Ностальгия, или Испанцы в Крыму

 ВТОРОЕ  СПАСЕНИЕ

   Повестка была из “органов”...
Два года прошло после окончания войны, когда Раиса была зенитчицей, начальником поста противовоздушной обороны, стараясь не пропустить ни одного вражеского самолета. Но зачем она, теперь рядовая студентка медицинского института, вдруг понадобилась этому таинственному и зловещему ведомству?
- По нашим сведениям, вы принимали участие в эвакуации детей из испанского детского дома в Евпатории. Пожалуйста, расскажите, — огорошил немолодой вежливый офицер.
  Вот о чем речь! Об этом она могла бы многое вспомнить.
  Активная комсомолка и пионервожатая, летом 1941—го Рая едва успела окончить школу, как в Евпаторийский райком комсомола ее пригласил сам первый секретарь Михаил Зайцев и сказал:
“Слушай ответственное комсомольское задание. Поедешь с ребятами из испанского детского дома. Нужно им помочь в эвакуации”.
  И она отправилась — с одним чемоданчиком, без теплых вещей — зачем, лето на дворе, а командировка всего на полтора месяца?
  Выехали 24 августа 1941—го. Более трехсот детей, с десяток взрослых. В вагоне почти всю дорогу гремели песни — то испанские, то советские. Яркое солнце, голубое небо, тепло. Однако на катере, куда перебрались в Керчи, стало не до песен: в небе беспрерывно фашистские самолеты.  Для ребят это была вторая война, после “родной” гражданской с фашистами Франко, и они панически боялись самолетов, несших гибель и разрушение.
  Краснодарский край, станица Отрадная, потом Ольгинская, донельзя забитые беженцами. И — снова поезд, который теперь вез их в Сталинград. Город настолько переполнен людьми, многие лежали прямо на улицах, что трудно даже пробиться к пристани на Волге.
  В Энгельсе причалиться не удалось - пристань не принимает, и пароход еще сутки тащил их 50 километров до райцентра Марксштадт. Где вообще не оказалось пристани, и всем пришлось идти к берегу по холодной воде - был уже конец октября.
  Только недавно, 28 августа 1941—го, прекратила свое существование Автономная Советская Социалистическая Республика Немцев Поволжья, и почти все 600—тысячное население ее куда-то вывезено, выселено… Полное безлюдие, по улицам разгуливают
голодные коровы, свиньи, утки, куры; окна и двери пустых домов распахнуты настежь. Картина, которую Крыму еще предстоит пережить в 1944—м… В местном райкоме партии сказали: будьте осторожны, в лесах могут скрываться бежавшие, озлобленные. И рекомендовали идти пешком за 12 километров в Орловское, где пустует бывший немецкий детский дом.
  Красивое село, рядом лес, живописное озеро… Но какое это страшное, оказывается, слово –«пустует». Прекрасное двухэтажное здание, стены покрашены масляной краской, столярная мастерская, через дорогу кухня, столовая. И при этом полный разгром: мебель, посуда разбиты, обломками и осколками заполнены колодцы. И – никого… В какой стране такое возможно — вышвырнуть своих граждан, своих детей, чтобы на их месте поселить иностранцев?!
  Как бы то ни было, для “евпаторийских” испанцев то было спасение, долгожданный причал после долгих скитаний. Девочки поселились в здании детдома, мальчишки — по соседству,
  Большинство прибывших были из Бильбао и других городов Страны Басков, что на берегу Бискайского залива Атлантического океана. Практически там не бывает зимы, и потому главной бедой для ребят стали морозы, “прославившие” 41—й год. На отопление шло все — мебель, заборы, электрические столбы, кресты с церквей. Что, впрочем, не мешало ледышкам свисать с потолков комнат, насквозь промерзать матрацам, и мало согревали тоненькие одеяла без простыней. Спали все чаще одетыми. Но и одеть было нечего — готовились ведь к короткой летней поездке…
  Помощь пришла неожиданно в середине ноября. Воспитатель Екатерина Львовна Рафарторович читала школьникам единственную найденную здесь книгу, когда вбежала девочка со словами:
“Катя, к вам приехали...” А навстречу — отец. Разыскал—таки!
  Лев Борисович, отличный портной, быстро вник в ситуацию и организовал солидную швейную мастерскую, Из всего, что можно было, вместе с ребятами шил телогрейки, байковые платья,
рубашки, даже стеганые рукавицы и ватные валенки.
  Дети, оставшиеся без родителей и без родины, яро ненавидели фашизм, любили давший им приют Советский Союз, мечтали убежать на фронт сражаться с общим врагом. А пока — отыскивали где придется по бревнышку для растопки, сажали небольшие огородики, ловили все летающее и бегающее, что годилось в пищу. Несмотря ни на что, как свойственно их южной натуре, были шумливы и веселы.
  Как для французов главный деликатес - лягушка, так для испанцев, оказывается, …кошка. Естественно, в той голодухе все Мурзики и Барсики были подчистую съедены. Однажды старшие ребята попросили повариху Ревекку Моисеевну сварить кролика — хотим, мол, Раису угостить. Блюдо показалось очень вкусным — она забыла, когда мясо видела. И вдруг как закричат: “Кошка, кошка, кошка!“ 18—летняя Раиса только посмеялась, а вот с поварихой даже плохо сделалось — впервые в жизни она ела кошку.
  Как они между собой разговаривали? Испанцы постепенно овладели — кто лучше, кто хуже — русским языком, а воспитатели и вожатые слово за слово научились разговаривать на испанском.
  В труде и досуге особенно помогали вожатой боевой мальчишка лет шестнадцати Анастасио Мансилио и не менее активная Селисина Маринеро. Годы спустя он станет инженером-экономистом, она - врачом, в конце концов оба вернутся в родную Испанию,
  Но это гораздо позже. А пока, в апреле 1942—го, со слезами и подарками провожали испанцы уходившую по призыву комсомола на фронт Раису, месяц спустя — Катю: вместе с только что родившейся Светланкой ее разыскал муж и увез в далекую Бухару.
  Будут еще письма, встречи, восторженные воспоминания. Потом, в мирной послевоенной жизни. А Раиса станет учиться В мединституте. Но придет в 1947 году та пугающая повестка, и незнакомому особисту боевая фронтовичка будет рассказывать пережитое и перечувствованное с юными испанскими друзьями.
  Но его—то совсем другое интересует.
  - Что вы помните про воспитателя Ногейро? Он ведь шпион, по его сигналам летали в Керчи над катером фашистские самолеты, и только случайно не удалось погубитъ испанских патриотов.
  Как страшную военную тайну узнала в тот день Раиса Холомянская, что был в их коллективе и второй диверсант, засланный, чтобы отравить детдомовцев и тем опорочить Советский Союз в глазах мировой общественности — воспитатель Амелия Алегра.
  Выходила она из того учреждения убежденная: не могли быть врагами удивительно обаятельные люди, красивые и смелые, истинные патриоты—революционеры, которые с нею вместе спасали детей, уводили их от беды.

ТРИДЦАТЫЕ, ПРОТИВОРЕЧИВЫЕ

 - А почему бы вам не написать об испанцах? - сказали мне однажды в редакции. - Их немало в Крыму, а когда-то в Евпатории и специальный детский дом был. Об этом же почти ничего не известно...
  Испания? А ведь действительно интересно!
  Тридцатые годы… Вероятно, как в каждом человеке сочетаются две противоположные натуры, так рядом в те годы жили две страны - сталинских лагерей и действительного, непридуманного, искреннего энтузиазма, веры в коммунизм, будущее, Советскую власть.
  Невозможно говорить о том, как были восприняты юные гости из неведомой Испании, если не представитъ себе духа той эпохи.    
  Однажды по газетному заданию я проводил встречу комсомольцев тридцатых. Не забыть, с какой радостъю вспоминали молодость седые пенсионеры!
  Встречу помогла организовать Раиса Ивановна Зайчикова, директор гостиницы «Крым», а в те давние годы - заведующая отделом пионеров и школ Евпаторийского райкома комсомола. Это надо было видеть - поцелуи, радостные взгляды! Михаил Сергеевич Зайцев, общий любимец, для всех просто Миша, будто еще первый комсомольский секретарь,
едва успевал освободиться от одних объятий, как попадал в другие.
  И на устах у каждого один и тот же вопрос:
 - А ты помнишь?
  Даже о трудном они говорят с каким-то особым весельем.
  Итак, вспоминают…
  Е.Л. Рафарторович:
 - Мы во всем проявляли самостоятельность. У ребят почти
не было пионерских галстуков. Но  как же это - пионер без галстука?! Пошла за советом на трикотажную фабрику. А вскоре узнаю, что молодежь фабрики решила из сэкономленной пряжи после работы изготовить красные галстуки. Какой это был прекрасный для нас подарок!   
  Центром нашей работы была пионерская комната. Как школьная вожатая, я обучала пионерский актив, организовывала семинары. В 1939 году, когда Рая Зайчикова уходила из райкома, меня взяли на ее место заведующей отделом. Так на всю жизнь и осталасъ с ребятами…
  Р.А.Холомянская:
- Я вступила в комсомол, пришла на заседание райкома в галстуке, а Миша Зайцев говорит: “Ты была пионеркой, теперь будешь вожатой”. Так я и пошла по “пионерской” линии. На выпускном вечере в школе — то был 1941 год - мы поклялись: кто останется жив, встретимся через 25 лет. И собрались. В 1966-м. Миша вручил всем памятные значки, за погибших — их родственникам…   
  Р.И.Зайчикова:
  - Мы тогда были — гроза, комсомольцы-синеблузники. Относились к нам с уважением и доверием. А во время какого-нибудь религиозного праздника выходили, бывало, с факелами и маршировали по городу. За нами столько молодежи шло…
  В.В. Груббе:
 — В школе очень хорошо работали кружки самодеятельности. Мы ставили пьесы Афиногенова, Корнейчука
и других драматургов. Даже в городском театре. После уроков, как говорится, дневали и ночевали в школе. Мамы не ругались, знали, где мы. У каждого - свое дело. Например, Морис Драхли умел хорошо рисовать, так все оформление на нем было. Коля Рыжов стал нашим электриком,.. Скатерти, одежду, посуду брали из дома, часто сами шили. В феврале 1935 года мы, девятиклассники, пешком за восемь километров отправились в колхоз “Грядущий мир", где вечером дали концерт в клубе. Я, например, читала отрывок из рассказа Бориса Лавренева "Сорок первый”. Разыгрывали водевили, скетчи. Потом тут же на соломе
переночевали, утром нас напоили парным молоком, и двинулись
в обратный путь...
  Хотелось бы мне, чтобы наши дети вот так вспоминали свои юные годы…
  Занявшись испанской темой, вновь разыскиваю Екатерину Львовну Рафарторович.
  - Я восьмиклассницей была, когда нас стали волновать события в Испании, - говорит она мне. - Мы знали, что фашисты хотят погубить республику. Интернационализм был тогда естественный…
 На первомайскую демонстрацию детдомовцы были одеты в форму республиканской армии — синий комбинезон, синяя пилотка с свисающей красной кисточкой. Дух был необыкновенный… Мы рвались хоть заглянуть к ним, но посторонних не пускали. Когда к себе пригласили группу испанских ребят, что творилось, боже мой! 
  А вот что вспоминает Раиса Абрамовна Холомянская:
  - В городе только и говорили: едут дети испанских революционеров, чьи родители погибли. Их радостно встречали, цветы дарили. Чувство было единым — сопричастности, милосердия... Помнили: это сироты, которым надо помочь. Радовались, что им здесь хорошо, окружены теплом и заботой.
  Размещались испанцы недалеко от моря на территории нынешнего санатория «Приморский». Кстати, это самая старая в городе здравница, вход в которую украшала когда-то вывеска “Первая в России по системе д—ра Ламана Приморская санатория, основанная Н,Л.Лосевым в 1905 году”. После Октябрьской революции здесь располагался санаторий Министерства внутренних дел. В конце тридцатых лечебные корпуса были переоборудованы в спальные для детей из далекой республики.
  О довоенных годах евпаторийских испанцев, к сожалению, удалось найти мало сведений — нет уже в живых свидетелей той эпохи. Меня убеждали, что многое должна помнить старшая пионервожатая детдома той поры Раиса Каплунова. Пришел в адресный стол милиции, а через минутку мне протягивают листок: «Каллунова Раиса Соломоновна, 1911 года рождения, выписана как умершая». Только и знаю, что очень она когда—то задорно играла на баяне…
   Набирает при мне Раиса Абрамовна телефон Екатерины Львовны, и я слышу:
- Анна Петровна Ивашкина, директор детского дома? Нет ее уже… Анна Степановна Булатова тоже умерла... И воспитатель Мария Семеновна Нестерова? И повар? Что же — ты и я только остались?!

      *   *   *
 
  А теперь, продолжая тему двух войн и второго спасения, хотелось бы рассказать про судьбу испанского детского дома, летом 1937 года организованного на базе одной из здравниц Симеиза, а затем переведенного в Мисхор.
  Бывшим сотрудникам помнится двухмесячная тщательная подготовка к заезду неведомых иностранцев, цветы в палатах, белоснежные занавесочки на окнах. А еще -трудности взаимного привыкания — к чужому языку, непривычной пище, незнакомому порядку. Непросто было без страха позволять детям резвиться в черноморском просторе рядом с обрывистыми берегами. Помнятся  разнообразные игры, встречи со знаменитыми тогда людьми. В сентябре 1937—го, например, в гости к ребятам пришел отдыхавший поблизости Герой Советского Союза Андрей Борисович Юмашев, летчик—испытатель, участник только недавно совершенного беспосадочного перелета Москва-Северный полюс — США. И, конечно, Герой сфотографировался вместе с обитателями детского дома, и донесла та фотография до нашего времени память о тех лицах и тех судьбах.
  Впрочем, крымский период в жизни тех ребят был недолог, и уже через полгода они попали в самые разные города страны.
  Но пусть извинят меня — на этот раз я рассказываю не о детях и воспитателях - о любви двоих, русской и испанца. О чем чаще почему-то пишут в романах, чем в повествованиях о вполне реальных людях.

 ВАЛЕНТИНА И ЭМИЛИО

  И вправду широка ты, Волга. И прекрасна. Даже в дни, когда идет война, и вместе с испанским детским домом ей, воспитателю Валентине Радун, приходится эвакуироваться, спасаться, бежать. Из Харькова, где установилась проклятая власть немецкая.
  Вначале попали они в слободу Даниловка Сталинградской области.
Пленум местного райкома ВЛКСМ даже избрал ее председателем школьно-пионерскоЙ комиссии на общественных началах. В отчете с того пленума районная газета сообщала: “Секретарь комитета ВЛКСМ детского дома тов. Радун поделилась опытом своей работы. Успешно закончив учебный год, говорила она, воспитанники детдома сейчас работают в колхозах. Ими уже заработано 600 трудодней. Часть воспитанников работает в промкомбинате, который изготовил для красной конницы 280 седел”.
  Но и туда подобралась война, и снова пришлось сниматься с места. Они плывут по Волге, чтобы потом по Каме и Белой, а затем и на поезде добраться в Башкирию, рабочий поселок Мелеуз.
  Поздний октябрьский вечер. Уложив наконец свою шумную ораву, Валентина вышла на палубу. Мельком оглянулась на молодого человека, на мгновение почудилось: он, ее муж Рудолъф. И сама горько усмехнулась: нет ее Рудольфа, высокого и стройного, умного и дорогого. Когда-то первый секретарь Евпаторийского районного комитета комсомола, он учился в академии, попал на Северный флот, участвовал в войне с белофиннами, с началом Отечественной стал комиссаром одного из боевых кораблей. И погиб 23 февраля 1942 года. Подруги не могли понять, отчего грустна и неразговорчива их обычно веселая заводила — никому она не рассказывала о внезапном горе.
  Вглядывалась в темную бурлящую воду, вдыхая свежий речной воздух, как вдруг услышала: “Это ты, Валя?!” Оглянулась… и узнала мать погибшего мужа. Следом за ней семенил его младший брат Давид, минуту назад напомнивший ей Рудольфа.
  «Ой, мама…“ - произнесла тихо. Они расцеловались, и обе заплакали: “Какое горе…“
  Всю ночь проговорили две женщины. Рассказывая про детей и сотрудников детского дома, в порыве откровенности Валентина призналась, что ее буквально преследует один воспитатель, испанец…
  Эмилио Родригес Пеньяльвер появился в их детском доме в 1939 году. Воспитателем оказался чудесным: стройный, подтянутый, веселый шутник, отлично пел и еще лучше танцевал. Особенно -зажигательную испанскую чечетку, мексиканское танго, вальсы. Скоро в него была влюблена почти вся женская часть коллектива. Но Эмилио явно отдавал предпочтение ей, Валентине. Однажды собрался в ателье костюм пошить. По—русски говорил еще плохо, и директор предложил взять кого-то в переводчицы. “Нет, - говорит — хочу с Валентиной поехать. У нее вкус лучше…»
  Костюм получился отлично. С тех пор Эмилио еще настойчивее стал, однажды даже письмо написал о своей любви...
  Постепенно Валя многое узнавала про жизнь Эмилио до приезда в Советский Союз.
   Членом тогда нелегальной Коммунистической партии Испании Эмилио стал в 22 года. Товарищами по партии были его отец— железнодорожник, брат Мануэль, капитан народной республиканской армии, командир батальона. Когда к власти пришли фашисты, Мануэль был арестован и приговорен к 20—летнему тюремному заключению.
  С 1934 года Эмилио Пеньяльвер - член бюро областного комитета партии в родной автономной области Мурсия. С началом гражданской войны - член народного трибунала, затем советник по делам искусства, культуры и пропаганды и одновременно вице—президент провинциального совета.
  В день падения Испанской республики, когда в города и села вступали фашисты, закрывшись в своем кабинете, Эмилио торопился сжечь документы, которые могли раскрыть врагу имена революционеров, и только ночью вместе с несколькими
товарищами удалось добраться до портового города Картахены — попытаться бежать из страны. В Алжире французские власти долго
не позволяли сойти на берег, а потом …заключили в концентрационный лагерь в Оране, где дикая жара, шакалы и неизвестность мучили неожиданных пленников. Пришел день, когда узникам приказали построиться и по фамилиям вызвали семерых, в том числе его, Эмилио Родригеса Пеньяльвера. Мысленно патриоты уже прощалисъ с жизнью, но их никто не торопился расстреливатъ. За окном поезда замелькали знакомые силуэты Парижа. И вдруг — о радость: оказывается, в Советский Союз везут! Сумели—таки добиться товарищи по оружию!
  19 июня 1939-го в составе группы из четырехсот испанских патриотов с борта советского парохода “Мария Ульянова” Эмилио ступил на землю Ленинграда, оказавшись в объятиях товарищей по партии и революционной борьбе. А вскоре оказался в Харькове...
  Все это — или почти все - рассказала Валентина Радун матери своего погибшего мужа. С просьбой
посоветовать, что ей делать дальше.
Старшая из двоих, подумав, произнесла твердо:
 - Знаешь, Валя… Рудольфа уже не вернешь. Выходи замуж.
 — Вы меня благословляете? — не унималась младшая Радун.
 - Благословляю.
  После окончания войны с немецкими фашистами Валентина Федоровна и Эмилио Антониевич по совету врачей переехали на юг, в Крым, в Евпаторию, где продолжали работать с испанскими детьми - вплоть до расформирования детского дома в 1950 году. Она затем была воспитателем детского санатория “Смена”, он 22 года работал начальником ЖЭКа, оставив о себе чудесную память.
  В 1973—м, еще при жизни диктатора Франко, супруги и их младший сын, тоже Эмилио, в отпуск поехали в Испанию, в Барселону, куда их пригласил брат Мануэль, уже вышедший из тюрьмы. Прежде они долго вели переписку, конечно, тайную, через друзей в Италии…
 - Такого отца ни у кого никогда не было, — с гордостью говорит мне Эмилио Пеньяльвер—младший.
   А его постаревшая мать не устает показывать фотографии своего вечно молодого для нее мужа. А потом другие, с детскими рожицами.
И переводит слова на обороте: «Эмилио и Валентина! Вы воспитали нас своим большим сердцем в доброте и ласке, Мы вас никогда не забудем, Хулиа, Дукач. 5.8.1943 г.”
 — Они его очень любили, — говорит. — Она рыжая-прерыжая, а брат черный—пречерный. Прекрасно танцевали “Арагонскую хоту”. А он смотрел...


“ТЯГОСТНО  ЖИТЬ  БЕЗ  ЖИЗНИ…”
 
  Мадрид, коррида, Кармен, война, Долорес, каудильо, “но пасаран” -такое причудливое сочетание слов с детства связано у меня с Испанией.
  Великий поэт Федерико Гарсиа Лорка погиб в первые дни мятежа генерала Франко в том числе и за такие стихи:
«Надежен свинцовый череп —
заплакать жандарм не может;
въезжают, стянув ремнями
сердца из лайковой кожи.
Полуночны и горбаты
несут они за плечами
песчаные смерчи страха...»
  Это я перечитываю, чтобы понять, в чем была причина народных волнений, почему совершили испанцы свою революцию, свергнув диктатуру генерала Примо де Риверы.
  В нынешние дни и годы, когда все казавшееся незыблемо красивым под давлением выходящих на свет фактов сталинского всевластия оказывается ужасно черным, опасаюсь, что из страсти к ниспровержению прежних кумиров возникнет новый взгляд и на национально—революционную войну в Испании. Не надо, остановитесь! Ведь действительно в начале тридцатых там страдали 600 тысяч лишенных всяческих пособий безработных и 8 миллионов беднейших крестьян, и они сами, без “руки Москвы”, поднялись под лозунгом “Долой монархию!” Не от хорошей жизни шли в бой горняки Астурии, в единый Народный фронт объединялись коммунисты, социалисты, республиканцы, активисты каталонской левой партии...
  Если уж захочется историкам свежим взглядом оценить события тех лет, пусть объективнее будут к товарищам Хосе Диаса и Долорес Ибаррури из других партий - не верю, что одни коммунисты революционны и героически, а все прочие — трусы и предатели. Необходимо вернуть истории имена и заслуги Мануэля Асаньи, президента республики в страшные 1936-1939, республиканских премьеров Хосе Хираля, Ларго Кабальеро, Хуана Негрина и других деятелей революции.
  Как лучше осмыслитъ события в далекой незнакомой стране?
  Решил рискнуть приблизиться к духу тех дней через свидетельства заведомо искренние и объективные в своеЙ субъективности — поэзию тех лет.
Испания моя, широкой лирой
лежащая между двумл морями
/интересный образ — действительно силуэт Пиренейского полуострова чем—то напоминает лиру)
…изрезана траншеями и рвами,
истерзана войны слепой секирой.
   Антонио Мачадо знал, о чем говорил. Человек сугубо штатский, с начала войны С диктатурой Франко он почувствовал себя подлинным бойцом, сжимая в руке свое оружие — перо.
Все поруганью предано, что свято,
                все продано...
…вино и хлеб осквернены врагами,
лежат поля безжизненно и сиро...
  Подобную картину рисует и Хосе Эррера Петере:
Страна как застенок,
жандарм как паук
и виселиц петли,
как кольца гадюк...
  Вот что принесла стране фашистская диктатура. И я верю, что было ради чего сражаться республиканцам, и было с кем.
Война эта насмерть?
Нет, только - за жизнь!
  В ноябре I989-го, когда я начал собирать воспоминания и мысли испанцев по крови, ставших за десятилетия жизни в Советском Союзе почти русскими, и их советских друзей, умерла Долорес Ибаррури. Перед этим она долго болела, и мои собеседники очень переживали за ее здоровье. Мечтала Мария—Долорес стать учительницей, нужда ее сделала портнихой, а убеждения — революционером. Она - один из лидеров коммунистов Испании, член ЦК, затем — Генеральный секретарь, председатель партии, трибун и руководитель борьбы с фашизмом.
О женщина с закалкою стальною!
Звучит твой голос, пламенный и    
                страстный,
прокатываясь вспененной волною
из края в край страны моей 
                прекрасной.
  Так про нее, Пасионарию (“Пламенную”) писал Мигель Эрнандес, один из самых значительных поэтов испанской войны, приговоренный фашистским трибуналом к смертной казни, замененной затем 30—летним тюремным заключением. Но в неволе он смог прожить менее двух лет...
  И он же, Мигель Эрнандес, верил в помощь республике, которую готовит братская Россия.
…сейчас, когда моя родина
истерзана и изранена,
когда на полях отчизны
фашизма кровавый след,
даже подсолнухи русские
обращены к Испании,
словно оттуда приходит
утренний солнечный свет.
  И действительно шла из советской России большая помощь в
сражающуюся страну - оружием, продуктами, людьми-добровольцами.  Силы фашистских Германии и Италии, бросившихся помогать Франко, оказались, однако, сильнее:
Но торжествует Каин,
Сердце пронзив Испании…
  На долгие годы пришедшая гибельная диктатура вынудила тысячи испанцев покинуть родину. Умерший на чужбине Луис Сернуда плачет искренними строчками:
Тягостно жить без жизни,
Горестны дни изгнанья…
    
     ЛЮДИ ДВУХ РОДИН
 
  Более пяти тысяч детей испанских революционеров нашли приют в Советском Союзе. Для них было организовано двенадцать детских домов в Ленинграде, Подмосковье, Одессе и других местах.
  Заботу по спасению испанских детей взяла на себя советская секция Международной организации помощи борцам революции (знаменитого МОПРа), а с 1948 года - Управление помощи политическим эмигрантам при ордена Ленина Союзе обществ Красного Креста и Красного Полумесяца. В его уставе я прочитал: “…оказывает содействие в трудоустройстве согласно полученной специальности, в необходимых случаях — материальную помощь иностранным гражданам и лицам без гражданства, преследуемым за защиту интересов трудящихся и дело мира, за участие в революционном и национально-освободительном движении, за прогрессивную общественно—политическую, научную или иную творческую деятельность и получившим убежище в СССР”.
  В послевоенные годы в Крыму было 130 семей испанских политэмигрантов. Более 50 человек вернулись затем в Испанию, около сорока навеки остались в земле Крыма. В начале девяностых в Крыму  было тридцать испанских семей, 21 человек являлись членами  республиканского филиала Испанского центра СССР.
  В конце 1989 года мне довелось присутствовать на первом после семнадцатилетнего перерыва организационном заседании руководящего комитета Крымского филиала Испанского центра. Оно проходило в методическом кабинете обкома Красного Креста.
 - Задачей нашей организации, — говорил мне только что избранный ее председателем Педро Саэс Пик — является помощь живущим в области испанцам в социальных и бытовых проблемах, организация изучения испанского языка для жен и детей эмигрантов, взаимодействие с клубами интернациональной дружбы, связь с испанскими землячествами.
  Все же гораздо труднее было бы в нашей стране “русским испанцам” даже через десятилетия после приезда в СССР, если
бы не помощь и участие в их жизни комитета Красного Креста. А если точнее и конкретнее — заместителя председателя обкома Валентины Николаевны Друпповой (ныне на пенсии). Она чувствовала настроение каждого, к ней приходили, когда хорошо, и еще чаще, когда плохо. Если нужно расширение квартиры или ремонт, справка для “выбивания” пенсии или общежитие для уехавшей на учебу в другой город дочери… Она побывала дома и на работе у каждого обладателя статуса политэмигранта (среди них, кстати, далеко не только испанцы), разговаривала с руководителями предприятий и организаций, парторгами и председателями профкомов об особой роли и значении этого статуса. На День Победы каждый год  организовывала для “родных” испанцев автобусные выезды в село Краснолесье Симферопольского района к могиле летчика—политэмигранта Хосе Файхоо; в село Шубино Кировского района - там похоронены семь испанцев, выполнявших задание командования по обнаружению секретного оружия фашистов. Затем все ехали в лес просто отдохнуть, повеселиться, петь русские и испанские песни, танцевать, играть.
  Наиболее ответственное и трогательное - организация отъезда на родину тех, кто после долгих проведенных у нас лет решился вернуться в Испанию.
  …Ана Фернандес Альварес, на русский манер Анна Борисовна, выпускница фармацевтического института, многие годы работала в Ялте заведующей аптекой, преподавала в медицинском училище, имела собственный дом, русского мужа и двоих детей. Короче, жила устоявшейся размеренной жизнью. И вот приехала она в Симферополь с новостью: “Хочу вернуться в Испанию. Насовсем”.
  Муж умер, с работы ушла на пенсию. А главное, когда год назад в который уже раз была в Испании, заговорило вдруг в душе чувство родины, замучала ностальгия. К тому же недавно умершая тетя оставила ей в наследство небольшой домик... Сложно, вероятно, иметь в биографии и в душе две родины, разрываясь между двумя привязанностями.
  При помощи и за счет Красного Креста оформлены и получены необходимые документы, проездные билеты, суточные на все время неблизкой дороги, даже русский самовар в качестве памятного сувенира…
  - Я приехала проводить ее, — рассказывала Валентина Николаевна. — В порту толпились бывшие коллеги, друзья. В глазах Анны Борисовны я увидела радость и одновременно тоску расставания со страной, которая ее приютила, воспитала, дала образование. Она всплакнула...
Как здесь она тосковала по Испании, так там, на берегах Бискайского залива, начнет ее терзать сладкая боль—тоска по второй родине. Такое неизбежно, наверное?
  Мария Мерседес Сенитогоя, например, прожив в Мадриде три года, вернулась в Крым - к двум сыновьям, что не хотят покидатъ свою страну, к друзьям. Рассказывает: реальной свободы здесь гораздо больше, чем в Испании, где есть все и можешь куда хочешь поехать — но все крайне дорого и потому часто недоступно. А главное, в Испании они, бывшие советские, чувствуют все же себя иностранцами — по воспитанию, привычкам, мыслям.

*   *   *
  Меня интересовали судьбы испанцев оставшихся.
  Много лет на радиостанции «Маяк» известная наша детская поэтесса Агния Львовна Барто вела передачу о людях, в годы войны потерявших своих близких. Они не имели точных данных для официальных поисков - и все-таки надеялись… При помощи обращений по радио на всю страну с 1964 по 1973 годы Агнии Львовне удалось соединить 927 семей. В ее книге “Найти человека” мне запомнилась история испанки из моей родной Евпатории. После бомбежки в Ленинграде раненой ее вытащили из—под развалин дома и отвезли в больницу. А чётырехлетнюю Терезу кто-то отправил на эвакопункт совсем по другому адресу, и с тех пор более двадцати лет ничего не знала мать о ее судьбе, не видела.
  А.Л. Барто срочно включила крик души испанской политэмигрантки в радиопередачу, в поиске приняли доброе участие десятки людей, и наконец выяснилось, что жива не только Тереза, но и ее отец, муж Ниевес Гарсиа.
   Агния Львовна позвонила в Евпаторию, дежурная телефонистка устало—официальным голосом отвечала, что такого абонента в городе не значится; но узнав, в чем дело, сама побежала за Гарсиа, оставив дежурство на подруг. Вскоре встретились жившая с 1945 года с отцом и приемной матерью дочь
и она, Ниевес Гарсиа, Нелли, как привыкли называть товарищи. В те годы она работала санитарочкой в санатории им.Ленина (ныне «Приморский»), на территории которого располагался когда-то испанский детский дом.
  Свидетельства испанцев, с которыми я встречался сам, хотелось бы привести дословно, без авторского истолкования - так они естественнее и искреннее.

  Рассказывает Мария Лопес (Мария Сергеевна Клепинина):
 — Мой отец сражался с франкистами. В шестилетнем возрасте меня привезли в Советский Союз. Сказали, на две-три недели, а оказалось - на всю жизнь,
  Потом узнала, что при Франко отец семь лет был в тюрьме. Когда мы встретились в
1966 году в Париже, он плакал. Умер в 1972 году. Мать и сестра
Кармен живут в Испании.
  Испанских детей в июне 1937 года Ленинград встречал гостеприимно, с оркестром. Которого мы очень испугались: решили, что бомбы сыпятся...
  Вначале я попала в Крым, Мисхор. Хорошее место, природа похожа на испанскую. Хотя у нас краски сочнее, климат не такой засушливый, море теплее. Потом меня перевели в Обнинск. Когда началасъ война, эвакуировались в бывшее немецкое поселение на берегу Волги под Саратовым, потом в Молотов, ныне Пермь. Голодали, как и вся страна — и все равно были на стороне Советского Союза. Испания вообще всегда симпатизировала русским — они воевали на фронтах нашей страны, а испанские летчики защищали Россию. В 1949—м приехала в Евпаторию, где кончила девятый и десятый классы. В детском доме мы любили пионервожатую Яну Фрумкину —она заменяла нам мать, много играла с нами. А еще воспитательниц Анну Григорьевну Фатееву, Анну Харитоновну Гайдукову...
  Детский дом занимал корпуса, что осталисъ неразрушенными войной. Внизу были спальни, наверху библиотека.
  По сравнению со сверстниками мы были в привилегированном положении, на праздниках так красиво шли по улицам, что все любовались, оглядывались. Девочки в белых юбКах, белыХ блузках, белых пилотках с красной шелковой кистоткой, пионерский значок зажимает красный галстук; мальчики в белых рубашках и темных брюках. На выпускной вечер нам шили все по заказу, сами материал выбирали. Нам домоводство преподавали так, что мы могли себе юбки, пилотки сами сшить. Мы веселее были, много играли в веревочки, в классики, мальчики — в футбол. Любили вместе собираться, песни пели, танцевали. Первая русская песня, которую я выучили - “Веселый ветер”. Это когда в Обнинске готовили большой концерт для Долорес Ибаррури...   Нас воспитывали честными, мы все видели будто в розовом цвете. Были стесняющимися, в чужую дверь не решимся постучаться, за что потом жизнь подчас наказывала.


  Рассказывает Мария Риполь Пухоль

- В семье нас было шестеро детей. Отец с начала гражданской войны служил на Подводной лодке. Потом попал в концлагерь, остался во Франции, умер в 1959-м. Маму я видела, когда она в 1975 году приезжала в СССР, умерла в 1980-м.
  24 ноября 1938 года детей моряков эвакуировали в Париж, потом в Гавр, откуда советский пароход “Надежда Крупская” в декабре 1939 года привез нас в Ленинград. Первое, что я увидела в пассажирском зале морского вокзала, была новогодняя елка. Я такую никогда не видала: в Испании символ Нового года -кокосовая пальма.
  Мы тогда много плакали без родителей, скучали по дому, рвались обратно. Было дико попасть в страну, где зимой холодно, люди говорят на чужом языке, питание совершенно другое - очень часто манная каша, а компот, казалось, табаком пахнет.
  Когда в годы войны над нашим детским домом спустились несколько немецких парашютистов, поняли: пора. Ночью из Обнинска пешком
отправились до железнодорожной станции, а потом в Химки и пароходом до Саратова. Страшно, как  добирались, как все было в селе, откуда только недавно вывезли немцев Поволжья... В 1947 году я попала в детский дом санаторного типа в Евпатории, где кончила десятый класс и уехала учиться в строительный техникум. Была военным строителем в Грузии, в городе Поти, с 1963 года — в Симферополе, 22 года заведовала отделом выпуска технической документации Крымского строительного института Укоопроект.

     *   *   *

  Почти каждый из моих собеседников непременно говорил про мальчишек, что стремились убежать из детского дома, чтобы с оружием в руках сражаться с фашизмом. Мне удалось познакомиться с одним из тех, кто сумел-таки в меру сил отомстить фашистам – если не Франко, то Гитлера.

  Рассказывает Хосе Руперес.
 
  - Мой отец, член Компартии Испании, погиб в 1936 году В войне с фалангистами, мать, спасаясь, через Пиренейский горный массив перешла во Францию. Но там беглых республиканцев ловили и сажали в концентрационные лагеря. В одном из них она и погибла.
  В 12 лет я был вывезен вместе с другими детьми в СССР. В 1941—м мы, около двухсот человек, жили в Доме испанской молодежи в Ленинграде на Невском проспекте и получали специальность слесаря—лекальщика в фабрично— заводском училище напротив. Началась война, нас перевели рабочими на завод “Красный инструментальщик”. Но мы пошли не туда, а в военкомат. Решили: будем воевать против немцев, как русские добровольцы в Испании, отомстим фашизму за все горе, что принес он людям Испании и людям России. Только никто не хотел брать нас на фронт! Несколько раз ходили, просили, требовали — и в конце концов добились. Убедили, что мы, комсомольцы, можем и должны сражаться. И вот 8 июля 1941 года я оказался в дивизии народного ополчения. Принял присягу. Пришел приказ перебросить на север, в район Лодейного поля. В это время наступали белофинны, которые хотели соединиться с немцами и создать кольцо вокруг советских войск.
  Товарищи к нам прекрасно относились, расспрашивали об Испании, мы пытались рассказывать, хотя по—русски говорили еще очень плохо. Мы там были самыми молодыми - мне, например, 1б лет.  И вот 5 августа первый бой за небольшую возвышенность в лесу. С рассветом с высоких деревьев начали бить финские снайперы -“кукушки”. Согнувшись, каждый сидел в вырытом окопе. Страха не было, только ощущение: вот сейчас в тебя... Потом стали бить минометы. Короче, попали в окружение. Тогда впервые я выстрелил в человека и услышал крик... Группой, в том числе трое испанцев, кружили по лесу. Надо было переправиться через реку Свирь, что впадает в Ладожское озеро. Обнаружили укрытую лодку, всю дырявую, и под выстрелами в нее забрались. Но в тот момент меня ранило в руку и ногу. Лодка начала наполняться водой, и все—таки доплыли до берега. Ночь, не знаем, вокруг свои или враги. Меня вытащили, совсем не мог ходить. То было 1б сентября 1941 года.  Попал в госпиталь, где провалялся полгода. Рука все равно не действовала, и я уехал на Урал, был там рабочим на бокситовой шахте.
  В Крым приехал в 1968 году, стал оформителем производственно—рекламного комбината облпотребсоюза. Из уходивших со мной на войну испанцев большинство погибли, некоторые попали в плен и потом вернулись на родину. В Союзе осталось всего несколько — один в Риге, трое в Днепропетровске...
  Мой брат Альфредо, с которым вместе приехали в СССР, моложе меня на два года, в 1957 году вернулся с женой в Испанию. Хотя при Франко было туговато — даже с работы выгоняли, когда узнавали, что из России. Сейчас уже никакого предубеждения, живи, где и как хочешь, езжай куда хочешь, никаких проверок. Были бы деньги… Когда закрыли ламповый завод в Барселоне, где Альфредо работал, он ушел на пенсию, жена преподает русский в институте иностранных языков, выучила испанский.

  АДЕЛА ВМЕСТО КАРМЕН

  Каждый, кто  касался в Крыму к испанской теме, рано или поздно слышал совет побывать в Джанкое, в клубе интернациональной дружбы.  Организатора клуба зовут Валентина Николаевна Пэнь. Девять опасных лет культурной революции провела она вместе с мужем в Китае, всерьез интересовалась Восточной Азией, которую хорошо знает и понимает. Никак не предполагая, то когда—то захватит ее судьба совсем другого народа.
  А было то до прозаичности просто. Ирочка Симакова, один из будущих президентов КИДа, а тогда робкая шестиклассница, вдруг открыла для себя знаменитое стихотворение Михаила Светлова про Гренаду. И спросила: “А где же она, Гренада?” Была изумлена, узнав, что написал Светлов свое стихотворение за много лет до того, как стала испанская Гренада, точнее, Гранада, славной своими боями против фашизма. К тому времени уже хранился в недрах музея интернационального братства экспонат — нелегальное издание газеты испанских коммунистов “Хора де Мадрид” (“Мадридское время”) -его привез в Джанкой член Компартии Испании Луис Родригес, живущий в Симферополе.
  Показав газету, Валентина Николаевна рассказала Ире и ее друзьям о героической борьбе республиканцев, с детях, привезенных в те годы в СССР, многие из которых поныне живут здесь, и всем стало интересно. И возникла мысль: а не узнать ли обо всем подробнее?
  Про то я узнал позже. А пока набираю телефон и слышу спокойный голос:
  — Мы с радостью ждем любого, кто интересуется событиями в Испании и нашим музеем.
  ЕдУ В неведомый мне прежде город. И знакомлюсь с седоватой женщиной, погружаясь в мир великой движущей силы, способной пересилить любые материальные и карьерные соображения. Это - обыкновенный интерес.
  Вообще—то не люблю музеи, даже самые знаменитые. Мало что говорят мне вещи, фотографии и газетные листы, запрятанные за неприкасаемым полупрозрачным стеклом - ведь их нельзя потрогать, развернуть, почитать, насладившись пониманием. Музеи интересны людьми, их создавшими или в них влюбленными, и любой экспонат оживает лишь тогда, когда за ним - душа человека.
  А поиск экспонатов - всегда поиск судеб. Однажды В,Н.Пэнь с юными друзьями пришла в Симферополе
к прежде незнакомой испанке. На стене взгляд гостей остановил портрет национальной героини рабочей Испании, сражавшейся за республику в Астурии еще в 1934 году.
- Кто это? - спрашивают у хозяйки.
- Аида де ла Фуэнте, моя сестра.
  Кто мог знать, что сестра знаменитой Аиды, о которой много и подробно писали Алексей Толстой и Илья Эренбург, здесь, с ними рядом?
  Муж Пилар после всех жизненных передряг практически потерял зрение и, когда она демонстрировала гостям многочисленные фотографии, переспрашивал:
 - А сейчас ты какую показываешь?
 - Да ту, где Хусто Родригес… - услышала Валентина Николаевна.
 - А кто такой Хусто Родригес? - не выдержала.
  Он, оказалось, во времена республики был председателем ЦК Союза социалистической молодежи Испании, а затем, в годы
“нашей” войны, погиб под Новороссийском.
 Так потянулась ниточка по изучению судьбы Хусто.
  К одному из испанских фронтовиков Крыма к шести часам вечера должен был прибыть посланец музея на Малой Земле. Всего часа на два того представителя обогнала Валентина Николаевна. Убедила-таки, что там материалы затеряются среди славословий в адрес Генерального секретаря, а у них в музее будут в центре экспозиции. Так в руки кидовцев попала собственноручно написанная Хусто Родригесом программа обучения подрывников. И даже его личная готовальня, оставленная им вместе с вещмешком перед уходом из Туапсе на последнее в жизни задание в марте 1943 года…
  В ту уже давнюю встречу Пилар де ла Фуэнте упомянула, что когда погиб теплоход “Комсомол”, Хусто организовал сбор средств на его восстановление, выпуск специального значка.
  - А как погиб “Комсомол”?
  Потянулась еще одна многолетняя нить - по изучению трудной судьбы экипажа легендарного теплохода.
  Поначалу и нити-то не было, что и как искать, не имели представления. Пока не прибежали воспитанники с ошеломляющей вестью: по телевизору в фильме “Наша биография” говорили про тот самый теплоход, и как мучили моряков в фашистском плену, про то даже роман написан.
Кто-то из ребят выяснил: роман называется “Санта—Мария”, а автор его, писатель из Одессы Иван Петрович Гайдаенко, сам был тогда на борту “Комсомола”.
  В конце 1936 года фашистские пираты потопили корабль в Средиземном море, и 22—летний палубный матрос попал в плен вместе с экипажем. После долгих пыток и издевательств благодаря усилиям Советского правительства моряки были возвращены на Родину. Теперь в музее хранится роман “Санта-Мария” (так называлась крепость в Испании, где они провели 36 месяцев плена) с дружеским посвящением автора.
  А затем удалось разыскать Николая Васильевка Галиченко, бывшего электромеханика теплохода “Комсомол”. Живы, оказалось, шесть членов экипажа, и на стенде я разглядывал как их фотографии, так и погибших.
  Среди искренних друзей клуба интернациональной дружбы и музея — известный советский кинорежиссер и оператор Роман Лазаревич Кармен, автор документальных фильмов о событиях в Испании. Народный художник Борис Ефимов (узнаю знакомую по сотням карикатур подпись) писал: ”Дорогие юные друзья, милые кидовцы! С большим интересом и удовольствием прочел ваше письмо, рассмотрел ваши фотографии и искренне порадовался тому, что, как говорится, не оскудела земля наша молодыми энтузиастами, отдающими свои силы и энергию доброму и благородному делу — заботе о том, чтобы не исчезала память о хороших людях, чтобы не забылись их судьбы, дела, подвиги, жертвы. Само собой разумеется, готов помочь вам чем смогу..,”
  Среди экспонатов музея обратил внимание на белые матерчатые сандалии с подошвой, сплетенной из обыкновенной веревки. Рядом на фотографии обутые в них люди — веселые, размахивающие в воздухе руками и оружием. Внизу подпись: “Гнездо мятежа в Мадриде подавлено!” Такие сандалии — альпаргаты — носили воины испанской республиканской армии. Откуда появилась эта пара обуви в степном крымском городе?   
  Но тогда надо рассказать и про Серна Роке Мартинеса.
  Начал трудиться с десяти лет; с начала мятежа сражался в рядах республиканской армии, с 1939-го - житель Советского Союза. Активный участник Великой Отечественной войны, был комиссаром батальона, бригады, дивизии... Все эти сведения я узнаю из русского варианта написанной им книги “Испанцы в Великой Отечественной войне”. Есть в музее и оригинал книги, изданный в Испании, тоже с дарственной надписью автора. Про него, Серна Роке, впервые сказали В.Н.Пзнь симферопольские испанцы — как про человека не очень—то любезного, поэтому неизвестно, ответит ли он на письмо… Ответил телеграммой: “Встречайте”.
Серна Роке приезжал в Джанкой много раз, и вместе члены КИДа чаевничали и слушали рассказы о далекой стране, о давних годах. А однажды упомянул и про те матерчатые сандалии - альпаргаты. Естественно, захотелось заполучить их для музея. Серна Роке обещал.
  Года через полтора в его новой телеграмме помимо привычного “Встречайте” значилось: “Вас ждет большая радость”. Встретили, привели, пьют чай. “А где радость?” — не выдерживает самая нетерпеливая девчушка. В ответ: “Разувайся!“ Все сразу поняли: “Альпаргаты!” Каждый, кто был тогда в комнате, человек пятнадцать, — наперебой примеряли непривычные башмачки. А гость рассказывал, что обыскал все
магазины Мадрида, знакомых спрашивал - нет нигде, не выпускают давно. Но не мог же он обмануть ожидания своих юных друзей! Поехал в ближайшую деревню — тоже нет. Наконец один крестьянин из давних республиканцев согласился сплести альпаргаты специально для крымских пионеров.
  А еще я должен рассказать про диораму. На ней Каса дель Кампо, один из районов Мадрида. Впервые увидев ее, Серна Роке… заплакал. Это его родные места, он сразу узнал трехэтажное кафе, полуразрушенный дом и рядом высокое здание “телефоники”, почты и телеграфа, где в дни боев размещался наблюдательный пункт.
  Рисовал эту диораму тогдашний ученик средней школы  Олег Попов.   
  Мне повезло: во время разговора в “предмузейную” комнатку зашли два парня, радостно встреченные моей собеседницей. Потом она обернулась ко мне: «Знакомьтесь: это Олег, автор диорамы. Мы лет пять не виделись».
  Началось с пионерского лагеря, где Валентина Николаевна работала вожатой, а среди ее подопечных был Виктор Бабанин, задиристый семиклассник. Вот он, неразлучный друг Олега, пришел с ним вместе, тоже профессиональный художник.   
   Для начала милый Витенька положил дорогой пионервожатой под одеяло колючки. Она их потом в виде букета поставила в вазе в своей палате; а еще он ей — швабру к двери, чтобы по лбу ударила. Правда, обе опасности она, говорит, вовремя углядела. “В отместку” — интересно, как это согласуется с канонами педагогики? - подговорила девчонок ночью… пришить мальчишек к матрацам и простыням за майки и трусики. Утром всем было весело…
  Короче, с тех летних дней старшая и младший стали друзьями. А когда на выставку своих рисунков во Дворец пионеров Виктор привел друга Олега, он тоже вошел в “сферу влияния” Валентины Николаевны и, значит, КИДа. Настолько, что целый месяц днями и ночами рисовал ту самую диораму мадридского квартала в момент сигнала к отражению мятежа фашистов, изучая страну и город по книгам, фотографиям, рассказам.
  - Благодаря такому человеку, как Валентина Николаевна, я проникся любовью к Испании, — говорит мне Олег.
  Об экспонатах музея можно бесконечно рассказывать. Главное — здесь все подлинное. Фото Долорес Ибаррури получено в подарок от редакции журнала “Советская женщина», а свой автограф Долорес поставила собственноручно — по просьбе побывавшей у нее в гостях в Испании Пилар де ла Фуэнте - специально для Джанкойского КИДа.
А красновато-оранжевая земля Испании – дар жителя Москвы Алек- сандра Алексеевича Шукаева, прототипа главного героя пьесы Константина Симонова “Парень из нашего города”.
  Странная фотография: в гостях у обитателей одного из подмосковных испанских детских домов — самолет в виде... сказочного крокодила.   
Разгадка: испанские дети до ужаса боялись пролетавших над ними самолетов - прежде, дома, те всегда сыпали на них бомбы и смерть. Тогда Михаил Кольцов, писатель, автор «Испанского дневника», вместе с друзьями накупил для них подарков, попросил товарищей из журнала “Крокодил” поэффектнее разрисовать мощную машину - и прилетел к ним в гости. С тех пор мирные железные крылья никакого страха у испанцев уже не вызывали.
  На подоконнике музейной комнаты — две невысокие куклы в национальных костюмах.
 - Это Кармен? - показываю на даму в красном пышном бальном платье с веером в руке.
— Все, ну все говорят, что это Кармен. А ее зовут Адела, - шутя возмущается Валентина Николаевна. И я слышу новую не менее любопытную историю — уже не столько поиска, сколько человеческих чувств.
  Вести переписку с бывшим испанским летчиком Антонио Ариасом было поручено пятикласснице Наташе Спасовой. Привез Антонио однажды для музея змблему недавно созданной ассоциации республиканских летчиков, воевавших в годы национально-революционной войны. И одновременно - для Наташи - ту самую куклу.
—  Как вашу жену зовут? — спросила девочка.
- Адела.
 - Ну и ее мы назовем Аделой.
  А когда кидовцы прибыли в Одессу на торжества по случаю 50—летия подвига теплохода “Комсомол”, Антонио Ариас вручил Наташе фигурку галантного кавалера в черном жилете и обтягивающих черных брюках, как и положено испанскому танцовщику.
  - Адела одна скучает. Я ей привез друга, Хосе.
  - Нет, это не Хосе, это Антонио, - упрямо уточнила Наташа.
  Удивительно все-таки: четыре года  помнить про игрушку, подаренную крымской школьнице, чтобы потом порадовать ее новой. Долгие годы «Адела» и «Антонио» как талисманы сопровождали кидовцев во всех их поездках и путешествиях…   
  Действительно, взаимоотношения внутри клуба и с их старшими друзьями вовсе не похожи на стандартные встречи с ветеранами – со скукой во взоре и цветами на прощание.
  За любым живым делом надо искать энтузиаста. Все же есть люди незаменимые. Уйдет такой человек-«душа» - и все постепенно, может, незаметно, но развалится, рассыпется. В джанкойском клубе такой  человек – русская женщина с китайской фамилией Пэнь.
  Небольшой штрих: заинтересовавшись людьми и историей героической страны, она закончила заочно в Москве трехгодичные курсы испанского языка…


  Шли годы, но не уходил мой интерес к жителям далекой страны. И вдруг – новая встреча, совсем неожиданная.


«В  ДАНИИ ТАКОЙ АНТЕННЫ НЕТ»

- Альберто приехал, испанец. Всего на две недели. С молодой женой… Ты хотел его видеть? – сказал мне знакомый из Центра дальней космической связи, что недалеко от Евпатории.
  Да, я хотел снова встретиться с Альберто Кастро Тирадо.
  Однажды вместе с товарищами я отправился в поездку несколько необычную – в Центр дальней космической связи (ныне Национальный Центр управления и испытания космических средств).  Одной из задач исследователей в ту пору была обработка данных, поступающих с летавшего над планетой на высоте от двухсот до двух тысяч километров космического спутника «Гранат». Согласно программе, разработанной учеными нашей страны, Франции, Болгарии и Дании, небесная обсерватория передает на Землю сведения о происходящих в далеких галактиках явлениях в малоизученном рентгеновском диапазоне волн. Одним из результатов работы стало обнаружение ярчайшего неизвестного ранее рентгеновского источника в созвездии Мухи – вероятно, родилась новая звезда. Мы с уважением разглядывали современные вычислительные машины, движущиеся ленты записывающих устройств…
  За одним из компьютеров работал молодой человек, которому явно нелегко было понять наши наивные вопросы – просто потому, что не вполне он еще владел русским. Парадоксально: только для рядовых смертных Центр долгие годы был сокрыт завесой искусственной секретности, но отнюдь не для французов, датчан и других иностранных специалистов, работающих там по совместной международной программе.
  Альберто так оживленно и заинтересованно рассказывал нам об изучении дальних космических тел, так смущенно реагировал на щелчки затвора фотоаппарата, что понравился всем. А потом, знаю, очень хотел получить свою фотокарточку на рабочем месте.
  Но когда снимок был отпечатан и я собрался передать его Альберто, оказалось, что он уже уехал.
  …В своем временном гостиничном пристанище он увидел и узнал меня прежде, чем я его, и приветливо протянул руку. И познакомил со своей симпатичной женой Эвой.
  К счастью, выручил английский, которым понемногу владели все трое, да тот запас русских слов, что успел постичь Альберто. Хотя все равно ему частенько приходилось листать испанско-русский словарь, чтобы понятнее объяснить какую-то мысль.
  В ту пору ему было 25 лет.  Родился в испанском городе Малага, что на берегу Средиземного моря, в автономной области Андалусия. Получив специальность физика, уехал в Копенгаген, где стал научным сотрудником Датского института космических исследований. И уже в этом качестве несколько раз приезжал в Россию.
  - Я исследую рентгеновское излучение звезд и всплески гамма-излучений, участвую в подготовке  будущего полета исследовательского спутника «Спектрум-Х», - говорит мне Альберто.
  - А с чем связана работа в космическом центре в Евпатории?
 - Приезжаю сюда, чтобы использовать большую антенну. В Дании такой нет.
  Понятно. Огромная приемо-передающая антенна, связывающая планету Земля с искусственными космическими объектами, - гордость Центра. Площадь ее зеркала – 2500 квадратных метров, диаметр – 60, высота – около 90 метров. С ее помощью и посылают на спутники нужные команды.
  Наука – дело трудное для понимания даже на родном языке, потому задаю попрос более житейский:
  - Альберто, вы знаете жизнь в Испании, Дании и здесь. Каково главное отличие этих стран?
   Они вдвоем советуются, стараясь четче сформулировать ответ.
  - В Дании очень высокий уровень…
  Языком жестов характеризуя жизнь в Копенгагене, высоко поднимают ладони, родная Испания оказывается где-то посередине, а уж привычное для нас «процветание» - чуть не у самого пола.
  - А что самое лучшее в Испании?
  - Мы умеем наслаждаться жизнью, отдыхать, развлекаться. Мы веселые люди.
 - А у нас?
 - В вашей стране очень красивые места – Москва, Петербург, Бухара, Хива, Крым. И очень добрые люди.
 - Ну а теперь расскажите про Эву.
   Альберто с любовью смотрит на жену и произносит какое-то слово по-испански, потом находит его в словаре и показывает мне. У того слова три значения: «удивительная, чудесная, восхитительная».
  По образованию Эва юрист. Однако в Дании законы отличаются от испанских, работать по специальности она там не может и потому активно помогает мужу в делах научных.
    Эва и Альберто очень заинтересовались моим рассказом о работавшем с конца тридцатых в Евпатории испанском детском доме, где воспитывались дети сражавшихся против режима Франко революционеров и очень хотели бы встретиться с живущими в Крыму земляками…