Чехов и Суворин

        "ЧЕХОВ  СХОДИТ  С  УМА…"               
    Грани полемики  А.Чехова и А.Суворина *

     Появление чеховской «Палаты № 6» вызвало самые разнообразные реакции современников. В откликах и оценках прояви¬лась та или иная степень глубины понимания идейно-эстетической проблематики повести, отношение к творчеству Чехова вообще. «Палата № 6» - как, впрочем, и многие другие его произведения — стала оселком, на котором проверялась способность идти в ногу со временем, с развивающимся реализмом.
   В 1980-х годах стали известны детали очень своеобразной ре¬акции на повесть со стороны   А. С. Суворина. В т. 87 «Литературного наследства» опубли-кованы    дневниковые записи писательницы С. И. Смирновой-Сазоновой, свидетельствующие о рез¬ко негативной оценке повести: «Суворину не понравилась «Палата № 6», он ему (Чехову.- Г.Ш.) и грянул резкое письмо»1/. В подтверждение найденных Н. И. Гитович материалов приведем текст самого суворинского письма к той же С. И. Смирновой-Сазоновой от 28 ноября 1892 года:    «Друг мой милый, чтобы Вы не сомневались в том, что Чехов сходит с ума, препровождаю Вам для прочтения его письмо (в ответ на мой разбор его «Палаты № 6», выраженный мною в письме к нему). Письмо не вполне цензурно, но мы с Вами не малые ребята, и Вы извините меня, что я не зачеркиваю нецензурных фраз»2/. Письмо -  кроме прямого указания на оценку личности Чехова - раскрывает дове¬рительный характер общения Суворина со своей давней сотруд¬ницей и единомышленницей. Недоброжелательность ее к Чехову сквозит в одной из фраз дневника, опущенной в публикации Н. И. Гитович. Излагая содержание чеховского письма, Софья Ивановна отмечает: «Между прочим, есть и такие стро¬ки: «Вы с Григоровичем находите, что я умен. Да, я знаю, что я умен»3/. Вырванная из контекста, чеховская фраза под пером хозяйки дневника компрометирует писателя как человека, по¬терявшего в самооценке чувство меры.
    Об отрицательном отношении Суворина к повести Чехова в общих чертах было известно: «лимонад» хорош, но «нет спирта» (С.5,132). Среди попыток проникнуть в существо суворинской точки зрения определенный интерес представляет очерк В. В. Ер¬милова «Ласковый враг»4/. Некоторые наблюдения над перипетиями «спора о целях» до сих пор не утратили актуальности (особен¬но в выводах о растущей идейно-политической несовместимости Чехова и Суворина). Однако в свете новых фактов эти наблюде¬ния представляются недостаточными: в очерке не нашлось места для выяснения художественно-эстетической специфики оценок Суворина. Каковы идейно-эстетические основания суворинского «разбора»? Чем вызвана столь суровая критика повести («грянул резкое письмо») и убийственная характеристика самого Чехова?
      Наша статья в какой-то мере пытается ответить на эти вопросы, опи¬раясь на архивные материалы о личности, биографии, литературно-критической деятельности Суворина. Мы исходим из признания относительности каких-либо выводов на этот счет: как объект научного внимания историков литературы и журналистики Суворин  долгие  годы был фактически под запретом, чему способствовала резкая оценка  общественной деятельности Суворина со стороны В.И.Ленина.  Поэтому вполне закономерен интерес к Суворину в постсоветское время: опубликована дополненная и основательно прокомментирванная  версия «Дневника» А.С.Суворина. Появились публи-кации как в России, так и за рубежом 5/.   
     Нельзя не учитывать и «затемненности» вопроса, вызван¬ной самим Сувориным после уничтожения своих писем к Чехо¬ву. Отсутствие «прямых улик» вынуждает обращаться к своеоб¬разной реконструкции целого по его частям. Важнейшим усло¬вием такого рода исследований является системный подход.  Попадая в системный ряд, неизвестное теряет свою абсолютность и приобретает характеристики, вытекающие из места этого неизвест¬ного в ряду и характера взаимодействий элементов ряда. Не пре¬тендуя на оригинальность изложенной методики, мы будем от¬талкиваться от нее в конкретном анализе.
     Поставим  уже известную суворинскую оценку («Чехов сходит с ума»)в ряд других его суждений и высказываний. 1886 год: «Поправлять Чехова — значит портить»6/. 1889 год: «Мировоззрение у него совершенно свое <...> оно отличается большим здравомыслием» 7/. 1892 год: «Лимонад» хорош, но «нет спирта»; «не сомневаюсь, что Чехов сходит с ума». Середина 90-х годов: «Самый правдивый писа¬тель. <...> Умен как Некрасов. Наиболее популярные писатели в среднем кругу»8/. 1896год: «Чехов бледен по сравнению с ним» (Тургеневым -Г.Ш.). «Много дано места мелочам жизни, рисов¬ке характеров неважных, неинтересных» (Суворин пишет это о «недостатках» «Чайки» - Г.Ш.)9/. 1902 год: «Уходишь из теат¬ра с удовольствием, освободившись от кошмара, от глупых и пошлых людей, от мелочей, от пьянства, от мелкой суеты и из¬мен. Какая разница между этими сухими сценами <...> и сценами Гоголя и Островского, которые тоже рисовали мелких людей и мелкие страсти. Там юмор очеловечивает всех, здесь противо¬вес - сухость - обесчеловечивает, оглупляет» (это о «Трех се¬страх». - Г.Ш.)10/. 1904 год: «Певец среднего сословия! Никогда большим писателем не был и не будет»11/. «Я любил его как человека больше, чем как писателя» 12/.
      Эволюция суворинских оценок содержит ряд существенных моментов. Это, во-первых, резкий перелом 1892 года: идеальный прежде писатель вдруг пишет нечто, позволяющее воспринять его как «сумасшедшего». Во-вторых, наблюдается тенденция все более высокой оценки «ума» Чехова: от «большого здраво¬мыслия» к масштабу некрасовского ума. В-третьих, происхо¬дит заметная девальвация представлений о размерах «таланта»; характеры «неважные», сцены «сухие». Как результат -  огра¬ниченность общественной значимости творчества Чехова: «пе¬вец среднего сословия».
      Коллизия «ум—талант», занимающая, как это очевидно, не   последнее место в суворинском толковании творчества Чехова, приобретает еще большее значение в контексте чеховского пись¬ма от 25 ноября 1892 года. Здесь писатель, принимая с определен¬ными оговорками мнение о его уме, энергично отвергает попыт¬ку наложить на него схему, оправдывавшую предположение о «Палате № 6» как творческой неудаче. «Григорович думает, что ум может пересилить талант. Байрон был умен как сто чертей, однако же талант его уцелел. Если мне скажут, что Икс понес чепуху оттого, что у него ум пересилил талант, или наоборот, то я скажу: это значит, что у Икса не было ни ума, ни та¬ланта» (П. 5,134).
      Другими словами, Суворин (как и Григорович, вероятно) пришел к мысли, что «ум», «рассудочность» Чехова подавили непосредственность художественного чувства писателя. «Лимо¬над» хорош, но «нет спирта». Эта фраза, кстати, много раз тол¬ковалась по-разному, в том числе неоднозначно, на наш взгляд, понимали ее и участники «спора о целях». Чехов воспринял ее как указание на необходимость большей идейности, пафоса вы¬сокой цели. Суворин же имел в виду ту сторону художественно¬го произведения, которая «опьяняет» совершенством форм, об¬разов, языка. Вот характерное высказывание в этом духе: «Ста¬рая литература теперь, как старое вино» (из письма к П. А. Еф¬ремову в период их совместной работы над изданием Пушки¬на)13/. Таким образом, в споре о целях Чехов и Суворин говорили на разных языках.
      Любопытный поворот вопрос об «уме» приобретает при со¬поставлении суворинских высказываний с текстом «Палаты № 6». «Ум человеческий», как известно, любимая тема размыш¬ления доктора Рагина; вот к каким выводам он приходит: «Ког¬да мыслящий человек достигает возмужалости и приходит в зре¬лое сознание, то он невольно чувствует себя как бы в ловушке, из которой нет выхода» (С.8, 125). Нет ли в суворинском «Чехов сошел с ума» намека на ту пагубу, которая закономерно, по словам чеховского героя, заводит человека в тупик?
      В ответ на запрос Суворина о состоянии здоровья Чехов пи¬сал с иронией: «...Кажется, я психически здоров. <...> Во всяком ра¬зе, если автор изображает психически больного, то это не зна¬чит, что он сам болен. «Черного монаха» я писал без всяких унылых мыслей <...> Стало быть, скажите Анне Ивановне, что бед¬ный Антон Павлович, слава богу, еще не сошел с ума, но за ужином много ест, а потому и видит во сне монахов».   К такого рода «толкованию» Чехова трудно отнестись без улыбки. Однако вопрос об «уме и таланте», затрагивающий ос¬новы творчества как такового, далеко не курьезен. Это очевидно хотя бы из того, какое место он занимал в эстетике и Чехова, и Суворина.
     Еще в 1888 г. Чехову открылась, может быть, самая сущест¬венная сторона облика Суворина: он «представляет из себя во¬площенную чуткость», работает в искусстве «чертовским чуть¬ем». «Он плохой теоретик, наук не проходил, много не знает, во всем он самоучка <...> Будучи беден теориями, он поневоле должен был развить в себе то, чем богато наделила его природа, поневоле он развил свой инстинкт до размеров большого ума» (П.2,297). На отсутствие концептуальности, иду¬щей от рационального постижения мира, указывал в личности Суворина и его друг В. В. Розанов.
     Можно проследить, как литературно-критическая практика Суворина постепенно приходила в соответствие с особенностями его мировосприятия. В 70-е годы - еще под сильным впечатле¬нием традиций революционно-демократической критики - он полемизирует с теорией «вдохновения» А. Григорьева, проводя мысль о неприемлемости ее для театра. Мыслящего, изучаю¬щего жизнь актера он ставит выше талантливого, но идущего от инстинкта. Противопоставляя игру известных исполнителей роли Ивана Грозного Самойлова и Васильева, Суворин писал в одной из рецензий: Васильев — при его «внутреннем огне» - не обладает «твердыми основаниями», ибо «ищет ощупью, инстинк¬том, а не развитым умом» 14/.
     В 80—90-е годы симпатии Суворина меняются. В 1881 г. он видит самобытность русского сценического искусства не в «ра¬циональном творчестве трудолюбивых и образованных актеров, а в стихийно-эмоциональном самородном таланте П.А.Стрепетовой»15/. В 1889 году он видит коренной недостаток игры В.Ф.Комиссаржевской в том, что она «слишком много рас-суждает, когда гото¬вит роли»16/.
     Этот крен от «ума» к «таланту», наитию нашел свое воплоще¬ние в методологии его критических оценок: «Я того мнения, что литературная и театральная критика... не что иное, как передача вкуса, чувства критика, которое он испытывает при чтении произведения или при представлении его на сцене» 17/. В этой переориентации проявились, на наш  взгляд, и некоторые особенности литературного движения 90-х годов, когда эстетика нереалистических течений открыто отвер¬нулась от рационального постижения мира, провозгласив устами Д. Мережковского жадность к «темному и бессознательному в нашей чувственности»18/. Нельзя сказать, что Суворин в это время стоял на позициях символизма, однако и в критике, и в его творческой писательской практике в очень сильной степени сказалась тяга к стихийному, иррациональному, идущему от «таланта» началу. В качестве примера можно сослаться на его рассказ «В конце века» и роман «В конце века. Любовь», где мистика, религиозная символика становятся на место рацио¬нального, разумного постижения проблем современности.
     Глубинная взаимосвязь прослеживается между принципиаль¬ной опорой на «чувство, вкус, чутье» и общественно-политиче¬ской позицией Суворина. Противопоставляя «талант» «уму», Су¬ворин освобождал свои эстетические взгляды от зависимости по отношению к политике. Не случайно Суворин постоянно подчер¬кивал, что «Новое время» и он сам - не одно и то же.
     Таким образом, за суворинской оценкой «Палаты № 6» кры¬лась вполне определенная идейно-эстетическая позиция. Говоря об отсутствии «спирта», о том, что «ум побеждает талант», Су¬ворин призывал Чехова вернуться к «здравомыслию», к «надо жить просто» и «любви к жизни». Формула «преобладания» та¬ланта освобождала бы писателя от обязательств в общественно-политической жизни.
     В споре о «Палате № б» находят свое окончательное разви¬тие и чеховские представления о взаимоотношении «ума» и «таланта». Еще в 1887 г. обнаруживаются следы интереса к этой проблеме. На это указывает черновик письма к Д. В. Гри¬горовичу по поводу его рассказа «Сон Карелина». Чехов обра¬тил внимание на описание сна с точки зрения соответствия их научным данным и был восхищен художественным провидением старого писателя. «Я подумал, - пишет Чехов, - что чутье художника стоит иногда мозгов ученого, что то и другое имеют одни <...> цели, <...> одну природу и <...> со време¬нем <...> им суждено слиться вместе в гигантскую чудовищную си¬лу». В черновике есть и такая фраза: «Способность художников опережать людей науки» (П.2.360).
     В словах Чехова заложена мысль о возможности развития по двум руслам. Первое: признать в творчестве примат чутья художника. Второе: понять творчество как диалектическое единство «ума» и «таланта», научного анализа и художественного чутья. Текст черновика дает возможность предположить, что чеховская мысль ориентировалась на разработку второго пути. Подтверждается это и тем, какое место ум и талант занимают в широко известной «программе свободного художника», изло¬женной в письме к А. Н. Плещеву от 4 октября 1888 г: «Мое свя¬тая святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдох¬новение, любовь и абсолютнейшая свобо-да...»(П.3,11).
     Немаловажно то обстоятельство, что приве¬денные здесь соображения о «чутье художника» и «мозгах уче¬ного» в письме, отправленном Григоровичу, не использованы. Почему? Возможно, Чехов в какой-то мере сомневался в их справедливости, а возможно, не посчитал нужным писать Григо¬ровичу о том, с чем тот заведомо не согласен. Так оно и оказа¬лось. В споре вокруг «Палаты № 6» Чехов выступал против Су¬ворина и Григоровича, против их представления об «иссушаю¬щем уме», отстаивая тот ум, который открывает глаза на «бо¬лезнь» и пустоту современной общественной жизни. Идеалом Чехова становятся художники, у которых каждая строчка про¬питана «сознанием цели» и у кото¬рых, кроме жизни, какая она есть, «чувствуете еще ту <...> какая должна быть...» (П.5,133). Сознание и чувство художника в их нерасторжимом единстве определяют пафос новой жизни, новой цели, которые «пленяют» читателя.
      В оценке Суворина («грянул резкое письмо», «сошел с ума») присутствует крайность, в которой нашло отражение нечто глу¬боко личностное. Возможно, это чувство неопределенных на¬дежд, но возможно и другое. Известно, с какой ревностью он встречал каждое новое произведение Чехова. «Я Иванова хоро¬шо понимаю, потому что, кажется, я сам Иванов», — так в пись¬ме к В. Н. Давыдову передано Чеховым суворинское отношение к центральному лицу пьесы. Увидел Суворин себя и в «Лешем». «Ваша очередь еще впереди», — ответствовал Че¬хов.
     Без сомнения, Чехову хорошо была знакома судьба Сувори¬на. Он сознавал типичность этой во многом необычной фигуры и не раз побуждал старого журналиста написать автобиографи¬ческий роман. Роман так и не был написан: это была бы история падения героя. Письма Суворина к уже упоминавшейся С. И. Смирновой-Сазоновой раскрывают сущность духовной дра¬мы бывшего «бедняка» и «демократа». Суворин питал к ней бо¬лее чем дружеские чувства и был, судя по всему, предельно от¬кровенен.
     Огромную роль в метаморфозе Суворина сыграл 1881 год. Кризисные события всколыхнули в издателе «Нового времени» старые либеральные дрожжи: революция, конституция... Приве¬дем ряд его высказываний этой поры. Мы опираемся здесь толь¬ко на частные высказывания; о своих публичных выступлениях он сам писал в апреле 1881 г.: «...Лжешь, лжешь и даже сам не знаешь, что лгать» 19/.
     О революционерах (по поводу того, что Лорис-Меликов и Баранов якобы хлопочут перед царем за Кибальчича — «он сим¬патичнее других»): «...У него свой дом, в доме кабак — так поз¬волил кабатчику торговать до 4 ч. утра... таких превосходных ве¬щей разметано повсюду множество».
    Об интеллигенции: «Интеллигенция вступает в крайний пре¬дел апатии».
    О себе: «Читал все это я (материалы прессы о еврейских погромах. - Г. Ш.), и нисколько  мне  не  жаль.  Так следует,  та¬кая  полоса  пришла.  Н а д о  б ы т ь 
п р о с т о   з р и т е л е м». «Черт ли в нас, когда мы не годимся сов¬сем и когда личное счастье, личный покой более всего нас зани¬мают. На меня нападает какое-то ожесточение и против себя, и против других, а затем полнейшее равнодушие ко всему на свете. Сгорел, как полено дров...»20/.
     0 будущем: «Ничто не уведет меня <...> Завтра ничего не бу¬дет. О консти-туции или о чем подобном не думают и не мечта¬ют и надежд не дают. Боятся народных бунтов»21/. Через пол¬года в оценку будущего вносится корректива: «...Нас ждет ре¬волюция, - я в этом не сомневаюсь»22/.
     Письма Суворина к С. И. Смирновой-Сазоновой -  интерес¬ный документ эпохи второго революционного подъема. Они сви¬детельствуют о противоречивости позиций даже тех, кто стоял по правую сторону баррикады. Но нас в данном случае интересует духовная коллизия Суворина, сущность пережитого пере¬лома, его итоги.
      Суворин, как это видно, обостренно чувствовал кризисность ситуации. Он ощущает необходимость преобразований (симпа¬тизируя конституци-оналистам), но полон сознания обреченности надежд общества: завтра ничего не будет. Почему? Интеллиген¬ция охвачена апатией, пассивна, равнодушна. Но не только это. Интеллигенция, по мнению Суворина, утратила те моральные  качества, которые могли бы обеспечить общественный прогресс. Полюбуйтесь на Кибальчича: революционер, а дозволяет мирое¬ду-кабатчику круглосуточно спаивать народ. Проявление общей апатии Суворин чувствует и в себе: сгорел. Каков же вывод? Он прямо или подспудно присутствует во всех рассуждениях: быть наблюдателем, быть з р и т е л е м. Зло творится, организм реагирует (нападает ожесточение на себя и других), затем - равнодушие.
     По истечении времени осознается неизбежность революции (причины, из-за которых боятся народных бунтов, не устране¬ны), но Суворин уже примирился с неизбежностью зла и — пря¬мо или косвенно — становится, используя чеховское выражение из «Палаты № 6», «частицей необходимого социального зла».
      Позиция наблюдателя, зрителя декларируется Сувориным до конца жизни. Он постоянно напоминает, что «Новое время» са¬мо по себе, а издатель - сам по себе. Своеобразный «уход» в мир литературы и театра — явление того же рода: «Я не поли¬тик, не редактор политической газеты, не экономист — я люблю только литературу»23/. Правда, темперамент публициста еще проявляется, и порой очень бурно, но это просто свойство нату¬ры, а не идейная убежденность, азарт, а не идейная неприми¬римость.
     Ставя вопрос об отношении Суворина к «Палате № 6», мы не задавались целью отыскания биографических и иных па¬раллелей между ним и чеховскими героями. Другими словами, проблему прообраза мы не ставим. Нас интересует возможность установления типологических соотношений духовных коллизий Суворина и Рагина как людей 80-х годов. Суворин как ре¬альная личность и Рагин как художественное обобщение пришли к однотипной идейной и психологической позиции наб¬людателя. Как Суворин, так и Рагин полагают, что с «Пала¬той № 6» - страшной российской действительностью - можно сосуществовать. Художественная логика чеховской повести опро¬вергает такую возможность.
       Сторонний наблюдатель Рагин — «частица», «винтик» ма¬шины насилия -  становится жертвой этой машины. Закономер¬ность такого превращения очевидна. Однако она приобретает силу объективной закономерности, всеобщего закона. Го¬воря о другом пациенте шестой палаты - сумасшедшем Громо¬ве, Чехов не случайно обращает внимание читателя на следую¬щее обстоятельство. Громов при всех своих прогрессивных взгля¬дах был судебным исполнителем, т. е. так или иначе также является винтиком бесчеловечной машины насилия. Повторяе¬мость судеб Рагина и Громова несет в себе отрицание случайно¬го момента: это закон жизни, тем более ужасный для «наблюда¬телей», говорящих лишь о косвенной своей причастности к об¬щественному злу.
     Трудно, невозможно прийти к выяснению всех мотивов су¬ровой оценки чеховской «Палаты № 6». Тем не менее очевидна та пропасть, которая разделяла, несмотря на внешне дружеские отношения, идейно-художественные принципы Чехова и Суво¬рина. «Палата № 6» способствовала обнажению этой пропасти. «Сошла с ума» - так, вероятно, Суворин мог бы сказать всей уходящей вперед русской реалистической литературе.

                Сноски:
* Статья впервые опубликована под заглавием  «Грани полемики» в  сб.: Творчество А.П.Чехова. Особенности художественного метода. Вып.1У. Ростов-на-Дону. 1979. С.77-86. Дополнена и доработана.

1. Записи о Чехове в дневниках С.И.Смирновой-Сазоновой. Публикация Н. И. Гитович. «Лит. наследство». Т. 87. М.,1977.  С. 305.
2.   ИРЛИ, ф. 285, ед. хр. 217. л. 44.
3.   ИРЛИ, ф. 285, ед. хр. 217.
4.   Ермилов В. В. Избр. работы в 3 томах. Т. I. М.  1955.
5.  См.: Суворин А. С. // Очерки истории русской театральной кри¬тики. Вторая половина XIX века. Л., 1976;    Соловьева И.  Н., Шитова В. В. А. С. Суворин: портрет на фоне газеты // Вопросы литературы, 1977, № 2; Динерштейн Е.А. А.П.Чехов и А.С.Суворин // Книга: Исследования и материалы. Сб.1У. М.1987; Нымм Е.  К вопросу о личных взаимотноошениях  А.П.Чехов и А.С.Суворина в  1880-е гг. // Русская филология. 9. Сборник научных работ  молодых филологов. Тарту. 1998; Бушканец, Лия. Газета «Новое время»  и споры о А.П.Чехове 1900-1910-х гг. // Молодые исследователи Чехова. Вып.3. М. 1998.
6.  Исторический вестник, 1909. № 8, с. 504.
7. Новое время, 1889, 6 февраля.
8.  Литературное наследство. Т. 68. А. П. Чехов. С. 488.
9.   ИРЛИ, ф. 285, ед. хр. 217. л.  117—118.
10. Суворин А. С. Дневник. М.—Пг. 1923, с. 284.  Там же,  С.284.
11.«Лит. наследство», т. 68. А. П. Чехов, с. 485.
12. Чехов А.П.. Полн. собр. соч. в 30-ти т. Письма, т. 2. С. 402.
13. ИРЛИ, ф.  103, оп. 2, ел. хр. 70, л.  16.
14. Письма А. С. Суворина к Розанову В. В. Спб. 1913.
15. Суворин А. С. Театральные очерки. Спб. 1914, С. 64, 302.
16. Очерки истории русской театральной критики. Л.,  1976. С.  259
17. Новое время, 1899, 23 янв. № 8228.
18. Театр и искусство.  1907, № 16. С. 270.
19.  Мережковский Д. Полн. собр. соч. Т. 15. М.-Пг.  1912. С. 249.
20. Суворин А.С.  Письмо к С. И. Смирновой-Сазо¬новой от 4.4.1881г.  ИРЛИ,    ф. 285, ед.    хр. 217,   л. 25.
21. Суворин А.С. Письмо    к    С.    И.    Смирновой-Сазоновой    от 16 окт.  1881 г.  Там же,    лл.  28—29.   
22. Суворин А.С. Письмо к С. И. Смирновой-Сазоновой от 7 февр. 1882 г. Там же, лл. 43.
23. Суворин А.С. Письмо к К. А. Скальковскому от 18 авг. 1890 г. ИРЛИ, Ф. 285. Ед. хр. 8671/Х/Х б. 48, л. 1.


Рецензии