза, ра-нее подписавшая соглашение с ЮАР о проведении исследовательских работ, приезжает в нашу страну для изучения металлической аномалии под Крюгерсдорпом.

******

  «…С Оскаром беда просто, ну честное слово! Раз не любит он Великобританию, раз злится он на этих чаехлёбов – так зачем же ему понадобилось разломать каждый флагшток в центре, вымазать английские флаги чёрт знает чем и протереть потом ими витрины! А англолюбов у нас немало, а с политикой так шутить-то разве можно?!»
  – Ну-ка, ну-ка… Это что же пишем с таким самоотречением? – усмехнулась Джинни Энгрет, Танина соседка по парте, пытаясь заглянуть через плечо Тани в страничку дневника.
  – Джинни, отстань, а! Если тебе больше делать нечего, поучи химию перед тем, как училка тебе устроит расстрел! – огрызнулась Таня, отодвигая дневник подальше от докучливой соседки и пытаясь закрыться от неё плечом. – Не подглядывай больше, хорошо?!
  – Так помочь же хочу, Думина! – обиженно прошептала Джинни. – А если ты сценарий свой который раз лопатишь? Я бы тебе чего и подсказала! Тоже мне, сердитая!
  Энгрет демонстративно отвернулась от Тани. Сначала Таню уколола было совесть, но она мигом сдунула эти щекотливые пылинки: «Нечего ещё волноваться… Поделом ей! Не видит, что ли, у меня под глазами мешки – которую ночь сплю три часа!».
  «А тут ещё и родителей его начали атаковать, стыд-то какой!», – чуть слышно засвистел болтающийся карандашик, аккуратно приближаясь к концу странички. – «Оскар – парень горячий, он всю эту комиссию послал к чёртовой матери и мигом из дома умотал! Если бы я его не успокоила, к родителям так бы и не вернулся – он по всему Нагжому ночью шатался, даже не думал возвращаться! Правда еле уговорила! Хорошо хоть ему скостили проступок по молодости лет, выговором ограничились, а то бы мама его этого не выдержала! Да и моя мама тоже!.. Всю ночь ведь проплакали, любят нас, глупеньких…»
  – ...Эй, хватит строчить, поэтесса, зовут тебя! – буркнула Джинни, больно ткнув Таню локтём. Девушка мигом встрепенулась, с размаху захлопнула дневник и принялась дико вращать головой, оглядывая парты в поисках того, кто мог бы так неожиданно позвать её.
  – Ох, до чего же неординарная, до чего же индивидуальная! – довольно произнесла учительница по истории после того, как однокашники захохотали над Таниными дёрганиями. – И что-то всё время пишет, что-то всё время делает – ну никак себе покоя не найдёт!.. А вчера, Таня, твою исследовательскую работку на ура восприняли в городском отделе образования: подробно, со вкусом, и примеры очень удачные! Ты, как всегда, держишь свою марку! Ребят, поздравьте Татьяну с её успехом! Она себя достойно показала!
  Одноклассники, многие из которых ещё улыбались над Таниным конфузом, как один обернулись к ней и принялись аплодировать и вопить: «Поздравляем! Поздравляем!». Девушка ещё сильнее покрылась краской: ей показалось, что её выдернули из этого кабинета и посадили в другой, вроде точно такой же, но только здесь все непонятно почему начали расхваливать Таню и смотреть на то, как та смущённо потупила взгляд. Через полминуты гвалт начал затихать, и девушка скосила глаза на парту, где был Оскар. Поймав её взгляд, он закатил глаза и высунул язык, после чего с хлопком уронил голову на столешницу.
  – Танька, чёрт, везёт тебе просто по-страшному! – недовольно пробурчала Джинни. Она, наверное, одна из всего класса не стала подключаться к этим овациям.
  – Блин, Джинни, хватит тебе дуться-то ещё! – шепнула Таня, глядя в глаза своей соседки, которые откровенно горели завистью. – Я сама в шоке, если честно! Я же, можно сказать, не старалась над работой – отписывала её мимоходом, в перерывах между репетициями!
  – …В общем, Танюш, мне всё очень понравилось в твоей работе – особенно про Яна Гуса и Джордано Бруно! – продолжала преподавательница, уже которую минуту не сводя глаз с Тани. – Во втором полугодии я бы хотела, чтобы ты оставалась со мной после уроков и подрихтовала работку, чтобы потом послать её на суд высокого жюри в Преторию, в Мiн;ст;рс;в; Образования… Тут один спорный моментик… Не думаю, что стоит оставить Эрнесто Че Гевару, если захочешь отсылать работу в Преторию… Он же революционер!
  – Нет, Че Гевару я оставляю, это очень благородный человек! – горячо заспорила Таня, встав с места. – Во-первых, он, как никто, рисковал своей жизнью на революционных фронтах, во-вторых, у него цели были весьма высокие и гуманистические, поэтому…
  И остаток истории прошёл в полемике между ученицей и учительницей, которая, правда, ничем так и не закончилась: только Таниным решением достучаться-таки своим исследованием до самого Мiн;ст;рс;в;. Лишь после того, как историчка, в сотый, наверное, за день раз назвав Таню «неординарной», отпустила класс на перемену, «нагжомская королева» подскочила к Оскару, вяло приподнявшим от парты затёкшее лицо: «Танька, у преподов с этими бахвальствами явно перебор! Они кого из тебя хотят сделать?»
  – Уже сделали, Оскар, – королеву! – захохотала Таня. Слушать очередную похвальбу от учителей было привычно, слегка уже надоело – но действительно приятно: главное, что не ругают, не хулят. – Слушай, братишка… так что там с комиссией? Не приходила больше?
  – Хрен они придут, уроды эти! – выругался Оскар. – Мамка из-за них на нервах вся, папашка сам не свой!.. Не поздоровится им, подруга, коли они ещё раз к нам заявятся, в чём я сильно сомнева… Эй, Майлс! – Он махнул рукой черноволосому крепкотелому однокласснику, вразвалочку приближающемуся к выходу из кабинета. – На пару секунд! Пойди-ка сюда! – Майлс неторопливо подошёл к Оскаровой парте и уселся на неё.
  – Что, Лэйкер? Никак в меди дело? Или во флагштоках? – ухмыльнулся он.
  – И то, и другое… Короче, вопрос в следующем заключается: какой подвох ты видишь в походе за золотом и сорванных мною флагах? Тане, знаешь ли, надо ситуацию объяснить.
  – М-м… – промычал Майлс, немного повращав тёмно-карими, почти чёрными глазами. – Тань, слушай, я в этом походе не был, и Оскар тоже, но с твоих слов он представляет себе картину, там происходящую, а я уже ориентировался с его слов, поэтому заметил, что в данном либретто есть три очень грубые сюжетные ошибки, которые с ходу видит мой непрофессиональный глаз. Первая – Джозеф Смит, такой, каким его знаю я, никогда бы не стал делиться сведениями о золоте с другими парнями. Выкопал бы всё давно сам, чёрт его дери! – Парень в порыве чувств даже стукнул кулаком себе по бедру. – Вторая – даже если бы он золота и не выкопал бы, то такую толпу бы они собрали точно не ради раскопки клада, а лишь ради такой совместной гульбы! Но ты, я вижу, уже это поняла, поэтому перехожу к третьему недочёту: что мог делать там Джонни Буханка, откуда он узнал о кладе, и с чего вдруг он решил собственноручно вытащить из земли медный провод?
  – Ну, мало ли… Он же чудак! Видели бы вы его – у него явно не все дома! – пожала плечами Таня, но, судя по посуровевшим лицам парней, поняла, что поступила опрометчиво.
  – Буханка поумнее будет многих придурков, которые за кладом этим пошли! – гневно ответил Оскар. – Видишь, как он вас всех облапошил, когда вы хотели золотишко из земли достать! Джонни клёвый чувак! Это он был инициатором антибританского бунта!
  – Что… Правда?! – изумлённо выдохнула девушка.
  – Не то слово, – мрачно подтвердил Майлс. – Он же был самым активным членом нашей буйной компании, и он же понёс ответственность за нас всех – убежать не успел, когда копы приехали… Его будут теперь судить – уже девятнадцать годов парню…
  – И вот поэтому и я, и Майлс отделались лишь выговорами и не попали под суд, – проговорил Оскар сквозь стиснутые зубы. – Вот так-то, Татьяна! Джонни ловко о кладе вашем просёк, провод догадался вынуть! А вы, значит, от души похохотали над ним, верно?
  – Оскар, да ладно тебе… – виновато опустила глаза Таня. – Что ты к походу привязался? Я просто так туда пошла, развеяться чисто… Романтично же было: ночью, за золотом!
  – В жопу романтиков! – выпалил Оскар. – Кто тебя в этот грёбанный поход позвал?
  – Мэри… – убито произнесла девушка.
  – А вот с ней я тоже поговорю по душам! Человек она хороший, но иногда жутко меня напрягает. Ты говоришь, папаша её у тебя обыск дома год назад пытался провести?
  – Да… Шарик какой-то искал. Металлический…
  – Случаем не медный ли? – саркастически захохотал Майлс.
  – Ребят, да вы что так взъелись на Мэрьку? – обиженно сказала Таня.
  – Понимаешь ли, она подруга хорошая, но как-то уж очень к Смитовской компании склоняется, и Дэну что-то постоянно мозги крутит… – задумчиво молвил Оскар. – В общем, у меня есть причины задуматься как насчёт случая с шариком, так и с кладом… Уж не преследовала ли она какие-то личные цели в обоих случаях?
  – Нет, никогда! – Таня замотала головой. – Я верю Мэри, на этом точка! Договорились?
  – Ладно… Как знаешь, – ответил Оскар. – Майлс, пошли в спортзал, мячик погоняем…
  Они оба поспешили выйти из опустевшего класса, немного погодя, его покинула и Таня. Девушка чувствовала себя чересчур уставшей от постоянного недосыпа и растрачиваемых на репетиции нервов, а тут ещё и Оскар портит настроение. С рождественским концертом дела обстояли плохо – мероприятие должно было быть через неделю, а кое-какие сцены даже и по разу не были отрепетированы – некоторые актёры даже и не думали появиться хоть на одной репетиции. А главный режиссёр всего представления, миссис Соломмер, всё давила, давила на Таню и требовала от неё постоянной переработки сценария: выкинуть оттуда те сцены, где участвуют безответственные актёры. Девушка уселась на лавку в рекреации, сияющей в солнечном свете, и принялась смотреть на группы пересекающих коридор учеников, держащих в руках поющие магнитофоны. Все они беззаботно хохотали и никак не казались обременёнными. В какой-то момент от одной из этих групп отделилась девчонка, заметившая Таню, после чего нервно зашагала в сторону сценаристки.
  – Эй, Таньк, ты почему до сих пор финальный танец так и оставила сделать этим стервам из девятого класса?! Мы же тебе говорили, что эти дуры весь концерт наш обломают!
  – Хватит ругаться, мы по вопросу ездили не раз, и так или иначе… – дружелюбно начала Таня, но девка была готова разливаться в благородном гневе, а потому сразу перебила её.
  – Да мне плевать, что ты там с этими уродками решила, ясно?! – Узкое, лошадиное лицо этой старшеклассницы исказила гримаса ярости – ещё бы, ведь наезжают на неё, вечно правую и самую крутую. Неудивительно, что и глаза тут же угрожающе выпучились. – Мне нужно, чтобы ты финальный танец дала нам, ты поняла?! Ты поняла, я спрашиваю?!
  – Успокойся! – рассердилась Таня. – Я хочу, чтобы концерт прошёл нормально! Девятиклассницы танцуют этот танец гораздо лучше вас, да и смотреться они будут покрасивее!
  – Что-о?! – глаза оппонентки сузились, в голосе зазвучали характерные нотки типа: «Слышь ты, с-сука?! Охренела, что ли?! Да я тебе все твои крашенные волосы выдру!».
  – Что слышала! Кричи, не кричи – а сценарий я менять не буду. Не хочешь участвовать в концерте – вымётывайся из коллектива и больше мне тут свои права не качай! Ясно?
  Девушка с лошадиным лицом сначала было вспыхнула лицом и, казалось, хотела кинуться на Таню, но вовремя махнула рукой: «Да пошла ты со своим грёбанным спектаклем и своими дурами крашенными! Сдался мне ваш концерт! Поцелуй меня в задницу!»
  После этих выпадов девушка отправилась обратно, усиленно топая ногами и демонстрируя во всей своей походке злость и раздражение. До последующих затяжных разборок и выяснений отношений с выдиранием волос не хватило двадцати семи грамм чернухи.


  Химичка вошла в класс молча – впрочем, как и всегда. С недовольным лицом сев за стол и раскрыв какую-то тетрадку, училка не обратила никакого внимания на то, что творится в классе, и ученики нагло продолжили громко переговариваться, не замечать химичку и всеми способами демонстрировать, что её авторитет для них, крутых – ноль. Однако взаимное непризнание преподавателя и школьников длилось недолго. Учительница оторвала от тетрадки взгляд исподлобья и отчётливо рявкнула:  «ТАК, РТЫ ЗАКРЫЛИ!».
  Как и подобает крутым, ученики замолчали, но озоровать не перестали. В частности, они начали разбрасываться за спиной её бумажками, огрызками, расчёсками и прочими предназначенными для этого предметами. Оскар и Майлс, сидевшие за одной партой, то и дело отвешивали друг другу смачные подзатыльники, однако учительница даже и не пыталась их остановить – лишь пару раз косо поглядела. Таня увидела, как на парту её приземлился бумажный комок с левого ряда, отправленный, судя по всему, соседке. Джинни развернула комок и начала читать записку. Сначала у неё вздёрнулись брови, потом на лице её появилось отвращение, а затем глаза насмешливо сузились. Энгрет, вырвав из тетрадки листок и недобро улыбаясь, застрочила свой ответ отправителю. По завершении данной процедуры девушка обернулась и кинула смятый в шарик листок на левый ряд, третью парту, где сидел, вращая нервной кудрявой головой, главный поэт и посмешище Таниного класса – Джордж Мэйсс. Обнаружив прилетевшую со среднего ряда записку, Мэйсс так разволновался, что уронил на пол учебник (училка бросила на него косой злой взгляд, но продолжила писать на доски химреакции), минуту ковырялся под партой, доставая книгу, а после трясущимися руками развернул свой комок и прочитал послание. Очевидно, что соседка Тани по парте не удостоила его хорошим ответом, так как Джордж, подобно барышням XVIII века, сентиментально вздохнул с ужасом, сложил ладони с длинными тонкими пальцами на груди и направил в стену стеклянный взгляд. Вздох поэта был громче, чем падение учебника с его парты, а потому на парня мигом обратил внимание весь класс. Вскоре не замедлил появиться и злорадный смех. Учительница повернулась к ученикам лицом и решила выместить на Мэйссе своё любимое саркастически-сердитое настроение:
  – Это что тут за стоны ещё, а, Мэйсс? У тебя приступ? Или ты перед уроком марихуану курил? Эй, Мэйсс, ты меня слышишь?! – Поэт таращился в стену бессмысленным взглядом, но после окрика химички глупо дёрнулся, вызвав в классе новые смешки. – А я-то думала, что тебе нужно понюхать нашатыря – помогает даже в твоём тяжёлом случае. Раз уж ты вызвался… то скажи-ка мне, что является качественной реакцией на альдегиды?
  У поэта был такой беспомощный вид, что Тане стало жаль его. Хотя Джордж нередко поражал одноклассников своими девичьими повадками и постоянными отлётами из реальности в мир мечты, хотя за свою слабость и непомерную трусость он всегда был последним среди парней в классе и заслужил титул «Мегалох», Тане нравилось то, что Мэйссова любовь всегда была искренней и сильной. За всё то время, что Таня знала поэта, он успел перевлюбляться и быть отвергнутым раз десять; он писал длинные, наивные, с затёртыми, но честными словами стихи объектам воздыханий. И сейчас он явно накатал любовное послание соседке Тани и получил очередной насмешливый отказ и новую боль.
  Однако жалость недолго грелась в её сердце, и игла раскаяния сменилась на вторящий одноклассникам смех над нелепой фигурой Мэйсса, ибо по статусу своему парень так и не смог подняться выше планки «Круглый ноль». Напуганный, стыдливо покрасневший, нервно оглядывающийся на однокашников поэт пытался ответить химичке на её вопрос, но смог выдавить лишь отдельные звуки и слова, словно был в лихорадке: «А… я… а… а… галогено… должны… должны прореагировать с… а… с…». Оскар с выражением злорадства похоже передразнил Мэйсса, и класс захохотал громче, а затем парень с ленивой насмешливостью взглянул на поэта: «Нет, я конечно знал, что все романтики – дураки пробитые… Но не до такой же степени! Слушай, Джордж, ты это… летать-то переставай! А то не ровен час сезон охоты открыт, и тебя мигом охотники подстрелят!..»
  – А ты-то чего разговорился, Лэйкер?! Хочешь, чтобы я спросила у тебя твою как обычно не сделанную домашнюю работу?! – гневно перебила парня химичка.
  Но учителя уже давно не заглушали Оскарово самоволие. «А я чего больно сделал?! – Оскар изобразил возмущение. – Я просто этого парня жизни учу. Разве это плохо? Или он лучше пускай так и остаётся лошиной?!» Класс просто покатывался от злого смеха; Оскар довольно зевал и потягивался; химичка вновь начала ругаться. Таня не смеялась одна – в её сердце закрутилась спиралью жалость, когда на глазах у поэта-посмешища появились слёзы унижения, покатившиеся по его красным трясущимся щекам.


  – …Сто раз им было говорено: «Ребят, это лохотрон! Ребят, нельзя с этим связываться!». Так нет же, наоборот – всё до последнего ранда вложили, и прогорели, дураки! – говорил на кухне дядя Серёжа, дуя на горячий чай и смахивая крошки со стола в жирных пятнах.
  – Сергей, хватит тебе об этом говорить! – сказала тётя Эмма, звякая посудой в раковине и выстраивая на столе горку из помытых тарелок. – «Эктив Мувин’ Инкорпарейтид» лопнул уже давным-давно – какой смысл теперь об этом талдычить?
  – А ты, Эмма, о вкладчиках никак забыла? – вкрадчиво произнёс дядя Серёжа. – Зря, ой как зря – в Вирждинии куча людей, которые лишились денег, уже свели счёты с жизнью!
  Таня, услышав эту новость, так испугалась, что полоснула ножом себе по пальцу, вместо того, чтобы дальше нарезать бекон, и, куксясь от боли, принялась сосать ранку.
  – Ой, Тань, что ж ты так неаккуратно? – взволнованно спросила мама, подойдя к дочери.
  – Ужас… ужас! – тётя Эмма закатила глаза. – И много там народу на тот свет ушло?
  – Говорят, больше пятидесяти… – дядя Серёжа слез со стула и подошёл к окну. – Во всей Вирджинии паника стоит, смятение… Из Претории обещают выслать психологов.
  Мама, порывшись с минуты в ящичке кухонного стола, достала пузырёк с йодом и принялась обрабатывать Тане ранку, растирая по пальцу бордовую жидкость.
  – Вот, Танюшк, чтоб всё зажило у тебя скорее. Ты, главное, продолжай резать мясо, а то папа скоро голодный придёт, покормить надо будет… Кстати, как там у тебя с концертом?
  – Мам, ужасно, устала смертельно, еле на ногах стою. Сегодня на репетицию, отоспаться не успею, – грустно произнесла Таня, складывая ломтики мяса на горячей сковородке.
  – Ничего, Таня, ничего, всё решится, ты же у нас молодец! – подбодрила тётя Эмма.
  Таня на это ничего не ответила – лично ей казалось, что вся подготовка к концерту пойдёт насмарку, потому что репетиции так и не успевают к грядущей дате. «Взялась, дура, на свою беду! Самодовольная королева! Носишься, недосыпаешь, а в итоге никакого толку!», – озлобленно думала девушка, разбивая яйца и заполняя сковородку яичницей.
  Как в раз в этот момент в кухню неслышно вошёл отец – даже звуков хлопнувшей входной двери не раздалось. Дядя фыркнул, покосившись на отца, занявшего свободный стул и запустившего пальцы в волосы: «Привет тебе, учёный! Ну и как там с кобальтом дела?»
  – Хреново с кобальтом дела, – отец поднял на дядю Серёжу красные глаза. – Там, наверное, ритуалы какие-то проводили раньше – я иначе эту аномалию объяснить не могу.
  – Пап, тут тебе яичница с беконом скоро будет… – добродушно произнесла Таня.
  – Тань, спасибо большое, но я есть не хочу, – ответил отец, после чего обратился к маме. – Лен, мне завтра опять в Крюгерсдорп надо… Может, не будешь лишний раз мотаться?
  – Конечно, какой вопрос, съездишь один… – немного разочарованно ответила мама.
  Таня потянулась в шкафчик за специями, чувствуя за своей спиной напряжённое молчание, вызванное каким-то холодком со стороны дяди и подавленным настроением отца.
  – Пап, а я ведь была разок в Крюгерсдорпе, – сказала Таня, посыпая специями приятно пыхавшую яичницу. Она хотела загладить сложившуюся неловкость. – Мы туда с друзьями на мой прошлый день рождения ездили… И недурно там время провели!
  – Серьёзно? – отец мгновенно отнял лицо от ладоней и с интересом посмотрел на дочь.
  – Да… Там с холма такой красивый вид открывается! Просто летать хочется!
  – Ну, это существенно меняет дело! Тань, а со мной в Крюгерсдорп не поедешь? – предложил отец, подмигивая Тане. – Можешь с собой этого взять, «брата» твоего, Оскара… Он парень хороший и славный, хоть и набедокурил малость с этими флагами…
  – Папуль, спасибо тебе большое, спасибочки! Поеду, конечно, и Оскара возьму! – восторженно ответила Таня, оторвавшись от сковородки, подскочив к отцу и обняв его.
  Дядя Серёжа снова фыркнул и принялся раздражённо елозить на стуле.
  – В Крюгерсдорп… А в Преторию раньше времени съездить не хочешь?
  – Дядь Серёж, ты прочитал моё письмо? – поражённо спросила Таня.
  – Уже давно, и мамка твоя, и тётка, и папашка – они все давно обо всём знают… Как тебе оно пришло из Претории, так я сразу его на тумбочке в прихожей заметил, – дядя говорил со всё большим и большим раздражением. – И тогда же я сказал, что не отпущу тебя туда!
  – Сергей, опять ты за своё! – выпалила тётя Эмма, с грохотом поставив огромную гору посуды в шкаф. – Всё решено: Таня поедет туда, если захочет!
  – Никуда она не поедет! – дядя стукнул кулаком по столу. – Чтобы в этом бандитском городе на неё пялились слюнявые сутенёры и чтобы её в первую же ночь…
  – А ну-ка хватит! – рассерженный отец встал из-за стола. Теперь все остальные, кто были на кухне, повернулись к двум разгневанным мужчинам. – Не забывай наш уговор насчёт уровня цинизма в этой семье! И не забывай, на кого я, в конце-то концов, работаю!
  Дядя расхохотался прямо в лицо отцу, после чего протиснулся между столом и стульями и покинул кухню, бросив через плечо: « И на кого же ты работаешь, волшебник хренов?». Тётя Эмма замерла в одном положении возле шкафа, мама тяжело рухнула на стул и начала всхлипывать, а папа хмуро посмотрел на Таню, недоумённую и испуганную.
  – Ничего, дочка… Я на хороших людей работаю… И работка моя – мир спасать…

***

  Спасать мир они – Танин отец, она сама, Оскар и ещё учёных десять из Советского Союза – поехали уже завтра, три часа сидя в душном автобусе прямо под жаркими солнечными лучами, бьющих по голове из окон. Отец был неразговорчив с самого утра, и, когда за ним приехал автобус, он уселся на переднее сиденье, подальше от Тани.
  – Оскар… Вчера в школе что-то всё совсем плохо было, – прошептала Таня Оскару, молча уставившемуся в окно, на оранжевую пустыню. – Вот ты мне про Буханку говорил, про Мэри, потом Мэйсса унизил, а там ещё девчонка из Мэриного класса, которую я танцев лишила… Вроде как-то раньше я и не видела такого. Значит, не всё так хорошо в мире?
  – Ох… – Оскар вздохнул и грустно посмотрел на подругу. – Тань, вот честное слово: как же я не хочу, чтобы тебе с этим дерьмом сталкиваться приходилось!.. Но ты права. Увы…
  Танина голова покачивалась на кочках дороги, вгоняя девушку в сон. Со вчерашнего дня у неё осталось плохое настроение – из всего того, что она услышала во время перепалки отца и дяди, она поняла, что у них есть какой-то секрет, который они заимели у неё за спиной. И папа не пожелал ничего объяснять дочери, и с дядей тоже не спешил мириться.
  – Уран далеко залегает, – негромко обратился на русском языке один учёный к другому.
  – Двадцать пять километров. Не он влияет на кобальт, точно, – тихо ответил ему коллега.
  …Почти всю дорогу Таня проспала у Оскара на плече – экспедиция, которая в другой день вызвала бы у неё дикий интерес, сейчас для девушки не имела особого значения. Позёвывая и безучастно смотря на раскинувшиеся под её ботинками пейзажи, она стояла на том самом холме, где чуть более года назад лежала вместе с Мэри под этим толстым, жилистым баобабом, мечтая о красивой любви. Сейчас же она спускалась с холма и пошла вдоль его подножья, усеянного валунами. Чуть позже группа остановилась у трёхэтажного старого особняка, чьи ранее белые, а ныне серые стены с множеством пробоин и дыр глазели на подошедших людей слепыми окнами без стёкол.
  – А, да это особняк Брэйноуза, мистер Думин, – сказал Оскар, вглядываясь в знакомую развалину. – Жил тут лет сто назад богач один из Англии. Мы тут лазали в прошлом году.
  – Вот как? – хмуро поинтересовался отец. – А вот это… и это… вы тоже видели, когда тут ковырялись? – Папа указал на металлические перила и покрытую тем же материалом крышу: железо, составлявшее всё это, вздулось огромными пузырями и покрылось трещинами, а в некоторых местах вообще разломалось. Таня подобного ещё не видела.
  – Это не железо, если что… – пробормотал отец. – Это кобальт наш любимый. – Затем он повернулся к своим коллегам, стеснительной и негромко переговаривающейся группкой вставшим позади, и сказал им по-русски: – Алексей, берите отряд и посмотрите, что случилось с перилами, не забудьте снять пробы. Я с ребятами войду внутрь. Всё, поехали!
  Поднявшись по растрескавшимся ступеням, они втроём осторожно прошли сквозь скрипящую дверь и оказались в просторном холле, где вся поверхность была покрыта традиционно толстым слоем пыли. Сквозь дыры в стене и окна белыми потоками тёк яркий свет – только он и его следы на полу позволяли что-то увидеть в затхлом воздухе. Но холл был огромен – солнце сквозь дыры и окна не могло полностью озарить треснувшие стены с похабными надписями на них, лестницу с провалившимися ступенями, разбитыми в щепки дверями и люстрой на потолке, покрытой паутиной-вуалью. Наверное, Брэйноуз любил темноту. Под пылью на полу лежали пустые бутылки, пачки сигарет и прочий кинатобический мусор. Тане казалось, что она стоит в какой-то пещере с сокровищами, где предыдущие кладоискатели, уйдя отсюда ни с чем, оставили на полу эти отбросы. Наверное, можно было и дальше воображению разыграться – но Тане было не до приключений.
  – Мистер Думин, как видите, тут неоднократно крюгерсдорпские алкаши бывали. Правда, в последний раз уже очень давно, – произнёс Оскар. – Но они тут уже всё разломали…
  – Чтоб мне быть дураком, если окажется, что они всё разрушили… – Отец подошёл к левой стене, на которой виднелись следы разорванных старинных обоев, достал из рюкзака на своей спине кирку и с размаху ударил прямо по стенке. – А вот этого они не нашли!..
  Огромные кирпичи с грохотом упали на пол, подняв облако пыли. Отец просунул руку в дыру, поковырялся там немного и достал оттуда кипу запыленных листов, на которых были сделаны от руки какие-то записи. Достав из кучи верхний лист, папа протянул его недоумевающей Тане: «Ну-ка почитай!». Девушке очень не понравилась требовательная интонация, но любопытство пересилило. Таня встала под лучи солнечного света, струящиеся из-под окна, и погрузилась в чтение. Оскар встал рядом и заскользил взглядом по строкам.
  «Доброго Вам здоровья, сэр Ричард Николас Брэйноуз!», – такие слова значились наверху страницы, они были написаны убористым почерком с завитушками. – «И сегодня, по вашей просьбе, шлю вам новые каламбуры в этом маленьком письмеце. Признаюсь, по долгу службы мне пришлось пропустить множество европейских мигрантов – но подобного германского “фрукта” вижу впервые. Он себя, знаете ли, “юродивым” вообразил – заявил на своём уродливом английском, что знает кто я, прежде чем я представился (?), после же сказал: “Вы не знать мой пивоварня?!”. Как он, интересно, мог содержать пивоварню, если сам выглядел, как последний оборванец – непонятно, как он вообще попал сюда, в Капскую колонию, да ещё и ко мне?! Впрочем, это ещё ничего по сравнению с той околесицей, которую он мне тут написал. Это-то и главная изюминка моей записочки!».
  Далее надписи были сделаны другим почерком – корявым, буквы скакали вверх-вниз по бумаге, предложения были незаконченными, некоторые слова вообще были растянуты на полстроки: «И английские будут живущими в Нагсоме недолго. Негры рабы. А потом свободны! И так будет! А муж-то колонизатор… и жена есть с рабами вместе». На полях шла приписка, сделанная красивым почерком: «Интересная получается семейка! И это он про мой город – у меня чёрные приструнены как надо!». «Злая жена, убивает, не боится! В то время, как многих будет убивающая, сама убьётся!». «Вот, уже что-то яснее, что-то смешнее!». «И затем она будет возвращаться! Есть тюрьма, она – в тюрьму… Она имеет ружьё, и охраняет тюрьму! И будет её видеть с интересом юноша младой». «Если честно, я над байками этими рассмеялся прямо при нём, а он так и продолжал всё это записывать, умоляя меня внять ему! И я не смог отказать!». «А юноша есть школяр, потому стражница с ружьём за ним хоть дней через сто, да явится, в школу-то! И заберёт в тюрьму. А тюрьма нехороша, алхимики там есть, плохие есть. Прогнать их незамедлительно!». «Здесь байки обрываются. Поблагодарив меня за “благорассудство”, он поспешил скрыться из моего дома, оставив за собой лишь жуткий запах пролетарского пива. Больше ни я, ни другие нагжомцы его не видели. Сэр, попрошу Вас не лопнуть от смеха во время чтения письма. Всё-таки любезный господин постарался нам на забаву. Не так ли?
  А вы как думаете?».