Книга аффектов и дыхания

(из романа Book of Books)

4:23. В эту ночь я снова не могу уснуть.
Конец августа.
Я лежу и молчу, уставившись в потолок.
Мои мысли спутаны.
Я не могу разобрать ни одного слова из бесконечного набора пропущенных через сознание, а также не дошедших до него мыслей. Я подхожу к открытому окну.
Несмотря на духоту в комнате, за окном почти холодный ветер. Я вижу погруженный в сон город, плывущий где-то вдалеке по небу, как какой-нибудь базовый корабль инопланетян. Линии горизонта в этот час не существует. Безотчетная тревога, страх и тоска одновременно. Но я буквально вижу ветер. Он пробегает по двору, эстетски колыхая деревья и звезды. Обветренные губы автомобилей и бездомный свет муниципальных контор. Я набираю в легкие побольше воздуха и вдыхаю ветер.

Дышать. Просто глубоко дышать. Вдох-выдох, вдох-выдох. Запах ветра всегда пробуждает во мне воспоминания детства. Ночь всегда пахнет детством. И каждый мой сеанс дыхания лишний раз подтверждает эту странную связь. Дыхание по ночам, когда все пропитано воздухом, идущим прямо из сновидений спящих.

Обычно днем никогда не замечаешь своего дыхания. Ты просто дышишь на фоне разворачивающейся вокруг тебя картины жизни. Твое дыхание предметно, оно составляет часть твоей собственности, твоей среды обитания. Ты манипулируешь своим дыханием, как при операциях на рынке ценных бумаг. Ты посвящаешь свое дыхание своему настроению и благосклонному отношению близких людей. Ты окружен свидетелями твоего жизненного пути, мельчайшие обстоятельства которого сидят у них в памяти. Ты и не замечаешь, что являешься рабом подробнейшего архива о себе, хранящегося в тысячах окружающих тебя голов, ожидающих от тебя определенной индивидуально-личностной отдачи. Твое дыхание заложено в оплату денно и нощно множащихся социальных счетов, предъявляемых твоему Я. Твое дыхание зарифмовано и запротоколировано. Твое дыхание измерено и поставлено на учет. Твое дыхание – просто физиологический процесс, не сопровождающийся никаким единением с твоим Я, замурованным в круг предписанного поведения.

Ночью же человек остается один на один со своим существованием. Он сбрасывает с себя маски и может, наконец, насладиться разговором с самим собой без свидетелей. Ночь как долгожданное свидание с собой. Человек – это всегда оборотень наоборот: днем он кровожадное чудовище, ночью - человек. И ему приходится приложить все усилия, чтобы скрыть от всех, что по ночам он еще бывает человеком.

Ночь возвращает человеку себя. А жизнь начинает осознаваться как поток, беспрестанно меняющий свой состав. Дыхание начинает просыпаться и прорастать в человеке. Космос резонирует в тебе, передавая свой импульс витальности. Теперь вся твоя жизнь всего лишь длительность, на фоне которой разворачивается очищенная от всевозможных ментальных мотивов всемирная история дыхания. Беспредметность дыхания, воплощающаяся в едином вдохе, прокатывающемся по всей планете и откатывающемся выдохом. Сознание, погруженное в Абсолют, подобно чаньскому сатори. Единственный из известных нам механизмов соединения рождения со смертью.

Отсутствие всякой мысли о моральном и аморальном. Ее отношение ко мне напоминает безразличие бога, посылающего солнце и дождь, благоденствие и голод, счастье и горе без оглядки на человека.

Можно ли ради любви перешагнуть через мораль? Нравственный закон всегда был и остается акробатическим трюком, огненным кольцом, через которое мы прыгаем туда и обратно, как цирковые хищники или клоуны. Хотя любовь и выше всякой морали, что-то нас по-прежнему в ней смущает. Ни одно существо, даже самое любимое, которое платит тебе тем же, никогда не принадлежит тебе совсем. На жестокой земле, где влюбленные часто умирают врозь, а рождаются далеко друг от друга, полное обладание другим существом, абсолютное единение с ним невозможно. Все мы просто жалкие омерзительные гусеницы, ожидающие своего часа превратиться в бабочек.

Мы, время от времени отрицающие свою личность, подобно тому, как некоторые животные в борьбе с врагом оставляют некоторые члены своего тела внезапно ампутированными.

Как только я начинаю приближаться к концу пишущегося романа, меня начинает охватывать невыносимое сомнение в полезности того, что я делаю. Я, строящий из себя борца за идеалы, а на самом деле – измученная и истерзанная душа, блуждающая на грани отчаяния.

Вероятно, бегство в мир с его мирскими делами и самоубийство – лишь разные формы страха перед самим собою, перед правдой о себе. Прогрессирующая ранимость, присущая, как правило, незрелой юности. Моя мудрость ненадежна, сомнительна и похожа на сон.

Но иногда мне все же удаются чудеса.

Я постоянно мучаюсь, я просто не знаю, почему я так безжалостно выставляю себя напоказ. Видимо, мой вызов обществу – следствие чрезмерного внутреннего напряжения, преодолеть которое в одиночку я не в силах.

Ни на секунду не прекращающая крутиться в моей голове сцена из одного недавно увиденного мной фильма. Близнецы, которые никогда не видели друг друга, должны встретиться в аэропорту. Один из близнецов давно уже сошел с эскалатора и уже впритык подходит к встречающему его другому близнецу. Но они проходят мимо друг друга. Несколько минут растерянных взглядов по сторонам. Близнецы, похожие друг на друга как капля воды, практически в упор глядящие друг на друга, – никак не могут друг друга узнать.

Как много в последнее время развелось людей, заменяющих при разговоре о себе слово “Я” на слово “Это”. Обычно это происходит вследствие деперсонализации, которая присуща всем критически мыслящим людям. Так, рассказывая Другому что-то, мы всегда подменяем его слушающим собой.

Я это скорее всего не я, который действует; я вижу себя действующим, я слышу себя говорящим, но это говорит кто-то другой, это машина, которая говорит за меня.

Окна, окна, окна. Бесконечная цепь окон. Здания, погружаемые во влажность темноты. Все уже вернулись с работы, разогревают ужин или пьют кофе, читают журналы или смотрят телевизор. Наступает время досуга. Когда жизнь часами отмораживается после криогена профессиональных обязанностей. Зажигаются окна. Начинается просмотр. Я сижу возле своего окна и наблюдаю за окнами здания напротив. Я словно герой хичкоковского “Окна во двор”. Передо мной целые соты окон. И каждое окно – длящийся годами телесериал. Я наблюдаю как переодеваются пожилые женщины, растерянно заглядывающие в трюмо и разочарованно обхватывающие свои телеса там и сям. Вот она надевает халат, удобно размещая под ним свою обвислую и тяжелую морщинистую грудь с омертвевшими сосками. Она носит дорогое белье. Она думает, что это ее спасет. Но ее тело переваливается с места на место подобно мясному фаршу. Она гасит свет и незаметно подходит к окну. Она смотрит в мою сторону. Она приоткрывает халат. Под ним вываливающийся далеко наружу колышущийся живот, который она всеми силами втягивает в себя. Ее глаза горят огнем, но это огонь увядания, это огонь, лишенный потрескиваний желания, пропитанного живительными соками здорового соития. Это потухший вулкан.

Вот забавляются сестрички. Они кидают друг в друга подушки и подпрыгивают на кровати, обнажая свои взрослеющие не по дням трусики. Они делают друг другу новые прически и гладят друг друга по голове. Они измеряют друг у друга обилие волосков на лобке. Они щекочут себе пипки и радостно хлопают в ладошки. Это нежные создания. Придет время и они обзаведутся настоящей ****ой. Этим станком, клепающим взрослых и детей. Началом всех начал. У них в кроватках по плюшевому мишке. Они укладывают с собой спать всякие игрушки, помягче и попушистей, они экстатично обнимают свои игрушки, не находя еще в себе возможностей разрядки либидо. Они зажимают игрушки между ног, интуитивно чувствуя, что все эмоции генерируются оттуда. По ночам они до онемения сосут свои пальчики, неосознанно раздражая ногтями свое небо, погруженное в набитый сладострастной слюной ротик.

Тут же молодые пары, ебущиеся по семь раз на дню. Иногда прямо на ходу. Она моет посуду, а он пристроился к ней сзади и ну ее чпокать. Иногда, задрюченная, она в порыве смешанных чувств роняет посуду, и они улыбаются друг другу и начинают все заново. Теперь он читает на диване газету, а она садится ему на пах и трется ****ой о вздымающийся член. Он ужасно устал на работе, и она это знает. Но ей нужно отъебать его до кипения мозгов и оставить его вялиться в лучах заходящего солнца, бьещего ему прямо в глаза и отнимающего у него веру в гармонию брака. Декорации меняются – они в спальне. На ней шелковое соблазнительное белье. Он смотрит на нее с некоторой долей страха в лице. Его сердце учащенно бьется. Она еще не исчерпала лимит его гиперсексуальности по отношению к ней. Она еще продолжает оставаться мечтой, которую можно выебать в любой удобный момент. Здесь и любовь, и обещания, и вся предыдущая история их взаимоотношений. Она постоянно меняет позы. Она любит поэкспериментировать. А ему лень отрывать задницу с кровати. Она укладывает его на себя и он устремляется в ее недра, подобно шахтеру. Она сладко посапывает, подставляя ему то одну то другую грудь. Теперь она стонет, кряхтит, кричит, ругается и царапается, она пытается дотянуться языком до его мочек, а затем делает резкое движение головой и буквально погребает его под своей вспухшей и влажной грудью. Она дергает его за уши, и он начинает переходить к финальной части. Он крепко держит ее за ягодицы и по-каннибальски орет, словно пытаясь разорвать ей жопу на две части. Она помогает себе пальцами и теперь ее ****а напоминает глубокую уродливую и неизлечимую ссадину, безостановочно хлюпающую и покрытую обветренными выделениями. Он работает так быстро и напористо, что у него судорогой сковывает мышцы таза. Они превозмогают боль и тахикардию. Еще немного и – по их телам разливается счастье, насыщающее их разъяренные тела ощущением невероятного покоя и выполненного долга. Теперь им надо принять душ. Они идут в душ вместе. Дальше их не видно. Весь следующий вечер они будут смотреть телевизор. Причем он до последнего не уберет воткнутой в ее ****у кисти, а она свернется калачиком и начнет вспоминать свое детство, усеянное мечтами о плюшевом мишке с длинным членом. Следующее утро снова начнется с того, что он даст ей в рот. И она настроит его опции на здоровый рабочий день, полный оптимизма и веры в неисчерпаемость источников удовольствия.

Автор. Я всегда хотел быть автором. Я и не подозревал, что это такое. Тогда я вообще много чего не знал. Сегодня моя жизнь не что иное, как некий паззл воспоминаний. Сегодня мое счастье – не что иное, как некий паззл чувств. Сегодня мое творчество – не что иное, как некий паззл разочарований. Такова жизнь художника. Мое счастье всегда было неполным, точно так же, как и мои провалы всегда были половинчатыми. Когда пишешь книгу, то обычно работаешь 24/7. Просто приходится переселиться в книгу и жить там. Эта титаническая работа по перестраиванию мира продолжается и после того, как сделано все, что возможно и невозможно. Возводить книгу вокруг места своего обитания очень сложная и местами непосильная работа, в особенности еще и потому, что демонтировать книгу еще сложнее. Для испытания новой книги всегда нужно расчищать новый полигон. Приходится избавляться от ставших уже достаточно дорогими тебе вещей. На месте старых слов появляются новые, на месте старых мыслей появляются новые, на месте старого меня появляется новый я. Мне это всегда напоминало работу на рудниках. Когда бьешься целую вечность прежде чем тебе в руки попадет какой-нибудь драгоценный камешек. С одной стороны ты рад ему, но когда первоначальная эйфория проходит, начинаешь понимать, что его ценность не соответствует твоим суммарным усилиям на его добычу. Ты начинаешь понимать, что большая часть времени растрачена зря, и это не дает занять стихийно появившемуся удовлетворению какое-либо важное место в твоей жизни. Но раз столько времени уже угрохано, то оставлять все это еще большая глупость. Кто знает, может когда-нибудь что-нибудь заставит наконец выйти тебя из пещеры. И устремить свои шаги к живительному свету, а не драгоценному мраку. Именно с такими чувствами я сажусь за очередную интуитивную головоломку, которую и пытаюсь привести к более или менее рациональному виду. Я хватаю слова и грунтую ими холст романа. Но они пока бесцветны, они всего лишь отправная точка, это исходня база данных для декодирования гетерогенных цепочек хлещущей из моих органов восприятия информации. Затем я обрызгиваю бесцветную словесную массу краской всевозможных концепций и идей. Я работаю как Джексон Поллак. Поэтому я считаю свою работу удавшейся только, когда за словами можно увидеть цвета. Я просто литературный художник, не имеющий своей мастерской и делающий зарисовки где попало. Очень часто мне не хватает денег на книги, которые служат мне тюбиками с масляной краской. Поэтому чаще мне приходится работать с подручными предметами. Я делаю что-то из ничего. Поэтому я в каком-то смысле очень горд тем, что реально создаю прибавочную стоимость. Правда, мое производство совершенно невозможно назвать безотходным. Более того, я очень активно засоряю окружающую среду. Я просто мечтаю, чтобы в один прекрасный день мою продукцию назвали экологической катастрофой для умов пытливых и критических. Мне просто необходимо запустить человека в города, сконструированные умозрительной абстракцией. Пока я иду на ощупь. Но недалек тот день, когда каждому из свободолюбивых я смогу вручить по собственному солнцу. Мне нужно очень многое вам сказать. Сейчас, например, я пытаюсь сказать о чем-то близком и неуловимом. В какую же книгу это включить? Все же я решил, что нет ничего ближе к творчеству, чем аффекты и дыхание. Аффекты и дыхание как возбуждение и торможение. Не знаю. Может, так оно и правильнее всего. Так много ассоциаций. Итак. Старт дан. Надеюсь, все готовы. Расположитесь поудобнее. Если поблизости есть какая-нибудь домашняя тварь – прогоните ее на хрен. Мне нужна тишина. Вы нарочно это делаете? Anyway. Я начинаю. На этот раз я попытаюсь написать букварь. Азбуку букв, которых мы никогда не видим в определенных словах. Азбуку фильмов, которые мы никогда не видим в определенном фильме. Азбуку тел, которые мы никогда не видим в своих телах. Азбуку чувств, которые мы никогда не видим в своих чувствах. Азбуку безобразий, которые мы никогда не видим в своих безобразиях. Этот список можно продолжить до бесконечности. Так что продолжите его сами до того места, до которого захотите. Зачем я снова ввязался в эту пытку? Даже не знаю, что ответить, - вы меня смутили. Наверно для меня литература что-то типа военной экипировки. Я надеваю литературу, чтобы быть не слишком заметным для противника и наиболее безопасно вести свой бой. Сейчас неординарной литературной формой мало кого удивишь. Нынешнее поколение художников наглухо замуровано в свой язык. От языка как средства выразительности до языка как средства заразительности. Роман для меня все равно что простуда, которую можно подхватить на улице, в транспорте или в каком-нибудь помещении. И я болею, стараясь побольше потеть и пить лекарственных препаратов в виде книг. Иногда наступает приступ вербальной мокроты, которую я, скрючившись над умывальником компьютерного стола, хрипя отхаркиваю. Если копнуть глубже, то этой макротой окажется вся гадость, скопившаяся во мне за время моего литературного простоя. А когда простуда кончается, я чувствую огромное облегчение. Все просто. Я просто включаю какую-нибудь музыкальную дикость, беру в руки Роман и в каком-то бесстрастном созерцании раскуриваю его, как кальян.

Я изучал теорию принятия решений, когда работал над диссертацией. Но это не дало мне ничего особенного, кроме утопичной возможности структурирования неструктурируемого. Вероятно, все обстоит намного сложнее, чем может показаться уже с 1000-го взгляда на проблему. За все годы принятия решений, я уяснил для себя одну вещь, которая, вполне возможно, окажется полезной и для вас. Хотя. Никогда не придавайте особого значения чужим советам. Поступайте так, как велит ваше сердце. Да если это окажется в конце концов неправильным. Дело в том, что к наиболее правильным решениям невозможно прийти никак иначе, как через серию неправильных. Вначале я еще думал о решениях как усвоенных советах, а потом переиграл. Вероятно, так и следовало поступить, поскольку вещи, которые мы хотим поставить на свое место, начинают заявлять об отсутствии такого места вообще. Тут главное не поддаться их очарованию и продолжать начатое. Ведь не вещи ищут свое место, а место ищет свои вещи.

Романтики как вымирающий вид животных. В условиях современных массовых облав на романтиков, распознать романтика даже среди своих знакомых достаточно сложно. Дело в том, что унать, что ты романтик можно только от других. Настоящие же романтики, узнав от других что являются романтиками, попадают в ужаснейший переплет – каждый новый день для них становится в тысячу раз сложнее предыдущего. Некоторые люди, выросшие в чрезмерно гуманной среде, так и умирают, даже не узнав, что всю жизнь были романтиками.

В одной из книг я обнаружил систематизацию отличительных черт романтика.
Человеческое “Я” для романтика есть нечто автономное, отличное от общества, культуры, убеждений, ценностей, короче – от всякого другого. Романтическая личность и общество находятся в состоянии постоянного и неустранимого конфликта друг с другом. Общество подавляет и нивелирует индивидуальность, включая ее в систему стандартных, безличных ролей и отношений (отчуждение). Всякий социальный успех человека означает его поражение как личности, а то, что кажется неудачей, оборачивается успехом. Романтик-индивид может спасти и сохранить свое “Я” только поддерживая отчуждение между собой и миром. Он должен постоянно уходить, скрываться от людей, изобретать для себя какие-то новые антироли, недоступные остальным. Это могут быть путешествия в отдаленные местности, уединенная жизнь в горах или на необитаемом острове или внутренние, психологические путешествия – в прошлое или вглубь собственной психики. Но это обязательно должно быть нечто трудное, опасное, недоступное для других. Поскольку физическое пространство ограничено, для романтика наибольшую экзистенциальную ценность имеет внутреннее, духовное пространство, уход в себя. Кьеркегор говорил, что его уединение лишь результат того, что самым интересным человеком среди всех знакомых ему людей оказался он сам. Романтическая личность всеми фибрами души жаждет человеческого тепла, интимности, самораскрытия. Культ всепоглощающей любви и интимной страстной дружбы – неотъемлимые признаки романтизма. Но в силу общих законов отчужденного мира и/или собственных психологических черт потребность романтика в интимности никогда не удовлетворяется; он всегда живет в состоянии одиночества, трактуемого одновременно как величайшее несчастье и как нормальное состояние всякой возвышенной души. Хотя человеческое “Я” – совершенно особая психологическая и духовная реальность, оно множественно. Трудности же самореализации, а также поиски подлинного существования большей частью связаны с невероятной многогранностью романтической личности. Так у Гофмана и других романтиков персонажи произведений множатся прямо на глазах. И среди всех этих копий, как правило, всего имеет место только одна актуализация. Однако, этот единичный случай самореализации не только не лишает значимости остальные копии, но наоборот, - активно эту значимость дополняет. Таким образом, многогранность “Я” романтика всегда обречена на провал, поскольку актуализируется частично. Такой исход обнажает перед романтиком ограниченность собственных возможностей, вызывая столь же острую неудовлетворенность собой, как и окружающим миром. Встреча с суровой действительностью превращает многогранность личности романтика в кладбище несбыточных надежд, каждое из которых имело все шансы изменить историю. Однако именно эта неудовлетворенность и невостребованность позволяет романтику причислить себя к героям, а свой жизненный путь рассматривать в качестве цикла унижений, оскорблений и, наконец, экзекуции непризнанного бога.

Самый раскрученный и, возможно, единственный вопрос - Что делать?

В некоторых вещах мы достигли практически недостижимого автоматизма. Массовость стимулов и массовость реакций. Мы уже не ищем ответов на вопросы. Это мне напоминает игру “морро”, о которой писал Тейлор в своей известной “Первобытной культуре”. Когда несколько человек называют количество показанных кем-то со стороны пальцев. Выигрывает тот, кто назовет точное число раньше всех. Поэтому все отвечают как можно раньше того, как станет возможным увидеть реальное количество показанных пальцев. Это почти все равно, что играть в кости. Кости без костей. Люди без людей. Идеалы без идеалов. Блокноты в вычеркнутых и наспех записанных именах. Конформизм и звенья власти. Мы посреди людей, эволюционировавшихся в собак, увивающихся за каждым, от кого можно ожидать кусочек косточки. Мы среди людей, подыхающих от семейных забот и тотальной необходимости в принижении своих человеческих качеств. Секс везде кроме как в самом сексе. Секс как ностальгия по сексу. Секс как исповедь человеческой теплоты – развенчанный миф, тупик, в который зашло наше мировосприятие. Машинизация отношений. Главное и зависимое в стертых различиях. Спекулятивная идеология и нищета философии. Мы в огромном напряжении разбирающие каракули нашего жизненного пути. Я продолжаю свой путь среди вузовских троллейбусных остановок и элитарных новостроек. Здесь обитают сексуальные телочки всех возрастов и оттенков цвета. Обстановка в духе Ли Бо. Весь берег в цветах лотоса. Юные девы рвут их. Среди кустов в чаще листьев сидят они, собирая предзакатные цветы в свои колени и шаловливо перебрасываясь шутками. Лучи солнца золотистой пряжей опутывают их станы. Ясная вода отражает их одежды, их дивные очи. А ветер, лаская, подымает лисею их рукавов и уносит с собой чары их ароматов. Я скачу посреди рощи ветвистых ив. Мой конь заржал тревожно и поскакал, топча разлитые по всему берегу цветы. Прекраснейшая из дев следит за мной долгими взорами. Ее гордая осанка - только ложь. И в блеске ее больших глаз бьется тревога ее сердца.

Еще. Вот еще одно из словечек, выхваченных из ее пасти как говорится с пылу с жару. Ей всегда чего-то не хватает. Еще, еще, еще. Причем ей не хватает только чего-то материального. Например, я уверен, что она хотела бы быть еще красивее или еще сексуальнее. Поэтому она так часто и меняется до неузнаваемости. Это синдром “еще”. Еще жизни, еще секса, еще власти, еще доверия, еще возможностей покапризничать. Однако, насытить эти достаточно духовные потребности в ней возможно только с помощью материальных стимуляторов. Хорошую еблю ей может заменить красивая новая шмотка. Хорошее настроение у нее всегда бывает связано с получением зарплаты. Недопонимания она глушит табаком и алкоголем. Быть красивой для нее значит иметь возможность зарабатывать легкие деньги. Она всегда работает. Когда говорит, слушает, ходит, спит, бегает по магазинам, смотрит телевизор, чешется, улыбается, чистит зубы, ****ся. Основная часть ее личности находится на поверхности ее бытия, поэтому начинаешь думать, что у нее нет психики. Все психические реакции выверены до автоматизма. Она профессионал.

В последнее время со мной происходит невероятное. Вчера, когда я встал ночью и пошел поссать, я буквально затылком почувствовал, что на меня со стены смотрит что-то усатое и ползучее. Это была ее ****а, которая приползла сюда откуда-то из-за плинтуса. Она приползла на запах моего остаточного магнетизма, который питает ее неистовство и генетализирует цвет ее глаз. Глаза – это перископ ****ы. Я всегда ее представлял атомной подводной лодкой.

Временами я похож на экзорциста, изгоняющего бесов из ее ****ы.

Я никогда не мог понять интерес девок к иностранным языкам. И только теперь начинаю понимать, что перевод – бессознательное стремление всех женщин. И в самом деле в переводе им нет равных. Достаточно уже того, что они умудряются перевести сперму в человека.

Что я делаю, когда чувствую холодное безразличие, унылое однообразие и воинствующую антиволшебность окружающего меня мира. Мира, в котором нет чудес и все спланировано наперед. Мира, в котором пустота и тоска становятся лейтмотивом индивидуального существования. Мира, в котором желание прочно интегрировано в общественную систему прибылей. Мира, в котором жизнь может оборваться в любую минуту. Для этого вовсе не обязательно умереть. Достаточно наблюдать крушение своих надежд. Достаточно уверовать в неизменность и целесообразность мира реальных вещей и духовных сущностей. Достаточно стать благоразумным и сухим сердцем. Достаточно поверить во всемогущую силу денег и власти. Достаточно перестать соизмерять свои поступки со своей совестью. Достаточно отказаться от коммуникации с самим собой. Любовь стала капиталом, которым любимый человек может обращаться по своему усмотрению. Вполне возможно, что скоро, для того, чтобы узнать на улице время, придется убить прохожего с часами.власти. Достаточно перестать соизмерять свои поступки со своей совестью. Достаточно отказаться от коммуникации с самим собой. Любовь стала капиталом, которым любимый человек может обращаться по своему усмотрению. Вполне возможно, что скоро, для того, чтобы узнать на улице время, придется убить прохожего с часами.