По наказу товарища Сталина

                Рассказ Дормидонтыча.

        – Дело было ещё до войны. Приближались праздники – 20-летие Октябрьской революции. 37-ой год. Не хухры-мухры. Я работал тогда сварщиком у Оскарыча…

– А Оскарыч это кто? – спросил напарник по игре.

– Евгений Оскарыч Патон – директор Института электросварки имени своего же имени. В Киеве тот институт находился. А я в нём – с самого основания, с 34-го года. Молоденьким мальчонкой пришёл туда из школы ФЗУ. Были тогда такие. Фабрично-заводское ученичество, если расшифровать. Рука у меня была твёрдая, глаз меткий. Для сварщика два необходимейших качества. Впрочем, как и для снайпера. Недаром войну я в особом снайперском батальоне служил. Фрицев щёлкал, как орехи. Но это отдельная история.

Оскарыч мне всегда доверял испытание своих новых разработок. Придумает что-то новое, чего до него никогда не было, и ко мне: «Дормидонтыч, ну-ка, отрегулируй мне ток на 200 ампер, попробуем сегодня сварить стыковой шов бронированной стали под слоем флюса!»  Или: «Давай, Дормидонтыч, выручай – к зубному идти некогда, а у меня коронка выпала. На тебе золотой электрод – чини, там наплавить-то граммов десять не больше, вари по живому, выбора у меня нет». И варил, и наплавлял, и ещё чего только не делал. Потом по его методе танки на сибирских заводах варили поточным методом. А начиналось-то всё с меня. Все его разработки через эти вот руки прошли.

Дормидонтыч, как снегоуборочная машина, широко размешал большими загребущими руками костяшки домино по импровизированному столу, поднял вверх глаза и продолжил:

– И вот, други мои, пришлось мне выполнять ответственное правительственное задание. Оскарыч как-то вызвал меня к себе в кабинет, долго молчал, потом вдруг, глядя мне сверлящим глазом в переносицу, произнёс: «Не хочется тебя отпускать, а надо! Звонил мне сам Лазарь Моисеевич, требует лучшего специалиста по сварке, и чтоб был пролетарского происхождения. А ты у нас здесь один такой. Они там решили звёзды на башнях Кремля менять. Те, что два года назад ставили из самоцветов, не оправдали надежд, темнеть стали, да и конструкция оказалась – не того. Сейчас подготовили другие – из рубинового стекла, с внутренней подсветкой, да ещё на специальных подшипниках, чтоб, значит, под ветер поворачивались. Каждая по тонне весом. И размах у них под четыре метра. Не хухры-мухры!»

Присел я от такого предложения. Год был неспокойный. Чего-нибудь не так сказал, не так посмотрел или сделал с правым уклоном, тебя тут же в троцкисты или шпионы запишут. А там, если восемь лет дадут, считай, в лотерею выиграл – повезло. Но Оскарыч меня утешил, приободрил: «Думаю, оправдаешь доверие. Если что, я за тебя слово замолвлю», – сказал он на прощанье, подмигнул участливо левым глазом и покрутил ус свой густой.

И так, оказавшись в Москве, попал я прямиком в оперативный отдел НКВД. Именно он руководил и контролировал все работы по установке этих самых звёзд ещё в 35-ом. До того на башнях орлы двуглавые восседали, напоминая о кровавом царском режиме. А перед войной собрали новую бригаду верхолазов, распределили всё, – кто чего делать должен, – и, как сейчас помню, 24-го октября, в день моего рождения, полез я на Спасскую башню. Выдали мне из сейфа под расписку два золотых электрода 958 пробы. Спросили ещё на всякий случай: «Первый раз, наверное, золотом варить приходится?» «Почему первый? – возразил я. Патону зубы наплавлял за милую душу, только дым изо рта шёл». Переглянулись энкэвэдэшники на это, но ничего не сказали.

Бригадир верхолазов, коренастый такой мужик с красным носом, проинструктировал меня по всем правилам, страховочный пояс на животе затянул, сказал:

– Звезду на башню мы сами поставим. Тебе останется только ось в гнезде обварить. Оснастка звёзд у нас золочёная. На каждую почти по двадцать килограммов золота ушло. Так что работа там у тебя будет ювелирная.

Посмотрел я на этого «верхолаза» и сразу понял, ихний он человек, с ним ухо востро нужно держать. Говорю ему:

– Работа для меня привычная, вот только высоковато будет…

– Советскому человеку никакая высота не страшна», – отрикошетил бригадир трезвым голосом.

– Да я в том смысле, что сварочный трансформатор будет внизу стоять. Так мне, ежели ток подрегулировать, спускаться-подниматься – весь день уйдёт. Там работа тонкая, ювелирная, как Вы сами говорите.

На «вы» с ним, чтобы политес выдержать. Это с Патоном можно было на «ты» – по-простому, по-домашнему. Тогда он улыбнулся широкой поддельной улыбкой и предложил:

– Так я могу и подежурить у твоего «срантформатора», порегулировать твои токи. Ты только скажи, что и куда крутить.
На этом мы и сошлись.

Подтянули меня на блоке к самой верхотуре, я сразу башкой об звезду звезданулся, по сторонам огляделся: мать моя родная – всё, как на ладони. Людишки – муравьишки, машинки – блошки, внизу подо мной с одной стороны Красная площадь с мавзолеем, а с другой – Царь-колокол с Царь-пушкой. А рядом и трансформатор мой стоит – гудит железом своим в ожидании привычной для него работы. Моего же помощника добровольного, «верхолаза» из НКВД, нигде не видать. Наверное, уже стучать на меня побежал. Вынул я из голенища один электрод, на зуб попробовал, точно – золото. В НКВД не обманывают, там люди серьёзные. Их вокруг пальца не обведёшь. Свою работу знают туго.
 
Ткнул я два раза этим электродом в нужное место, чувствую, прилипает. Току значит недостаёт. Что делать? А здесь, как по заказу, мужичок такой в сером мантеле проходит мимо, бородой своей козлиной трясёт, ну, я ему сверху как гаркну во всю мощь своих лёгких: – Дя-дя!!! Покрути на ящике маховик! Току мало!

Мужичок остановился и стал по сторонам оглядываться. Кто кричит, откуда – не доходит. Я ему опять:

– Бошку свою подними! Я тебе со Спасской башни вещаю!

Он бороду свою, значит, задрал кверху и рот тут же растопырил.

– Ток надо подкрутить! – кричу и искру электродом высекаю, чтоб понятнее было. На ящике там маховик! Крути, не стесняйся!

Дошло, видно, до бородатого моё послание, рукой мне махнул, очки на нос напялил и стал ящик изучать. Наконец, нашёл маховик, на меня обернулся и крутанул. Я дугу попробовал – лучше, но слабовато ещё.

– Ещё маленько, дядя! – кричу, – на полпальца вправо! Будет в самый раз!

Когда дуга установилась, я его поблагодарил, конечно, и на прощанье ещё крикнул:

– С меня пол-литра!!

А он мне в ответ зачем-то пальцем своим корявым помахал, вроде как погрозил.

Обварил я по всем правилам стержень, на котором звезда держалась. Один электрод на это дело ушёл. А второй куда? Решил, если не спросят, оставлю себе на память.

На следующий день разбудили меня рано, дали одеться, усадили в «Эмку» и прямиком в Наркомат. А там меня Ежов Николай Иванович уже встречает. Плюгавенький такой мужичок, мне по локоть, всё ремень в районе кобуры поправляет и меня пронзительно-изучающим глазом сверлит. Ну, – думаю, – всё! Про электрод, наверное, догадался. Или заложил кто? Да тот же бригадир. В бинокль, может, из-за угла подглядывал и все мои манипуляции отметил. И как же я так лопухнулся! Сейчас этот карлик вынет из кобуры свой револьвер и меня здесь же в своём кабинете и расстреляет. У меня аж кишки все подтянулись к желудку, а желудок – к горлу. Однако, улыбнулся он вдруг ласково так и сказал неприятным голосом:

– Вашу работу вчера товарищ Сталин видел из окна своего кабинета. Ему понравилось. Хочет с Вами встретиться. Не возражаете?

Я растерялся, руками развёл:

– Ну, как же я могу возражать, если сам товарищ Сталин…

– Вот, и хорошо, – быстро проговорил Ежов, – товарищ Сталин уже ждёт. Идите Вас проводят.

И тут, как по вызову, вошёл в кабинет амбал в чине полковника: на петлицах  три «шпалы», на рукаве – красный угольник в золотой окантовке.

– Проводите товарища Сидорова к товарищу Сталину, – приказным тоном проскрипел Ежов.

Полковник взял меня под локоток и вывел из кабинета.
Рассказчик закрыл с двух сторон линию домино четвёрочным и шестёрочным дупелем и провозгласил:

– Рыба!

– До Сталина-то дошёл? – снова спросил напарник.

Дормидонтыч сделал паузу, потянулся, оглядел московский дворик, в котором сидели доминошники и произнёс командирским голосом:

– Мешай!

– Так дошёл или не дошёл?

– Полковник довёл до самого кабинета, открыл дверь в приёмную, а там меня под белы руки прямо к Сталину и препроводили. Иосиф Виссарионович как раз в это время трубку свою набивал. Разламывал папиросы на бумажку и ссыпал табак в чубук. Я же стоял в дверях, как заговорённый, подошвами к полу прирос.

– Что ж вы стоите, товарищ Сидоров? – заговорил вдруг Сталин тихим вкрадчивым голосом, продолжая возиться с табаком. – Проходите, садитесь… вот сюда. И он указал носком трубки на ближайший к массивному письменному столу мягкий стул, затянутый зелёным сукном.

Я, не поднимая ног, словно это были большие чугунные утюги, приблизился к стулу, сел. Сталин раскурил трубку и спросил по-отечески:

– Курите, товарищ Сидоров?

– Нет, товарищ Сталин, бросил! – почему-то соврал я.

– И правильно делаете. Дольше проживёте. Хотя…, – он сделал длинную паузу, задумался, посмотрел куда-то вдаль за пределы окна и продолжил в тихом раздумье, – в наше время это не самое главное. Как Вы думаете?

– Что думаю? – непроизвольно вырвалось у меня.

– Долго жить хорошо или плохо? – спокойно добавил к сказанному Сталин.

– Это смотря откуда посмотреть, – начал я.

– Ну, скажем, глядя из моего кабинета, – Сталин затянулся и выпустил дым в сторону окна.

– Я даже не знаю, что Вам на это ответить, товарищ Сталин. Наверное, очень долго жить не совсем хорошо.

– Вот, товарищ Сидоров, вы правильно думаете. Видел Вас вчера днём на Спасской башне. Ловко вы звезду к ней приварили.

– Так, товарищ Сталин, как учили. Я ж у Патона первый сварщик.

– А как вы думаете, Патон наш человек? – неожиданно спросил Иосиф Виссарионович. – Родился во Франции, учился в Германии…

– Оскарыч? – всполошился я от такого вопроса, – свой в доску! Голову на отсечение даю!

– У нас головы не отсекают, товарищ Сидоров, мы же не средневековая страна. И гильотина не нами выдумана. Толковые головы нам всегда нужны. Зачем же её отсекать? Пригодится ещё. Вам ещё не одну звезду придётся приваривать. А без головы ни одно дело не сделаешь. Правильно я говорю, товарищ Сидоров?

– В самую точку, товарищ Сталин!

Дормидонтыч сгрёб в пятерню все семь костей домино и хлёстким ударом выставил на стол троечный дупель.

– Ну, будёновцы, – произнёс он голосом командарма, – шашки наголо!

– Так и гутарили по-свойски, типа – вась-вась? – недоверчиво спросил один из игроков, осторожно приставляя к дупелю свою костяшку.

– Так мало того, – продолжил рассказчик, – он предложил чуть ли не на «ты» перейти.

– Как вы к товарищу Патону обращаетесь, – спросил, – по отчеству?

– Да, товарищ Сталин, я его Оскарычем зову, он меня Дормидонтычем. Такие у нас с ним доверительные отношения.

Сталин вынул изо рта мундштук своей знаменитой трубки и, тыча в мою сторону жёлтым прокуренным пальцем, вдруг предложил:

– А что, товарищ Сидоров, зовите и меня по-простому – Виссарионычем. Подходит?

– Никак нет, товарищ Сталин, – тут же отреагировал я, – язык не поворачивается…

– Почему не поворачивается? С Патоном поворачивается, а со мной нет?

– Как хотите, Иосиф Виссарионович, – твёрдо заявил я, – можете расстрелять меня на месте, как врага трудового народа, но при всём моём к Вам уважении, Виссарионычем называть Вас не могу!

– Вы внушаете доверие, товарищ Сидоров.

– Спасибо, товарищ Сталин! – непроизвольно вырвалось у меня.
Вождь народов закрыл откидную крышку папирос «Герцоговина Флор» и положил коробку в верхний ящик письменного стола. Продолжая посасывать трубку, усмехнулся:

– А здорово Вы поэксплуатировали нашего всесоюзного старосту. Правильно сделали, товарищ Сидоров, не всё ему по бабам бегать да награды раздавать. Иногда и поработать надо на благо страны.

У меня аж в заднице защемило: неужто тот мужик в сером мантеле был сам Калинин?

– Дал маху, товарищ Сталин. Знал бы, что это Михаил Иванович, разве я посмел бы его отрывать от дел?

– Какие у него дела у старого ****уна? Наверное, шёл к очередной своей пассии.

– Ну, как так можно, товарищ Сталин?..

– Вот, и я говорю… А ведь вы ему что-то обещали. Не так ли, товарищ Сидоров? – Сталин улыбнулся глазами. – Обещание дороже золота.

Точно! Я ж ему бутылку обещал. Ну, ничего не скроешь. Всё знает вождь. Даже это. Может, он и про электрод знает? Недаром про золото намекает. Тут мне совсем нехорошо стало, кровь от лица аж отхлынула.

– Что с Вами, товарищ Сидоров? – Сталин налил стакан воды из графина и предложил мне, – может быть, я что-то не так сказал?

Сделав глоток, я признался:

– Всё так! Было дело, товарищ Сталин, бутылку ему пообещал. Но это я машинально, присказка такая. Не подумайте чего крамольного.

– А что тут такого, – удивился Сталин, – предложение само по себе хорошее, деловое. Я бы тоже к вам присоединился. На троих, так сказать. Но я водке предпочитаю вино. Грузинское. Вы любите грузинские вина, товарищ Сидоров?
Попробуй сказать ему «не люблю». Я тут же и брякнул:

– Конечно люблю, товарищ Сталин!

– А что вы предпочтёте Киндзмараули или Гурджаани?

– Когда нет Усахи-лаури, я беру Потто и шет, но всё-таки ничто не может сравниться с Вази с убани», – наугад ответил я.

– О! Так вы «специалист» не только в области сварки, – почмокал губами Сталин, – нет, вам положительно можно доверять.
И тут же без переходов продолжил:

– А как вы думаете, товарищ Сидоров, сколько простоят эти звёзды? Ведь ничто не вечно…

– Думаю, пока Советская власть жива, звёзды будут светить, – ответил я в порыве патриотического чувства.

– Так Вы, товарищ Сидоров, считаете, что Советская власть может умереть?

– Да упаси Господи! С чего бы это ей умирать? – встревожился я.

– Вы ведь сами сказали «пока жива». Я вас за язык не тянул.

Ну, влип! – думаю. Своим дурным языком подведу ж себя под монастырь. Отсюда прямо в Бутырку и уведут.

– Ну, ты, Дормидонтыч, и лоханулся, – подтвердил явный провал своего напарника по домино мужик в сетчатой майке, – подкузьмил тебя Иосиф Виссарионович. Ну, и что ты ему ответил?

– Да! Взял меня на понт товарищ Сталин, сижу – кумекаю, что ответить, а он подошёл  сзади и очень даже ласково проговорил мне в затылок:

– Вы всё правильно сказали, Василий Дормидонтович, только забыли добавить, что если мы с вами, наши дети и наши внуки не дадим ей умереть, она не умрёт.

– Во-во, именно это я и хотел сказать. И наших детей и внуков воспитаем так, что власть наша рабоче-крестьянская распространится по всему миру.

– А вот здесь Вы перегибаете палку, дорогой товарищ, это уже отдаёт троцкизмом.

У меня опять всё вниз провалилось, будто стакан касторки выпил зараз. За троцкизм тогда меньше десятки не давали.

– Я ж как лучше хотел.

Лучше, – передразнил вождь, – мы в семнадцатом тоже хотели как лучше, а страну чуть не просрали. Революция дело тонкое и опасное. Троцкий хотел раздуть это дело до всемирного революционного пожара, в котором Россия сгорела бы в первую очередь. Она для него была разменной картой. Вот он в Мексике и отсиживается за свои просчёты, руки-то у него коротки теперь до нас дотянуться. А мы, если потребуется, дотянемся.

– Не сомневаюсь, товарищ Сталин, – с готовностью согласился я.

– И правильно делаете, что не сомневаетесь. Троцкий проводил свою еврейскую линию.  Да и старая ленинская гвардия была не лучше, – добавил он.

Ну, думаю, дела: с Троцким-то всё понятно, так он и Ленина туда же…

– Знаю, о чём Вы думаете Василий Дормидонтович. Ленин хотя и квартеронец, но он – наше знамя, он краеугольный камень системы. Если его вынуть, всё развалится.

– Камень на камень, кирпич на кирпич, умер наш Ленин Владимир Ильич, – продекламировал я невпопад.

– Ленин умер, а дело его живёт, – заключил хозяин кабинета, поставив в воздухе твёрдую воображаемую точку.

– Трудно поверить, Дормидонтыч, – снимая с головы носовой платок, завязанный на углах узлами и вытирая им пот со лба, слегка усомнился один из доминошников, –  складно ты, конечно, баешь тут. Однако, зыбко всё это, фантазии в тебе, верно, много.
 
– Так на этом ещё не закончилось. Это всё было только началом нашего разговора. Дальше он такую мысль высказал:

– Ладно, с Троцким мы рано или поздно покончим. Он уже загнан в угол. Вы читали его недавнюю книгу «Моя жизнь»? Это лишь жалкие потуги оправдаться в своих просчётах и ошибках. А его Четвёртый Интернационал? Хочет, подлец, противопоставить себя естественному ходу истории. А это очень опасная игра – такие вещи нужно вырывать с корнем! Согласны, Василий Дормидонтович? 

– С каждым словом, товарищ Сталин!

– Побольше бы нам таких преданных людей, как Вы, – назидательно заключил вождь.

– А что Вы думаете о Гитлере?

– Это тот, что в Германии? – спросил я. – Положительный герой. Думаю – хороший человек. Всё для немцев делает. Экономику поднял. Справедливый дядька, короче говоря, – выложил ему всё, что знал.

– Справедливый, – задумался Сталин, – этот фрукт будет почище Троцкого. Они даже чем-то похожи. Тоже квартеронец. Только у него это вылилось в ненависть к евреям. И тоже хочет подмять под себя весь мир. Даже названия книг у них похожи

– «Моя борьба», «Моя жизнь». Жизнь – это борьба, и дураку понятно. Но Гитлер пострашнее будет – взял на вооружение национальную идею. Интернационал всего лишь карточный домик, он развалится при первом дуновении ветерка. А национал-социализм – бред. Но это хорошо выверенный бред, облачённый в добротную раму. Боюсь, что нам придётся столкнуться с ним лоб в лоб. Но его ледорубом не достанешь…

Честно говоря, я мало понял из сказанного: квартеронец, национал-социализм, рама, ледоруб. Не совмещалось тогда всё это в моём сознании.

– Товарищ Сталин, полностью согласен с Вашей позицией и линию партии поддерживаю всем сердцем, – признался я.

Нужно же как-то реагировать на его слова. Сталин прошёлся неспешным шагом по кабинету, обошёл свой массивный письменный стол, развернулся и по-отечески посмотрел на меня долгим взглядом.

– Василий Дормидонтович, а вы состоите в ВэКаПэбэ?» – спросил он тихим голосом.

– Не успел ещё, Иосиф Виссарионович», – отреагировал я.

– Что не успели?

– Войти не успел.

– А партия у нас не поезд, догонять её не надо. Для таких как Вы, у неё двери всегда открыты. Смотрел я, как Вы, Дормидонтыч, ловко орудовали на Спасской башне, и думал – только большевик так может. А вы оказались беспартийным.

– Правильно, товарищ Сталин, я и есть беспартийный большевик, – подтвердил я. 

– Надо этот пробел исправить. Хотите, лично я дам вам рекомендацию в партию?

Ну, если не в тюрьму, так хотя бы в партию, – подумал я, – да ещё с рекомендацией Самого. Не ожидал, если честно.

– Неожиданно как-то, Иосиф Виссарионович, – говорю, – для меня дюже почётно. Заслужил ли? 

Вождь усмехнулся, подошёл к телефону, снял трубку и заговорил, разделяя каждое слово:

– Вячеслав Михайлович, оформите там членство на товарища Сидорова Василия Дормидонтовича. Он у нас звёзды присобачивает к башням. Очень достойная кандидатура. Да-да, можно сегодняшним числом.

– Прямо так, без испытательного срока?! – удивился один из слушателей в парусиновой кепке цвета сепия.

– То-то и оно! Я сам от всего малость офонарел. Сижу, будто в сказке какой: и страшно, и не знаешь, что дальше будет.

– Ну, вот, товарищ Сидоров, видите, как всё просто у нас, – обратился уже ко мне хозяин Кремля, – минуту назад были беспартийным, а сейчас уже член. Это вам не в церкви. Ощущаете себя членом?

– Если честно, товарищ Сталин, то ещё нет, – признался я, – как-то внезапно всё, без подготовки.

– А какая ещё нужна подготовка? Советский человек всегда и везде должен быть ко всему готов. Нормы БГТО сдавали?

– Согласен, товарищ Сталин, мудрый вы всё-таки руководитель, – кинул я ему «леща».

– Хм, не был бы я мудрым, не сидел бы в Кремле, – просто ответил на это вождь. А чтобы Вы окончательно уверились в своём членстве, давайте обмоем это дело.

Неужто за бутылкой пошлёт? – подумал я. Или у него свои запасы? Хванчкары какой-нибудь или Кинзмараули.

поднял и опустил трубку чёрного аппарата без номеронабирателя, и почти сразу в кабинет вошёл совершенно лысый человек в военном кителе.

– Александр Николаевич, – обратился к нему Сталин, – принесите нам с товарищем Сидоровым чаю.

Минут через пять Александр Николаевич принёс на подносе два стакана чая в серебряных подстаканниках, в сахарнице лежал кусковой сахар.

- Давайте, товарищ Сидоров, за  ваше вступление в ленинскую партию большевиков, – Сталин поднял стакан, – кладите сахар, не стесняйтесь.

Я со страху себе кусков пять положил и один взял вприкуску.

– Любите сладкое? – спросил вождь.

– Не то, чтоб очень, но иногда, вот, хочется, – незатейливо ответил я, обмакивая прикусочный огрызок в чай.
Сталин размешал сахар в стакане, положил ложечку на поднос и, сделав первый глоток, веско сказал:

–Да, горького в жизни больше, а к сладкому быстро привыкаешь. Не так ли, Василий Дормидонтович?
Пока я соображал, как ответить, хозяин Кремля вдруг заметил:

– Отчество у вас редкое. Был такой святой мученик – Дормидонт. Во время языческого праздника решил объявить себя христианином. И, естественно, за свою веру поплатился. Слышали, наверное? Думаю, не каждый наш партиец способен на такое. Вас я, конечно, не имею в виду.

К чему клонит? – подумалось мне.

– Ну, хорошо, – продолжил Сталин, – слышали Вы или не слышали про великомученика Дормидонта, но наш душевный разговор придётся прервать, дел сегодня, как никогда, много. Недавно прошёл процесс по Тухачевскому и его сподвижникам. Боюсь, на этом всё не закончилось. В период обострения классовой борьбы враг начинает активно действовать. А наша задача – пресекать его действия в корне. Если враг не сдаётся, его что?..

– К ногтю», – догадался я.

– Вот-вот, – Сталин сделал утвердительный жест потухшей трубкой, – Алексей Максимович тысячу раз был прав. Иначе грош нам цена. Вы как состоявшийся член ВКПб должны это знать, как Отче наш.

Кстати, мой членский билет потом выручал меня не раз. Даже можно сказать – жизнь спасал. Под Старой Руссой попал я в плен. Немцы перебили весь наш батальон. А меня, контуженного, уволокли в сборный пункт для отправки в лагерь. Хорошо, что я догадался оптический прицел закинуть подальше. Немцы снайперов, морпехов, евреев и коммунистов в плен не брали, расстреливали на месте. А у меня в подкладке партбилет был зашит за подписью самого Молотова Вячеслава Михайловича. Найдут, не то, что расстреляют, замучают, как в своё время Дормидонта-христианина. И решил ночью в бега податься. Контуженных особо не охраняли, свалили штабелем под ёлками: хочешь умирай, хочешь выживай. Суток через двое добрался до своих. Голодный, обмороженный – никакой. Меня сразу же в землянку к смершевцам. Лейтенантик молодой вперился в меня пустыми зенками: – Так-так, боец Сидоров… Говорите, снайпером числились? Ворошиловский стрелок значит. А почему же немцы не кокнули Вас тогда? И как это Вы так просто линию фронта перешли? И документики, говорите, при вас остались. Ну, выкладывайте…

Стал я тесаком подкладку распарывать, чтобы, значит, документы достать, а лейтенантик, как вскочит, кулаком об стол неструганный, как бухнет:

– Признавайся, гнида, кто тебя вербовал в немецкую агентуру!? За сколько серебряников продался, шкура линялая?!

Слюной на меня брызжет, рот корытом разевает. Я тесак в стол воткнул перед ним, свой членский билет открыл и сунул ему прямо в харю. Лейтенантик тут же и оплыл. Не хухры-мухры – подпись самого председателя Совета Народных Комиссаров. И начал он уже другим тоном:

– Василь Дормидонтыч, Вы не подумайте чего плохого. Мы всех так проверяем. Процедура такая. Без этого ведь не выявишь предателя Родины. Я ж не знал, что Вы это – того… Прошу Вас правильно меня понять… Не подумайте обо мне плохо, у нас работа такая – выявлять, на чистую воду выводить и расстреливать. Сами понимаете – смерть шпионам. Вы вне всяких подозрений. С такой бумагой Вас пальцем никто не тронет. Отдыхайте. Не смею Вас больше беспокоить.

Так вот и спас меня мой партийный документ. У своих он оказался охранной грамотой, а у немцев был бы смертельным приговором.

– Да, Дормидонтыч, – впечатлился один из доминошных бойцов, – можно сказать, что Иосиф Виссарионович тебя от верной гибели спас.

– Как будто заранее знал, – подтвердил рассказчик.

– А что дальше-то? Как расстались с Виссарионычем?

– Да без особых церемоний. Я даже не заметил, когда Сталин просигналил своему секретарю. Тот тихо появился в дверях кабинета и застыл в ожидании.

– Ну, ни пуха ни пера, товарищ Сидоров, – сказал на прощанье Сталин.

И опять поставил меня в неловкое положение. Не посылать же вождя всех времён и народов к чёрту.

– Сколько Вам ещё звёзд осталось? – продолжил он.

– Три, Иосиф Виссарионович. Следующую на Никольской будем менять.

– А сколько электродов уходит на каждую звезду? – спросил Сталин прищурившись.

Вот он, момент истины, – подумал я, – вот для чего и меня вызывал. От него, конечно, ничего не скроешь. Всё видит насквозь, всё знает наперёд. На то и вождь. Но страха почему-то не было…

– Так уж и не было? – с сомнением в голосе вклинился в рассказ игрок в дырявой сетчатой майке. – Наверное, в штаны наложил, Дормидонтыч. Признайся.

– Не было! Вот, истинный крест. Весь страх испарился в одночасье. Решил всё ему рассказать, как на духу:

– Товарищ Сталин! В Наркомате Внутренних дел выдали мне два электрода, а для сварки вполне хватает одного. Вот я и сэкономил….

И вытащил  заначенный электрод из рукава, куда припрятал его для пущей важности. Думал – так надёжней.

– Вот, товарищ Сталин, всё без утайки.

Иосиф Виссарионович взял у меня электрод, попробовал на зуб и сказал с видом знатока:

– 958-ая проба. Вещь дорогая. А вы молодец, товарищ Сидоров! Не зря мы Вас в партию приняли.

Потом подумал малость и добавил:

– Можете взять себе на память. Мы вам и справку на него дадим от ЦК ВКПб, чтобы, как говорится, комар носа не подточил. Это подарок по случаю вступления Вас в наши ряды. Ну, и ко дню рождения, конечно. Как вы на это смотрите?

Думаю, что всё понял вождь, но решил меня почему-то выручить. Видно, понравился я ему.

– Премного благодарен, товарищ Сталин, за доверие, да мне вроде золота и не надо. Просто привык экономить, вот, и сэкономил.

– Зубы себе к старости сделаете, товарищ Сидоров, если доживёте, конечно…. На этом мы с хозяином Кремля и расстались.

Хранил я этот электрод, как зеницу ока. Когда в ополчение уходил, жене наказал, чтобы ни под каким предлогом электрод не продавала. Умирать будешь от голода, а электрод ни-ни. Его сам товарищ Сталин держал в руках и на зуб пробовал. Там даже отметки остались. Реликвия!

– Сохранила? – спросили в унисон игроки.

– У меня жена женщина чуткая. Всё понимает с полуслова. Пока я с немцем воевал на фронтах Великой Отечественной, отстреливал гадов через оптический прицел, она в эвакуации была. Бедовала, голодала, но электрод сохранила в целости. До сих пор лежит.

– А где ж ты его хранишь, Дормидонтыч? – поинтересовался сосед по скамейке.

– На комоде держу. На самом видном месте.

– А принести можешь? Хотя бы одним глазком посмотреть.

– Это я запросто. Давай ещё одну партию в домино завершим, и тут же сбегаю.

После сыгранной партии, рассказчик поднялся и предупредил:

– Только прошу электрод в руки не брать. Сейчас принесу – мигом.

И он, расставив ноги на ширине плеч, трусцой побежал к своей парадной. Минут через десять, выдыхая свежее водочное амбре в весенний воздух, Дормидонтыч снова появился на глаза доминошной братии.
– Ну, и где твой хвалёный электрод последней пробы? – поинтересовалось собрание.

– Хва! – Дормидонтыч ударил себя кулаком по ляжке. – Жинка не даёт! Я её и так, и эдак, а она: "Знаю я ваши показы. Замусолите, пропьёте. А тебе пора бы уже наказ товарища Сталина исполнить, зубы себе новые вставить. Всё тянешь. На то ведь и хранила электрод ентот столько лет, берегла".

И наш сварщик-рассказчик, наш снайпер-доминошник, улыбнулся широко, выставив вперёд два верхних уцелевших зуба, всё остальное было съедено временем:

– Завтра же и пойду выполнять наказ вождя и генералиссимуса, запишусь к протезисту, пущай мне золотые коронки лепит назло всем буржуям и на радость стране нашей.

И как только Дормидонтыч навёл золотые мосты в своих челюстях, звёзды рубиновые с кремлевских башен сняли. И опять орлов водрузили. Но Дормидонтыч в этом деле уже не участвовал. Было ли это совпадением или мистикой, трудно сказать, но факт сей имел место в истории. Дормидонтыч не даст соврать.
 
red.