Паук-страдалец

Вездесущая статистика утверждает, что в последние три года на каждую российскую душеньку ежегодно приходится тридцать литров чистого алкоголя. То есть водки.
Если учесть, что попадаются еще абсолютные трезвенники, а также малопьющие люди, то получается, что примерна каждый третий мужчина на Руси -беспробудный пьяница, кончающий свои дни в состоянии острого алкогольного психоза. Чтобы было не так обидно мужикам, добавлю, что и каждая десятая женщина - тоже. Догоняют, по мере слабых сил. Но это уже отдельная тема.
Алкоголиком может стать практически любой: почтенный отец семейства и бесшабашный перекати-поле, гениальный поэт и совершенный дебил, способный только мешки с одного места на другое перетаскивать. Алкоголи¬ки появляются в любых семьях: неблагополучных и сверхблагополучных, пол¬ных и неполных, многодетных или с единственным любимым чадом. Алкого¬лики могут быть мужьями прекрасных, добрых, любящих женщин, а могут иметь подругой жизни амбициозную стерву, для которой доброго слова жал¬ко. Словом, алкоголик - это не следствие стечения каких-то там обстоя¬тельств. Это - диагноз, а по-русски выражаясь: неутолимое горение души.
Алкоголики многолики. Традиционный образ синеносого мужика, валяю¬щегося в луже, разумеется, бессмертен. Это - классика, с этим уже ничего не поделаешь. Но есть такие экземпляры "друзей зеленого змия", что просто дух от восхищения захватывает. Как произошло, например, со мной, когда мне рассказали историю Николая Николаевича, человека, который собствен¬ными руками, прекрасно в общем-то сознавая, что делает, в течение долгих лет рыл себе могилу. И преуспел в этом настолько, что до заветного рубежа осталось - рукой падать. Или - ноги протянуть, ному как больше нравится. Впрочем, обо всем по порядку.
Родился Николай Николаевич аккурат после войны, когда страна оплакивала павших, залечивала раны и одновременно радовалась наступившим мирным дням. Отец у него был генералом, мать - довольно известной ху¬дожницей. Сами понимаете, что детство Коленьки не было омрачено необ¬ходимостью бегать в школу в драном пальтишке и с пустым желудком, а при возвращении домой - дожидаться матери, чтобы накормила, и отца - чтобы воспитал. Воспитал в том плане, в каком было принято воспитывать мальчишек испокон веков в так называемых "нормальных семьях". Преле¬стный, смышленый и одаренный мальчик радовался жизни сам и радовал родных и близких. И потихонечку рос, набирался ума и кое-какого жизнен¬ного опыта.
Правда, родители его развелись, когда Коле исполнилось десять лет, но ощутимого влияния это на него не оказало. Выходные дни можно было про¬водить с отцом и мачехой все на той же роскошной даче в заповедной зоне Подмосковья, в той же компании детей и внуков "непобедимых и легендар¬ных". Будни - в комфортабельной квартире, которая досталась матери после развода, с домработницей, вкусной едой, отличной библиотекой и друзьями - детьми и внуками известных в литературно-художественных кругах людей.
 Но даже если бы что-то оказалось утраченным вследствие развода родителей - то это еще ровно ничего не значило. У нас распадается каждая третья се¬мья, половина сохранившихся живет в состоянии "вооруженного нейтралите¬та" - и большинство детей из таких семей переносят все это более или ме¬нее спокойно.
И все же Коля достаточно деликатно давал понять обоим своим родителям, что их развод нанес ему непоправимую душевную травму, что он закурил свою первую сигарету в двенадцатилетнем возрасте, а первую рюмку  пригубил  в тринадцать лет именно потому, что никак не мог справиться со стрессом, обрушившимся на его нежную, неподготовленную к житейским  трудностям душу.
Один раз демонстративно сбежал из дома к родной бабушке, на другой конец Москвы, и заставил долго уговаривать себя вернуться к маме и не огорчать отца. Решающим аргументом оказался новехонький велосипед, который ожидал "блудное чадо" в коридоре маминой квартиры, и  твердое обещание отца к лету непременно купить байдарку и палатку для того, чтобы мальчик мог совершать с товарищами туристические походы и тем  самым укреплять свою нервную систему.
Из первого же похода Коля вернулся переполненный впечатлениями и долго рассказывал о прелестях и трудностях путешествия по озерам Карелии, о коварных подводных течениях, ледяных волнах и диких зверях. Но впоследствии один из его спутников проговорился, что на воду они спускали байдарку один-единственный раз, им стало холодно, сыро и неуютно, и последующие десять дней они с комфортом провели в палатке, периодически отряжая "гонца" в ближайший населенный пункт (километров эдак за пять) за пополнением еды и питья. В последнем, кстати, себе не слишком отказывали,  хотя какую-то меру все-таки соблюдали.
-Для чего же ты все это насочинял? - оторопело спросила его мама, узнав правду. - Ну, не захотели плавать, отдыхали на берегу... Зачем было врать?
Ответа на этот вопрос Коля не знал. Но чувствовал, что правда в данном  случае ни капельки не возвысит его в глазах окружающих, что употребление горячительных напитков в больших количествах более или менее оправдано  трудностями сражения с водной стихией, а в ином варианте представляется банальной пьянкой. Посему промямлил что-то невнятное, основной упор де¬лая опять-таки на расшатанную психику и перенесенную моральную травму.  Прием сработал: мама вновь почувствовала себя виноватой в том, что в какой-то степени испортила жизнь сыну, и больше каверзных вопросов не за¬давала.
Спустя два года умерла бабушка, любившая единственного внука без памяти. Коля на похороны не пошел, а вместо этого отправился к своему бли¬жайшему другу и напился там в первый раз в жизни, что называется, "до положения риз". Впоследствии он частенько повторял, что какое-то шестое чувства удержало его от того, чтобы присутствовать при погребении любимо¬го человека, иначе путевка в "Кащенко" была бы ему гарантирована.
И столь же часто ссылался - опять же впоследствии - на невыносимую тоску по покойной бабке в тех случаях, когда количество выпитого превышало допустимую норму. Похоже, в конце концов он убедил сам себя, что пристрастие к алкоголю родилась в нем по двум причинам: из-за развода родителей и из-за смерти бабушки. Психика оказалась слишком тонкой и не выдержала этих ударов. Лично я от комментариев воздерживаюсь.
Тем не менее, жизнь была прекрасна. Несмотря на некоторые свои чудачества, чтобы не сказать - странности, Коля был и оставался первым учеником в классе, безусловным кандидатом на золотую медаль. До последнего момента колебался в выборе между Институтом международных отношений и Физико-техническим институтом, пока, наконец, не решил, что дипломатов  и без него - пруд пруди, и без очень солидных связей на этом поприще ничего путного добиться невозможно. А вот талантливые физики везде и всегда в цене и в почете, на дороге не валяются, а наоборот, ездят на всякие загра¬ничные симпозиумы и конференции. К тому же быть физиком в то время бы¬ло так же престижно, как сейчас - банкиром. И Коля, без проблем поступив в соответствующий институт, стал закладывать фундамент будущей блиста¬тельной научной карьеры.
Надо сказать, что природа вообще одарила его щедро, сверх веяной ме¬ры, явно обездолив при этом добрый десяток других юношей. Выше сред¬него роста, атлетически сложенный, с ярко-голубыми глазами и вьющейся белокурой шевелюрой, Коля был не просто красив, а невероятно хорош со¬бой. Круто изогнутые, полные губы - "Лук Амура" или "Смерть девкам" (это уж ному как понравится), ровные белоснежные зубы, хорошо поставленный низкий голос.
Плюс то неуловимое, что лишь в последнее время начали на¬зывать "сексапильностью", а в те времена даже понятия не имели, что по¬добное вообще существует. Из поклонниц Коли можно было создать впол¬не приличный батальон, но сам он до поры до времени лишь снисходил к той или иной претендентке на его сердце, но делать серьезные авансы от¬нюдь не спешил. При таком-то выборе! Из-за него травились, пытались по¬веситься, совершали всякие иные подобные глупости - Колю это мало тро¬гало.
- Кого заботит чужое горе? - любил он говорить в таких случаях, употреб¬ляя, однако, куда менее благопристойный глагол.
И вдруг, как гром среди ясного неба (простите за банальность), грянула весть о том, что Коля... женился. Правда, потом оказалось, что произошло некоторое преувеличение: фактической регистрации брана, как таковой, не было. Но то, что любовь все-таки настигла нашего героя, заставила его за¬бросить все дела и развлечения, страдать, добиваться взаимности и наконец  ее получить - факт.
Удивляло только то, что объектом всех этих африканских страстей стала женщина, красотою отнюдь не прельщавшая, старше его лет на десять да к тому же - жена двоюродного брата. Скандал в семье был ко¬лоссальный. Елена ушла от мужа к любимому человеку, но жить в его доме не могла, поскольку там же жила родная тетка ее оставленного супруга, ко¬торая видеть не желала "эту гадюку" в качестве собственной невестки.
Пришлось снимать комнату, искать дополнительные заработки, выносить, мягко говоря, прохладное отношение со стороны родных и близких. Да и далеко не все друзья одобрили и приняли эту романтическую любовь.
- Старик, ты спятил. - сказал Коле один из них в минуту откровения. - Ну, втрескался, ну, встречались бы, дело житейское. Зачем же табуретки-то ломать?
- Я ее люблю! И хочу, чтобы она была моей женой. А тайные свидания – эта гадость не для меня. Да к тому же знать, что моя женщина принадлежит другому...
Когда первые восторги утихли и официальный развод состоялся, Елена поняла, что любовь действительно зла. Николай как был творческой лично¬стью, так ею и остался, помимо занятий на последнем курсе института посе¬щал многочисленные семинары и коллоквиумы по самым разным предметам: от структурной лингвистики до немецкой классической философии и обратно, домой приходил только ночевать, да и то не всегда. А при самом благо¬приятном раскладе после мимолетных любовных ласк часами рассказывал о том, какую идею подал ему последний услышанный доклад или прочитанная в газете статья. Елена и сама была не чужда творчеству - работала редакто¬ром в молодежном журнале, - но в таком количестве воспринимала его уже с некоторым трудом.
-Ты же собирался поступать в аспирантуру, - робко намекнула она как-то любимому, прослушав очередной гениальный проект очередной книги. - Наверное, пора выбирать тему и руководителя.
-Успеется! - небрежно отмахнулся тот. - И вообще, я, наверное, буду пи¬сать диссертацию не по квантовой механике, а по структурной лингвистике. Кстати, после выпускных экзаменов я, скорее всего, на пару месяцев уеду. Мне нужно отдохнуть и поразмышлять в одиночестве.
Стремление к размышлению в одиночестве - это было что-то новое. Уж кто-кто, а Елена прекрасно знала, что размышляет Николай чаще всего вслух и при благодарной аудитории. И, естественно, предположила, что речь идет только об отдыхе, причем отнюдь не в одиночестве. Предположила вслух, чем вызвала совершенно несопоставимую по масштабам волну возму¬щения:
- Я не бегаю по бабам! - орал спутник ее жизни. - Если я говорю - поразмышлять, это значит именно поразмышлять, а не задирать девкам юбки. Твоя ревность, мать, становится патологической, я тебе повода, кажется, не давал.
- Когда кажется, нужно креститься! - не слишком оригинально огрызну¬лась Елена. - Тебя по несколько дней не бывает дома, ты даже не соизво¬лишь сообщить о том, когда придешь и когда уйдешь, и это, по-твоему, долж¬но давать мне абсолютную гарантию твоей верности?
-Человеку нужно верить! - с пафосом изрек Николай. - Я же не подоз¬реваю, что ты в мое отсутствие водишь сюда мужиков.
Переспорить Николая вообще было практически невозможно, поскольку он виртуозно владел приемами обращения доводов оппонента против него же самого. Так что Елена и на сей раз не одержала победы. Просто несколь¬ко дней подряд Николай приходил домой достаточно вовремя, но, мягко го¬воря, "под мухой", и настойчиво развивал идею о том, насколько трудно бы¬вает творческой личности существовать в миру обывателей, и что единствен¬ное спасение в этом случае - глоток благородного фалернского. Роль благо¬родного фалернского исполнял обычно крымский портвейн, но это были уже детали, мелочи, общий фон.
В общем-то, Елена и сама была не прочь выпить рюмку-другую в хорошей компании и под хорошую закуску. Но чем дальше, тем чаще стала приклады¬ваться к бутылке просто для поддержания тонуса. Тем более что Николай, естественно, свое обещание выполнил и уехал отдыхать в Коктебель. Один. Елена убедилась, что если вечером выпить полбутылки, то начинаешь ве¬рить: действительно один. И за два месяца более чем преуспела в укрепле¬нии своей веры: нормой стала бутылка.
Скандал, который устроил по возвращении Николай, описанию не подда¬ется. Обнаружив, что подруга жизни стала стремительно спиваться, он паль¬цем не шевельнул для того, чтобы хоть как-то остановить этот процесс или хотя бы его замедлить. Он просто собрал вещи и ушел. Обратно к маме. Которая была просто потрясена тем, что ее сын мог связать свою судьбу с ал¬коголичкой. И кто бы мог подумать! Какое счастье, что они официально не расписаны. Даже то, что Николай сам стал выпивать практически каждый день, маму не удивило - лишь огорчило. Довели!
Николай тем временем поступил в аспирантуру, но процесс написания диссертации каким-то таинственным образом не шел. То есть материалы со¬бирались и их было как бы даже больше чем достаточно, но вот оформить все это в единый, монолитный текст со списком использованной литературы - ну никак не получалось. Вечно возникали какие-то фатальные препятствия: то нужно было все бросать и помогать близкому другу налаживать развали¬вающиеся семейные отношения, то другой друг остро нуждался в помощи при строительстве дачи, то очередная девушка или женщина, без памяти влюбившаяся в по-прежнему неотразимого Николая, начинала делать какие-то невероятные глупости и никому не нужные телодвижения, и приходилось  приводить ее в норму. Время же неумолимо шло, три года аспирантуры утек¬ли, как в песок вода, и нужно было думать о дальнейших способах делания блистательной научной карьеры.
Николай избрал способ более чем оригинальный: устроился фотографом в археологическую экспедицию и чуть ли не два года провел в знойных пес¬ках Средней Азии. Зачем ему это было нужно - так никто и не понял, зато рассказы об этой экспедиции впоследствии оказались неиссякаемыми и ка¬ждый раз обрастали все новыми и новыми подробностями. Все десять пос¬ледующих лет, которые Николай проработал младшим научным сотрудником не слишком престижного НИИ, стены этого заведения сотрясались легенда¬ми о подвигах в пустыне, схватках с коварными змеями, тайных контактах с контрабандистами и поставщиками наркотинов. Кто-то верил, кто-то не очень, Ждали книгу, которая вот-вот должна была выйти - с оригинальными фотографиями автора. Увы! Книга так и не была написана: какие-то фаталь¬ные обстоятельства все время мешали Николаю основательно усесться за письменный стол.
Правда, появилось несколько небольших, но очень интересных статей по некоторым проблемам структурной лингвистики, так что Николай приобрел-таки известность, но лишь среди достаточно узкого круга специалистов. Эти специалисты прочили ему блестящее будущее, уговаривали не останавли¬ваться на полдороге, поступить на сей раз в заочную аспирантуру и довести дело до победной защиты диссертации. Он вроде бы и не возражал, но... в  один далеко не прекрасный день в дирекцию НИИ пришла бумага из медвы¬трезвителя, куда накануне был доставлен Николай Николаевич. С того вре¬мени прошло уже лет пятнадцать, и тем, кто забыл, напоминаю: ни о какой карьере после такой бумаги и речи быть не могло. В том числе и о поступле¬нии в аспирантуру, пусть хоть десять раз заочную.
Вины Николая Николаевича в том, что произошло, не было абсолютно ни¬какой. До этого прискорбного эпизода он какое-то время ухаживал за милой, одинокой женщиной, причем с самыми серьезными намерениями. И вдруг обнаружил, что любимая ему неверна. Просто застал с поличным. Естествен¬но, пошел и напился - а что он еще мог сделать? Не руки же в ход пускать по отношению к женщине!
Правда, версия самой изменщицы была несколько иной. Она утвержда¬ла, что со второй недели знакомства и чуть ли не в течение года трезвым своего ненаглядного ни разу не видела. В стельку пьяным, правда, тоже, но, скажем так, в промежуточном состоянии. В тот же злосчастный вечер к ней неожиданно приехал двоюродный брат: она давно просила его починить барахлящий телевизор. В разгар починки появился Николай, устроил безобраз¬ную сцену ревности с битьем посуды и прочей утвари, обозвал бывшую люби¬мую женщину шлюхой и хлопнул дверью.
Но женщины, как известна, боль¬шие фантазерки и выдумщицы, и, чтобы выставить себя эдакими непорочны¬ми агнцами, способны сочинить любую душераздирающую историю. Разуме¬ется, общественное мнение, особенно дамское, было всецело на стороне Ни¬колая Николаевича: любой нормальный мужчина в такой ситуации напьется.
Из НИИ Николай Николаевич, тем не менее, ушел, На вопрос матери, по¬чему, ответил достаточно кратко:
-Меня там стены давят. И вообще, наука - это не мое призвание. Я луч¬ше буду фотографом. Тряхну стариной, освоюсь, а там, глядишь - фотохудожник, персональные выставки, признание, деньги...
Мама задействовала свои немалые связи и устроила Николая Николаеви¬ча фотокорреспондентом в достаточно престижную газету. Там он продержал¬ся целых пять лет без особых эксцессов. Частые командировки давали воз¬можность не мелькать перед глазами у начальства тогда, когда в этом нет особой необходимости, а наличие "темной комнаты" позволяло оперативно ли¬квидировать последствия слишком бурно проведенного вечера. Или вечеров.
Среди редакционных дам Николай Николаевич пользовался большим ус¬пехом, не сравнимым, однако, с его триумфальными победами прежних лет. Правда, вышел небольшой скандальчик с одной редакторшей, дамой вполне замужней, которая настолько потеряла голову, что вознамерилась расторг¬нуть узы своего брака и всецело посвятить себя возлюбленному, который до этого как бы отвечал ей взаимностью. Но порыв должного понимания не встретил, а вызвал достаточно резкую отповедь:
-Я еще не сошел с ума, чтобы жениться на женщине, которая способна изменять мужу. Сейчас ты наставляешь рога ему, потом будешь наставлять мне? Спасибо, не надо.
Отповедь эта дошла до чужих ушей, скандальчик получил огласку, даме пришлось уволиться по собственному желанию, а Николай Николаевич при случае скорбно намекал на то, что все его неприятности вечно происходят из-за влюбчивых и истеричных баб и что трудно на этом фоне воздержаться от искушения найти забвение в стопке водки.
Почему он при этом употреб¬лял единственное число - неизвестно, цена забвения определялась уже, ско¬рее, стаканами, причем несколькими, но это не суть важно. Главное, в вы¬трезвитель больше не попадал - и то слава Богу. А поскольку память чело¬веческая довольно коротка, то все забыли, что инициатором романа с за¬мужней дамой был сам Николай Николаевич, что он обхаживал женщину в течение нескольких месяцев и чуть ли не грозился самоубиться, если она не ответит ему взаимностью.
Когда страну начали потряхивать первые толчки так называемой пере¬стройки, Николай Николаевич решил, что пробил его заветный час. С посты¬лой службой пора завязывать, начинать какое-то свое дело, зарабатывать нормальные, а не смешные деньги и, наконец, зажить по-человечески. И тут в очередной раз в его жизнь вмешался Его Величество Случай.
Тамару Николай Николаевич встретил в метро. Да-да, всего-навсего в переполненном вагоне общественного транспорта. В давке и духоте рядом с ним оказалась очаровательная юная девушка, с огромными серыми глазами и пухлыми чувственными губками, с пышными каштановыми волосами, аро¬мат которых перебивал все остальные не слишком приятные транспортные запахи.
Взгляд, который красавица бросила на своего нечаянного соседа, ре¬шил все: Николай Николаевич, как привязанный, вышел вслед за Тамарой на совершенно не нужной ему остановке, как шнурок, поволокся за девуш¬кой в неведомом направлении и, мобилизовав все свое обаяние и прежние донжуанские навыки, выпросил-таки не только заветный телефончик, но и твердое обещание свидания. Каковое на следующий вечер и состоялось, причем явился на него Николай Николаевич трезвый, аки стекло, свежевы¬бритый и благоухающий дорогим парфюмом, с букетом роз и надеждой на немыслимое счастье и блаженство.
Тамара оказалась еще красивее, чем накануне, но больше никакими достоинствами не обладала. Училась в педагогическом техникуме, жила с мамой и бабушкой где-то под Москвой, не то в Балашихе, не то в Ногинске, за всю свою короткую жизнь прочла помимо учебников от силы полторы книги и больше всего на свете любила есть мороженое и ходить на дискотеки. За¬мечу, что самому Николаю Николаевичу уже исполнилось сорок пять лет, по¬зади была не только первая, но и вторая молодость, и все его женщины бы¬ли как минимум неглупы, а иногда даже и вполне интеллектуальны. А тут...
Еще раз вынуждена просить прощения за банальность, но народная при¬мета "седина в бороду - бес в ребро" оказалась в этом случае совершенно безошибочной. Николай Николаевич потерял голову, влюбился так, как да¬же в восемнадцать лет не влюбляются, и ради своей красавицы готов был на что угодна, включая немедленную регистрацию брака. Двадцатипятилет¬няя разница в возрасте могла смутить кого угодно, кроме него самого.
Невы¬сокие заработки абсолютно не волновали: завтра же все переменится, деньги потекут рекой, молодая жена будет "упакована" в соболя и парчу, брилли¬антами можно будет декорировать стену в кухне, а уж о такой мелочевке, как французская косметика и регулярные поездки на заграничные курорты, даже и говорить смешно, а главное, Тамара обязательно родит ему ребен¬ка. Разумеется, сына. И все будет прекрасно и удивительно.
Если против обаяния Николая Николаевича, даже когда о влюбленности с его стороны и речи не было, не могли устоять опытные, искушенные, здра¬вомыслящие и вполне зрелые дамы, то чего было ожидать от глупенькой под¬московной девчонки, которая от рождения слаще морковки ничего не виде¬ла? Разумеется, она согласилась выйти замуж за своего обожателя, которо¬го, правда, называла не по имени, а "папочной".
Разумеется, она с востор¬гом поехала знакомиться со своей будущей свекровью, надев самое свое на¬рядное платье и тщательно накрасившись. В глазах влюбленного Николая  Николаевича его невеста выглядела проста сногсшибательно, но посторонний трезвый взгляд отмечал лишь чрезмерно яркий, почти вульгарный макияж и совершенно безвкусный наряд, по совокупности уродовавшие Тамару до невозможного.
Мама сумела "сохранить лицо" и принять будущую невестку почти привет¬ливо, но когда Николай Николаевич, проводив нареченную в подмосковный городок, вернулся домой, его ждал не слишком-то приятный разговор:
-Ты с ума сошел? - спросила его мама, успевшая напиться валерьянки и прочих успокоительных средств чуть ли не до одури. - Она же тебе в доче¬ри годится, не позорься перед людьми. И потом она же совершенно нераз¬витый и невоспитанный ребенок. О чем ты с ней будешь говорить? Как она будет воспитывать своих собственных детей, если, конечно, после регистра¬ции не передумает рожать?
-Какие глупости! - отмахнулся Николай Николаевич. - Мы любим друг друга - это самое главное. Воспитаю, постараюсь дать образование...
-Кому - ей или вашим будущим детям? - не без ехидства спросила ма¬ма. - Впрочем, это не столь важно. На какие средства ты собираешься ее содержать, позволь тебя спросить? Твоих нынешних заработков еле-еле хва¬тает тебе на выпивку и кое-какую закуску. А я, как тебе известно, уже поч¬ти не могу работать. Живу в основном на свою пенсию. Тебе еще могу как-то помочь, но двоих, а тем более троих, Боливар, извини, не вынесет.
-Кто говорит о том, что ты будешь нас содержать?! - возмутился Николай Николаевич. - Заработки я найду, не волнуйся. А о выпивке вообще разгово¬ра больше быть не может - все, кончено. С сегодняшнего дня - ни капли.
Мама мысленно перекрестилась. Если сын действительно намерен вести сугубо трезвый образ жизни, то ради этого можно стерпеть не только подмосковную свиристелку, но и какую-нибудь малайку или эскимоску, ни слова не говорящую по-русски. Надежда, как известно, умирает последней, и мама надеялась, что любовь, юная жена и, возможно, дети, действительно изме¬нят жизнь ее обожаемого сыночка. Тогда и умереть можно будет спокойно.
Состоялась свадьба, и Тамара переселилась в Москву, в двухкомнатную квартиру супруга. Но мирного сосуществования со свекровью никак не полу¬чалась. Маму Николая Николаевича безмерно раздражала манера невестки до полудня ходить по дому нечесаной и неумытой, часами "висеть" на теле¬фоне, болтая с подружками на специфическом "молодежном" жаргоне, не¬желание хотя бы чайник на плиту поставить к приходу мужа домой.
Тамара, в свою очередь, злилась и огрызалась на попытки свекрови привить ей хоть какие-то манеры, отучить от привычных вульгарных словечек да просто правильно произносить некоторые слова. В ее доме все говорили "ложить", а не "класть", так с какой стати она должна говорить иначе? И буква "й" в слове "троллейбус" казалась Тамаре явно лишней - прекрасно можно без нее обой¬тись. А умываться, причесываться, нарядно одеваться, если не собираешь¬ся выходить из дома, - да кому вообще это нужно? Старая ведьма просто к ней придирается.
Отношения накалились до того, что Николай Николаевич вынужден был перебраться с молодой женой к ней, в Подмосковье, где нравы были более свободными. Да и с тещей найти общий язык оказалась легче, нежели с род¬ной матерью. Та была чуть моложе своего зятя, обожала веселые застолья, дочурку свою откровенно называла "чучелом недоразвитым", а богоданного зятя могла в случае чего и по матушке обложить. Тот, правда, в долгу не ос¬тавался и за словом в карман тоже не лез.
Хуже всего было то, что большие деньги не спешили появляться, перебиваться приходилось случайными зара¬ботками, и если Тамара по молодости и наивности обращала на это мало внимания, то от острого взгляда тещи мало что могло скрыться. Добрела она только тогда, когда зять приносил домой бутылку и приглашал разделить с ним веселящий напиток. До того добрела, что деньги на вторую, а потом и третью бутылку выдавала, а то и сама за этими бутылками бегала.
Тамара, наконец, забеременела. На какое-то время Николай Николаевич взял себя в руки, почти перестал пить и отправился к матери решать квар¬тирный вопрос, Жить с женой и ребенком у тещи в проходной комнате - не¬возможно. Жить с его женой мать категорически не хочет. Значит, нужно разменивать квартиру на две однокомнатные. В конце концов, много ли нуж¬но матери в ее-то возрасте?
Матери, действительно, уже ничего не было нужно. После разговора с любимым и единственным сыночкам ее в тот же вечер доставили в больни¬цу с диагнозом "обширный инфаркт". От которого она несколько дней спустя и скончалась, так и не увидев больше "виновника" этого "торжества". Ни в больницу, ни на похороны Николай Николаевич не явился, поскольку пребы¬вал в состоянии очередного глубокого запоя. Вызванного, естественно, тя¬желейшим нервным срывом: родная мать умерла! Перенести такую душев¬ную травму без мощной алкогольной поддержки было немыслимо.
Масла в огонь подлил родной отец Николая Николаевича, который давно уже практи¬чески не общался с сыном, но, узнав об очередном "подвиге" Николая Николаевича, официально заявил, что такого сына знать не желает, никогда ру¬ки ему не подаст и вообще вычеркивает и из жизни, и из завещания. Ска¬зать, что такое решение легко далось бывшему боевому генералу, конечно, нельзя: он резко состарился и стал жаловаться на многочисленные болезни. Но решения все-таки не изменил, так как не привык бросать слова на ветер.
Николаю Николаевичу бессердечное поведение отца нанесло очередную глубокую моральную травму, На сей раз запой продолжался вплоть до рож¬дения такого долгожданного сына. После этого каким-то чудом удалось пре¬кратить употребление горячительных напитков и заняться материальными делами. Как то: обменять оставшуюся от матери двухкомнатную квартиру на однокомнатную с солидной доплатой.
И... на эту доплату не столько жить, сколько пить, потому что Тамара наотрез отказалась продолжать совмест¬ную жизнь и подала на развод. Трех лет жизни с Николаем Николаевичем хватило ей за глаза. Не хотелось уже ни московской прописки, ни мехов, ни красивой жизни. Хотелось одного – покоя. Потому что все три года Николай Николаевич - как в пьяном, так и в трезвом виде - пытался изваять свою Галатею.
Заставлял ее читать труды немецких философов, от чего у бедняжки начинались дикие головные боли. Часами рассказывал о каких-то далеких ис¬торических событиях и парадоксах, причем сыпал именами и датами, подчас не известными даже специалистам. Среди ночи включал, например, Вагнера или Бетховена, чтобы его любимая прониклась прекрасным и почувствовала наконец разницу между этими титанами гармонии и шлягерами Ирины Аллегровой или Андрея Губина. Бедняжка хронически не высыпалась, постоянно чувствовала себя абсолютной идиоткой и вообще кляла тот день и час, ко¬гда спустилась в московское метро и встретила там своего суженого.
Рождение сына не внесло гармонии в их отношения. Малыш был копией отца - и тем не менее Николай Николаевич постоянно, с маниакальной на¬стойчивостью пьяного, говорил о необходимости проведения генетической экспертизы, о том, что ребенок, скорее всего, зачат путем искусственного оплодотворения, что он видит ее насквозь и понимает, что замуж за него она вышла только ради московской прописки и квартиры.               
-Дура ты, дура, - кричал он, - ты не понимаешь, что со мной делаешь!  Я тебя люблю так, как никого в жизни никогда не любил, я ради тебя всем пожертвовал, даже с родной матерью расстался, а ты со мной так поступа¬ешь. Неужели ты не понимаешь, что без меня ты - ничто, пустышка, лими¬та подмосковная? Но я тебя и такую люблю...
Нет, такой любви Тамара решительно не понимала. Мужу она не изменя¬ла, об искусственном оплодотворении впервые услышала именно от него, что такое генетическая экспертиза - не знала, но жутко боялась самого сло¬восочетания. И в то же время ее тянуло к мужу, как к наркотику, от которо¬го возникает мгновенная эйфория, хотя потом приходится переживать мало¬приятные ощущения.
На развод она подала, но, в общем-то, не настаивала, только вяло отбивалась от предложений мужа забрать назад заявление и по¬стараться все наладить. Дело о разводе тянулась два года, четыре судебных заседания слились для Тамары в один непрерывный кошмар, потому что она не понимала половины того, что говорят адвокаты, судьи, свидетели, ее соб¬ственный муж, наконец. Последнее же заседание, после которого решение о разводе все-таки было принято, стало для нее нестерпимым унижением. Николай Николаевич издевательским тоном осведомился у судьи:
-А почему вы не спрашиваете, когда у нас с ней последний раз были супружеские отношения?
-А действительно, когда? - заинтересованно вскинулась судья.
-Три дня назад, - торжествующе ответил Николай Николаевич.
-Истица, это правда? - обратилась судья к Тамаре.
-Правда, - пролепетала она, сгорая от стыда.
-Так зачем же вы живете с мужчиной, с которым хотите развестись? С отцом вашего ребенка?
Тамара проста разрыдалась. Не могла она объяснить, что сама ничего не решает, не знает, чего от нее добивается этот непонятный человек, что ей страшно и хочется одного - покоя. Тем не менее это позорище наконец за¬кончилось, и у нее на руках оказалось официальное постановление суда о расторжении брака. Но и это уже не радовало.
-Имей в виду, - сказал ей на прощание Николай Николаевич, - я се¬годня развелся не только с тобой, но и с сыном тоже. Алименты получать будешь, не волнуйся. Но ни ты, ни он меня больше не увидите и не услы¬шите.
И почти год действительно так и было. То есть она его не видела, а на сберкнижку раз в месяц переводились какие-то крохи, долженствующие, по-видимому, означать алименты. Зато по телефону бывший муж звонил доста¬точно регулярно, говорил ей, какая она дура, что растоптала и предала та¬кую любовь, что из-за нее и по ее милости он спивается, не может найти по¬стоянную работу, вынужден чуть ли не записными книжками в подземных пе¬реходах торговать. А он так ее любил... он так ее до сих пор любит, дуру сто¬еросовую. ,.
Действительно, Николай Николаевич много пил и не мог найти постоян¬ную работу. Зато когда удавалось получить или достать какие-то деньги, не¬медленно покупал не только водку, но и закуску, обзванивал своих немного¬численных оставшихся друзей и некоторых новых приятелей, приглашал по¬сидеть, "поговорить о возвышенном".
Друзья, как правило, отказывались: больно было видеть когда-то блистательного Николая в таком виде. Новые приятели приходили, пили и ели, внимали бесконечным монологам Николая Николаевича. И сочувственно качали головами, когда дело доходило до при¬чины такого состояния их хлебосольного хозяина: огромная, неразделенная любовь, женские глупость и коварство, предательство близких. Понятное де¬ло, от такого крыша у кого хочешь поедет.
Время от времени в этой компании появлялись женщины. Но уже совсем не те, которым когда-то разбивал сердца Николай Николаевич. Медсестра из районной поликлиники, продавщица из соседнего магазина, случайная зна¬комая кого-то из приятелей. Своего презрительного отношения к интеллекту этих дам Николай Николаевич даже и не скрывал, добавляя с каким-то са¬дистским удовольствием:
-Дуры - они и есть дуры. Сколько я в свою бывшую жену вложил, в ма¬лолетку эту. Нет, не поняла. Будь она проклята, эта любовь, до чего нормаль¬ного мужика довести может!
Женщины даже не обижались, застывая в благоговении перед картиной таких неземных чувств. Действительно, дура какая, не оценила любви тако¬го человека. А он из-за нее теперь пропадает. Жалость-то какая!
И пытались накормить, прибрать, утешить. Заботы эти снисходительно принимались - но не более того. Примерно один раз в месяц Николай Нико¬лаевич отправлялся навестить бывшую жену и сына, причем иногда брал с собой кого-нибудь из приятелей и устраивал там сцены любви и ревности, глядя на которые обзавидовался бы сам Станиславский и зашелся бы в ис¬терическом крике: "Верю!" Последствием таких визитов становился очеред¬ной длительный запой. А потом все начиналось по новому кругу.
В какой-то момент круг этот, казалось, наконец-то разорвался. В один из все более редких трезвых дней Николай Николаевич столкнулся на улице с женой одного из своих прежних друзей, связь с которым давным-давно была потеряна. Друг этот много лет провел за границей, будучи советником посла по вопросам внешней торговли. Жена его, еще достаточно миловидная женщина, когда-то весело флиртовавшая с Николаем Николаевичем на вечерин¬ках, не сразу его узнала, а узнав - ахнула:
-Коля! Да что же с вами случилось?
-Долго рассказывать, Ниночка, - печально отозвался Николай Николае¬вич, случайно вспомнив имя давней знакомой. - Жизнь случилась, наверное. А как вы? Нам Андрей? Повидаться бы...
-Андрюшу я похоронила в прошлом году, - вздохнула Нина. - Инфаркт. Теперь вот привыкаю одна, детей-то так и не завели, все откладывали. А ма¬ма ваша как? Папа?
-Мама умерла. У отца давно другая семья и своя жизнь, я в ней лиш¬ний. Да и вообще...
- Да что же мы на улице-то разговариваем? - возмутилась Нина. - Я тут живу в двух шагах. Зайдем ко мне, попьем чаю, накормлю вас, чем Бог по¬слал. Мне смотреть на вас больно...
Через полчаса Николай Николаевич сидел в уютной кухне крохотной Нининой квартиры, с аппетитом поглощал выставленные на стол холодные и го¬рячие блюда и вдохновенно рассказывал хозяйке горестную историю своей жизни. О первой жене-алкоголичке, об интригах бывших коллег по работе, о незадавшейся научной карьере, об эгоизме родителей, ну и, конечно, о зло¬дейке жене, которая, собственна, и сделала его, убежденного трезвенника, без пяти минут пьяницей. А он ее до сих пор так любит, так любит...
Нина слушала со слезами на глазах и только кивала. Она помнила Ни¬колая Николаевича таким, каким он был лет двадцать тому назад, причем в самые светлые минуты его жизни. Помнила блестящим красавцем, ост¬роумным собеседником, подающим большие надежды молодым ученым. И достаточно было появиться в его жизни молоденькой эгоистичной дурочке, как все полетело под откос. Как же несправедлива порой бывает судьба...
-Два дня назад у меня умер еще один близкий друг, - завершил свой рас¬сказ Николай Николаевич. - Сегодня похороны, я как раз на них ехал. Но, верите ли, Ниночка, ноги не несли. Чувствую, что меня там же на кладбище инфаркт хватит. И вот - вас встретил. Наверное, это эгоистично с моей сто¬роны, но мертвого не воскресить, а мне вдруг жить захотелось.
Близкий друг действительно умер, но - две недели тому назад. На похо¬роны Николай Николаевич действительно не поехал, но не потому, что боял¬ся, а потому, что не смог. Весть о смерти подействовала на него обычным образам, и возникший стресс он снимал привычными средствами, так что только накануне встречи с Ниной более или менее пришел в себя. Но в том, что ему вдруг захотелось жить, он не лукавил. Перед ним сидела милая, сравнительно молодая, одинокая женщина, которая могла не только слу¬шать, но и понимать собеседника, да к тому же еще прекрасно готовила. Почему бы не попытаться использовать этот шанс?
- Ниночка, а у вас нет чего-нибудь типа домашней наливки? Помянули бы моего друга по-христиански да и нашу встречу отметили бы. По чуть-чуть. Вы не поверите, я так рад, что вас встретил. Похоже на перст судьбы.
Уж что-что, а заговаривать женщинам зубы Николай Николаевич умел мастерски. Дело было даже не в словах - хотя и с ними наблюдался полный по¬рядок, - а в интонациях, каких-то неуловимых обертонах. Да и Нина была вполне нормальной женщиной, а не ясновидящей, к тому же истосковавшей¬ся по мужскому вниманию. Конечно, нашлась наливка, конечно, выпили по чуть-чуть, помянули мужа Нины, друга Николая Николаевича, выпили за встречу. Три рюмки слабенькой домашней наливки...
Нина даже не поняла толком, что произошло. Николай Николаевич изви¬нился, встал и пошел к выходу из кухни. Мгновение спустя раздался звон разбиваемого дверного стекла, грохот падения - и вот уже в маленьком ко¬ридорчике в луже крови лежит Николай Николаевич, и лицо его заливает и заливает та же кровь.
К чести Нины, она сориентировалась почти мгновенно, вызвала "Скорую", проводила своего несчастного гостя до больницы, убедилась, что жизнь его находится вне опасности: только пришлась наложить несколько швов на лицо да вправить вывихнутое при падении плечо. Потом неделю она исправно посещала его в травматологическом отделении, носи¬ла фрукты и соки, утешала, развлекала, жалела. А после выписки, как само собой разумеющееся, привезла к себе домой: не может же человек, у которого одна рука в гипсе, сам за собой ухаживать. Тем более что несчастье произошло в ее, Нины, доме, то есть как бы по ее вине.
Блаженные две недели промелькнули, как один день, Николай Николае¬вич расцветал на глазах, бесконечно благодарил Нину за ее доброту и само¬отверженность, хвалил ее готовку, ее вкус, ее такт, ум. Рассказывал ей ин¬тереснейшие истории о своей экспедиции в Среднюю Азию, делился впечат¬лениями от недавно прочитанных книг и статей, обсуждал нашумевшие теле¬визионные передачи. А через две недели сказал:
-Ниночка, выходи за меня замуж. Одинокой тебе будет трудно, а со мной ты не пропадешь. У меня своя квартира, обузой тебе я не стану, приличные заработки. Это я последнее время расклеился, болел все время, а теперь, благодаря тебе, чувствую себя человеком. Согласна?
Нина не видела причин для отказа. Оба одиноки, обоим - под пятьдесят, оба - люди одного круга. Почему бы и не попытаться совместно преодолевать все трудности, поддерживая и утешая друг друга? А любовь... тут все сложно и непредсказуемо. Словом, она согласилась.
Через два дня Николай Николаевич повез ее к себе на квартиру. Пере¬ступив порог, Нина тихо ахнула и даже попятилась было. Но быстро себя одернула: человек несколько лет прожил фактически холостяком да еще в состоянии почти непрерывного стресса. Откуда взяться чистоте и порядку? Николай Николаевич оставил ее хозяйничать, а сам отправился, как он ска¬зал, "по делам и за деньгами". Нина же с воодушевлением взялась за убор¬ку и готовку, благо продукты предусмотрительно захватила с собой.
Через несколько часов квартира приобрела относительно жилой вид, обед был готов, а Николай Николаевич все не шел и не шел, Нина начала тревожиться - за окном уже темно, все закрыто, какие дела, какие деньги? Просто выйти из квартиры и уехать она боялась: квартира останется неза¬пертой, Бог знает, что может произойти. Наконец, в скважине повернулся ключ, дверь распахнулась, и вместе с внушительной фигурой Николая Нико¬лаевича в квартиру проник резкий запах водки. На ногах Николай Николае¬вич явно держался с большим трудом.
-Коля, что с тобой? - ахнула Нина. - Тебе же нельзя пить, у тебя сотря¬сение мозга было!
Николай Николаевич бессмысленно посмотрел на нее, рухнул в стоявшее посреди комнаты продавленное кресла и произнес только одну фразу:
-Убирайся отсюда, б....!
Вместо "убирайся", кстати, тоже было использовано значительно более крепкое словечко.
Как Нина добралась до дома, как легла спать, каким образом все-таки заснула - она не помнила. На следующее утро, судорожно пытаясь осмыс¬лить происшедшее, она позвонила Николаю Николаевичу. И услышала, что он ее раскусил, что она заманивала его с целью завладеть квартирой, а по¬том от него избавиться, и что это открытие заставило его просто пойти и на¬питься, потому что такой подлости он от нее не ожидал.
Отрыдавшись, Нина позвонила кое-каким своим прежним друзьям и при¬ятелям. И тут ей все стало ясно. Три недели трезвого образа жизни оказа¬лись непосильной нагрузкой для организма ее несостоявшегося жениха, он, организм, настоятельно требовал привычной дозы, а поводом для принятия оной могло стать все что угодно. В данном случае - ее приезд и нему на квартиру. Но с таким же успехом поводам мог стать и ее отказ это сделать. Ос¬тавалось махнуть рукой - и забыть. Благо привязаться по-настоящему к Ни¬колаю Николаевичу она не успела, так что особой боли не испытывала - про¬ста горький осадок. Но этой мелочью можно было пренебречь.
-Дорогая моя, - сказала ей мать одного из знакомых Николая Николае¬вича, - перестаньте себя мучить. Это не человек, это - паук. Он затягивает других в свои сети, выпивает из них все соки и их же заставляет чувствовать себя виноватыми за то, что он сам вытворяет. Скажите слава Богу, что у вас далеко не зашло. Он бы и вас выжал досуха, как лимон, или, еще того хуже, пристрастил бы к водочке, а потом на всех углах трубил бы, что связался с алкоголичкой, которая его спаивает. Я своего сына с трудом отбила, он уже и его начал затягивать. Мой-то любит умные речи послушать, а перед выпив¬кой - слаб. Так я этого самого Николая Николаевича собственными руками чуть ли не с лестницы спустила, хотя мы с его покойной матерью всю жизнь приятельствовали. Паук он, самый настоящий. А притворяется страдальцем.
Опять скажу банальность: не мир тесен, прослойка тонная. Шапочно и я когда-то была знакома с Николаем Николаевичем: встречались на каких-то семинарах. Посему решила удовлетворить собственное любопытство и услышать версию событий из уст их непосредственного участника. Раздобыла телефон, позвонила, представилась, выразив, правда, сомнение, что меня помнят:
-Боже мой, как я мог вас забыть! - возмутился обворожительный хрип¬ловатый баритон на другом конце трубки. - Как только вы назвали фамилию, я вас сразу вспомнил. Но вы тогда были такая неприступная, строгая - к вам приблизиться было страшно.
Возможно. Правда, тогда у меня была другая фамилия, но это уже мело¬чи, Все равно приятно, что тебя помнят даже после мимолетной встречи два¬дцать лет спустя.
Предлог для звонка у меня был нехитрый: я якобы разыскивала нашего общего знакомого, который, как мне прекрасно было известно, десять лет тому назад благополучно эмигрировал. Но, по-видимому, я позвонила в нуж¬ное время, потому что через несколько фраз получила крайне заманчивое предложение:
-А почему бы нам не встретиться, Майечка? Я так истосковался по ум¬ной, интеллигентной женщине. В последнее время мне фатально везет на всяких авантюристок с сомнительным прошлым. Или алкоголичек.
Скажу честно, пополнять собой ряды тех или других мне как-то не захоте¬лось. Своей репутацией, какой бы скромной она ни была, я пока еще доро¬жу. Но... Но все еще, по-видимому, красивый мужчина, с хорошими манера¬ми, обаятельным голосом и не до конца разрушенным интеллектом жаждет общения, через которое только и может получать столь необходимое для не¬го страдание.
Алкоголик - это не всегда оборванное и вонючее существо с интеллектом на точке замерзания. Так что - не расслабляйтесь.